Филон Александрийский Против Флакка



бет1/3
Дата13.06.2016
өлшемі145.5 Kb.
#133033
  1   2   3
[Библиотека «Вехи»]

 

Филон Александрийский
Против Флакка

 

1

Вслед за Сеяном преследование евреев продолжил Авилий Флакк. Правда, обидеть весь народ, как сделал тот, он оказался не в силах, ибо не обладал могуществом Сеяна, но уж тех, до кого добирался, терзал страшно, не разбирая, кто перед ним. Впрочем, даже если его нападки казались избирательными, то распространялись на всех, главным образом благодаря искусству Флакка, а не силе, ибо если человек по природе своей деспотичен, но слаб, ему на помощь приходит изобретательность.

Так вот, этот самый Флакк, принадлежавший свите Тиберия, был назначен наместником Александрии и Египта после кончины своего предшественника Ибера. Он обладал многими приметами исключительной натуры: настойчивостью, упорством, острым умом, последовательностью в решениях и поступках, готовностью к беседе и способностью увидеть за словами суть дела. Он быстро входит во все дела египтян, а ведь они весьма сложны и запутанны, так что даже те, кто был посвящен в них с давних пор, вникали с трудом. Помощников у него было без счета, ибо даже мельчайшего дела не оставлял он пристальным своим вниманием, так что не только превзошел всю эту премудрость, но вследствие своей вдумчивости и деловитости сам стал наставником своих недавних учителей. Считать доходы и распоряжаться ими он умел отлично, но не в этих делах, важных, конечно, и необходимых, проявлялась властная его натура, а сам он откровенно являл все признаки личности сильной и царственной: держался он с большим достоинством и важностью, ибо гордость в высшей степени украшает правителя; разбирал вместе с высокопоставленными лицами только значительные дела; осаживал не в меру кичливых; не допускал, чтобы всякий сброд объединялся для противостояния властям; запретил сообщества и союзы, где жертвоприношенья были только прикрытием пирушек и дела решались на пьяную голову, а всех участников взнуздал как следует.

Потом, когда его трудами и город, и вся страна исполнились законопослушания, он принялся мало-помалу, но тщательно и неуклонно подтягивать армию: муштровал пехоту, конницу, легковооруженные войска; внушал полководцам, что, отбирая жалованье у своих воинов, они толкают их тем самым на разбой и грабежи; каждого воина учил исполнять свой долг в соединении с заботою о том, что он стоит на страже мира.

2

Мне могут ответить: “Да что ты, почтенный, ума решился? берешься человека обвинять, а сам не приводишь ни единого обвинения, сплетая вместо этого венок славословий!” О нет, досточтимый друг, я вовсе не сумасшедший и не какой-нибудь глупец, неспособный рассуждать последовательно и разумно. Да, я славлю Флакка, но вовсе не затем, чтобы соблюсти приличье, но для того, чтобы представить его порочность в самом ярком свете; ибо простительно, когда человек заблуждается, не зная правильного пути, но тот, кто сознательно преступает закон, тот не имеет права на защиту, но предстает перед судом совестя уже приговоренным.



3

Флакк был у власти шесть лет, и первые пять лет, пока Тиберий был жив, он хранил мир и правил столь деятельно, что превзошел всех своих предшественников. Но на шестой год, когда Тиберий скончался и скипетр самодержца достался Гаю, Флакк стал выпускать из рук бразды правленья — или потому, что скорбел по Тиберию (а то, что он горевал по умершему как по самому близкому человеку, было ясно: унынье, слезы, ручьями бегущие из глаз, как будто из открывшихся в них источников); или потому, что питал неприязнь к преемнику Тиберия из-за глубокой преданности его родным, а не приемным детям; или потому, что вспомнил, как вместе с другими нападал на покойную мать Гая, когда ей предъявляли обвиненья, ставшие причиной ее гибели, и страх перед расплатой заставил его забыть служебный долг.

Впрочем, какое-то время он крепился, еще не выпуская вожжи из рук, но когда он узнал, что внук Тиберия и дольщик верховной власти убит по приказу Гая, то просто рухнул, сраженный этим роковым несчастьем, лежал, не размыкая уст, я хуже того — рассудок совершенно отказался ему служить. Покуда мальчик был жив, Флакк не терял уверенности, но смерть Тибериева внука разрушила все его надежды, и последним упованием осталась помощь Макрона (с ним Флакк был дружен), всемогущего приближенного Гая, который внес значительную лепту в борьбу Гая за власть и неустанно искал ее сохранения, ибо Тиберий неоднократно намеревался убрать Гая с дороги (мол, нрава он скверного и не рожден для власти; к тому же Тиберий боялся, что за его, Тиберия, смертью неотвратимо последует смерть внука), Макрон же всякий раз рассеивал подозренья Тиберия и превозносил Гая: мол, он прямой, чистый, щедрый и, разумеется, признает все преимущества двоюродного брата, так что, пожалуй, охотно уступит ему всю власть или, во всяком случае, главенство. Тиберий, поддавшись, сам не заметил, как примирился с присутствием того, кто был смертельным врагом и ему самому, я внуку его, и всему дому, и собственному своему ходатаю Макрону, и всему роду человеческому. Ибо Макрон, увидев, что Гай переступил границы дозволенного и движим лишь собственными необузданными порывами (к чему угодно и какими угодно), стал вразумлять и увещевать его, думая, что перед ним все тот же Гай, что и до кончины Тиберия,— послушный и добрый, но за непомерную свою благонамеренность этот несчастный заплатил сполна: от него избавились вместе со всем домом его, женой и детьми как от тяжкого груза и докуки. Ибо всякий раз, завидев Макрона, Гай говорил: “Сотрем улыбку с уст, потупим взоры — идет наставник, поборник прямоты, новоявленный воспитатель зрелого мужа и самодержца”.

 

4

И вот, узнав, что с этим человеком покончено, Флакк впал в совершенное отчаяние и утерял способность вести дела, ибо решительность и твердость суждений покинули его, А ежели правитель отчаивается в своих силах, то подданные тотчас распускаются, а в особенности приходят в возбужденье те, кому оно свойственно по малым и случайным поводам.

И тут египтяне стоят на первом месте, ибо никто быстрее их не может раздуть из искры пламя бунта. Флакк, оказавшись в столь трудном и даже безвыходном положении, заметался и совершенно переменил свой прежний образ действий (а между тем и мыслительные его способности ослабли!), начавши с ближайшего своего окружения; благонамеренных и расположенных он стал подозревать и гнать, а с записными своими врагами, напротив, примирился и спрашивал их совета во всех делах. А они, отнюдь не утратив былой злобы, лишь сделали вид, что переменились, а на самом деле остались непримиримы и мстительны и, разыгрывая сцены неподдельной дружбы, завладели Флакком совершенно. И стал правитель — подданным, а подданные — владыками; они не только выдвигали самые вредные предложенья, но тотчас утверждали их. Это был Дионисий, прихвостень толпы, Лампон-крючкотвор, Исидор—предводитель черни, сутяга, злодей, возмутитель городов, как называли его чаще всего; они беспрепятственно осуществляли свои решения, и Флакк был нужен им для прикрытия, как бессловесная фигура в маске правителя, но не обладающая властью.

И вот они все вместе замыслили страшное для евреев дело и в личной беседе с Флакком сказали так: “Погибли все твои упования на мальчика Тиберия, пропала и вторая твоя надежда — твой друг Макрон; от самодержца добра не жди. А потому нам нужно найти тебе заступника, который лучше других сумеет умилостивить Гая. И этот заступник — город александрийцев: его всегда чтил дом Августов, а нынешний наш владыка — особенно, и если ты одаришь чем-нибудь александрийцев, они вступятся за тебя. Пожертвуй им евреев — и лучшего подарка не надо”.

За этакие речи Флакк был бы должен проклясть и возненавидеть этих людей как смутьянов и врагов общественного блага, однако он поставил свою подпись под их словами. Сначала его нападки были не слишком заметны: он перестал быть беспристрастным судьей в различных спорах, склоняясь только к одной из тяжущихся сторон; он отнял у евреев право голоса: стоило кому-то из них приблизиться, он уходил от разговора и делался неприступен — но только для евреев; потом стал откровенно враждебен.

 

5

В своем безумии, которому он предался более по наущению, чем по природной склонности, Флакк укрепился еще более благодаря одному событию. Гай Цезарь вручил Агриппе, внуку паря Ирода, царство — треть дедовых владений, ту самую, которую взял дядя Агриппы по отцу — тетрарх Филипп. Агриппа готов был плыть туда, но Гай отсоветовал ему плыть до Сирии из Брундизия: мол, далеко и тяжело, а лучше идти коротким путем через Александрию, дождавшись летних пассатов,— оттуда, дескать, можно быстрее добраться на грузовых судах, и рулевые, там самые опытные, и суда послушны им, как лошади на скачках, и потому идут прямо по курсу. Агриппа послушался — отчасти подчинившись господину, отчасти согласившись с добрым советчиком.

И вот Агриппа спускается к Дикеархее, видит в гавани александрийские суда, готовые к отплытию, садится со своими людьми на судно и, проведя с приятностью несколько дней в пути, достигает места нежданным и неузнанным, а рулевым дает распоряженье (был уже вечер, когда показался Фарос) спустить паруса и стоять на рейде за Фаросом, не слишком, однако, удаляясь от него, а с наступленьем ночи войти в гавань, дабы он, Агриппа, мог сойти на берег, когда все уже разойдутся спать, и без свидетелей явиться в дом, где собирался остановиться. Обставив свое посещение Александрии столь скромно, Агриппа хотел, если получится, и покинуть ее тайно от жителей, ибо явился на этот раз не для обозренья Александрии (он был здесь раньше, когда направлялся в Рим к Тиберию), но только чтобы добраться до своих владений коротким путем.

Александрийцев же распирало от зависти (племя египтян весьма завистливо): они вообще считали чужую удачу несчастьем для себя, а тут были движимы старой и, можно сказать, врожденной ненавистью к евреям и так досадовали, что еврея сделали царем, как будто кого-то из них лишили трона предков. А сотоварищи Флакка снова принялись подзуживать его, стараясь вызвать в нем ту же зависть, которая снедала их самих: “Его прибытие — твое крушенье: тебя не удостаивали столь пышных почестей, все взгляды он приковал к себе великолепьем армии своих телохранителей, оружие которых покрыто серебром и золотом. И нужно ли ему было являться в земли, вверенные Другому, когда он мог бы с попутным ветром спокойно доплыть До дома? А если он сделал это с разрешенья или, скорее, под давленьем Гая, он должен был бы молить о прощении за то, что явился сюда, дабы достоинство правителя страны не потерпело ущерба”.

Такие речи привели Флакка в еще большее возбуждение, и если на людях он играл роль преданного друга Агриппы, ибо боялся того, кто послал его в Александрию, то у себя изливал свою ревность и ненависть и срамил Агриппу заглазно, поскольку в глаза не отваживался. Зато он побудил на это ленивую и праздную александрийскую толпу (она понаторела в злоязычии, проводя досуг в наветах и поношеньях) — то ли сам своею бранью, то ли через своих вечных помощников в таких делах. И вот александрийцы, получив благословение, целыми днями упражнялись в насмешках и издевках над царем, беря уроки у сочинителей мимов и разных шуточек, что ясно показывало природную склонность этих людей к безобразному: усвоить прекрасное они были неспособны, а потому с готовностью и легкостью учились обратному.

Но почему же Флакк не возмутился, не отдал их под арест, не наказал за наглое злословье? И разве не был достоин Агриппа какого-то особого вниманья и почестей, даже не как царь, но как человек, близкий Цезарю? Нет, все неопровержимо доказывает, что Флакк был соучастником преступных поношений Агриппы ибо если он мог наказать или хотя бы удержать этих людей, нс не сделал этого, значит, он пособничал и потворствовал им, А стоит только толкнуть толпу на ложный путь, она не остановится, но устремится дальше, все больше изощряясь в пороках.

 

6

Был там один безумец по имени Карабас; его помешательство не было буйным и жестоким (приступы такого безумия обычно непредсказуемы и для тех, кто им подвержен, и для окружающих), но более тихим и кротким. Этот Карабас дневал и ночевал под открытым небом, нагой и совершенно равнодушный к жаре и к холоду, служа забавой праздным юнцам Пригнав несчастного к гимнасию, его поставили на возвышенье, чтобы всем было видно, соорудили из папируса нечто вроде диадемы, тело обернули подстилкой, как будто плащом, а вместо скипетра сунули в руку обрубок папирусного стебля, подобранного на дороге. И вот он, словно мимический актер, обряжен царем и снабжен всеми знаками царского достоинства, а молодежь с палками на плечах стоит по обе стороны, изображая телохранителей- Потом к нему подходят: одни — как бы с изъявлениями любви, другие — как будто с просьбой разобрать их дело, а третьи — словно прося совета в государственных делах- Потом в толпе, стоящей вокруг него кольцом, поднимаются крики; Карабаса величают Марином (так у сирийцев зовется господин), ибо всем было известно, что Агриппа сам родом из Сирии и что значительная ее часть входят в состав его владений.

Все это слыша или, скорее, видя, Флакк должен был бы и безумца взять под стражу, дабы тот не подавал повода для нападок и оскорбленья вышестоящих лиц, и тех, кто так вырядил его, наказать за то. что они осмелились и словом, и делом, и открыто, и исподтишка оскорблять царя, друга Цезаря, человека, получившего от римского сената все знаки преторского достоинства. Однако он не только не наказал их, но даже не счел необходимым их удержать; напротив, он их простил и примирился с этими злонамеренными людьми, притворившись, что не видит того, что видит, и не слышит того, что слышит. Почувствовав это, толпа (не тa, что предана законам и обществу, но та, в чьем ревностном стремлении к недостойной жизни,

 

7.

Но Флакк был заодно с этими людьми во всех их постыдных делах, и данную ему исключительную власть употребил злостно, разжигая распри и давая огню все новую и новую пищу, и всюду, куда простиралась его власть, разгорелась междуусобная вражда Не мог он не понимать, что весть об осквернении молелен сразу дойдет из Александрии до египетских номов, помчится от Египта к востоку и восточным народам, от Гипотайнии и Марея, где начинается Ливия, к западу и народам западным, ибо племя иудейское столь многочисленно, что одна земля не может вместить его. Потому обретаются евреи во многих благоденствующих землях — европейских и азийских, островных и материковых, почитая своей изначальной родиной Святой Город, где водружен верховный храм Всевышнего; однако отечеством своим они почитают либо те земли, в которых родились и выросли, унаследовав их от отцов, дедов, прадедов и более далеких предков, либо те края, куда отселились в пору их освоения и были радушно приняты основателями. И потому происходящее в Александрии могло и повсеместно подтолкнуть людей оскорблять сограждан своих евреев, посягая на их молельни и расшатывая древние устои. И не могли евреи, сколь ни отпущено им миролюбия и терпения, с подобным смириться — не потому только, что обычаи свои люди берегут и охраняют, не страшась даже и смерти, но и потому, что евреи — единственные из всех живущих под солнцем,— с потерей молелен теряют возможность благоговейно чтить своих благодетелей, от которой ни один еврей не откажется и под страхом десятков тысяч смертей. Так вот, утратив святилища, где может излиться благодарение, они могли бы сказать своим недругам так: “Вы в слепоте своей не видите, что лишаете почета наших господ, а вовсе не преумножаете его, не понимаете, что у евреев всего мира благоговенье перед домом Августа имеет средоточие (нет в том сомненья) в молельнях, и если мы лишимся их, то где и как сможем явить свое преклонение? Ведь если мы пренебрегаем тем, что наш обычай устанавливает, будет справедливо взыскать с нас по всей строгости за то, что мы не возвращаем долг сполна. Но если мы избегаем того, что наши законы запрещают (а нерушимость их была любезна самому Августу), есть ли тут хоть малая наша вина? Единственным порицаньем для нас может служить то, что если и по чужой воле изменили мы установленным обычаям, то все равно вина ложится на нас, потому что дозволенные нам границы мы сами и переступили”.

Но Флакк молчал о том, что должно было сказать, а говорил о чем не следовало — в этом он и грешен перед нами. Те же, кому он угождал, каковы были их соображенья? Воздать почести самодержцу? Но разве в Александрии недоставало храмов? В Александрии, где столько посвящено богам! Воистину люди, преисполненные ненависти, коварны и вероломны в своих злоумышлениях: обидчиков не разоблачишь, а обиженным сопротивляться опасно. Ибо бесчестно, добрые люди, ниспровергать законы, подрывать древние устои, злоумышлять против своих сограждан и соседей соблазнять презреньем к согласию.

 

8

Итак, первое покушенье Флакка на наши законы как будто удалось — он лишил нас наших молелен, не сохранив даже их имени. Тогда он предпринял второе наступленье — на наше гражданство, чтобы мы, утратив то, на чем только и зиждилась наша жизнь,— обычаи отцов и равные со всеми гражданские права, лишились твердой почвы под ногами и погрузились в трясину несчастий. Ибо спустя несколько дней Флакк издает указ: считать нас отныне чужаками и пришлыми, осудив нас тем самым без суда, не давши слова сказать в свою защиту. Не самая ли откровенная это тирания? Флакк сам стал обвинителем, истцом, свидетелем, судьей и палачом и к двум своим грехам прибавил третий, позволив всем желающим грабить евреев словно жителей завоеванного города. И что же эти люди, заранее прощенные, творили?

Александрия поделена на пять кварталов, названных по первым буквам алфавита; два из них зовутся “еврейские”, ибо в них обитает большинство евреев, которых, впрочем, немало рассеяно и в прочих кварталах. Что же было сделано? Выселяв евреев из четырех кварталов, грабители согнали их в один, самый маленький. Но евреев было так много, что им пришлось расселиться по побережьям, свалкам и кладбищам, ибо они лишились всего, чем обладали, А гонители совершали набеги на их дома, теперь пустые, и грабили, распределяя добро как военную добычу. Они ворвались и в мастерские евреев, закрытые в знак скорби по Друзилле, и беспрепятственно вынесли оттуда все ценное (а этого было немало), причем тащили через рыночную площадь, распоряжаясь чужим имуществом как своим. Но еще более ужасным злом стало прекращение источников дохода, ибо всем — земледельцам, морякам, торговцам, мастеровым — было запрещено заниматься привычным делом, так что нищета наступала с двух сторон: во-первых, грабежи, в один день лишившие их всего имущества, а во-вторых, невозможность зарабатывать на жизнь привычным делом.

 

9

Все это, однако, меркнет в сравнении с тем, что случилось потом. Конечно, бедность горька, особенно проистекающая от вражеской руки, но оскорбленья, пусть мелкие, гораздо горше. Страданья же, выпавшие на нашу долю, настолько превосходили всякую меру, что слова “оскорбленье” или “глумленье” в их точном смысле тут неприемлемы, да и вообще, мне кажется, нет слов, способных описать невиданную жестокость наших гонителей, в сравнении с которой даже отношение победителей к побежденным на войне, когда безжалостность естественна, покажется мягким. Те, кто одержал победу, расхищают имущество побежденных и во множестве угоняют их в плен, но и сами рискуют тем же в случае поражения. К тому же пленников тысячами отпускают за выкуп, внесенный родными или друзьями,— не из склонности к состраданию, но будучи не в силах устоять перед деньгами. “И что же,— мне скажут,— ведь если людям посчастливилось спастись, совсем неважно, каким путем пришло спасенье”. Да и погибших в сражениях сами враги — если они благородны и человечны — не лишают права погребения и совершают его на свой счет. Когда же сохраняется ненависть и к мертвым, возвращают их тела согласно договору, чтобы не лишить погибших последней милости, положенной им по праву. Так поступает неприятель на войне. Теперь посмотрим, что совершили с добрыми согражданами и в мирное время.

Ограбленные, лишенные крова, изгнанные из большинства кварталов Александрии, евреи очутились как бы в кольце врагов — беспомощные, мучимые отсутствием самого необходимого; на их глазах женщины и дети умирали от голода среди цветущих, щедро напоенных половодьем возделанных полей, в избытке приносивших плоды. Не в силах более терпеть нужду одни пошли (против обыкновения) к друзьям и родственникам, прося на жизнь, другие, чей благородный дух чурался попрошайничества как рабьей доли, недостойной свободного человека, решились, несчастные, пойти на рынок, чтобы достать еды себе и домашним. А попав в руки черни, тотчас бывали они убиты, я трупы их тащили через весь город, топча и превращая в месиво, так что и предать земле было бы нечего. И много тысяч других страдальцев уничтожали изощрившиеся в изуверстве, доведенные собственной свирепостью до зверского состояния недруги: стоило кому-то из евреев где-то появиться, его тотчас побивали камнями или кольями, стараясь при этом не задевать жизненно важных органов, с тем чтобы страданья жертв продлить подольше. Иные, упоенные полной безнаказанностью, выбирали только самые жестокие орудия — железо и огонь, и многих порубили мечами, немало и пожгли. Вообразите, целые семьи: мужья и жены, родители и дети были преданы огню посреди города — не щадили безжалостные ни стариков, ни молодых, ни младенцев невинных; а если не хватало дров, они, собравши хворост, душили несчастных дымом, и те умирали в еще более чудовищных муках, и было страшно видеть груду полусожженных тел. А если н хвороста недоставало, тогда дровами служила утварь самих несчастных, похищенная из домов: конечно, что получше тащили себе, а что похуже сжигали вместе с владельцами. А многих, еще живых, тащили за ногу, привязав веревку к лодыжке, и одновременно топтали; над теми, кто умер такою дикой смертью, эти люди продолжали глумиться с не меньшей яростью: не было улочки в Александрии, по которой не протащили бы труп, покуда кожа, мясо и сухожилия не истирались о неровную и каменистую поверхность земли, покуда все части, когда-то составлявшие единство, не отрывались друг от друга и тело не превращалось в ничто.

При зтом убийцы разыгрывали из себя страдальцев, а родственников и друзей страдальцев подлинных только за одно сочувствие к близким хватали, бичевали, колесовали, а после всех мучений, которым только можно подвергнуть человека, их ждала последняя из казней — крест.

 

10

И когда не осталось для евреев ни щелочки, ни уголка, куда не проникла бы изощренная ненависть Флакка. он задумал нападенье с другого фланга, этот великий изобретатель беззаконий. А дело в том, что наш спаситель и благодетель Август после кончины генарха создал для попечения над всеми иудейскими делами Совет старейшин, поручив это соответствующим распоряжением Магию Максиму, которому предстояло (во второй уже раз) стать наместником Александрии и Египта. Так вот, тех членов Совета, которых застали дома (числом тридцать восемь), Флакк тотчас заключил в оковы и торжественно провел через самое сердце города — кого связанным ремнями, кого закованным в цепи; потом загнал в театр, устроив зрелище в высшей степени жалкое и нелепое: поставил старцев против скамей, где расселись истязатели, чтобы полюбоваться их позором, и приказал бить кнутами по голым телам (такому поруганью обычно подвергают самых ужасных преступников), при этом одних забивая быстро, других заставляя мучиться долго.

Величие этого коварного замысла обнаружило себя и по-другому, но с той же очевидностью, и то, что я сейчас скажу, подтвердят это. Трое из Совета старейшин — Эвод, Трифон и Андрон— остались нищими: грабители разом лишили их всего имущества, и Флакк отлично знал об этом — его уведомили, когда он посылал за нашими начальниками в прошлый раз, будто бы для того, чтобы примирить их с остальными горожанами. И все же, точно зная, что этих людей полностью обобрали, он бил их на глазах самих грабителей, чтобы одни вдвойне терзались — и нищетой, и уннженьем, другие же наслаждались вдвойне — и обретением чужого богатства, и вкусом позора разоренных ими людей.

Не знаю, стоит ли приводить тут одну подробность тех событий, боюсь, она покажется мелкой и незначительной, зато малость ее покажет, сколь велика была злоба этих людей. В Александрии для наказаний используют различные орудья в зависимости от положенья наказуемых: одними кнутами бьют египтян, и есть для этого особые люди, другими, плоскими — александрийцев, и палачи их — сами александрийцы. Такой обычай соблюдался всегда и в отношении нашего народа предшественниками Флакка, а в первые годы — и самим Флакком. Ведь и лишенный гражданских прав может сохранить частицу гражданского достоинства, а оскорбленный — частицу гордости, когда дела разбираются по справедливости и без привнесения личной злобы, которая лишает наказанье необходимой его части — сочувствия.

И всего непереносимее, что евреев среднего сословья били теми кнутами, какими обычно наказывали свободных и полноправных граждан, важных же лиц — старейшин, так именуемых по возрасту своему и положению, унизили, истязая орудиями, предназначенными для египтян низшего сословия, причем виновных в тягчайших преступлениях.

Не говорю о том, что даже если бы они совершили десятки тысяч преступлений, Флакку подобало бы перенести казнь, ибо честно правящие, преданные и от души почитающие своих благодетелей имеют обыкновение откладывать наказание осужденных, покуда не кончатся всенародные празднества в честь дня рождения кого-то из славных Августов. А Флакк в такие дни преступил закон, покарав невинных, хотя я мог отложить столь желанную расправу. Но он спешил и торопил события, желая подольститься к черни, ненавидевшей евреев, и заставить ее поддержать его замыслы.

Я знаю, что в канун таких дней порой снимали с креста тела распятых и отдавали родным, чтобы те предали их земле, свершив положенный обряд, чтобы и мертвым в день рождения самодержца воздалась какая-то крупица блага и чтобы не нарушить священного величия празднества.

А Флакк не то, что не приказал снять с креста мертвых — он приказал распять живых, которым сами те дни даровали прощенье — не навсегда, на время, не волную отмену наказания, но его отсрочку. И это он сделал после позорного бичевания в театре, после пыток огнем и железом. На несколько частей делилось представленье. Первая часть его длилась с рассвета до трех или четырех часов: евреев били кнутами, подвешивали, колесовали. увечили — отсюда, с середины орхестры, вступили они на смертный путь, а после этого великолепного зрелища на орхестру вышли плясуны, мимы, флейтисты — словом, все, кто забавляет нас во время театральных состязаний.

 



Достарыңызбен бөлісу:
  1   2   3




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет