Фредерик бастиа: жизнь и творчество

3.3. Концепция денег

Хайек, в своем предисловии к «Избранным работам по политической экономии» Бастиа, пишет, что Бастиа не заслуживает того, чтобы его осуждали за ошибочный подход к денежной теории, поскольку Бастиа жил во времена золотого стандарта, когда степень вмешательства государства в денежную систему была минимальной. Бастиа не сталкивался с инфляцией и ее разрушительными последствиями, анализ которых стимулировал поиски многих экономистов XX в. Но на протяжении большей части XIX в. правительства большинства развитых стран решали проблему дефицита государственного бюджета не посредством печатного станка, а путем увеличения налогов и пошлин. По выражению Хайека, перед Бастиа как теоретиком стояло слишком много других задач, и он не мог себе позволить размышлять над проблемами, которых в то время не существовало.

Однако Бастиа посвятил денежной проблематике одно из своих самых объемных сочинений. Статья «Проклятые деньги», опубликованная в апрельском номере Journal des Économistes за 1849 г., написана им по материалам заседаний финансового комитета палаты депутатов, членом которого он был, и соответствующих слушаний на пленарных заседаниях палаты. «Экономист», побывавший на этих мероприятиях, где слушались предложения по реформе денежного обращения, становится одним из участников диалога, в форме которого написана эта работа. Вторым участником диалога является «обычный человек», не обремененный познаниями в теории, но желающий разобраться, что к чему.

В самом начале диалога Бастиа разделяет понятие денег и понятие богатства, показывая последствия их смешения. Здесь он следует традиции Тюрго и физиократов, однако идет несколько дальше. Анализируя последствия смешения этих понятий, он приводит аргумент, который современные экономисты-теоретики назвали бы тезисом о несравнимости ценностных суждений различных индивидов, или тезисом о субъективно-ординалистском характере шкалы предпочтений. Бастиа показывает, что если государственные деятели, путающие деньги и богатство, начинают последовательно проводить соответствующую экономическую политику, то они начнут с помощью законодательно-административных запретов удерживать деньги в национальных границах. В условиях металлического обращения этого можно добиться, только прибегнув к внеэкономическому запрету покупок заграничных товаров, с одной стороны, и стимулированию экспорта для получения валютной выручки — с другой. Такая политика, увеличивая количество денег в национальных границах, ведет к реальному обнищанию населения страны. Еще более разрушительные последствия сулит вариант, при котором государственные деятели всех других стран начнут действовать исходя из той же теории. В международных отношениях воцарятся нравы эпохи меркантилизма, и наиболее вероятным итогом станет гонка вооружений и всеобщая война.

Еще одним следствием неверной доктрины богатства будет эмиссия бумажных денег. Если деньги — это богатство, то нужно стремиться к увеличению их количества на руках у держателей. Поскольку увеличить количество драгоценного металла можно только ценой значительных издержек, появляется соблазн увеличить количество не металлических, а бумажных денег. Бастиа отмечает, что политики окажутся перед сильнейшим давлением («Общество страдает от того, что в экономике мало денег!» Необходимо срочно предпринять хоть что-нибудь!»). Увеличение эмиссии становится самым простым шагом, который общество ждет от политиков. «Нет ничего легче, и у каждого гражданина будет полон кошелек бумаги. Все станут богатыми». («Проклятые деньги», стр. __). Бастиа иллюстрирует суть бумажных денег, прибегая к аналогии между деньгами и фишками, заменяющими деньги при карточной игре. Наивный расчет — увеличить состояние, умножив количество фишек на руках, — оборачивается «единственным результатом (вполне химерическим!) оказалось, что хотя каждый имел вдвое больше жетонов, но каждый жетон соответствовал не десяти, а пяти франкам». («Проклятые деньги», стр. ___).

Далее, в соответствии с положением, установленном еще Кантильоном, и вполне ясным для Тюрго (но совершенно непостижимым для адептов «модели вертолета» количественной теории денег, согласно которой все значимые эффекты увеличения денег в обращении сводятся к росту общего индекса цен), увеличение денег в реальной экономике имеет свою логику. А именно, дополнительные деньги попадают в систему через совершенно конкретных агентов, появляющихся на рынке, цены которого в этот момент находятся на уровнях (и в соотношениях!), фактически сложившихся до этого увеличения количества денег. Такие привнесенные нарушения не проходят бесследно. Во-первых, они обеспечивают быстрое и деструктивное перераспределение благ от всех агентов экономики к тем, что получил «из ничего» первые дополнительные деньги. Во-вторых, этот процесс сопровождается искажениями всей системы относительных цен, на которой держатся экономические расчеты предпринимателей и личные потребительские планы получателей личных доходов. Бастиа отмечает также очевидно несправедливый характер такого перераспределения, связанный с тем, что от непосредственных участников локальных обменов причины ухудшения их положения не даны непосредственно, а требуют осмысления достаточно организованного ума («Под влиянием неведения и привычки, поденный работник в наших сельских местностях долго будет получать один франк, хотя все окружающие его предметы потребления поднимутся в цене. Он впадет в ужасную нищету, но так и не будет знать причин своего обнищания» [«Проклятые деньги» стр. __ ]).

Такой подход Бастиа к феномену денег является весьма ценным в теоретическом плане. Во-первых, Бастиа сумел удержать то понимание денег, которое было добыто Кантильоном и передано XIX в. через Тюрго. Именно этот подход отличал французскую традицию экономической мысли — ведь и у Юма, и у Смита, и у Рикардо значение не просто количественных изменений количества денег, а логики и хода этих изменений, оказалось практически выхолощенным (а у последнего, к тому же, искажено применением ложной трудовой теории ценности к денежной проблематике). Во-вторых, многие положения, очевидные для Бастиа и предварительно сформулированные им в «Проклятых деньгах», получили свою завершенную формулировку много позже — в работах У. Ст. Джевонса, К. Менгера, Ойгена Бём-Баверка и Людвига фон Мизеса.

Понимание Бастиа функции денег также является весьма глубоким, хотя его непоследовательность здесь проявляется с большей очевидностью, чем в других фрагментах его наследия. С одной стороны, он продолжает считать обмен — обменом эквивалентов, что с неизбежностью предполагает измеримость ценности благ. С другой стороны, поясняя роль денег как средства обмена, он в емкой и выразительной форме с поразительной ясностью критикует функцию служить мерой ценности, которую приписывают деньгам многие авторы, имеющие гораздо более высокий академический рейтинг, чем Бастиа. Рассматривая общепринятую фигуру речи («такая-то вещь стоит столько-то франков») Бастиа отмечает ее семантическую схожесть с утверждением типа «такой-то предмет весит столько-то, или такой-то объект имеет такую-то длину». Однако, указывает Бастиа, эта схожесть иллюзорна. Использование концепции меры ценности в экономической теории означает использование логически ущербной конструкции.

«Мера длины, емкости, поверхности есть условное и неизменное количество. Однако с ценностью золота и серебра дело обстоит иначе. Она меняется так же, как ценность зерна, вина, сукна, труда, причем меняется по тем же причинам, так как имеет тот же источник и подчинена тем же законам». («Проклятые деньги», стр. __).

Это означает, что деньги, будучи средством обмена, не измеряют благ. Продолжение этой линии рассуждения ведет к признанию факта, установленного только в современной австрийской теории ценности — акт обмена есть непосредственное осуществление воли лица, реализующего свой порядок предпочтений, этому акту вовсе не предшествует никакое особое измерение. Более того, такое — как и любое другое — измерение предполагает наличие неизменной единицы измерения, существующей для объективных природных характеристик вещей, но не существующей и не могущей существовать для экономических благ, являющихся предметом субъективного выбора.

Подчеркнув еще раз, что роль денег в рыночной экономике сводится к обслуживанию актов обмена реальными благами, т.е. такими благами, ценность которых связана с их потреблением или с возможностью с их помощью производить другие блага, Бастиа возвращается к феномену эмиссии бумажных денег. Очевидно, что простое увеличение средств обмена само по себе не обеспечивает роста количества обмениваемых благ. Таким образом, прибегая к бумажным деньгам, правительство запускает в оборот платежные средства, которым не предшествовал никакой акт производства и сбережения реальных благ. Таким образом, эмиссия бумажных денег по своим экономическим последствиям эквивалентна появлению в обращении фальшивых денег.

«Все рассуждения в пользу ассигнаций фактически были и остаются рассуждениями в пользу узаконенной фальшивой монеты. Встать на вашу точку зрения, на которой вы все еще пребываете, а именно придерживаться веры, что умножать инструмент обменов означает умножать сами обмены, да еще умножать количество обмениваемых вещей, это же чистосердечно полагать, будто простейший способ — это переполовинить все экю и законодательным путем поименовать эти половинки целехонькими экю» («Проклятые деньги» стр. __»).

Заканчивая эту статью, Бастиа не может не упомянуть о недавних политических потрясениях революции 1848 г. Отвечая на вопрос собеседника о причинах восстания Пролетариев против Капиталистов, он с глубокой проницательностью говорит о том, что у такого рода восстаний бывает множество причин, о том, что некоторые капиталисты пользовались льготами и привилегиями, став монополистами, и о том, как демагоги решили придать чувству «видимость здравого суждения», прибегнув все к той же «ложной политической экономии». Однако здесь Бастиа покидает пределы денежной теории, что и признает, отсылая собеседника к другой своей работе, а именно, к брошюре «Капитал и рента».