Фрэнсис бэкон и принципы его философии



бет4/5
Дата09.07.2016
өлшемі248.5 Kb.
#187214
1   2   3   4   5

Итак, бэконовская теория индукции тесно связана с его философской онтологией, с аналитической методоло­гией, с учением о простых природах, или свойствах, и их формах, с концепцией разных видов причинной зависи­мости. И здесь создатель первого варианта индуктивной логики преподает нам еще один урок, который должен быть особенно поучителен для тех, кто до сих пор при­держивается в логике формалистических и номинали­стических позиций. Выражаясь современным языком, ло­гика, понимаемая как интерпретированная система, то есть как система с заданной семантикой, всегда имеет какие-то онтологические предпосылки и по существу строится как логическая модель некоторой онтологиче­ской структуры. Сам Бэкон еще не делает столь опреде­ленного и общего вывода. Но он определенно замечает, что логика должна исходить «не только из природы ума, но и из природы вещей»58, и пишет о необходимости «видоизменения способа открытия применительно к ка­честву и состоянию того предмета, который мы иссле­дуем» 59. И бэконовский подход, и все последующее раз­витие логики свидетельствуют, что для существенно раз личных задач, вообще говоря, требуются и различные логические модели, что это справедливо как для дедук­тивных, так и для индуктивных логик. Поэтому при усло­вии достаточно конкретного и деликатного анализа мы будем иметь не одну, а множество систем индуктивных логик, каждая из которых выступает специфической логической моделью определенного рода онтологической структуры.

Как метод продуктивного открытия индукция дол­жна работать по строго определенным правилам, как бы по некоторому алгоритму, не зависящему в своем применении от различий индивидуальных способностей исследователей, «почти уравнивая дарования и мало что оставляя их превосходству» 60. Так, циркуль и линейка при начертании окружностей и прямых линий нивели­руют остроту глаза и твердость руки. В другом месте, регламентируя познание «лестницей» строго последова­тельных индуктивных обобщений, Бэкон даже прибегает к такому образу: «Разуму надо придать не крылья, а скорее свинец и тяжесть, чтобы они сдерживали всякий прыжок и полет» 61. Это очень точное метафорическое выражение одного из основных методологических прин­ципов научного познания. Определенная регламентация всегда отличает научное знание от обыденного, как пра­вило недостаточно ясного и точного и не подлежащего методологически выверенному самоконтролю. Такая рег­ламентация проявляется, например, в том, что любой экспериментальный результат в науке принимается как факт, если он повторяем, если в руках всех исследова­телей он один и тот же, что в свою очередь предполагает стандартизацию условий его осуществления; она прояв­ляется также и в том, что объяснение должно удовлетво­рять условиям принципиальной проверяемости и обладать предсказательной силой, а все рассуждение строится по законам и нормам логики.

Саму эту мысль рассматривать индукцию как систе­матическую процедуру исследования и попытку сформу­лировать ее точные правила, конечно, нельзя недооцени­вать. Однако предложенная Бэконом схема не гаранти­рует определенности и достоверности получаемого ре­зультата, поскольку не дает уверенности, что процесс исключения доведен до конца. Сам Бэкон надеялся обрести эту уверенность на пути создания исчерпываю­щего и точного списка всех «простых природ». Это было бы бесперспективной и метафизической затеей. Реальной коррективой к его методологии было бы более вни­мательное отношение к гипотетическому элементу при осуществлении индуктивного обобщения, всегда имею­щему здесь место хотя бы в фиксировании исходных для выбраковки возможностей. Любопытно, что три столетия спустя в самой индуктивной логике произойдет характер­ное изменение в анализе — проблема индукции «дедукти­визируется» и на первый план в ней выдвинется задача подтверждения (верификации или фальсификации) ги­потез.

В пылу своей критики умозрительных абстракций и спекулятивных дедукций перипатетиков Бэкон недооце­нил и роль гипотез, и возможности гипотетико-дедук­тивного метода в науке. А этому методу, состоящему в том, что выдвигаются определенные постулаты или гипо­тезы, из которых затем выводятся следствия, проверя­емые на опыте, следовал не только Архимед, но и Стевин, Галилей и Декарт — современники Бэкона, заложившие основы нового естествознания. Опыт, которому не пред­шествуют какая-то теоретическая идея и следствия из нее, просто не существует в естествознании. По-видимому, с этим просчетом Бэкона связан и его взгляд на значение и роль математики. Бэкон предвидит, что, по мере того как физика будет наращивать свои достижения и открывать новые законы, она будет все более нуж­даться в математике. Однако математику он рассматри­вал преимущественно как способ завершающего оформле­ния естественной философии, а не как один из источни­ков ее понятий и принципов, не как творческое начало и аппарат в открытии законов природы. Бэкон был далек от мысли Галилея, что книга природы написана языком математики и понять ее может лишь тот, кто научился понимать этот язык. Метод математического моделирова­ния естественных процессов он был склонен оценивать даже как Идол Рода человеческого, и именно это, по-видимому, помешало ему принять теорию Коперника и открытия Кеплера. Между тем математические схемы в сущности есть сокращенные записи обобщенного фи­зического эксперимента, моделирующие исследуемые процессы с точностью, позволяющей предсказывать ре­зультаты будущих опытов. Соотношение того и дру­гого (эксперимента и математики) для различных отрас­лей науки, вообще говоря, различно и зависит от развития как экспериментальных возможностей, так и имею­щейся в нашем распоряжении математической техники. И надо сказать, что во времена Бэкона эксперименталь­ная физика уже заговорила языком математической де­дукции, приобретающей значение логической основы науки.

Привести философскую онтологию в соответствие с этим методом нового естествознания выпало на долю уче­ника Бэкона и «систематика» его материализма Томаса Гоббса, И если Бэкон в естествознании уже пренебрегает конечными, целевыми причинами, которые, по его сло­вам, подобно деве, посвятившей себя богу, бесплодны и не могут ничего родить, то Гоббс отказывается и от бэко­новских «форм», придавая значение лишь материальным и действующим причинам. Программа исследования и построения картины природы по схеме «формы — сущ­ности» уступает место программе исследования по схеме «причинности». Соответствующим образом меняется и общий характер мировоззрения. «В своем дальнейшем развитии материализм становится односторонним… — пи­сал К. Маркс. — Чувственность теряет свои яркие краски и превращается в абстрактную чувственность геометра. Физическое движение приносится в жертву механиче­скому или математическому движению; геометрия провоз­глашается главной наукой» 62. Так идейно было подготов­лено главное научное произведение века — «Математиче­ские начала натуральной философии» Исаака Ньютона, блестяще воплотившее в себе эти два, казалось бы, поляр­ных подхода — строгий эксперимент и математическую дедукцию.

Мы не будем ставить в вину Фрэнсису Бэкону, что от его первоначально грандиозного замысла, от претендую­щей на универсальность методологической концепции последующими поколениями была воспринята лишь общая идея и, быть может, некоторые технические част­ности. Подобными метаморфозами наполнена и история конкретных наук, что нисколько не исключает того, что эти первоначальные концепции фактически и историче­ски образуют те леса, с помощью которых возводится величественное и основательное здание научного знания. Бэконовская индукция оказалась недостаточным, можно даже сказать упрощенным, решением сложнейшей пробле­мы научно-теоретического обобщения эмпирического ма­териала, той проблемы, которая, как мы теперь склонны считать, вообще не имеет своего единственного и универ­сального способа решения. Но вместе с тем бэконовская индукция содержит в себе в каком-то приближении, в мо­дели те простые качественные схемы экспериментального установления зависимости (или независимости) между явлениями, которые впоследствии были специально выде­лены Гершелем и Миллем и названы методами сходства, различия и сопутствующих изменений. Эти схемы не­трудно обнаружить и сегодня в реализации многих экспе­риментальных исследований. И в этом смысле Фрэнсис Бэкон также может быть назван одним из родоначальни­ков современной экспериментирующей науки. Но еще важнее, пожалуй, то, что пионер естественнонаучной мето­дологии не относился к своему учению как к истине в последней инстанции. Он прямо и откровенно ставил его лицом к лицу с будущим. «Я не утверждаю, однако, что к этому ничего нельзя прибавить, — писал Бэкон. — На­оборот, рассматривая ум не только в его собственных спо­собностях, но и в его связи с вещами, следует признать, что искусство открытия может делать успехи вместе с успехами самих открытий» 63.

Моралист, политик, писатель

Антиклерикальная Реформация в Англии привела к значительным изменениям в религиозном сознании. В свой поздний Ренессанс страна вступила фактически без господствующей религии. К концу XVI столетия на это не могли претендовать ни официально насаждаемое англиканство, ни подорванное Реформацией католичество, ни многочисленные преследуемые секты протестантов и пуритан. Попытки короны приобщить страну к «единой религии» оставались безуспешны, а сам факт, что дела церкви и религии решала светская власть, способствовал тому, что секуляризация захватила и прочие сферы ду­ховной жизни общества. Повсюду слово Священного пи­сания и догму церкви теснил авторитет Человеческого разума, здравого смысла и интереса. Фрэнсис Бэкон, пио­нер разработки «естественной» философии, был и одним из тех, кто положил в Англии начало концепции «есте­ственной» морали, построению этики хотя и сопричаст­ной теологии, но в основном без помощи религиозных представлений, исходя из рационально понятых посю­сторонних жизненных устремлений и аффектов человече­ской личности. Бэкон по-своему делал в Англии то же самое, что несколько раньше во Франции — Монтень и Шаррон.

Не уподобляясь тем, кто, желая научить искусству письма, лишь демонстрирует его образцы, не объясняя, как надо выписывать буквы, Бэкон мало интересовался впечатляющими описаниями высоких и достойных по­дражания образцов Добродетели, анализом их видов, частей и отношений. Еще менее он интересовался рас­суждениями о том, существуют ли добродетели в чело­веке от природы, или же они в нем воспитываются, прео­долимо ли различие между благородными и низкими душами и т. п. Вслед за Платоном античные и христиан­ские авторы все это не раз изображали и обсуждали до него. Он ставил перед собой другую задачу: обратившись к примерам реальной, даже обыденной жизни, попы­таться разобраться в путях, средствах и стимулах того человеческого волеизъявления, которое подлежит той или иной моральной оценке.

Определяя источники нравственности, Бэкон реши­тельно утверждал примат и величие общего блага перед индивидуальным, деятельной жизни перед созерцатель­ной, общественного престижа перед личным удовлетво­рением. Такая позиция позволяла ему подвести под об­щий знаменатель и под удар своей критики все те нравственные ценности, вокруг которых кристаллизова­лись этические теории древних киренаиков, эпикурейцев, скептиков и стоиков. Ведь как бы ни украшали личную жизнь человека бесстрастная созерцательность, душевная безмятежность, самоудовлетворенность или же стремле­ние к индивидуальному наслаждению, они не выдержи­вают критики, если только подойти к этой жизни с точки зрения критериев ее общественного предназначения. И тогда окажется, что все эти «гармонизирующие душу» блага есть не более чем средства малодушного бегства от жизни с ее треволнениями, искушениями и антагониз­мами и что они никак не могут служить основой для того подлинного душевного здоровья, активности и мужества, которые позволяют противостоять ударам судьбы, преодо­левать жизненные трудности и, исполняя свой долг, пол­ноценно и общественно значимо действовать в этом мире.

Солидаризуясь с христианским тезисом о первостепен­ном значении общего блага, Бэкон вместе с тем не очень-то хотел быть связанным со всем грузом его тео­логического содержания. Он стремился строить этику, столь же ориентированную на человеческую природу, как и на нормы моральных аксиом, которая и «в своих соб­ственных границах могла содержать немало разумного и полезного» 64, и хотел прочитать этот тезис в ее транс­крипции. Но в таком понимании общее благо созидалось волей, умом и расчетом отдельных лиц, общественное благополучие складывалось из совокупного стремления каждого к благополучию, общественное признание полу­чали выдающиеся в том или ином отношении личности. Поэтому наряду с тезисом «общее благо превыше всего» Бэкон защищает и развивает и другой: «человек сам куз­нец своего счастья». Надо только уметь разумно опреде­лять значение и ценность всех вещей в зависимости от того, насколько они способствуют достижению наших це­лей — душевного здоровья и сил, богатства, обществен­ного положения и престижа. И о чем бы ни писал Бэкон — об искусстве беседы, манерах и соблюдениях приличий, об умении вести дела, о богатстве и расходах, о достиже­нии высокой должности, о любви, дружбе и хитрости, о честолюбии, почестях и известности, он постоянно имел в виду и эту сторону дела и исходил в своих оценках, суждениях и рекомендациях из соответствующих ей кри­териев.

Быть может, Англия столь же обязана Бэкону так привившемуся в ее литературе жанру эссеистики, как сам Бэкон был обязан им Мишелю Монтеню. Правда и здесь, отдавая дань излюбленным своим древним авто­рам, Бэкон указывает как источник избранного им жанра на послание Сенеки Луцилию. Однако это не может ввести нас в заблуждение. «Опыты» Бэкона и Монтеня роднит общность жанра, тематики, даже наименования ряда очерков. Заимствовав манеру своих размышлений от Монтеня, Бэкон вместе с тем делает совершенно иные акценты. У Монтеня в центре внимания человек как су­щество естественное, живое, непосредственно чувствую­щее и мыслящее и широкое критическое исследование всех условий его существования. Фокус бэконовского вни­мания сужен и сосредоточен на человеческом поведении и оценке его с точки зрения достижения определенных результатов. В его размышлениях нет монтеневской само­углубленности, мягкости, скептицизма, юмора, светлого и независимого восприятия мира, но лишь холодный объективизм и сосредоточенный анализ того, что должно обеспечить человеку его положение и преуспеяние.

Вот, например, его эссе «О высокой должности». По теме оно совпадает с монтеневским «О стеснительности высокого положения», но различие чувствуется уже в названиях. Лейтмотив рассуждений Монтеня таков: я предпочитаю занимать в Париже скорее третье, чем пер­вое место, если я и стремлюсь к росту, то не в высоту — я хочу расти в том, что мне доступно, достигая большей решимости, рассудительности, привлекательности и даже богатства. Всеобщий почет, могущество власти подавляют и пугают его. Он готов скорее отступиться, чем перепры­гивать через ступень, определенную ему по способностям, ибо всякое естественное состояние есть и самое справед­ливое, и удобное. Не переоценивая высокого положения, он и не видит в его потере того, что усмотрит здесь Бэ­кон — не со всякой высоты непременно падаешь, гораздо чаще можно благополучно опуститься.

Внимание Бэкона целиком направлено на выяснение того, как достигнуть высокой должности и как вести себя, чтобы на ней удержаться. Его рассуждения трезвы и практичны. Он, правда, может немного пожаловаться, что власть лишает человека свободы, делает его невольником и государя, и людской молвы, и своего дела. Но это да­леко не самое главное, потому что достигнувший власти считает естественным держаться за нее и бывает счаст­лив, когда пресекает домогательства других. «Нет, люди не в силах уйти на покой, когда хотели бы; не уходят они и тогда, когда следует; уединение всем нестерпимо, даже старости и немощам, которые надо бы укрывать в тени; так, старики вечно сидят на пороге, хотя и пре­дают этим свои седины на посмеяние» 65. Потеря высо­кого положения, падение или закат — для Бэкона си­туация поистине трагическая.

Читая сочинения Фрэнсиса Бэкона, никогда не те­ряешь ощущения, что они написаны деятелем, с головой погруженным в политические контроверзы своего вре­мени, политиком до мозга костей, приобщающим к глуби­нам государственной мудрости, наставляющим в изощ­ренной стратегии и опыте жизненной борьбы. Бэкон стоял за сильную централизованную власть, подчиняющую себе противоречия различных социальных сил, классов и пар­тий в интересах созидания военного, морского и полити­ческого могущества национального государства, и пред­лагал целую систему мер для ее укрепления. В эссе «Об искусстве повелевать» он советует, как ограничить влия­ние надменных прелатов, в какой мере подавлять старую феодальную знать, как создать ей противовес в новом дворянстве, порой своевольном, но все же являющемся надежной опорой трона и оплотом против простого на­рода, какой налоговой политикой поддерживать купече­ство. В то время как английский король фактически игнорировал парламент, Бэкон, имея в виду опасности деспотизма, рекомендовал его регулярный созыв, видя в парламенте и помощника королевской власти, и посред­ника между монархом и народом.

Его занимали не только вопросы политической так­тики и государственного устройства, но и широкий круг социально-экономических мероприятий, которыми жила тогда Англия, уже прочно встававшая на путь буржуаз­ного развития. Процветание своей страны и благосостоя­ние ее народа Бэкон связывал с поощрением мануфактур и торговых компаний, с основанием колоний и вложением капитала в сельское хозяйство, с сокращением числен­ности непроизводительных классов населения, с искоре­нением праздности и обузданием роскоши и расточитель­ства. Как государственный деятель и политический писа­тель, он отдавал свои симпатии интересам и чаяниям тех преуспевающих слоев, которые ориентировались одновре­менно на выгоды и торгово-промышленного развития, и абсолютизма королевской власти, могущей и защитить от опасных конкурентов, и организовать захват колониаль­ных рынков, и выдать патент на доходную монополию, и оказать любую другую поддержку сверху. Между тем корабль Великобритании уже берет курс на океан бурь социальной революции.

В поздних политических очерках и заметках Бэкона зазвучат мотивы конгениальные макиавелливскпм. Знаме­нитый автор «Князя» оказывал влияние на многих поли­тических писателей и деятелей XVII—XVIII вв., явно или не явно опиравшихся на него в своей защите абсолю­тизма против носящихся уже в воздухе идей суверени­тета народа. В бэконовском эссе «О смутах и мятежах» мы читаем: «Пусть ни один правитель не вздумает судить об опасности недовольства по тому, насколько оно спра­ведливо; ибо это значило бы приписывать народу чрез­мерное благоразумие, тогда как он зачастую противится собственному своему благу» 66. Для предотвращения этой опасности Бэкон предлагает, например, и такое средство: «Искусно и ловко тешить народ надеждами, вести людей от одной надежды к другой есть одно из лучших проти­воядий против недовольства. Поистине мудро то прави­тельство, которое умеет убаюкивать людей надеждами, когда оно не может удовлетворить их нужды» 67. А вот его рекомендации по борьбе с недовольными. Следует привлекать на свою сторону их лидеров, разделять и рас­калывать враждебные правительству группы и партии, стравливать их между собой и создавать в их среде и среди их предводителей взаимное недоверие. Гений Ник­коло Макиавелли поистине водил рукой, писавшей эти строки.

И все же Бэкон не был бы Бэконом, если бы он считал, что нет подлинных и надежных моральных крите­риев и все измеряется лишь степенью полезности, выгоды и удачи. Его этика была относительной, но она не была утилитаристской. Во всяком случае Бэкон стремился от­личить допустимые приемы от недопустимых, к которым, в частности, относил и рекомендуемые Макиавелли, осво­бождавшим политическую практику от какого-либо суда религии и морали. Какие бы цели ни осуществляли люди, они действуют в сложном, многогранном мире, в котором есть все цвета палитры, есть и любовь, и добро, и кра­сота, и справедливость и которого никто не имеет права лишать этого его богатства. Ибо «само бытие без нравст­венного бытия есть проклятие, и, чем значительнее это бытие, тем значительнее это проклятие» 68. Во всей этой картине беспрерывной, не знающей ни минуты покоя, ни единого дня отдыха лихорадочной людской погони за счастьем есть и высшее сдерживающее начало, которое сам Бэкон усматривал в благочестии. Религия как твер­дый принцип единой веры была для него как бы высшей нравственной связующей силой общества. Это, конечно, «теологическая непоследовательность» Бэкона, но такая, которая предохраняет, по его мнению, картину челове­ческих взаимоотношений от всепожирающего адского пла­мени.

Однако в бэконовских «Опытах» помимо отягощаю­щего их относительного морального сознания есть и дру­гое, связанное с глубоким пониманием человеческой психологии и зарисовками с панорамы страстей, чувств, характеров людей и поведения их в различных ситуа­циях. Этот чисто человеческий компонент изменяется несравнимо медленнее, чем конкретные социальные и политические условия бытия. Поэтому можно согласить­ся со знатоком и издателем бэконовских сочинений Дж. Спеллингом, который писал, что «Опыты» не раз­делили судьбу остальных философских работ Бэкона, уже более не говорящих нам того, что они говорили своим современникам.

Во Фрэнсисе Бэконе жило призвание литератора. Он любил слово, его неожиданные возможности и постоянно искал колоритного и точного выражения своей мысли. При этом он часто ссылался на сентенции и тексты древ­них авторов и в подтверждение своих соображений при­водил и толковал примеры из античной истории и мифо­логии. Но разве это не было признаком хорошего тона для всей литературы Возрождения? Последующим, более изысканным писателям английского Просвещения его стиль покажется искусственным и вымученным. «Стиль Бэкона неловок и груб; его остроумие часто блестящее, в то же время часто неестественно и надуманно; он пред­ставляется первоисточником резких сравнений и выму­ченных аллегорий»,—напишет Давид Юм 69. Но не будем забывать, что Юм упрекал в грубости и отсутствии утон­ченности и Вильяма Шекспира. Бэкон любил собирать и приводить разные пословицы и изречения и исполь­зовал для этого все подходящие случаи. В одну из книг своего трактата «О достоинстве и приумножении наук» он вставил своеобразное собрание тематически подобран­ных афоризмов. И стоит обратить внимание, насколько с бóльшим вкусом он это делает, чем многие современные издатели чужой заемной мудрости. Этот метафизик в фи­лософии отлично понимал антитезы всех вещей и, при­водя крылатые изречения, выстраивал их по фигуре кон­траста, сопоставляя различные мысли об одном и том же и «за», и «против».

Бэконовские «Опыты» содержат порой довольно тон­кий анализ и живое описание целого спектра человече­ских проявлений — скрытности и лукавства, любви и за­висти, смелости и хитрости, доброты и подозрительности, эгоизма и тщеславия, высокомерия и гнева. Бэкон обсуж­дает все эти свойства человеческой натуры, указывает на их разновидности и градации, приводит примеры, дает оценки и выносит свои заключения. Это еще не художе­ственные описания в собственном смысле слова. Их трез­вость исключает поэтику, фрагментарность — подлинную образность, объективизм — проникновенность и эмоцио­нальную напряженность. «Я вовсе не хочу, чтобы в этике все эти характеристики воспринимались как цельные образы людей (как это имеет место в поэтических и исторических сочинениях и в повседневных разгово­рах), — писал он, — скорее это должны быть какие-то бо­лее простые элементы и отдельные черты характеров, смешение и соединение которых создает те или иные образы. Нужно установить, сколько существует таких элементов и черт, что они собой представляют и какие допускают взаимные сочетания» 70. Тем не менее этот жанр концентрированной морально-психологической эссеистики всегда так или иначе смыкался с литературой художественной. «Характеры» Теофраста связаны с позд­ней греческой драмой. «Характеры» Лабрюйера, по мне­нию Лессинга, служили источником типажей для коме­дий Ж.-Ф. Реньяра. Наблюдения Бэкона могут заинтере­совать не только как свидетельства нравов его времени и круга. В толковании им одной из соломоновых притч мы обнаруживаем набросок ситуации, поразительно близ­кой той, которая будет классически разработана Молье­ром в «Тартюфе». Вот она.



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет