Габриэль Гарсиа Маркес. История одной смерти, о которой знали заранее

темными окнами на другой стороне улицы. Самое большое, балконное окно было в

спальне Сантьяго Насара. Педро Викарио спросил Клотильде Арменту, не видела

ли она света в этом окне, и она сказала, что не видела, и удивилась его

вопросу.

- С ним что-нибудь случилось? - спросила она.

- Ничего,- ответил ей Педро Викарио.- Мы его ищем, чтобы убить, только

и всего.

быть правдой. Однако она заметила, что у близнецов с собой мясницкие ножи,

обернутые кухонными тряпками.

- Нельзя ли узнать, за что вы собираетесь его убить в такую рань? -

спросила она.

- Он знает за что,- ответил Педро Викарио.

Клотильде Армента оглядела их серьезно. Она знала их так хорошо, что

могла различать, особенно после того, как Педро Викарио вернулся с военной

службы. "Двое детей - да и только",- сказала она мне. И это наблюдение ее

напугало, потому что она всегда считала, что именно дети способны на что

угодно. Итак, она разложила молочные продукты и пошла будить мужа, чтобы

рассказать ему, какие дела творятся в лавке. Дон Рохелио де ла Флор выслушал

ее, не проснувшись как следует.

- Не бойся,- сказал он ей.- Эти никого не убьют, а тем более -

богатого.

Когда Клотильде Армента вернулась в лавку, близнецы беседовали с

полицейским Леандро Порноем, который пришел за молоком для алькальда.

Разговора она не слыхала, но полагает, что, судя по взгляду, который он,

выходя, кинул на их ножи, они сообщили ему о своих намерениях.

Полковник Ласаро Апонте поднялся, когда еще не было четырех. Не успел

он побриться, как пришел полицейский Леандро Порной и сообщил ему о

намерениях братьев Викарио. Накануне ночью полковник разрешил столько споров

между приятелями, что теперь вовсе не спешил разбираться еще в одном. Он

спокойно оделся, долго, пока не достиг совершенства, прилаживал

галстук-бабочку и повесил на шею ладанку конгрегации Девы Марии - ради

епископа. Пока он завтракал тушеной печенью, посыпанной колечками лука, жена

взволнованно рассказала ему о том, что Байардо Сан Роман возвратил Анхелу

Викарио в родительский дом, но полковник не отнесся к сообщению столь же

драматично.

- Боже мой! - пошутил он.- Что подумает епископ?

Однако, не покончив еще с завтраком, он припомнил, о чем только что

доложил ему ординарец, попробовал соединить два этих сообщения и увидел, что

они в точности накладываются друг на друга, как фигуры в игре-головоломке.

Тогда по улице нового порта он отправился на площадь, где по случаю прибытия

епископа дома начинали оживать. "Точно помню, было около пяти и моросил

дождь",- сказал мне полковник Ласаро Апонте. По дороге три человека

остановили его рассказать по секрету, что братья Викарио караулят Сантьяго

Насара и собираются его убить, но только один знал, где они его поджидают.

Он нашел их в лавке Клотильде Арменты. "Когда я их увидел, подумал -

пустое хвастовство,- сказал мне полковник со свойственной ему логикой,- они

не были так пьяны, как я полагал". Он даже не расспросил, что они такое

надумали, а только отобрал у них ножи и послал спать. Он обращался с ними

снисходительно и был вполне доволен собою - точно так же он отнесся и к

тревоге жены.

- Подумайте только,- сказал он им,- что вообразит епископ, если вы

попадетесь ему на глаза в таком виде!

Они ушли. Клотильде Армента почувствовала разочарование: до чего

просто, а она полагала, алькальд должен арестовать близнецов и выяснить

правду. Полковник Апонте показал ей ножи - как решающий довод.

- Теперь им нечем убивать,- сказал он.

- Разве только в этом дело,- сказала Клотильде Армента.- Надо

освободить несчастных ребят от страшного обязательства, которое они должны

выполнить.

Значит, она это почувствовала. Она была уверена, что братья Викарио не

столько хотели привести в исполнение приговор, сколько встретить на пути

кого-то, кто бы оказал им услугу - помешал это сделать. Но полковника Апонте

совесть не мучила.

- Из-за одних подозрений не арестовывают,- сказал он.- Просто надо

предупредить Сантьяго Насара и - будьте здоровы!

Клотильде Армента всегда говорила, что легкомыслие было виною тому, что

полковнику не слишком везло, мне же, напротив, он вспоминается человеком

довольным жизнью, немного сбрендившим на почве занятий спиритизмом, которым

обучился по почте и предавался в одиночку. Поведение его в тот понедельник

свидетельствовало о крайнем легкомыслии. Дело в том, что он и думать забыл о

Сантьяго Насаре, пока не увидел его в порту, а увидев, поздравил себя со

справедливым решением.

Братья Викарио рассказали о своих намерениях более чем дюжине человек,

приходившим в лавку за молоком еще до шести часов, и те разнесли весть по

всему городу. Клотильде Армента представить себе не могла, чтобы об этом не

знали в доме напротив. Она считала, что Сантьяго Насара нет дома - свет в

его окне не зажигался, и потому всех, кого могла, она попросила предупредить

его, если встретят. Она даже велела послушнице, пришедшей за молоком для

монахинь, сообщить об этом отцу Амадору. А после четырех, когда увидела свет

в кухне у Пласиды Линеро, отправила последнее срочное сообщение - для

Виктории Гусман - с нищенкой, которая каждый день заходила попросить немного

молока. Когда заревел епископский пароход, почти все уже проснулись,

собираясь идти в порт встречать епископа, и нас, не знавших, что близнецы

Викарио поджидают Сантьяго Насара, чтобы убить, было совсем мало, остальным

же были известны даже причины, досконально и со всеми подробностями.

Клотильде Армента еще не распродала молоко, когда братья Викарио

вернулись в лавку с новыми ножами, обернутыми газетой. Один нож был для

разделки туши с ржавым толстым лезвием, двенадцати дюймов длиной и трех

шириной, который сделал сам Педро Викарио из тесака еще в те времена, когда

из-за войны к нам не завозили немецких ножей. Другой был короче, зато

широкий и кривой.

Следователь приложил в деле его рисунок, может, потому, что не сумел

описать словами, и указал только, что он был похож на маленький ятаган.

Именно этими ножами было совершено преступление, и оба ножа выглядели очень

грубыми и изношенными.

Фаустино Сантос не мог понять, что происходит. "Снова пришли точить

ножи и снова орали во всю глотку, что идут выпускать кишки из Сантьяго

Насара, я подумал: валяют дурака, на ножи-то не обратил внимание, решил, те

же самые". Однако Клотильде Армента заметила - не успели она войти,- что на

этот раз братья были настроены не так решительно.

И вправду, они уже успели поспорить. Близнецы не просто отличались друг

от друга сутью гораздо больше, чем внешностью,- в трудную минуту

обнаруживалось, что характеры у них противоположные. Мы, их друзья, обратили

на это внимание еще в школе. Пабло Викарио был на шесть минут старше брата и

мальчишкой был смелым и гораздым на выдумки. Педро Викарио тогда казался мне

более чувствительным, но в то же время любил командовать. В 20 лет они оба

явились на сборный пункт для прохождения военной службы, и Пабло Викарио

освободили как основного кормильца семьи. Педро Викарио отслужил одиннадцать

месяцев в патрульных частях общественного порядка. Армейский дух,

усугубленный страхом смерти, окончательно сформировал его призвание

командовать и привычку решать за брата. Он возвратился домой с солдатским

триппером, который устоял перед самыми грубыми методами военной медицины и

не сдался ни инъекциям мышьяка, ни промываниям марганцовкой, прописанным

доктором Дионисио Игуараном. Вылечили его только в тюрьме. Мы, их друзья,

заметили, что, едва Педро Викарио воротился и обнаружил свою казарменную

душу: перед любым - кто ни попроси - задирал рубашку и показывал дренажный

шов от пулевого ранения в левом боку, в Пабло Викарио вдруг проявилась

странная зависимость от младшего брата. Пабло, можно сказать, с пылом

отнесся даже к трипперу младшего брата,- как принадлежности замечательного

человека,- который тот носил точно боевую награду.

Именно Педро Викарио, по его собственному заявлению, принял решение

убить Сантьяго Насара, и поначалу его брат лишь следовал за ним. Но, судя по

всему, именно Педро счел обет выполненным, когда алькальд их разоружил, и

тогда командование взял на себя Пабло Викарио. Ни тот ни другой в своих

заявлениях, сделанных по отдельности следователю, не упомянул об этом

разногласии. Но Пабло Викарио не раз уверял меня, что ему нелегко было

уговорить брата довести дело до конца. Может, это был всего-навсего приступ

страха, но только Пабло Викарио один пошел в кладовку за новыми ножами, в то

время как брат, пытаясь помочиться, отдавал концы под тамариндовым деревом.

"Брат понятия не имел, что это такое,- сказал мне Педро Викарио во время

нашего с ним единственного свидания.- Все равно как мочиться толченым

стеклом". Когда Пабло Викарио вернулся с ножами, тот все еще обнимал дерево.

"Весь в холодном поту от боли,- рассказал он мне,- с трудом выговорил,

пусть, мол, я иду один, ему сейчас не до того, чтобы убивать кого-то". Он

уселся на один из столов, установленных под деревьями для свадебного обеда,

и спустил брюки до колен. "Полчаса, наверное, бинтовал-перебинтовывал свой

аппарат",- сказал мне Пабло Викарио. На самом деле тот потратил не более

десяти минут, но для Пабло Викарио дело это показалось таким сложным и

таинственным, что он счел его новой уловкой и решил, что брат хочет дотянуть

до рассвета. А потому он вложил ему в руку нож и насильно потащил защищать

честь сестры.

- Другого выхода нет,- сказал он ему,- считай, мы уже это сделали.

Они вышли за ворота свинарника с незавернутыми ножами, и следом по

дворам забрехали разбуженные собаки. Светало. "Дождя не было",- вспоминал

Пабло Викарио. "Наоборот,- вспоминал Педро,- с моря дул ветер, и на небе все

звезды можно было пересчитать". К тому времени слух успел облететь город, и,

когда братья проходили мимо дома Ортенсии Бауте, она отворила дверь и первой

запричитала по Сантьяго Насару. "Я подумала, они уже убили его,- сказала она

мне,- в свете фонаря ножи блеснули, и мне почудилось, что по ним течет

кровь". Одним из немногих незапиравшихся домов на этой окраинной улице был

дом Пруденсии Котес, невесты Пабло Викарио. Каждый раз, оказавшись здесь в

раннюю пору, и особенно по пятницам, направляясь на рынок, они заходили сюда

выпить первую чашку кофе. Они толкнули дверь во внутренний двор, собаки

бросились к братьям и узнали их в предрассветных сумерках, близнецы вошли в

кухню, поздоровались с матерью Пруденсии Котес. Но кофе еще не был готов.

- Выпьем потом,- сказал Пабло Викарио,- а то мы спешим.

- Еще бы, ребятки,- сказала она,- честь не ждет.

И все-таки они выпили кофе, и на этот раз уже Педро Викарио подумал,

что брат нарочно тянет время. Пока они пили. в кухню вошла пышущая юной

свежестью Пруденсия Котес со старыми газетами в руках - оживить огонь в

очаге. "Я знала, куда они идут,- сказала она мне,- и не только была

согласна, но никогда бы не вышла замуж за него, если бы он не выполнил

своего мужского долга". Перед тем как выйти из кухни, Пабло Викарио взял у

нее из рук два газетных листа и один дал брату - завернуть нож. Пруденсия

Котес осталась ждать в кухне и смотрела, как они выходили за дверь, а потом

ждала, ни на минуту не падая духом, все три года, пока Пабло Викарио вышел

из тюрьмы и стал ей мужем на всю жизнь.

- Только осторожнее,- сказала она.

Таким образом, не лишено было оснований наблюдение Клотильде Арменты о

том, что на этот раз близнецы были настроены не так решительно, как прежде,

и она подала им бутылку в надежде, что эта бутылка их доконает. "В тот день

я поняла,- сказала она мне,- как мы, женщины, одиноки на этом свете!" Педро

Викарио попросил ее одолжить им бритвенные принадлежности мужа, и она

принесла помазок, мыло, настенное зеркальце и станок с новым лезвием, но

Педро Викарио побрился ножом для разделки туш. Клотильде Арменте это

показалось верхом мужественности. "Вылитый убийца из кино",- сказала она

мне. Однако же он объяснил мне позднее, и это - правда, что в казармах он

научился бриться опасной бритвой и никогда уже потом не мог бриться ничем

другим. Его брат побрился самым скромным образом - безопасной бритвой дона

Рохелио де ла Флор. Под конец они в молчании выпили бутылку: пили медленно,

будто спросонья, и глупо пялились на темные окна в доме напротив, а в лавку

между тем один за другим заходили якобы покупатели и покупали молоко,

которое им было не нужно, и спрашивали, нет ли продуктов, которых здесь

никогда не бывало,- на самом же деле желая только одного: своими глазами

увидеть, правда ли, что близнецы поджидают Сантьяго Насара, чтобы убить его.

Света в том окне братья Викарио все равно не увидели бы. Сантьяго Насар

вошел в дом в 4.20, и чтобы пройти к себе в спальню, ему не надо было бы

зажигать огня,- на лестнице свет горел всю ночь. Сантьяго Насар в темноте

повалился на постель как был, в одежде, спать оставалось всего час, так его

и застала Виктория Гусман, когда поднялась будить, чтобы он не опоздал к

встрече епископа. Мы все вместе были в доме у Марии Алехандрины Сервантес и

ушли после трех, когда она сама отпустила музыкантов и погасила огни во

дворе, где танцевали, чтобы ее ублажавшие гостей мулатки передохнули -

поспали одни. Три дня и три ночи они работали без отдыха,- сначала тайком

принимали почетных гостей, а потом двери широко растворились и без лишних

церемоний впустили всех, кто недогулял на свадебном пиру. Мария Алехандрина

Сервантес, о которой мы между собой говорили, что она заснет только раз -

когда умрет,- была самой обворожительной и самой нежной из всех женщин,

каких я знал в жизни, а в постели - самой податливой, но и самой суровой.

Она родилась и выросла здесь, и здесь прожила всю жизнь, в этом доме с

открытыми дверями, где комнаты сдавались внаем, а в огромном дворе с

фонариками из тыкв, купленными на китайских базарах в Парамарибо,-

танцевали. Это она помогла нарушить невинность целому поколению моих

сверстников. Она обучила нас гораздо большему, чем следовало нам уметь, но

главное - она научила нас, что нет на свете печальнее места, чем пустая

постель. Сантьяго Насар потерял голову, как только увидел ее. Я его

предупредил: "Охотничий сокол цаплю облюбует - беды не минует". Но он меня

не услышал, он просто очумел от волшебного курлыканья Марии Алехандрины

Сервантес. Для пятнадцатилетнего Сантьяго Насара она стала безудержной

страстью, наставницей слез пока в один прекрасный день Ибрагим Насар не

явился с ремнем, выволок его из ее постели и запер на год в Дивино Ростро. С

той поры их связывало глубокое чувство, но без любовной сумятицы, и она так

его уважала, что никогда в его присутствии не ложилась в постель с другим.

Во время последних каникул она, бывало, рано выпроваживала нас под

невероятным предлогом, будто устала, а сама не закладывала дверь на засов и

оставляла свет в коридоре, чтобы я мог вернуться и потихоньку войти.

У Сантьяго Насара был чудесный дар к переодеваниям, а его любимое

развлечение заключалось в том, чтобы отгадывать: которая из мулаток- кто.

Бывало, выпотрошит гардеробы у одних, нарядит в их платья других, так что те

начинали чувствовать себя не теми, кем были, а теми, кем не были. Как-то раз

одна из них, увидав, что другая стала точь-в-точь как она сама, не выдержала

и разрыдалась. "Мне показалось, это я сама вышла из зеркала",- сказала она.

Однако в ту ночь Мария Алехандрина Сервантес не позволила Сантьяго Насару в

последний раз насладиться искусством преобразования и сделала это так

неловко, что тяжелое воспоминание об этом изуродовало всю ее жизнь. Итак, мы

забрали музыкантов и пошли по городу петь серенады,- догуливать сами, а в

это время близнецы Викарио уже караулили Сантьяго Насара, чтобы убить. И как

раз Сантьяго Насару взбрело - часов около четырех - подняться на холм вдовца

Ксиуса и спеть под окнами у новобрачных.

Мы не только пели у них под окнами, мы пускали ракеты и поджигали

петарды в саду, но на вилле не подавали признаков жизни. Нам не приходило в

голову, что на вилле никого нет - новый автомобиль стоял у дверей, все еще с

опущенным верхом, весь в атласных лентах и восковых букетиках флердоранжа,

которыми его украсили на свадьбу. Мой брат Луис Энрике, который в те времена

играл на гитаре как заправский музыкант, сымпровизировал в честь новобрачных

свадебную песенку с двусмысленными намеками. Дождя и тогда еще не было.

Наоборот, луна стояла посреди неба, воздух был прозрачен, а внизу, в глубине

пропасти, над кладбищем дрожали струйки блуждающих огней. В другой стороне

голубели под луной банановые заросли, грустили болота, а на горизонте

фосфоресцировала полоска Карибского моря. Сантьяго Насар указал нам

мерцающий огонек в море и сказал, что это скорбящая душа с невольничьего

корабля, который затонул со всеми рабами из Сенегала, у самого входа в

Картахену де Индиас. Едва ли совесть его была неспокойна, хотя он, конечно,

еще не знал, что призрачная семейная жизнь Анхелы Викарио оборвалась два

часа назад. Байардо Сан Роман пешком, чтобы шум мотора не долетел туда

раньше самой беды, отвел ее в родительский дом и снова оказался один, при

погашенных огнях, в не знававшей счастья вилле вдовца Ксиуса.

Когда мы спустились с холма, мой брат позвал нас всех позавтракать

жареной рыбой в каком-нибудь кабачке на рынке, но Сантьяго Насар отказался -

хотел соснуть часок до прибытия епископа. Они пошли с Кристо Бедойей берегом

реки, мимо старого порта и домишек бедняков, в которых уже засветились огни,

и прежде, чем завернуть за угол, Сантьяго Насар на прощание махнул нам

рукой. Мы видели его в последний раз.

Кристо Бедойя, с которым они договорились встретиться попозже в порту,

простился с ним у черного хода его дома. Собаки, услыхав, что он входит, по

привычке залаяли, и он успокоил их, позвякав в потемках ключами. Когда он

шел через кухню внутрь дома, Виктория Гусман стояла у плиты, следила, чтобы

не убежал кофе.

- Хозяин,- позвала она его,- кофе сейчас будет. Сантьяго Насар сказал,

что он выпьет его позже, и попросил передать Дивине Флор, чтобы она

разбудила его в половине шестого да принесла ему свежую одежду, точно такую

же, что была на нем. Не успел он уйти к себе, как Виктория Гусман через

нищенку, что просила молока у Клотильде Арменты, получила от той известие. В

5.30 она выполнила приказание Сантьяго Насара - разбудила его, но не послала

к нему Дивину Флор, а захватив льняной костюм, поднялась в спальню сама, ибо

не пропускала ни единого случая, уберегая дочку от лап вельможного

господина.

Мария Алехандрина Сервантес не заложила дверь на засов. Я попрощался с

братом, прошел через коридор, где, сбившись в кучу, меж тюльпанов спали

кошки мулаток, и, не постучав, толкнул дверь спальни. Свет был погашен, но,

едва переступив порог, я почувствовал теплый запах женщины и увидел в

темноте бессонные леопардовы глаза, а потом уже больше не помнил себя, пока

не зазвонили колокола.

По дороге домой брат зашел купить сигарет в лавку Клотильде Арменты. Он

столько выпил на свадьбе, что воспоминания о той встрече остались очень

смутные, однако убийственного напитка, которого дал ему хлебнуть Педро

Викарио, он не забыл. "Живой огонь",- сказал он мне. Задремавший было Пабло

Викарио вздрогнул и проснулся, почувствовав, что кто-то входит; он показал

моему брату нож. - Будем убивать Сантьяго Насара,- сказал он. Этого мой брат

не запомнил. "Да хоть бы и запомнил - наверняка бы, ему не поверил,- говорил

он мне много раз.- Какой черт мог подумать, что близнецы станут кого-то

убивать, тем более - мясницким ножом!" Потом они спросили его, где Сантьяго

Насар, потому что видели их вместе, и мой брат не удержал в памяти своего

собственного ответа. Но Клотильде Армента и братья Викарио так удивились

этому ответу, что он оказался занесенным в дело на основании данных каждым

из них показаний. По их словам, мой брат сказал: "Сантьяго Насар мертв".

Потом благословил их по-епископски, споткнулся о порог и, шатаясь, вышел.

Посреди площади он столкнулся с отцом Амадором. Тот, облаченный в парадное

одеяние, направлялся в порт, за ним шел служка, звонил в колокольчик, и

несколько человек несли алтарь для богослужения, которое епископ должен был

совершить под открытым небом. Увидев шествие, братья Викарио перекрестились.

Клотильде Армента рассказала мне, что она потеряла последнюю надежду,

когда священник прошел мимо ее дома, не остановившись. "Я подумала, что он

не получил от меня известия",- сказала она мне. Однако отец Амадор признался

мне много лет спустя, уже удалившись от мира в мрачный Дом Здоровья в

Калафелле, что он получил послание от Клотильде Арменты, а потом - еще и от

других в то время, как собирался в порт. "По правде говоря, не знал, что

предпринять,- сказал он мне.- Вначале подумал, что это не мое дело, пусть

этим займутся мирские власти, а потом решил, что по дороге поговорю с

Пласидой Линеро". Но когда он шел через площадь, все из головы вылетело. "Вы

должны меня понять,- сказал он мне,- в тот злосчастный день прибывал

епископ". Когда же преступление свершилось, он испытал такое отчаяние и так

вознегодовал на себя, что не придумал ничего иного - повелел ударить во все

колокола.

Мой брат Луис Энрике вошел в дом через кухонную дверь, которую мать

оставляла незапертой, чтобы отец не слышал, когда мы возвращаемся. Перед тем

как пойти лечь, он зашел в ванную комнату, но заснул на унитазе, и когда мой

брат Хайме поднялся идти в школу, он нашел его там: брат спал на спине,

прямо на кафельном полу, и сладко похрапывал. Моей сестре-монахине, которая

не собиралась встречать епископа, потому что приходила в себя после гулянья,

не удалось его разбудить. "Было пять, когда я вошла туда",- сказала она мне.

Но позднее моя сестра Маргот зашла помыться перед уходом в порт, и она

подняла его и с превеликим трудом дотащила до спальни. За порогом сна, не

просыпаясь, он услыхал первые крики епископского парохода. А потом,

сраженный гулянкой, заснул, как провалился, пока моя сестра-монахиня не

влетела в спальню, впопыхах натягивая на себя одеяние, и пробудила его

сумасшедшим воплем:

- Сантьяго Насара убили!

* * *
Чудовищные ножевые раны были только началом - за ними последовало

безжалостное вскрытие, которое вынужден был произвести отец Кармен Амадор по

причине отсутствия доктора Дионисио Игуарана. "Мы как будто убивали его еще