Ганс Рюш Убийство невинных

Альберт Швейцер, согласно своему биографу Джин Пирхол (Jean Pierhal), был уже готов впустить в чопорные палаты философии, доселе зарезервированные лишь для людей, всех четвероногих и крылатых созданий, когда смерть прервала его долгую жизнь, полностью посвященную тому, чтобы показать людям важность гуманизма.

Имеется колоссальное различие между Альбертом Швейцером и братством вивисекторов, которые, с одной стороны, сравнивают физиологические, нервные и психологические реакции животных, с другой — утверждают, что могут с животными делать что угодно, и они не страдают. Существует ли что-то более смехотворное или ханжеское, чем заявления, что у животных нет разума, чувств и способности к страданиям, и поэтому они используются для экспериментов, призванных объяснить поведение человека? Немаловажен тот факт, что хоть эти люди, кажется, не замечают своей постоянной связи с животными, все существа наделены высокой чувствительностью и умом. Пусть эти свойства у животных во многих отношениях отличаются от наших, сей факт не дет на права называть их нижестоящими.

Вольтер пишет в своем «Философском словаре»: «Заявления о том, что животные есть тупые и бесчувственные машины, которые делают все одинаковым образом, ничего не узнавая и не совершенствуя, — это признак сумасшествия. Когда птица строит гнездо в виде полукруга на стене, четверти круга в углу и круглое на вершине — она делает все одинаково? А когда вы хотите научить канарейку мелодии, замечаете ли вы, что сначала она поет неправильно, а потом верно? А собака, которая скулит в поисках потерянного хозяина на улице, с тревогой и волнением бежит домой, перемещается вверх и вниз по лестнице, из комнаты в комнату и, найдя, наконец, своего любимого хозяина, демонстрирует любовь лаем и прыганьем. Некие варвары хватают эту собаку, так превосходящую их в верности и дружбе, фиксируют на столе и заживо разрезают ее — чтобы показать нам ее брыжеечные сосуды и обнаружить те же органы чувств, что и у нас. Отвечай же, механист! Природа наделила животных источниками чувств, чтобы они ничего не чувствовали? Нервы им даны для бесчувственности?»

Всякий раз, когда мы можем сделать нечто такое, на что животные не способны, мы это приписываем нашему более развитому интеллекту. Но звери умеют многое из того, что не дано нам; в этом случае мы говорим не о более совершенных способностях, а о неких предполагаемых, неопределенных «инстинктах».

Если человек оказывается брошеным в незнакомой местности, пусть даже вблизи дома, и рассчитывает только на свой ум, он вряд ли без наведения справок найдет дорогу, хотя и знает, что движение солнца дает ценные сведения. Но мы еще не поняли, каким образом животным удается ориентироваться на расстояниях в тысячи километров, мы думаем, они тоже этого не знают.

Чтобы обнаружить у животных сознание, нет нужды обращаться к позвоночным. Даже у самых простых форм обнаруживается некий разум. Это относительно новое открытие. Роберт Макнаб (Robert Macnab) и Дэниел Кошланд (Daniel Koshland), два биохимика из калифорнийского университета Беркелей (California University (Berkeley), недавно установили, что у микробов обнаруживается качество, которое следует обозначить как память — следовательно, как некий ум. По правилам микробы в растворе движутся беспорядочно. Если же в раствор добавить питательное средство, например, сахар, то микробы в течение какого-то времени движутся более спокойно и прямо, прежде чем возобновится их рывковое плавание. Оба ученых объяснили это изменение как признак рудиментарного ума. Они перемещали микробы в направлении от сахарного раствора, после чего микробы в ту же минуту необычайно возбуждались, будто бы искали обратный путь к сахарному раствору. По-видимому, микробы «вспоминали» свой потерянный сахарный рай (сообщение в Time & Life Nature/Science Annual, 1973).

Биограф Пастера Рене Дюбо (René Dubos), профессор микробиологии в нью-йоркском Институте Рокфеллера (Rockfeller Institute) и лауреат Пулитцеровской премии за свои книги о науке, еще раньше сообщал о сходном открытии: «Простейшие одноклеточные были помещены в раствор кислоты настолько малой концентрации, что их поведение не изменилось; затем концентрацию увеличили до уровня, причиняющего вред. После нескольких повторений эксперимента они выучили: соприкосновение с раствором, не вызывающим боли, свидетельствует о том, что их поместят в раствор более сильной, опасной концентрации. Из этого знания одноклеточные извлекли пользу, которая выразилась в том, что перед приближающейся опасностью они выстраивались в ряд. Таким образом, способность к обучению даже у примитивных простейших столь сильно развита, что сигнал об опасности побуждает их реагировать не меньше, чем сама опасность». (Man, Medicine and Environment, изд. Fred A.Praeger, 1968).

Если ученые уровня Дюбо пришли к выводу, что одноклеточные и то не лишены ума, было бы здраво допустить, что жизнь более высокоразвитых животных, например насекомых, находится под управлением не только ограниченных инстинктов.

В 50-е годы исследования Карла фон Фриша (Karl von Frisch) дали нам новое знание о пчелах, чей организационный талант потрясал еще древних философов — так во времена античности называли естествоиспытателей. Про социальную структуру пчел — матка, рабочие пчелы, рядовые пчелы — также как об их строгой дисциплине и альтруизме мог знать каждый. Но сейчас у нас, благодаря Фришу, гораздо больше информации.

Фриш установил, что молодые пчелы проходят школу, и что у пчел есть свой язык. Они не могли бы достичь своего высокого уровня интеграции, если бы не были в состоянии объясняться друг с другом. Слова тут не единственный способ сообщения. Многие животные имеют в распоряжении другие средства, и мы открыли только некоторые из них. Фриш установил, что язык пчел заключается в избранной сигнальной системе. Например, пчелы-ищейки четко сообщают своим товарищам по улью о новых местах, где много нектара, и их географическом положении — в зависимости от этого она исполняет определенный танец перед ульем. Если пища расположена на расстоянии 50 метров или даже меньше от улья, пчела-ищейка исполняет круговой танец, сначала в одном направлении, затем в другом. Когда дистанция составляет 50–100 м, то танец включает в себя прямонаправленное движение между круговыми, при этом во время прямого хода брюшко насекомого качается. При расстоянии более 100 м количество оборотов увеличивается с течением времени, и качание брюшка усиливается. Если пища находится в направлении к солнцу, прямое движение направлено вертикально вверх. Движение вниз указывает на направление от солнца. Отклонение на 10 градусов направо говорит о том, что питание находится в 10 градусах вправо от солнца. Каждое отклонение вправо или влево от вертикали соответствует правому или левому углу от солнца Комплекс ульев образует взаимосвязанную социальную колонию, которая основывается на совместной работе.

Еще один пример поразительного невежества многих естествоиспытателей можно найти в «Британской энциклопедии». Там говорится по поводу пчел: «Отношения в колонии столь гармоничны, что некоторые люди склонны приписывать пчелам высокий интеллект». Данный лексикограф, очевидно, к такому мнению не склоняется, потому что добавляет: «На практике из этого получается мало улучшений, отсюда очевидно, что здесь приходится иметь дело только с инстинктивным поведением».

То же самое говорил о пчелах Фома Аквинский, и тем самым он вызвал гнев Вольтера, который по просвещенности сильно опережал свою эпоху.

Кто знает историю и образ жизни муравьев, но, тем не менее, отказывается признать за ними наличие высокоразвитого ума, не должен удивляться, когда возникают сомнения по поводу их собственных способностей. Все общественные насекомые произошли от одного предка, который в теплом климате строил свое гнездо под открытым небом. Существуют и другие примеры такого примитивного строительства гнезда. Так что неправда, что насекомые не могут дальше развиваться: они построили свое высокоорганизованное общество. Сейчас нам известны тысячи видов общественных ос и более десяти тысяч видов общественных пчел, при этом каждый из них имеет свои социальные особенности. Раз они не изменили свою манеру строительства и образ жизни со времени ранней или средней кайнозойской эры, значит, они уже давно достигли совершенства. Это также касается большинства животных в природе, если не всех. Только человек продолжает меняться постоянно и чаще всего бездумно, отходя все дальше и дальше от совершенства, в поисках которого якобы пребывает, и в процессе этого поиска способствует упадку собственного вида.

Естествоиспытатель Верлен (Verlaine) однажды наблюдал в бельгийском Конго осу, которая старалась построить из глины комнату для яиц, чтобы их откладывать туда. Для этого она привносила разные изменения в конструкцию, например, снимала крышу, слегка переделывала ее и ставила на место. Каждое новое положение требовало от осы изобретательности. Когда стенка падала, насекомое начинало строить новую ячейку, используя одну стену, которая оставалась. Ферлейн был поражен не только тем, как оса постоянно делала примерки, но также ее памятью. Ремонт делался после четырехчасового перерыва, во время которого оса не видела свою комнату. Четыре часа жизни осы равнозначны месяцам жизни человека.

Муравьи и термиты имеют еще более сложные организмы. Они достигли такой степени развития, что имеют сельское хозяйство — выращивают грибы. То, что муравьи в большом количестве водятся во всех частях света, даже в пустынных и болотных местностях, объясняется не только успешным использованием всех источников питания, но также и социальной организацией. Как очень заботливые управляющие домом они сооружают мусорные кучи покинутой местности; туда они тащат все ненужное и трупики умерших муравьев. За миллионы лет до Пастера они обнаружили, что большие количества животных могут жить вместе и оставаться здоровыми только при условии санитарной охраны помещения.

Некоторые восточные и африканские муравьи строят свои гнезда из листочков и сшивают их нитками, получаемыми из слюнных желез личинок. Одни работники удерживают вместе края листьев, а другие держат во рту личинок, выделяющих секрет, и соединяют листья, двигаясь в разные стороны.

У муравьев и термитов можно найти также несомненные «человеческие свойства», которые, как выяснил бельгийский лауреат Нобелевской премии Морис Метерлинк (Maurice Maeterlinck, он столь же основательно занимался изучением муравьев, как Фриш — пчел), с организаторской точки зрения превосходят не только всех остальных животных, но и людей. Определенный вид муравьев (Formica sanguinea) живет, подобно рабовладельцам, потому что они из других колоний похищают рабочих куколок и выращивают их, чтобы потом пользоваться ими. Рабы должны разжевывать хозяевам еду и кормить их. Другие виды успешно занимаются «скотоводством»: они выращивают тлю, ухаживают за большими стадами этих совершенно прирученных «муравьиных коров» и «выдаивают» из них нектар.

Примером выдающейся строительной изобретательности служат бобровые плотины из ила, камней и стволов деревьев. Сооружения настолько тщательно спланированы, что они находятся на достаточной глубине, где вода не промерзает, а подступы расположены под водой, чтобы в нору не могли проникнуть хищники. Бобер достиг архитектурного совершенства за миллионы лет до того, как появился первый человек разумный.

Косяки птиц при перелетах с их строгой дисциплиной тоже являют собой отчетливый признак ума и организаторского таланта.

Серебристые чайки поднимают высоко в воздух морских ежей, держа их в клюве, а затем кидают их на скалы, чтобы разбить их и добраться до внутренней части.

Страусам обычно приписывают глупость — говорят, он прячет голову в песок в надежде, что так ничего не будет видно. От африканских охотников я узнал другое. Когда идет охота на стаю страусов, одна из птиц отделяется от остальных и начинает хромать так, что это бросается в глаза, в надежде отвести преследователя от стаи. Слепой инстинкт?

А как насчет лисы, которая бросает своих детенышей на засеянное поле, когда знает, что крестьянин далеко — на таком расстоянии, что лисята имеют возможность в безопасности научиться убегать от него?

Нельзя делать вывод о глупости медведя лишь на основании того, что он не в состоянии печатать на пишущей машинке. Из-за этого недостатка он не может быть бюрократом, но с другой стороны он способен выдерживать суровую зиму без отопления и питания. Осенью медведь затыкает свою прямую кишку и поедает для этого сухую еловую хвою, которая очень медленно переваривается и, наконец, перекрывает отверстие. В результате все, что он потом съедает, может полностью быть использовано во время зимней спячки. Где медведь этому научился? И кто посоветовал белому медведю, не имеющему возможности смотреться в зеркало, посыпать нос снегом, прежде чем подбираться к тюленю? Таким способом он устраняет единственное темное пятно, дающее возможность обнаружить его на снегу.

Многие животные, например, крысы и слоны, имеют более крупный в соотношении с туловищем мозг, чем люди, хвастающиеся весом своего мозга. Совершенно бессмысленно сравнивать ум совершенно разных видов, иное дело сопоставить интеллект нечеловекообразных или человекообразных приматов, таких как шимпанзе, орангутанги, макаки резус, павианы, игрунки с нашим. Но при этом надо помнить, что интеллект различается внутри вида: каждый из них имеет своих гениев и дураков.

Обезьяны, как и мы, могут объясняться друг с другом с помощью жестов, а также слов — в настоящий момент идентифицировано уже более 80 слов. Интеллект средней взрослой обезьяны сопоставим с интеллектом 5–9-летнего ребенка. Но у обезьян более тонкая и восприимчивая нервная система, поэтому они страдают также или даже больше, чем мы. Новорожденные и даже шестимесячные младенцы не очень чувствительны. Но мы даже не допускаем мысли о том, чтобы ставить опыты на новорожденных или грудных младенцах (тем не менее, такие опыты без разрешения проводили в больницах сумасшедшие экспериментаторы). Почему же мы допускаем это с взрослыми обезьянами?

У людей физическое и духовное развитие происходит очень медленно, по сравнению с большинством животных. Человек достигает полной физической зрелости лишь к двадцати годам — в возрасте, когда некоторые виды обезьян уже умирают от старости — а становление личности заканчивается лишь к сорока годам. Хотя некоторым людям действительно удается достичь высокого умственного развития, верно и то, что из всех созданий человек учится медленнее всех. Большинство животных, от кур до четвероногих и обезьян, могут бегать сразу после рождения.

Профессор Ричард Д. Райдер (Richard D. Ryder), англичанин, занимавшийся опытами на животных в Великобритании и США до того, как стал заведующим психическим отделением в Уорнфордской больнице (Warneford Hospital, Оксфорд), сообщает: «Я видел людей, которые во многих отношениях менее умны, чем смышленые шимпанзе — и об этом я заявляю как психолог». Профессор Х. В. Ниссен (H. W. Nissen), американский вивисектор, производивший главным образом эксперименты на обезьянах, говорит: «Между эмоциями и мотивацией человека и других приматов нет фундаментальных, качественных различий». (Human Biology, Bd.26, 1954).

А профессор Гарри Ф. Харлоу (Harry F. Harlow) из Приматологического центра Университета Висконсина (University of Wisconsin’s Primate Center) пишет в Lessons from Animal Behaviour for the Clinician («Уроки из поведения животных для клинициста»), 1962: «При анализе процесса обучения самыми полезными животными оказываются макаки резус… Они могут решить много задач, аналогичных тем, которые используются в стандартных тестах на определение человеческого интеллекта».

Профессор Харлоу указывает на преимущество работы с обезьянами: «При рождении обезьяна имеет гораздо большую умственную зрелость, чем человек, и моторные навыки у нее имеют такой уровень, которого ребенок достигает по прошествии нескольких месяцев… Большинство обезьян можно изучать часами, годами, неделями… Мы можем задавать им такие условия, которые неправомерно создавать для людей. Мы можем в течение долгого времени без перерывов подвергать их физическим и психическим страданиям. Также мы можем повреждать их головной мозг».

Хотя профессор Харлоу полностью признал сходство обезьян с человеком, он безжалостно наносит вверенным ему приматам хирургические увечья, удары электротоком, физические и психологические травмы — если бы он такое проделывал с людьми, то его бы заклеймили как чудовищного преступника. Он придумал эксперимент, в котором 56 детенышей шимпанзе — животных, имеющих наибольшее сходство с человеком — отнимают у матерей и на 5-8 лет изолируют в холодных проволочных клетках. Других сажают в корпуса со сплошными стенами, и у них годами не было возможности видеть других живых существ. За их поведением наблюдали через одностороннее окно. У многих развилось стереотипное поведение и судороги: они смотрели в одну точку либо цеплялись руками за голову и постоянно раскачивались туда-сюда. Или «животное грызет и царапает свое тело, пока не начинает идти кровь».

Ученый совершенно иного типа, доктор Кэтрин Робертс (Catherine Roberts), микробиолог родом из Калифорнии, ныне работающая в Дании, отмечает по этому поводу: «Факт проведения этих экспериментов, чтобы получить какую-то информацию про материнскую любовь, не только смешон, но и свидетельствует кое о чем. Эти опыты выявляют недостаточное понимание вопроса, являющегося предметом исследования».

Из около 2 миллионов долларов, которые были выделены профессору Харлоу в 1961 году, 1 664 540 предназначались на создание обезьяньего питомника, так называемого отдела приматов. Оставшаяся часть шла на его эксперименты. Под его «профессиональным» руководством производилось неуклюжее плодотворное исследование наивных обезьян, и «вышколенные» ассистенты отмечали, как часто животные поворачивались в своих клетках, сосали ли они большой палец или нет, лизали ли они свои гениталии, когда им не давали их любимую пищу. Профессор очень хорошо знал, что говорил, когда он в Journal of Comparative and Physiological Psychology (декабрь 1962) заявил следующее: «Большинство экспериментов не имеют смысла, и не имеет смысла публиковать большую часть полученных данных». Очевидно, те, кто предоставляет государственные субсидии, не читали глубокомысленных выводов Харлоу: в тот год выплаты ему составили 708 300 долларов (субсидия №528, 6287 и 72C).

Видимо, профессор считал свою работу чрезвычайно важной — это мнение вряд ли разделит большинство людей, которые не имеют обыкновения беспокоиться о состоянии мозга. Хотя профессору Харлоу разрешено повреждать обезьяний мозг, он не испытывает большой любви к обезьянам. Интервью в Psychology Today (апрель 1973) раскрывает интересные аспекты его характера, а также сущность экспериментов с обезьянами, которыми он занимался всю жизнь. На вопрос, не находит ли он жестокостью отнимать детенышей у матерей, тем более что результаты кажутся не очень полезными, Харлоу ответил: «Я считаю себя добрым человеком, но не испытываю симпатии к обезьянам. У обезьян не формируется любви к человеку, и любить животное, которое не отвечает мне взаимностью, для меня невозможно».

Этот человек, который, впрочем, потом пробовал вызвать у обезьян шизофрению с помощью ударов током — вероятно, занимает высокое положение в мире вивисекции; но невзирая на все свои эксперименты на мозгу, Харлоу не обладает достаточной психологической чуткостью и умом, раз ожидает от обезьяны любви к своему мучителю. Человек, так долго имевший дело с приматами и не замечающий способности любить, показывает свою недалекость. Эта тупость вызывает особое беспокойство, когда обнаруживается у того, кто якобы формирует будущие поколения и к тому же называет себя добрыми человеком.

Любовь
Любовь к животным — это врожденное чувство, которое проявляется рано в жизни. Когда ребенок вырастает из стадии бездумного отрывания крыла мухе или хвоста ящерице, он начинает испытывать расположение к животным, ему хочется их лелеять и ухаживать за ними. Во всех зоопарках указывается время кормления, потому что дети охотно смотрят, как животных кормят. Родители и окружение могут укрепить или разрушить эту природную склонность. Для ненависти к ним требуются какие-то факторы.

В нормальных условиях желание заботиться о животных возникает в результате близкого знакомства с ними, а именно — осознания того, что они являются чувствительными и умными созданиями, могут любить и нуждаются в любви, но беззащитны перед жестоким и нечутким миром и подвластны капризам человека. По мнению ненавистников животных, те, кто любит животных, больны. Мне кажется, что верно обратное: любовь к животным есть нечто позитивное.

Как правило, защитники животных испытывают одинаковые чувства ко всем беззащитным и угнетаемым существам, будь то человек или животное, покинутый или подвергшийся жестокому обращению ребенок, физически или психически больной. Кто хорошо относится к животным, тот любит их из-за их «человеческой», а не «животной» сущности. Здесь я имею в виду хорошие качества человека, а не плохие.

Степень любви человека к животному не достигает уровня любви животного к человеку, если тот ее добился. Дело в том, что человек является так сказать старшим братом и имеет множество других занятий и интересов. Зато он представляет собой все для любящего его животного. Это касается не только доброй сентиментальной собаки, но также и более сдержанных видов; в случае с ними гораздо сложнее увидеть признаки любви, для этого требуется много терпения и трудов.

Если контакт однажды возникает, то лишь в редких случаях боязливое от природы животное привязывается к новому владельцу. Существует много примеров того, как кошки при передаче в другие руки отказываются есть и голодают, даже если к ним относятся с любовью. Для них связь оказывается важнее инстинкта самосохранения.

Кто испытал на себе способность животных к любви, тому остается только удивляться по поводу нее. Французский писатель Серж Голон (Serge Golon) имел такой случай с детенышем гориллы, который осиротел в результате охоты в Конго.

Еще взгляд умирающей матери привел в ужас Голона. Она получила ранение в грудь, трогала рану и при виде крови на своей руке начинала плакать — как человек. Она умоляюще глядела на охотника; своего детеныша она спрятала в лесу. Туземцы его нашли. Это был детеныш мужского пола. Голон забрал его на свою ферму и выкармливал из бутылки. Вскоре детеныш очень привязался к своему приемному отцу, ел только из его рук и больше ни с кем не хотел играть. Он жил в доме. Зверек то и дело запрыгивал на колени к Голону, чтобы он его приласкал. Всякий раз, когда Голон уходил, детеныш гориллы плакал, как ребенок. Через год Голон должен был уехать на несколько недель в Блазавиль и доверил зверька ветеринару. Но пока Голон отсутствовал, детеныш гориллы умер.

После отъезда Голона малыш отказывался от еды, и его приходилось кормить силком. Ветеринар был убежден, что детеныш гориллы умер от разбитого сердца. Он часами смотрел на улицу, где исчез его приемный отец, в то время как в доме Голона он всегда смотрел на лес, свою родину. В какой-то день он убежал из дома ветеринара, и его нашли мертвым на улице близ Браззавиля.

Недавно у вивисекторов развилась страсть к дельфинам. И здесь писатели на много веков опередили сегодняшних самопровозглашенных «исследователей». О дружбе между детьми и дельфинами, о дельфинах, которые спасают утопающих и выносят их на берег, повествуют древние сказания. Сегодня мы знаем, что это не только легенды. Дельфины особенно любят людей, и они, как большинство животных, легко поддаются дрессировке.

Дельфин мог бы убить человека одним ударом своих острых усов — таким образом они защищаются от акул — или разорвать своими острозубыми челюстями. Но не было сведений ни об одном случае нападения дельфина на человека; они ни разу не делали этого для защиты, когда им в туловище вонзали гарпун или имплантировали в мозг электроды во имя науки. С тех пор, как стало известно, что дельфины очень умны и их мозг весит столько же, сколько мозг человека в соотношении с размером тела, «ученые» не составляют дельфинов в покое: они пробуют «разговаривать» с животными и для этого трепанируют их мозг. В результате этим животным сейчас грозит уничтожение.

Стоит ли говорить, что любой ребенок, который при плавании в Эгейском море подружился с дельфинами, знает об этих животных больше, чем вивисектор?

Несколько лет назад Фарли Моуэт (Farley Mowat), канадский биолог и естествоиспытатель, получил задание от Службы охраны дикой природы Канады (Dominion Wildlife Service) исследовать вопрос о состоятельности жалобы охотничьих организаций, что из-за волков сокращается численность северных оленей. Охотники хотели уничтожения волков, чтобы они могли добывать больше дичи. В Броше, на севере провинции Манитоба, где у Фарли Моуэта находилось зимнее жилье, люди жаловались, что еще двумя десятилетиями раньше они могли добыть 50 000 оленей, теперь же можно было говорить об удаче, если удавалось застрелить 2000 животных, хотя некоторые жители охотились с низко летящего самолета. Моуэт нес долгий одиночный караул в глухих пустошах Киватин, за западным берегом Гудзонова залива и в течение многих месяцев наблюдал через сильный перископический телескоп за поведением и повадками волчьих семей. О своих открытиях он рассказал в книге «Не кричи: “Волки!”» (Never Cry Wolf).

Моуэт обнаружил, что волк, которого люди с древних времен считают символом злодейства и предательства, в действительности представляет собой нечто противоположное. Волчья пара, за которой он особенно много наблюдал, их верность, нежность, гостеприимство и воспитание потомства может служить образцом для людей. Волки не только имели чувство юмора, они оказались строго моногамными животными и в высшей степени ответственными родителями.

Они не оставляли детенышей одних. Когда самец или самка возвращались даже после краткой отлучки, оба выражали бурную радость. Но вместе с тем период сексуальной активности у волков ограничивалось тремя неделями в году. Когда лисья семья, чья нора находилась неподалеку, раскопала волчий тайник для мяса, волки наблюдали за вором издалека и явно забавлялись над ним, не вмешиваясь. Они запросто могли бы убить грабителей и их потомство — подобно тому, как это неоднократно делал человек на протяжении своей кровавой истории.

Моуэт установил, что волки питались преимущественно мышами и не имели никакого отношения к исчезновению промысловых животных, так как любой здоровый заяц бегает быстрее, чем самый шустрый волк. Единственный случай, когда Моуэт видел нескольких проходящих мимо северных оленей, волки сделали робкую попытку на них охотиться, но сам детеныш не стремился от них убегать. В дикой природе волки способствуют оздоровлению поголовья северных оленей тем, что заставляют их двигаться; они могут добыть только старых, больных или легкодоступных животных. Ведь в зоопарках северные олени заболевают из-за недостатка физического движения.

Охотники пришли в ярость от доклада Моуэта, так как он подчеркнул, что волки охотятся на оленей уже десять тысяч лет, они начали это делать гораздо раньше, чем белые люди, пришли на Север со своим огнестрельным оружием, и численность животных при этом не уменьшалась. Моуэта упрекнули в «любви к волкам».

Несмотря на доклад Фарли Моуэта, канадская Службы охраны дикой природы продолжила свою политику «контроля за волками» и назначила больше «контролеров за дикими животными». Они патрулировали на самолете с лыжным шасси округ Киватин и оставляли цианид возле волчьих логов, которые казались занятыми.

В настоящее время волк принадлежит к редким видам, и олени тоже скоро туда попадут.