Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Том Философия дух
жүктеу/скачать 1.94 Mb.
|
| § 398
3) Различение индивидуальности как для-себя-сущей от себя самой как только сущей, в качестве непосредственного суждения есть пробуждение души, выступающее против своей же замкнутой в себе природной жизни прежде всего как естественная определенность и как состояние, противостоящее [другому] состоянию — сну. Пробуждение не только для нас или внешне отлично от сна; оно само есть суждение индивидуальной души, для-себя-бытие которой есть отношение этого ее определени 92 к ее бытию, различение ее самой от ее еще неразличенной всеобщности. К состоянию бодрствования относится вообще всякая отмеченная признаком самосознания разумная деятельность для себя сущего различения духа. Сон есть укрепление этой деятельности не только как отрицательный покой по отношению к ней, но и как возвращение из мира определенностей, из рассеяния и утверждения в сфере единичностей во всеобщую сущность субъективности, которая представляет собой субстанцию этих определенностей и их абсолютную мощь. Примечание. Различие между сном и бодрствованием рассматривается как один из мучительных, так их можно было бы назвать, вопросов, с которыми обычно обращаются к философии (и Наполеон обратился с этим вопросом ери посещении им университета в Павии к классу идеологии) . Указанная в настоящем параграфе определенность является абстрактной, поскольку она имеет в виду пробуждение прежде всего как естественное, в котором духовное безусловно содержится в скрытом виде, но еще не положено в качестве наличного бытия. Если бы нужно было конкретнее говорить об этом различии, которое в своем основном определении остается одним и тем же, то было бы необходимо брать для-себя-бытие индивидуальной души уже с полной определенностью как «я» самосознания и как обладающий рассудком дух. Трудность, которая появляется при различении обоих упомянутых состояний, возникает, собственно, только постольку, поскольку мы причисляем ко сну и сновидения и затем определяем представления бодрствующего, рассудительного сознания также только как представления, чем в равной мере являются и сны. При таком поверхностном определении представлений оба состояния, конечно, оказываются совпадающими, так как не рассматриваются их различия; и в этом случае при каждом указании на отличие состояния бодрствования от сна можно будет возвращаться все к тому же тривиальному замечанию, что и состояние бодрствования тоже ведь содержит в себе только представления. Однако для-себя-бытие бодрствующей души, понятое конкретно, есть сознание и рассудок, и мир сознания, проявляющего рассудительность, есть нечто совершенно другое, чем только картина, составленная из голых представлений и образов. Эти последние, как таковые, связаны между собой преимущественно внешним и нерацио- 93 нальным образом, по законам так называемой ассоциации идей, хотя при этом в это связывание там и здесь могут вмешиваться категории. Напротив, в бодрствовании человек преимущественно обнаруживается как конкретное «я», как рассудок. Благодаря последнему созерцание предстает перед ним как конкретная тотальность определений, в которой каждое звено, каждый пункт занимает свое место, определенное посредством всех других и вместе с ними. Таким образом, содержание получает свое подтверждение не через посредство чисто субъективного представления и различения содержания, как чего-то внешнего по отношению к нашей личности, но через ту конкретную связь, в которой каждая часть этого комплекса находится в связи с другими его частями. Бодрствование есть конкретное сознание этого взаимного подтверждения каждого отдельного момента его содержания посредством всех других в той же картине созерцания. При этом нет необходимости, чтобы это сознание было отчетливо развито; но эта всеобъемлющая определенность все же содержится и имеется налицо в конкретном самочувствии. Чтобы познать различие между сном и бодрствованием, достаточно будет вообще вспомнить хотя бы о каптовском различении объективности представления (его определяемое™ категориями) от его субъективности; кроме того, нужно еще знать,— на что только что было обращено внимание,— что то, что действительно имеется в духе налицо, не должно быть поэтому необходимо положено в сознании явным образом, подобно тому, как, скажем, возвышение духа до бога посредством чувства не должно непременно облекаться для сознания в форму доказательства наличного бытия божия, несмотря на то что, как это было разъяснено выше, эти доказательства выражают собой единственно только то, что наполняет собой и составляет содержание этого чувства. Прибавление. Через свое пробуждение природная душа человеческого индивидуума становится к своей субстанции в такое отношение, которое должно быть рассматриваемо как истина,— как единство обоих отношений, которые имеют место, с одной стороны, в развитии, обусловливающем течение возрастов жизни, а с другой стороны, в отношении полов, между единичностью и субстанциальной всеобщностью, или человеческим родом. Ибо, в то гремя как в упомянутом течении жизненных возрастов душа проявляет себя как пребывающий единый 94
субъект, а выступающие в ней различия обнаруживаются только как изменения, следовательно, как текучие, а не постоянные различия,— в то время как, напротив, в отношение полов индивидуум приходит к устойчивому различию, к реальной противоположности самому себе, а отношение индивидуума к роду, в нем же самом проявляющему свою деятельность, развивается до отношения к индивидууму противоположного пола,— в то время, следовательно, как там преобладает простое единство, а здесь устойчивая противоположность,— мы в пробуждающейся душе, напротив, замечаем уже не простое, но скорее противоположностью опосредствованное отношение души к себе самой, а в этом для-себя-бытии души мы наблюдаем различие не столь текучее, как при смене возрастов жизни, и не столь устойчивое, как то, которое имеет место в отношении полов, но длящуюся в одном и том же индивидууме смену состояний сна и бодрствования. Необходимость диалектического поступательного движения от отношения полов к пробуждению души заключается, однако, точнее говоря, в том, что, поскольку каждый из индивидуумов, находящихся друг с другом в половых отношениях, в силу в-себе-сущего единства их снова находит себя в другом индивидууме, то и душа человека, исходя из своего в-себе-бытия, достигает бытия-для-себя; что и значит как раз, что она от сна переходит к бодрствованию. Но то, что во взаимоотношении полов распределено между двумя индивидуумами,— именно субъективность, остающаяся в непосредственном единстве с их субстанцией, и субъективность, вступающая в противоположность к этой субстанции,— все это объединилось в пробуждающейся душе, утратило таким образом прочность своей противоположности и получило ту текучесть различия, в силу которой оно сводится теперь к простым состояниям. Сон есть состояние погруженности души в ее безразличное единство, бодрствование же, напротив, такое состояние, в котором душа вступила в противоположность к этому простому единству. Жизнь духа, как она проявляется в природе, еще сохраняет здесь свои основные черты, ибо, хотя первая непосредственность души уже снята и сведена к простому состоянию, все-таки достигнутое посредством отрицания этой непосредственности для-себя-бытие души также обнаруживается еще в форме простого состояния. Для-себя-бытие, субъективность души, не объединено еще в одно целое с ее в себе сущей 95
субстанциальностью; оба определения выступают еще как взаимно исключающие, сменяющие друг друга состояния. Правда, бодрствование обнимает в себе подлинную духовную деятельность — волю и интеллигенцию; в этом конкретном значении мы, однако, еще не можем рассматривать здесь бодрствование, но должны понимать его только как состояние, следовательно, как нечто существенно отличное от воли и интеллигенции. То же обстоятельство, что дух, который в своей истинной природе должен пониматься как чистая деятельность, тем не менее имеет в себе состояния сна и бодрствования, происходит от того, что дух есть в то же время душа и в качестве души низводит себя до формы чего-то природного, непосредственного, страдательного. В этом облике дух испытывает только свое для-себя-становление. Можно сказать поэтому, что пробуждение осуществляется вследствие того, что молния субъективности пробивает форму непосредственности духа. Правда, свободный дух также может определять себя к пробуждению; однако здесь, в антропологии, мы рассматриваем пробуждение лишь как процесс (Geschehen), и именно как еще совершенно неопределенный процесс, состоящий в том, что дух вообще находит и самого себя, и противостоящий ему мир,— это ость самонахождение, которое на первых порах продвигается только до ощущения, но далеко отстоит еще от конкретного определения интеллигенции и воли. Тот факт, что душа, поскольку она пробуждается, только находит себя и мир — эту двойственность, эту противоположность,— в этом-то как раз и заключается природность духа. Обнаруживающееся в пробуждении различие души от себя самой и от мира находится, вследствие ее природности, в связи с некоторым физическим различием, именно со сменой дня и ночи. Для человека естественно бодрствовать днем и спать ночью; ибо, подобно тому, как сон есть состояние неразличенности души, так точно и ночь затемняет различие вещей; и, подобно тому, как пробуждение представляет собой саморазличенио души, так точно и дневной свет способствует обнаружению различий между вещами. Однако не только в физической природе, но также и в человеческом организме существует различие, соответствующее различению между сном и бодрствованием души. По отношению к животному организму важно различать его пребывание в себе от его направленности на другое. 96
Биша первую сторону назвал органической жизнью, а вторую — животной жизнью 24. К органической жизни он относит систему воспроизведения — пищеварение, кровообращение, выделение пота, дыхание. Эта жизнь продолжается и во сне; она прекращается только со смертью. Напротив, животная жизнь,— к которой Биша относит систему чувствительности и возбудимости, деятельность нервов и мускулов,— эта теоретическая и практическая направленность вовне, прекращается во время сна, поэтому уже древние изображали сон и смерть в виде братьев. Единственный способ, каким животный организм во время сна еще проявляет свое отношение к внешнему миру, есть дыхание — это совершенно абстрактное отношение к свободной от всех различий стихии воздуха. Напротив, к расчлененному на отдельные вещи внешнему миру здоровый организм человека не находится во время сна уже ни в каком отношении. Поэтому если человек в состоянии сна проявляет деятельность, направленную вовне, то это значит, что он болен. Это наблюдается у лунатиков. Последние двигаются с величайшей уверенностью; некоторые из них писали письма и запечатывали их. Однако у лунатиков выражение лица парализовано, глаза находятся в каталептическом состоянии. В том, что Биша называет животной жизнью, господствует, следовательно, смена покоя и деятельности, а тем самым,— как и в бодрствовании,— противоположность, тогда как органическая жизнь, не входящая в эту смену, соответствует во сне неразличенности души. Но кроме указанного различия деятельности организма в оформлении органов как внутренней, так и вовне направленной жизни можно заметить некоторое различие, соответствующее различию сна и бодрствования. Внешние органы — глаза, уши, равно как и конечности — руки и ноги — симметрично удвоены; и — кстати сказать,— благодаря этой симметрии способны стать предметом искусства 25. Внутренние органы, напротив, не обнаруживают или никакого, или по крайней мере только несимметричное удвоение. У нас только один желудок. Наши легкие имеют, правда, две доли, как сердце — две камеры, но как сердце, так и легкие уже содержат некоторое отношение организма к противоположному, к внешнему миру. К тому же ни доли легкого, ни сердечные камеры не обладают такой симметричностью, как внешние органы. 97
Что касается духовного различия между бодрствованием и сном, то кроме сказанного об этом в предшествующих параграфах можно отметить еще следующее. Мы определили сон как состояние, в котором душа не различается ни в самой себе, ни от внешнего мира. Это в себе и для себя необходимое определение подтверждается опытом. Ибо если наша душа постоянно ощущает или представляет себе одно и то же, то ее начинает клонить ко сну. Так, однообразное движение укачивания, монотонное пение, журчание ручья могут вызвать в нас сонливость. То же действие получается от пустой болтовни, от несвязных, бессодержательных рассказов. Наш дух только тогда чувствует себя вполне бодрствующим, когда ему предлагают что-нибудь интересное, нечто такое, что одновременно и ново и содержательно, чье различие или связь имеет для нас известный смысл, ибо в таком предмете дух вновь находит самого себя. Для живости бодрствования требуется, следовательно, противоположность и единство духа с предметом. Наоборот, если дух не находит снова в другом тотальности, внутренне в себе самой различенной, каковой сам он является, то он отвращается от такой предметности, возвращается в свое безразличное единство с самим собой, скучает и засыпает. В только что сказанном уже содержится, однако, то, что не дух вообще, а, говоря точнее, рассудочное и разумное мышление должны быть приведены посредством предмета в известное напряжение, чтобы состояние бодрствования было налицо во всей остроте своего различия от сна и сновидений. Мы можем и бодрствуя, если взять, это слово в абстрактном смысле, очень скучать; и, наоборот, возможно, что во сне будем живо интересоваться чем-либо. Однако во сне это будет только наше представляющее мышление, интерес которого здесь возбуждается, а не мышление рассудочное. Но как неопределенное представление нашей заинтересованности в предметах еще недостаточно для различения состояний бодрствования и сновидений, так точно и определение ясности не может еще удовлетворять требованиям такого различения. Ибо, во-первых, это только количеств венное определение; оно выражает собой только непосредственность созерцания, следовательно, еще не есть подлинно истинное; с этим же последним мы имеем дело лишь в том случае, если убеждаемся, что созерцаемое есть в себе разумная тотальность. И во-вторых, мы очень хо- 98
рошо знаем, что сновидение вовсе не всегда отличается от бодрствования меньшей степенью ясности, но часто наоборот, особенно при болезненном состоянии и у мечтателей, даже яснее, чем бодрствование. Не было бы, наконец, дано никакого удовлетворительного различения и в том случае, если бы прибегли к совершенно неопределенному выражению, что человек мыслит только в состоянии бодрствования. Ибо мышление вообще до такой степени присуще человеческой природе, что человек мыслит всегда, даже и во сне. Во всех формах духа — в чувстве, в созерцании, так же как и в представлении,— мышление составляет основу. Поэтому мышление, являясь неопределенной основой всех этих форм, не затрагивается сменой сна и бодрствования, не составляет здесь исключительно одной стороны изменения, но в качестве совершенно общей деятельности возвышается над обеими сторонами этой смены. Иначе, напротив, обстоит дело с мышлением, когда оно в качестве различенной формы духовной деятельности противостоит другим формам духа. В этом смысле мышление прекращается во время сна и при сновидениях. Рассудок и разум — способы мышления в собственном смысле этого слова — деятельны только в состоянии бодрствования. Только в рассудке присущее пробуждающейся душе абстрактное определение ее саморазличения от всего относящегося к природе, от ее неразличениой субстанция, а также от внешнего мира получает свое интенсивное, конкретное значение, ибо рассудок есть бесконечное в-себе-бытие, развивающееся до тотальности и тем самым освобождающееся от единичности внешнего мира. Но если «я» свободно в самом себе, то оно и предметы делает независимыми от своей субъективности, рассматривает эти предметы как некоторые замкнутые в себе тотальности и как звенья одной, охватывающей их тотальности. В области внешнего эта тотальность выступает не как свободная идея, но как связь необходимости. Эта объективная взаимосвязь есть то, чем представления, которые мы имеем в состоянии бодрствования, существенно отличаются от тех, которые возникают во сне. Если поэтому я в состоянии бодрствования встречаюсь с чем-либо, связь чего с остальными состояниями внешнего мира я еще не в силах открыть, то я могу спросить: бодрствую я или нахожусь во сне? Во время сновидения мы только воспринимаем представления; здесь наши представления еще не находятся во 99 власти категорий рассудка. Но чистое представление совершенно вырывает вещи из их конкретной взаимосвязи, превращая их в единичные. Поэтому в сновидении все растекается, перекрещивается в диком беспорядке, предметы теряют всякую необходимую, объективную связь, соответствующую рассудку и разуму, и входят только в совершенно поверхностную, случайную, субъективную связь. Случается, что то, что мы слышим во сне, мы ставим в совершенно другую связь, чем та, которая есть в действительности. Слышат, например, как сильно хлопнула дверь, а думают, что раздался выстрел, и рисуют себе картину разбойничьего нападения. Или во сне ощущают давление на грудь и объясняют это как присутствие домового. Возникновение таких ложных представлений во сне возможно потому, что в этом состоянии дух не есть для-себя-сущая тотальность, с которой он в состоянии бодрствования сравнивает все свои ощущения, созерцания и представления, чтобы из согласованности или несогласованности отдельных ощущений, созерцаний или представлений с их для-себя-сущей тотальностью опознать объективность или необъективность этого содержания. Правда, и в состоянии бодрствования человек может в пустой болтовне предаться всецело пустым, субъективным представлениям; но если он не лишился рассудка, он в то же время знает, что эти представления суть только представления, ибо они находятся в противоречии с тотальностью всех состояний его духа в данный момент. Только по временам во сне оказывается нечто, имеющее кое-какую связь с действительностью. В особенности это относится к полуночным сновидениям; в этих снах представления до известной степени могут еще находиться в связи с тем порядком действительности, в котором они занимали нас в течение дня. В полночь сон, как это очень хорошо знают воры, бывает всего крепче, так как душа уходит в себя, освобождаясь от всякой напряженности в своем отношении к внешнему миру. После полуночи сны становятся еще более произвольными, чем до того. Но в то же время во сне мы иногда предчувствуем нечто такое, чего не замечаем в рассеянности бодрствующего сознания. Так, дурная кровь может вызвать в человеке определенное чувство болезни, о которой он в состоянии бодрствования еще ничего не подозревал. Точно так же запах тлеющего тела [вещи] может вызвать в нас во сне 100
представление о пожарах, которые разгорятся только несколькими днями позднее и на предвестников которых мы в состоянии бодрствования не обращали внимания. В заключение следует еще заметить, что бодрствование как естественное состояние, как естественная напряженность индивидуальной души по отношению к внешнему миру имеет некоторую границу, некоторую меру, что деятельность бодрствующего духа вызывает поэтому утомление и, таким образом, ведет ко сну, который в свою очередь также имеет известную границу и должен перейти в свою противоположность. Этот двойной переход и есть тот способ, каким обнаруживается в этой сфере единство в-себе-сущей субстанциальности души с ее для себя сущей единичностью. Y) Ощущение § 399 Правда, на первых порах сон и бодрствование представляют собой не простые изменения, а сменяющие друз друга состояния (прогресс в бесконечность). Однако в этом их формальном, отрицательном отношении содержится в такой же мере и утвердительное отношение. В для-себя-бытии бодрствующей души бытие уже содержится как идеальный момент; она находит, таким образом, в самой себе, и притом для себя, определенности содержания своей спящей природы, которые существуют в спящей природе в себе, как в их субстанции. Как определенность это особенное отлично от тождества для-себя-бытия с самим собой и в то же время в простой форме содержится в его простоте — это есть ощущение. Прибавление. Что касается диалектического продвижения от пробуждающейся души к ощущению, то относительно этого надо заметить следующее. Наступающий вслед за бодрствованием соя есть естественный способ возвращения души из состояния различия к неразличенному единству ее с собой. Поскольку дух остается в оковах природности, это возвращение представляет собой не что иное, как пустое повторение начала — скучный круговорот. Но в себе, или согласно понятию, упомянутое возвращение содержит в то же время и прогресс. Ибо переход сна в бодрствование и бодрствования в сон имеет для нас столь же положительный, сколь и отрицательный результат, а именно, что как имеющее место во сне еще 101
неразличенное субстанциальное бытие души, так и осу-ществляющееся в пробуждении еще совершенно абстрактное, еще совершенно пустое ее для-себя-бытие обнаруживаются в их разобщенности как односторонние, неистинные определения п тем самым дают проявиться ее конкретному единству, как тому, что есть ее истина. В повторяющейся смене сна и бодрствования эти определения стремятся всегда только к их конкретному единству, никогда его при этом не достигая; каждое из этих определений всегда впадает при этом из своей собственной односторонности в односторонность противоположного определения. Но действительностью это единство, к которому мы всегда только стремимся в указанной смене, становится в ощущающей душе. Поскольку душа ощущает, она имеет дело с непосредственным, сущим, еще не порожденным ею, но только преднайденным, данным ей как нечто готовое внутренне или извне, следовательно, от нее независимым определением. Но в то же время это определение погружено во всеобщность души, отрицается вследствие этого в своей непосредственности и тем самым полагается идеально. Поэтому ощущающая душа в этом другом, как в своем, возвращается к самой себе, в этом непосредственном, сущем, которое она ощущает, оказывается у себя. Так, существующее в пробуждении еще абстрактное для-себя-бытие получает посредством определений, которые в себе содержатся в спящей природе души, в ее субстанциальном бытии,— свое первое выявление. Посредством этого выявления душа осуществляет, удостоверяет и подтверждает свое для-себя-бытие, свою пробужденность,— она не только есть для себя, но и полагает себя как для-себя-сущую, как субъективность, как отрицательность своих непосредственных определений. Только таким образом душа достигает своей истинной индивидуальности. Это субъективное средоточие души уже не занимает теперь обособленного положения, противополагая себя ее непосредственности, но проявляет свою силу в многообразном, которое потенциально содержит в этой непосредственности. Ощущающая душа влагает многообразие в свой внутренний мир, она снимает, следовательно, противоположность своего для-себя-бытия, или своей субъективности, и своей непосредственности, или своего субстанциального в-себе-бытия,— хотя и не таким способом, чтобы — как это имеет место при обратном переходе бодрствования в сон — ее для-себя-бытие уступало место 102
своей противоположности, т. е. упомянутому выше чистому в-себе-бытию ее, но так, что ее для-себя-бытие и в изменении, в своем другом, сохраняется, развивается и оправдывается, тогда как непосредственность души, напротив, от формы состояния, имеющегося налицо наряду с ее для-себя-бытием, низводится до степени простого определения в самом этом для-себя-бытии, следовательно, до некоторой видимости. Посредством ощущения душа, таким образом, достигает того, что всеобщее составляющее ее природу, открывается ей в непосредственной определенности. Только благодаря этому для-себя-становлению душа и есть ощущающая. Неодушевленное потому как раз и не ощущает, что в нем всеобщее остается погруженным в определенность, но в этой определенности не становится для себя. Окрашенная вода, например, только для нас и отлична от своей окрашенности и неокрашенности. Если бы одна и та же вода была одновременно и водой вообще, и водой окрашенной, то эта различающая определенность имела бы силу для самой воды, и последняя тем самым обладала бы ощущением; ибо ощущением нечто обладает вследствие того, что в своей определенности оно сохраняется как всеобщее. Приведенное выше разъяснение сущности ощущения уже содержит то, что если в § 398 пробуждение, могло быть названо суждением индивидуальной души,— так как в этом состоянии обнаруживается разделение души на для-себя-сущую и только сущую душу и в то же время непосредственное отношение ее субъективности к другому,— то в ощущении мы можем утверждать наличие некоторого умозаключения и отсюда выводить обусловливаемое ощущением удостоверение состояния бодрствования. Когда мы просыпаемся, мы сначала находимся в совершенно неопределенном состоянии различенное от внешнего мира. Только когда мы начинаем ощущать, это различение становится определенным. Поэтому, чтобы вполне пробудиться и увериться в этом, мы открываем глаза, ощупываем себя, одним словом, исследуем, существует ли для нас что-либо другое, что-либо определенно от нас отличное. При этом исследовании мы относимся к другому уже не прямо, но косвенно. Так, например, прикосновение есть такое опосредствование между мной и другим, так как оно, будучи отличным от обеих этих сторон противоположности, в то же время их объединяет. Следовательно, здесь, как и при всяком вообще ощущении, жүктеу/скачать 1.94 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|