Внешняя политика в цифровую эру

Вдумчивые наблюдатели оценивают глобализующие преобразования, начавшиеся с появлением Интернета и современных компьютерных технологий, как зарю новой эры – эры широких возможностей и движения к миру. Новые технологии способствуют прогрессу и повышают степень прозрачности общества, например, делая общеизвестными злоупотребления властей и обеспечивая постепенное устранение культурных барьеров непонимания. Оптимисты отмечают, и вполне обоснованно, какие великолепные перспективы сулят новые каналы коммуникации, возникшие благодаря глобальным сетям. Компьютерные сети и «умные» устройства, как подчеркивается, позволяют создать новые социальные, экономические и экологические условия. Оптимисты предвкушают преодоление ранее неразрешимых технических проблем посредством объединения компьютерных «разумов» и мощностей.

Некоторые мыслители полагают, что принципы сетевых коммуникаций, при правильном применении в сфере международных отношений, способны помочь и в решении вековой проблемы насильственных конфликтов. Традиционное этническое и религиозное соперничество может прекратиться в эпоху Интернета, как утверждает эта теория, поскольку «люди, которые пытаются увековечить мифы о религии, культуре, этнических узах и прочем подобном, вынуждены теперь подстраиваться под чрезвычайно информированных слушателей. При большем количестве данных у каждого появляется более широкий контекст». Примирить национальные соперничества и разрешить исторические проблемы теперь проще, ибо «при технологиях, устройствах, платформах и базах данных, которыми мы сегодня обладаем, для правительств становится куда сложнее выставлять претензии такого рода, не только из-за наличия убедительных доказательств неправоты, но и потому, что все имеют доступ к исходным материалам». Следовательно, распространение цифровых сетей есть положительный факт: новые сети приведут к снижению числа злоупотреблений, позволят смягчить социальные и политические противоречия и помогут прежде разделенным народам сплотиться в гармоничную глобальную систему.

Оптимизм этой точки зрения воспроизводит лучшие стороны видения Вудро Вильсона – видения мира, объединенного демократией, открытой дипломатией и общими правилами. В качестве проекта политического или социального порядка она также ставит вопросы, аналогичные тем, какие возникали в отношении доктрины Вильсона, – о разнице между благими пожеланиями и практикой.

Конфликты внутри обществ и между обществами происходили с незапамятных времен. Причины этих конфликтов ни в коей мере не ограничиваются отсутствием информации или нежеланием делиться сведениями. Конфликты возникали не только между обществами, которые не понимали друг друга, но и между теми, которые понимали друг друга слишком хорошо. Даже изучая один и тот же исходный материал, люди склонны не соглашаться в оценке его значения или субъективной ценности. Там, где ценности, идеалы или стратегические цели находятся в фундаментальном противоречии, прозрачность и коммуникационная связность способны как унять конфликт, так и усугубить его.

Новые социальные и информационные сети стимулируют развитие и творчество. Они позволяют людям выражать свои мнения и сообщать о несправедливостях, иначе, вполне возможно, оставшихся без внимания. В кризисных ситуациях они обеспечивают исключительную возможность мгновенного контакта и обнародования информации – тем самым потенциально предотвращая конфликты по недоразумению.

Наряду с этим упомянутые сети также сводят вплотную различные, порой несовместимые ценностные системы. Появление интернет-новостей и комментариев, равно как и избирательных стратегий, основанных на маркетинге данных, не то чтобы утихомирило партийное соперничество в американской политике; наоборот, оно лишь предоставило доступ на «политическую кухню» более широкой аудитории. На международном уровне события и суждения, прежде остававшиеся неведомыми широкому кругу, ныне получают мгновенную огласку по всему миру и используются в качестве предлогов для агитации и насилия – как случилось в мусульманском мире после публикации антиисламских карикатур в датской газете и показа американского любительского фильма. В конфликтных ситуациях социальные сети могут не только способствовать падению традиционной социальной напряженности, но и, напротив, ее усиливать. Широкое распространение в Интернете видеозаписей о зверствах в Сирии, охваченной гражданской войной, укрепило, как представляется, решимость воюющих сторон, а не остановило волну смертей, тогда как пресловутое ИГИЛ использует социальные медиа, чтобы объявить о создании «халифата» и призывать к священной войне.

Отдельные авторитарные структуры могут исчезнуть вследствие распространения информации в Интернете или протестов, организованных через социальные сети; со временем их место займут более открытые представительные системы, провозглашающие гуманизм и солидарность. Но в других странах информационные технологии ведут к усилению мер подавления недовольства. Повсеместная установка датчиков слежения, анализ поведения, видеозаписи с камер наблюдения (кое-где они фиксируют каждый шаг человека буквально с самого рождения) и – это передовая компьютерных технологий – предвосхищение мыслей и желаний индивида^[130], – тут налицо как прогрессивные, так и репрессивные возможности. В этом отношении к числу наиболее значимых составляющих новых технологий следует отнести могущество, которыми они наделяют малые группы, стоящие во главе политических и экономических структур; это могущество позволяет обрабатывать и отслеживать информацию, формировать общественные дискуссии и, в некоторой степени, формулировать истину.

Запад приветствовал использование «Фейсбука» и «Твиттера» для организации революций в ходе «арабской весны». Тем не менее, когда освоившие цифровые технологии люди преуспевают в осуществлении первоначальных целей, применение этих технологий вовсе не гарантирует, что ценности, которые установятся в обществе, будут совпадать с ценностями творцов Интернета – или даже с ценностями большинства населения конкретной страны. Кроме того, технологии, используемые для организации демонстраций и протестов, с тем же успехом можно использовать для слежки и подавления. Сегодня большинство публичных пространств в любом крупном городе находится под постоянным видеонаблюдением, а владельца любого смартфона легко отследить в режиме реального времени. Согласно выводам недавнего исследования, «Интернет сделал слежку проще, дешевле и удобнее».

Глобальный размах и скорость коммуникаций уничтожили различия между внутренними и международными потрясениями, равно как между государственными лидерами и вожаками самых радикальных групп. События, последствия которых ранее осознали бы спустя месяцы, теперь обретают мировую известность за несколько секунд. От политиков ждут формулировки позиций в течение нескольких часов и мгновенной реакции – причем эта реакция будет растиражирована по всему миру теми же сетями мгновенного обмена данными. Соблазн потакать требованиям «цифрового большинства» может вытеснить практику принятия решений, необходимых для прокладки комплексного курса в гармонии с долгосрочными целями. Прежнее разделение на информацию, знания и мудрость исчезает.

Новая дипломатия утверждает, что если достаточно большое количество людей объединяется ради публичного призыва к отставке правительства и транслирует свои требования в цифровом виде, это есть безусловное проявление демократии, обязывающие Запад оказать моральную и даже материальную поддержку. Такой подход побуждает западных лидеров (особенно американских) немедленно и недвусмысленно обозначить одобрение происходящего – в тех же социальных сетях, благодаря чему их отказ сотрудничать со свергаемым правительством будет ретранслирован через Интернет и обеспечит последующую смену власти и признание нового правительства.

Если старая дипломатия порой терпела неудачу в поддержке морально достойных политических сил, новая дипломатия рискует ввязаться в непрерывные интервенции, в отрыве от стратегии. Она постулирует моральные абсолюты для глобальной аудитории, не давая себе труда оценить долгосрочные намерения главных действующих лиц, их перспективы на успех и способность проводить долгосрочную политику. Мотивы основных групп, их умение действовать согласованно, базовые стратегические и политические факторы конкретной ситуации, контекст стратегических приоритетов – все сегодня рассматривается как вторичное по отношению к императиву текущего момента.

Порядок не должен иметь приоритета перед свободой. Но утверждение свободы следует осуществлять в рамках стратегии. В стремлении к торжеству общечеловеческих ценностей артикуляция возвышенных принципов – только первый шаг; далее предстоит неизбежное столкновение с реальностью, ее двусмысленностями и противоречиями, победить которые – задача политики. В этом процессе распространение информации и общественная поддержка свободных институтов являются важными факторами новой эры. Сами по себе, лишенные внимания к базовым стратегическим и политическим условиям, они вряд ли принесут успех.

Великие государственные деятели, сколь бы ни были они различны по характеру и убеждениям, практически всегда обладали «инстинктивным ощущением истории». Как писал Эдмунд Берк, «те народы никогда не принесут потомства, которые не оглядываются на своих предков». Каковы взгляды тех, кто стремится стать великим государственным деятелем в эпоху Интернета? Нынешним лидерам и нынешней публике угрожает сочетание хронической неуверенности и назойливого самоутверждения. Лидеры все меньше и меньше сами разрабатывают идеологии и уже не стремятся доминировать силой воли и харизмой. Доступ широкой публики к нематериальным активам общественных дискуссий все более ограничивается. Значительное число законодательных актов в Соединенных Штатах, Европе и других странах (тысячи страниц) представляют тексты, конкретное содержание которых едва понятно даже тем, кто голосовал за них.

Предыдущие поколения западных лидеров выполняли свои обязанности, признавая, что руководство не есть просто исполнение предвыборных пожеланий в повседневном режиме. Новое поколение лидеров, возможно, не захочет руководить, не прибегая к информационным технологиям; ведь владение информационной средой вполне способно обеспечить переизбрание благодаря целевой, но краткосрочной по перспективам политике.

В подобной среде участники общественных дискуссий рискуют утратить привычку к аргументированным спорам и заиметь обыкновение «ловить настроение момента». Первоочередное внимание сегодня в общественном сознании привлекают события, о которых рассуждают люди, чей статус обеспечивают способность и умение драматизировать. Участники публичных демонстраций редко объединяются вокруг конкретной программы. Многие из них стремятся насладиться моментом экзальтации, прежде всего воспринимая свою роль в происходящем как получение эмоционального опыта.

Эти факторы отчасти отражают сложность определения идентичности в эпоху социальных медиа. Прославляемые как прорыв в отношениях между людьми, социальные медиа поощряют обмен максимальным количеством информации, личной и политической. Людей убеждают размещать в Сети самые сокровенные мысли – на общедоступных веб-сайтах, управляемых компаниями, чья внутренняя политика, даже если это публичные компании, в значительной степени неведома рядовому пользователю. Наиболее щекотливые сведения рекомендуется публиковать только для «друзей», но число последних может достигать нескольких тысяч. Одобрение – вот цель; не будь этого стремления, обмен личной информацией, возможно, не распространился бы настолько широко и не приводил бы порой к печальным последствиям. Лишь самые стойкие личности могут противостоять неблагоприятным суждениям окружающих, многократно размноженным в цифровом формате. Общение ведется ради одобрения, а не ради обмена идеями; главное – разделить эмоции. И мало кто в состоянии не поддаться общей экзальтации в толпе якобы единомышленников. Эти сети – первые в истории человечества институты, свободные от непреднамеренных злоупотреблений и, следовательно, лишенные традиционных сдержек и противовесов. Во всяком случае, так нас уверяют…

Бок о бок с безграничными возможностями, которые открывают новые технологии, идут – и это необходимо учитывать, размышляя о международном порядке, – опасности для обществ, управляемых массовым согласием, вне контекста и предусмотрительности, вне внимания к историческому характеру. В любую другую эпоху подобное внимание олицетворяло суть лидерства; сегодня же все сводится к череде лозунгов, придуманных специально для сиюминутного, конъюнктурного одобрения. Внешней политике грозит превратиться в составную часть политики внутренней, утратить статус дисциплины моделирования будущего. Если ведущие страны строят свою политику таким образом, международные отношения неизбежно пострадают. Стремление работать на перспективу вполне может смениться усилением противоречий и позерством вместо реального управления. Дипломатия превращается в искусство делать жесты, соответствующие эмоциям, и дорога к равновесию выворачивает на путь проверки пределов допустимого.

Потребуются мудрость и дальновидность, чтобы избежать этих угроз и добиться реализации весьма многообещающих возможностей новой технологической эры. Нужно углублять озабоченность сиюминутным за счет лучшего понимания истории и географии. Эта проблема касается не только и не столько технологий. Обществу следует адаптировать систему образования к главным императивам и долгосрочным целям, к развитию собственных ценностей. Изобретатели устройств, которые революционизировали сбор и обмен информацией, могут сделать то же самое, если не больше, разработав инструменты для выявления концептуальной основы информационного обмена. На пути к первому настоящему глобальному миропорядку великие человеческие достижения в области технологий необходимо сочетать с расширенными возможностями гуманистического, трансцендентного и морального мышления.

Заключение 
Мировой порядок в наше время?

После Второй мировой войны казалось, что вот-вот возникнет «предвосхищение» нового упорядоченного мирового сообщества. Промышленно развитые регионы устали от измотавшей их войны; в слаборазвитых частях мира начался процесс деколонизации и пересмотра идентичностей. Всем требовалось в большей степени сотрудничество, чем конфронтация. И Соединенные Штаты, избежавшие разрушительных последствий войны – а на самом деле благодаря конфликту укрепившие свою экономику и упрочившие уверенность нации в себе, – приступили к реализации идеалов и практик, которые, по их убеждению, подходили для всего мира.

Когда эстафета международного лидерства начала переходить к Соединенным Штатам, это добавило новое измерение к поискам мирового порядка. Нация, явно и недвусмысленно основанная на идеях свободы и представительного правления, собственный рост определяла через распространение принципов свободы и демократии и приписывала этим силам способность обеспечить справедливый и прочный мир, который до сих пор никак не удавалось установить. В рамках традиционного европейского подхода к порядку народы и государства рассматривались как конкуренты, соперничество являлось неотъемлемым качеством; чтобы ограничить последствия столкновения амбиций, необходимо полагаться на баланс сил и общее согласие просвещенных государственных деятелей. Общепринятая американская точка зрения состоит в том, что человек по своей сути является разумным и склонен к мирному компромиссу, к здравому смыслу и добросовестным соглашениям; следовательно, распространение демократии выступает общей целью мирового порядка. Свободные рынки возвышают индивидуумов, обогащают общества и вместо традиционного международного соперничества устанавливают экономическую взаимозависимость. С этой точки зрения холодная война была порождена заблуждениями коммунизма; раньше или позже Советский Союз должен был вернуться в сообщество наций. Тогда новый мировой порядок охватит все регионы земного шара; общие для всех моральные ценности и цели обусловят более гуманные условия внутри государств и сделают менее вероятными конфликты между странами.

Конструирование мирового порядка, длившееся не одно поколение, во многих отношениях свершилось. Успех этого предприятия выражается в существовании множества независимых суверенных государств, чье правление охватывает большую часть территории земного шара. Распространение демократии и принципов представительного управления стало общим устремлением, если не всеобщей реальностью; сети глобальных коммуникаций и финансовые системы работают в режиме реального времени, делая возможными столь масштабные взаимодействия между людьми, какие даже вообразить не могли предыдущие поколения; предпринимаются общие усилия по разрешению экологических проблем – или, по крайней мере, для этого существуют определенные стимулы; международные научные, медицинские и благотворительные сообщества фокусируют свое внимание на заболеваниях и угрозах здоровью человека, к которым некогда относились как к неизлечимым превратностям судьбы.

Соединенные Штаты Америки внесли значительный вклад в эту эволюцию. Американская военная мощь обеспечивала безопасность остального мира, не важно, просили или нет о защите те, кто пользовался этим благодеянием. Под «зонтиком», по существу, односторонних американских военных гарантий большая часть развитого мира сплотилась в систему альянсов; развивающиеся страны были защищены от угрозы, которую они порой не осознавали и в еще меньшей степени признавали. Развивалась глобальная экономика, и в ее развитие Америка внесла свою долю: финансированием, рынками, множеством изобретений и инноваций. Примерно с 1948 года и до конца века в истории человечества оформился недолгий период, когда можно было говорить о наметившемся глобальном миропорядке, сочетавшем в своем каркасе американский идеализм с традиционными представлениями о балансе сил.

Однако сам успех этого предприятия сделал неизбежным то, что ему в целом, рано или поздно, будут брошены вызовы, иногда – во имя самого мирового порядка. Всеобщее значение Вестфальской системы проистекает из ее процедурной природы – нейтральной к моральным ценностям. Выполнение правил этой системы доступно любой стране: невмешательство во внутренние дела других государств; нерушимость границ; государственный суверенитет; поддержка международного права. Слабостью Вестфальской системы была обратная сторона силы. Ее разработали страны, истощенные кровопролитием, и она не предлагала каких-либо ориентиров. Речь шла о способах распределения и сохранения власти и силы; Вестфальская система не давала ответа на вопрос, как порождать легитимность.

Ключевой вопрос при построении мирового порядка неизбежно затрагивает сущность объединяющих его принципов – в которых и состоит кардинальное различие между западным и незападным подходами к миропорядку. Начиная с эпохи Возрождения Запад испытывает глубокую убежденность в том, что реальный мир является внешним для наблюдателя, что познание заключается в фиксации и классификации данных – чем точнее, тем лучше, – и что успех внешней политики зависит от верной оценки существующих реалий и тенденций. Вестфальский мир представляет собой осмысление реальности – в частности, реалий сил и территорий, – как светского упорядочения в ущерб религиозным устоям.

Для других сегодняшних великих цивилизаций реальность выступает как внутренняя по отношению к наблюдателю и очерчивается согласно психологическим, философским или религиозным убеждениям. Конфуцианство упорядочивает мир по ступеням подчиненности, иерархия определяется приблизительным соответствием китайской культуре. Для ислама миропорядок разделен на «территорию мира» – собственно мир ислама, – и на «территорию войны», населенную неверными. Таким образом, Китай не испытывает потребности выходить за свои пределы – зачем открывать мир, который он считает упорядоченным или лучше организованным духовно благодаря моральному совершенству? В то же время ислам способен достичь теоретического осуществления мирового порядка только через завоевания или глобальное обращение в свою веру, для чего объективных условий не существует. Индуизм, оперирующий циклами истории и метафизической реальностью, которые выходят за пределы «бренного опыта», рассматривает свой мир веры как целостную систему, которая неподвластна завоевателям и новообращенным.

Это же отличие обуславливало отношение к науке и технологии. Запад, который считал достижением овладение эмпирической реальностью, занимался изучением дальних пределов мира и поощрял развитие науки и техники. Другие традиционные цивилизации, каждая из которых считала, что по праву занимает центральное место в миропорядке, не получили такого же импульса и отстали в технологическом плане.

Теперь этот период закончился. В остальном мире развивают науку и технику, и поскольку там не обременены имеющимися образцами и шаблонами, то возможно, что другие цивилизации действуют даже более энергично и с большей гибкостью, чем на Западе; по крайней мере, так обстоит дело в Китае и в странах, которые называют азиатскими тиграми.

В мире геополитики система миропорядка, установленная и провозглашенная универсальной западными странами, оказалась на переломном этапе. Предлагаемые ею «патентованные средства» признаются универсальными, однако касательно их применения нет единодушия; действительно, таким понятиям, как демократия, права человека и международное право, даются столь противоречивые толкования, что их в качестве боевого клича регулярно используют в борьбе друг против друга самые непримиримые стороны. Правила системы были провозглашены, но оказались неэффективными при отсутствии действенного принуждения к их исполнению. Обещания партнерства и сотрудничества в ряде регионов сменились – или по меньшей мере сопровождались – недвусмысленной проверкой установленных этими правилами границ.

Четверть века политических и экономических кризисов, разразившихся в результате или, по крайней мере, под влиянием наставлений и действий Запада, – вкупе со «схлопыванием» миропорядка в отдельных регионах, с массовыми убийствами на религиозной почве, с терроризмом и войнами, завершившимися без побед, – все это ставит под большое сомнение оптимистичные предположения об эпохе, которая началась сразу после окончания холодной войны: предположения о том, что распространение принципов демократии и свободного рынка автоматически создаст справедливый, безопасный и устраивающий всех мир.

В некоторых частях земного шара возник противодействующий импульс: стали считать, что кризисы порождаются политикой и правилами развитых стран Запада, наряду с различными аспектами глобализации, а потому нужно возвести против них оборонительный вал. Обязательства по обеспечению безопасности, которые рассматривались как основополагающие, ставились под сомнение, причем иногда страной, чью оборону они призваны были укреплять. В то время как западные страны резко сокращали свои ядерные арсеналы или снижали роль ядерного оружия в своих стратегических доктринах, страны так называемого третьего мира резко активизировали свои усилия в этой области. Правительства, которые когда-то в «персональных» версиях мирового порядка сделались сторонниками американских обязательств (пусть даже порой те их озадачивали), начали интересоваться, не обернется ли так, что при реализации каких-то инициатив терпение Соединенных Штатов в конце концов истощится и они перестанут добиваться их завершения? С этой точки зрения принятие западных «правил» мирового порядка связано с элементами непредсказуемой ответственности – подобная интерпретация способна привести к заметному дистанцированию от США некоторых традиционных союзников. Действительно, кое-где попрание общечеловеческих норм (таких как права человека, надлежащая правовая процедура или равноправие женщин), которые, бесспорно, определяют североатлантические предпочтения, считается положительным качеством и краеугольным камнем альтернативных систем ценностей. Более простые виды идентичностей утверждаются в качестве основы для «исключительных интересов».

Результатом является не просто многополярность силы и власти; мы имеем мир все более и более противоречивых реалий. Не следует думать, будто указанные тенденции, если не уделять им внимания, в какой-то момент автоматически придут в соответствие с миром равновесия и сотрудничества – или вообще хоть с каким-то порядком.

Эволюция международного порядка

Любой международный порядок рано или поздно обязательно должен испытать воздействие двух тенденций, посягающих на его связность: либо переопределение легитимности, либо значительное изменение в балансе сил. Первая тенденция возникает, когда ценности, заложенные в основу международных договоренностей, изменяются коренным образом – от них отказываются те, на ком лежала задача их поддерживать и утверждать, или же их ниспровергает революционное насаждение альтернативной концепции легитимности. Таковым было воздействие возвышающегося Запада на традиционный мироуклад множества незападных стран; первой волны распространения ислама в седьмом и восьмом веках; Французской революции на европейскую дипломатию в восемнадцатом веке; коммунистического и фашистского тоталитаризма в двадцатом веке; а также атак исламистов на хрупкие государственные структуры стран Ближнего Востока в наши дни.

Сущность подобных потрясений в том, что хотя обычно они подкреплены силой, их главнейший удар – психологический. От тех, на кого направлена атака, требуется защищать не только свою территорию, но и базовые принципы своего образа жизни, моральное право на существование, право жить и поступать так, как прежде, до брошенного вызова, считалось само собой разумеющимся. Обычно – и это вполне естественно, особенно со стороны лидеров плюралистических обществ, – от представителей революции ожидают, что те в самом деле готовы вести переговоры в духе доброй воли и в рамках существующего порядка и хотят прийти к разумному решению. Порядок же рушится в первую очередь не вследствие военного поражения или дисбаланса ресурсов (хотя часто происходит вследствие этого), а из-за неспособности осознать природу и масштабы противостоящего вызова. В этом отношении окончательный критерий в случае переговоров по иранской ядерной проблеме состоит в том, являются ли торжественные заявления Ирана о готовности разрешить вопрос посредством договоренностей стратегическим сдвигом или же тактической уловкой – в русле долговременной политики, – и в том, отнесется ли Запад к тактической перемене курса так, словно бы она была стратегией.

Вторая причина кризиса международного порядка возникает, когда он оказывается не в состоянии приспособиться к значительному изменению соотношения сил. В ряде случаев порядок рушится, потому что один из его основных элементов перестает играть свою роль или перестает существовать – как это произошло с международным порядком коммунизма на исходе двадцатого века, когда распался Советский Союз. Или же восходящая держава отказывается от роли, отведенной ей системой, которую она не создавала, а страны, определяющие равновесие сил, не смогут адаптировать существующую систему к включению нового участника. Подобная задача встала перед системой, сложившейся в двадцатом веке в Европе, после появления Германии, что в итоге породило две катастрофических войны, от которых Европа так полностью и не оправилась. Выход на международную арену Китая представляет собой в двадцать первом веке сопоставимую структурную проблему. Президенты главных конкурентов двадцать первого века – Соединенных Штатов и Китая – торжественно поклялись избежать повторения европейской трагедии, установив «новый тип отношений между великими державами». Данная концепция еще ждет совместной разработки. Возможно, эта идея была высказана либо одной из указанных стран, либо ими обеими в качестве некоего тактического маневра. Тем не менее она остается единственной дорогой, которая позволяет избежать трагедий, известных из истории.

В достижении баланса между двумя аспектами порядка – властью и легитимностью – заключена суть управления государством. Расчет на силу без нравственного измерения превратит каждое проявление разногласий в проверку на прочность; честолюбие не будет знать удовлетворения; к проявлениям силы будут толкать мимолетные расчеты, связанные с изменяющейся конфигурацией власти и могущества. С другой стороны, моральные обличения, которые игнорируют существующее равновесие сил, тяготеют либо к «крестовым походам», либо к бессильной политике забалтывания проблем; обе крайности чреваты рисками, ставящими под угрозу согласованность самого международного порядка.

В наше время – отчасти по технологическим причинам, которые рассмотрены в главе 9, – власть находится в беспрецедентном постоянном движении, тогда как требования к легитимности с каждым десятилетием расширяют свои рамки немыслимыми до того способами. Когда оружие способно стереть цивилизацию с лица земли, а взаимодействие между системами ценностей стало мгновенным и беспрецедентно навязчивым, то существующие расчеты поддержания баланса сил и сохранения общности ценностей подпадают под риск устареть.

Стоило этим дисбалансам возрасти, как обнаружилось, что структура мирового порядка двадцать первого века имеет изъяны в четырех важных аспектах.

Во-первых, природа самого государства – основной формальной единицы международной жизни – оказалась под сильным давлением с разных сторон: государство целенаправленно атаковали и разрушали, в ряде регионов оно ослаблялось из-за упущений и пренебрежения, зачастую исчезало, погребенное бурным потоком событий. Европа намерена выйти за рамки национального государства и выстраивать внешнюю политику на основе главным образом «мягкой силы» и гуманитарных ценностей. Но сомнительно, что притязания на легитимность, отделенные от какой-либо стратегической идеи, в состоянии поддерживать мировой порядок. А сама Европа до сих пор еще не обзавелась атрибутами государственности, соблазняя внутренним вакуумом власти и дисбалансом сил на своих границах. Отдельные области Ближнего Востока разваливаются на религиозно-этнические компоненты, яростно конфликтующие между собой; религиозные военизированные формирования и поддерживающие их страны по своему усмотрению нарушают установленные прежде границы и попирают государственный суверенитет. В Азии данная проблема порождает ситуацию, противоположную европейской. Принципы вестфальского баланса сил преобладают безотносительно к согласованной концепции легитимности.

И, начиная с окончания холодной войны, в некоторых частях мира мы стали свидетелями такого феномена, как «несостоявшиеся государства» и «неуправляемые территории», наблюдали рождение государств, которые вряд ли заслуживают подобного определения, поскольку не имеют монополии на применение силы или действенной централизованной власти. Если ведущие державы станут проводить внешнюю политику, манипулируя множеством субсуверенных единиц, действующих сообразно двойственным и зачастую сопряженным с насилием правилам поведения, многие из которых проистекают из крайних формулировок различных культурных основ, анархия неизбежна.

Во-вторых, политическая организация мира и его экономическое устройство находятся в противоречии друг с другом. Международная экономическая система приобрела глобальный характер, в то время как политическая структура мира по-прежнему основывается на концепции национального государства. Глобальный экономический импульс направлен на устранение препятствий с путей передвижения товаров и капитала. Международная политическая система продолжает в значительной степени опираться на противопоставление идей о мировом порядке и согласования концепций национального интереса. Экономическая глобализация по своей сути игнорирует национальные границы. Международная политика подчеркивает важность границ даже тогда, когда пытается примирить противоречащие друг другу национальные цели.

Эта динамика породила десятилетия устойчивого экономического роста, периодически нарушавшегося финансовыми кризисами, которые происходили с нарастающей, по всей видимости, силой: в Латинской Америке – в 1980-х годах; в Азии – в 1997 году; в России – в 1998 году; в Соединенных Штатах Америки – в 2001 году, а затем снова, начиная с 2007 года; в Европе – после 2010 года. У победителей – тех, кто сумел пережить шторм в течение необходимого периода и смог двинуться дальше, – имеются несколько претензий к системе. Но проигравшие – например, те, кто увяз в неверных структурных планах, как получилось с южным «блоком» Европейского союза, – ищут для себя средства исцеления в решениях, которые противоречат или, по крайней мере, препятствуют функционированию глобальной экономической системы.

Хотя у каждого из этих кризисов была своя причина, отличная от прочих, общими чертами кризисных ситуаций являлись расточительная спекуляция и систематическая недооценка рисков. Чтобы скрывать характер связанных с ними сделок, создавались различные финансовые инструменты. Кредиторы испытывали трудности при оценке степени обязательств, а заемщики, в том числе и ведущие страны, – при осознании последствий задолженности.

Таким образом, международный порядок сталкивается с парадоксом: его успешность зависит от торжества глобализации, но сам этот процесс порождает политическую реакцию, которая часто идет вразрез с его устремлениями. У менеджеров экономической глобализации мало оснований и возможностей заниматься политическими процессами. Еще меньше стимулов у тех, кто управляет политическими процессами: зачем рисковать имеющейся поддержкой внутри страны, приближая экономические или финансовые проблемы, сложность которых в состоянии понять разве что эксперты?

В подобных условиях вызовом становится само управление. Правительства подвергаются давлению, стремясь «подтолкнуть» процесс глобализации в направлении, которое будет соответствовать национальной выгоде или политике меркантилизма. Таким образом, на Западе вопросы глобализации слились с проблематикой проведения демократической внешней политики. Гармонизация проблем политического и экономического международных порядков ставит под сомнение укоренившиеся взгляды: стремление к мировому порядку, потому что оно требует расширения национальной структуры; упорядочивание глобализации, потому что жизнеспособная практика предполагает видоизменение общепринятых моделей.

В-третьих, отсутствует эффективный механизм, в рамках которого великие державы консультировались бы друг с другом и, возможно, сотрудничали по наиболее важным проблемам. Подобная критика может показаться странной, ведь существует множество многосторонних форумов – причем сегодня их намного больше, чем когда-либо в истории. К Совету Безопасности ООН – обладающему формальной властью, но по наиболее важным вопросам часто лишенному единого мнения, – добавляются регулярные встречи на высшем уровне: атлантических лидеров – на сессиях НАТО и в рамках Европейского союза, руководителей стран Азиатско-Тихоокеанского региона – на совещаниях АТЭС и на Восточноазиатских саммитах, глав развитых стран – в группах G7 или G8, а лидеров ведущих экономических стран – в формате G20. На всех этих международных форумах США выступают ключевым участником. Однако характер и частота таких встреч работают против определения долгосрочной стратегии. Большую часть подготовительного этапа занимают обсуждение расписаний и переговоры о формальной повестке дня; проведение некоторых форумов фактически зависит от календарных графиков лидеров, поскольку довольно сложно на регулярной основе собирать руководителей стран в каком-то одном месте. Главы государств, как участники подобных встреч, в силу занимаемых ими постов, наибольшее внимание уделяют тому, какое воздействие на публику окажет их деятельность на форуме; они склонны делать упор на тактические последствия или на те аспекты, которые пойдут на пользу их популярности. Такая процедура мало что позволяет, помимо составления официального коммюнике: в лучшем случае возможно обсуждение нерешенных тактических вопросов, а в худшем – все сводится к новой форме саммитов как события для «социальных СМИ». Если необходимо доказывать актуальность современной структуры международных правил и норм, то ее нельзя просто подтверждать совместными декларациями; нужно выказывать заботу о ней как о всеобщей цели.

Все это время лидерство Америки было обязательным, даже когда оно характеризовалось двойственностью политики. Америка искала баланс между стабильностью и отстаиванием универсальных принципов, не всегда совместимых с принципами невмешательства в дела суверенных государств или историческим опытом других наций. Стремление к балансу между уникальностью американского опыта и идеалистической уверенностью в его универсальности, между полюсами самоуверенности и самоанализа по своей сути бесконечно. Чего оно не позволяет, так это отступления.

Куда мы идем?

Реконструкция международной системы представляет собой основную задачу государственного управления. Расплатой за неудачу будет не столько большая война между государствами (хотя в некоторых регионах подобный исход не исключен), сколько смещение к сферам влияния, определяемых особыми внутренними структурами и формами управления, – например, вестфальская модель по сравнению с вариантом радикальных исламистов. На краях сфер у одних субъектов порядка будет возникать соблазн проверить силу в отношении единиц другого порядка, считающихся нелегитимными. Они окажутся включенными в сеть мгновенной коммуникации и будут постоянно сталкиваться друг с другом. Со временем напряженность этого процесса перерастет в маневры за завоевание статуса или преимущества – в масштабе континента или даже всего мира. Борьба между регионами может оказаться даже еще более изнурительной, чем былые столкновения между нациями.

Современные поиски мирового порядка требуют согласованной стратегии, направленной на создание концепции порядка внутри различных регионов и на взаимное увязывание этих региональных порядков. Эти цели необязательно совпадают или согласуются друг с другом: триумф радикального движения мог бы установить порядок в одном регионе – и одновременно породить условия для потрясений в других странах и для конфликтов между ними. Если в каком-то регионе одна страна станет доминировать в военном отношении и это обернется установлением порядка, то возможно возникновение кризиса во всем остальном мире.

Вполне уместна переоценка концепции баланса сил. Теоретически баланс сил вполне поддается расчету; на практике же оказывается крайне трудно согласовать расчеты одной страны с позициями других государств и добиться общего признания определенных рамок. Гипотетический элемент внешней политики – необходимость согласовывать действия с оценкой, которую, когда она сделана, нельзя подтвердить, – никогда не бывает более реалистичным, чем в периоды потрясений. Далее, старый порядок находится в постоянном изменении, в то время как форма, призванная его заменить, сама еще крайне неопределенна. Все зависит, следовательно, от некоей концепции будущего. Но меняющаяся внутренняя структура способна породить различные оценки значимости существующих тенденций и, что более важно, противоречащие друг другу критерии, призванные устранить эти разногласия. Такова дилемма нашего времени.

Нашей надеждой может стать мировой порядок государств, утверждающих достоинство личности и управление с прямым участием и сотрудничающих на международном уровне в соответствии с согласованными правилами, и он же должен стать для нас вдохновляющей идеей. Однако прогресс в этом направлении требуется поддерживать за счет ряда промежуточных этапов. В любое время обычно всего полезнее, как некогда писал Эдмунд Берк, «молча согласиться на какой-то подходящий план, который не приближается к полному совершенству абстрактной идеи, чем требовать более совершенного» и рисковать кризисом или разочарованием, настаивая сразу же на окончательном результате. Соединенным Штатам Америки нужны стратегия и дипломатия, которые учитывают сложности пути – возвышенность поставленной цели, а также несовершенство, которое присуще человеческой деятельности и посредством которой эта цель будет приближаться.

Чтобы играть ответственную роль в развитии мирового порядка двадцать первого века, Соединенные Штаты должны быть готовы ответить на ряд вопросов.

Что мы стремимся предотвратить, не важно как, и если потребуется, то и в одиночку? Ответ определяет минимальные условия выживания общества.

Чего мы желаем достичь, даже если никакие многосторонние усилия нас не поддержат? Этот ответ определяет минимальные цели национальной стратегии.

Чего мы стремимся достичь или предотвратить, только если нас поддерживает какой-то альянс? Это определяет внешние пределы стратегических устремлений страны в рамках глобальной системы.

В чем мы не должны участвовать, даже если нас будет к тому принуждать многосторонняя группа или альянс? Это определяет предельные условия участия Америки в мировом порядке.

Прежде всего – каков характер ценностей, которые мы стремимся отстаивать? Какие заявления отчасти зависят от обстоятельств?

В принципе эти же вопросы можно поставить перед другими сообществами.

Для Соединенных Штатов поиск мирового порядка ведется на двух уровнях: торжество универсальных принципов должно сопровождаться признанием реальности истории и культуры других регионов. И хотя уроки сложных десятилетий следует изучать, необходимо продолжать поддерживать и подкреплять лозунги об исключительном характере Америки. История не дает странам передышки, не позволяет отстраниться от своих обязательств или осознания идентичности ради, казалось бы, менее тяжелого курса. Америка – как решительно выражающая в современном мире стремление человека к свободе и как незаменимая геополитическая сила для отстаивания ценностей гуманизма, – должна не терять чувства направления.

Содержательная роль Америки необходима для ответа на вызовы нашей эпохи как в философском, так и в геополитическом аспектах. Тем не менее ни одна страна, действуя в одиночку, не в состоянии сформировать мировой порядок. Для установления подлинного мирового порядка его элементы, сохраняя собственные ценности, нуждаются во второй культуре, которая является глобальной, структурированной и правовой, – в концепции порядка, выходящей за рамки перспектив и идеалов какого-либо отдельного региона или одной страны. В этот момент истории и произойдет модернизация Вестфальской системы за счет наполнения ее современными реалиями.

Возможно ли преобразовать различающиеся культуры в общую систему? Проект Вестфальской системы создавали около двухсот человек, из которых никто не вошел в анналы истории в качестве руководящей фигуры; две отдельные группы встречались в двух провинциальных немецких городках, отстоящих друг от друга на сорок миль (значительное расстояние по меркам семнадцатого века). Делегаты преодолели стоявшие перед ними трудности, потому у них был общий опыт опустошительной Тридцатилетней войны, и они были полны решимости не допустить ее повторения. Наше время, перед лицом еще более мрачных перспектив, требует действовать раньше, чем мир с ними столкнется.

Загадочные фрагменты текстов из глубокой античности донесли до нас мысль, что условия человеческого существования неистребимо несут на себе печать постоянных изменений и борьбы. Мир подобен вечно живому огню, «мерами загорающемуся и мерами потухающему», а война есть «всего отец и царь всего», создающая перемены в мире. Но «единство вещей очевидно, оно лежит прямо на поверхности и зависит от согласованных взаимодействий между противоположностями». Целью нашей эры должно быть достижение равновесия при одновременном сдерживании псов войны. И сделать это надо изнутри бурлящего потока истории. Хорошо известная метафора гласит, что «в одну и ту же реку нельзя войти дважды». Историю возможно рассматривать как реку, но воды ее все время меняются.

Давным-давно, в юности, мне доставало дерзости полагать, что я способен поведать «смысл истории». Теперь я знаю: исторический смысл заключается в том, чтобы обнаружить его, а не декларировать. Именно на этот вопрос мы должны попытаться ответить как можно лучше, признавая, что он остается открытым для обсуждения; что каждому поколению суждено решать, не перед ними ли встают величайшие и самые важные вопросы человеческого бытия, и что решения, призванные ответить на эти вызовы, должны приниматься политическими деятелями до того, как возможно будет узнать, каков окажется результат.

Благодарности

Эта книга выросла из разговора за обедом с Чарльзом Хиллом, почетным участником программы Брейди – Джонсона «Большая стратегия» и старшим преподавателем программы гуманитарных наук Йельского университета. Когда я, целую жизнь тому назад, занимал пост госсекретаря, Чарли был уважаемым сотрудником отдела по планированию внешней политики. С тех пор мы дружим и от случая к случаю сотрудничаем.

В беседе мы пришли к выводу, что важнейшей международной проблемой наших дней является кризис концепции мирового порядка. Когда я решил написать книгу по этому вопросу, Чарли предложил свою помощь, и его советы оказались бесценными. Он поделился со мной несколькими своими набросками статей по различным темам, относящимися к теме книги, просматривал черновые варианты глав и всегда был готов к дискуссии, а когда рукопись была закончена целиком, помог в ее редактировании.

Шайлер Шоутен был незаменим и неутомим – такими прилагательными я уже характеризовал его вклад в подготовку книги «О Китае» три года назад. Формально являясь моим младшим научным сотрудником, он, как своего рода альтер эго, ведет для меня интеллектуальные поиски. Он осуществил большую часть исследований, скомпоновал их результаты в содержательные резюме, несколько раз перечитывал рукопись и сопровождал меня на многих обсуждениях. Его конструктивный вклад в эту книгу весьма значителен; а то, что он неизменно сохранял спокойствие при всем внешнем давлении, отлично характеризует его человеческие качества.

Исключительна редакторская роль моего издателя, «Пенгуин пресс». Я никогда не работал сразу с двумя редакторами, и они прекрасно дополняли друг друга. Энн Годофф, вдобавок к своим обязанностям президента и главного редактора, добровольно взяла на себя труд редактировать эту книгу. Она, со своим интеллектом, прозорливостью и здравомыслием, обязала меня пролить свет на туманные формулировки и упоминания исторических фактов, которые незнакомы далекому от научных кругов читателю. Она также сделала несколько предложений касательно структуры книги. Не знаю, как ей удалось найти время для обширных и проницательных замечаний, за которые я глубоко благодарен.

Можно сказать, помешанный на истории ученый, ее коллега Стюарт Проффитт, глава английского подразделения «Пенгуин», по собственной воле взялся читать каждую главу, делал обстоятельные и глубокомысленные замечания и обратил мое внимание на весьма важные ссылки. Работать со Стюартом было все равно что заниматься в университете у исключительно эрудированного, терпеливого и доброжелательно наставника.

В своих работах я никогда не рассматривал тем, связанных с Интернетом. Также я совершенно не осведомлен о технической стороне данного вопроса. Но я много размышлял о воздействии новых технологий на выработку и проведение политических решений. Эрик Шмидт согласился раскрыть передо мной свой мир и сделал это с терпением и обстоятельностью. Мы много раз встречались и на Восточном, и на Западном побережье для продолжительных и крайне полезных для меня разговоров. В нескольких встречах принимал участие и внес существенный вклад Джаред Коэн. Два раза по приглашению Эрика я побывал в компании «Гугл», где обменивался идеями с рядом замечательных и очаровательных коллег мистера Шмидта.

Я воспользовался добрым отношением ко мне целого ряда друзей и знакомых, попросив их прочитать и прокомментировать отдельные части рукописи. В их числе – Дж. Стэплтон Рой и Уинстон Лорд («азиатский» раздел); Майкл Гфеллер и Эмма Скай (Ближний Восток); профессор Оксфордского университета Рана Миттер (вся рукопись). С несколькими главами ознакомились и многое подсказали мои друзья Лэс Гелб, Майкл Корда, Пегги Нунан и Роберт Каплан.

С Терезой Аманти мы работаем уже над шестой книгой – она руководила набором, проверкой фактографии и решала все технические проблемы в моем офисе, и все это – с присущим ей организаторским мастерством и энтузиазмом. Тереза также много занималась набором текста, в чем ей помогала Джоди Уильямс, подключавшаяся, когда начинали поджимать сроки. Обе сотрудничают со мной несколько десятилетий. Я благодарю их за деловитость и оперативность, а еще больше – за преданность.

Луиза Кушнер недавно появилась в числе моих сотрудников, но своей обязательностью не уступает коллегам. Ее умения внесли большой вклад в проверку редакционных замечаний. Одновременно твердая и вежливая, она держала под контролем все мое деловое расписание, давая мне возможность сосредоточить внимание на написании книги.

Ценную помощь оказали Джесси Лепорэн и Кэтрин Эрл.

Ингрид Стернер, Брюс Гиффорд и Нойрин Лукас из «Пенгуин пресс» с большим умением и тщательностью отредактировали текст и выполнили связанную с этим работу, привнеся особое терпение и внимание к деталям на редакционном этапе книгопроизводства.

Как и в случае с книгой «О Китае», моим представителем во взаимоотношениях с издателями во всем мире выступал Эндрю Уайли – со свойственными ему умом, упорством и жесткостью. Я глубоко ему благодарен.

Эту книгу я посвятил жене Нэнси, которая была и остается главным в моей жизни. Как всегда, она прочитала рукопись от начала до конца и высказала в высшей степени важные и точные замечания.

Излишне говорить, что все недостатки книги – всецело на моей совести.

Источники и литература

Библиографические сведения приводятся поглавно. Ссылки на цитаты указываются в порядке появления в тексте.

Franz Babinger, Mehmed the Conqueror and His Time (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1978), as quoted in Antony Black, The History of Islamic Political Thought (Edinburgh: Edinburgh University Press, 2011), 207.