Герменевтика как общая методика наук о духе
Историческое понимание как опосредование Прежде и Сегодня
жүктеу/скачать 286.5 Kb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Требование аппликации истолкования
- Она оправдана только в отношении к нормативно ориентированному истолкованию
Историческое понимание как опосредование Прежде и СегодняЕсли бы это было так, то юридическая герменевтика не была бы особым случаем: напротив, она была бы способна возвратить исторической герменевтике всю широту ее проблематики и тем самым восстановить былое единство герменевтической проблемы — единство, в котором юрист и теолог встречаются в филологом. Но тому, что это не так, нас, юристов, учит принципиальное различие установок, которые требуются от нас, когда мы переходим от применения права к созерцательному рассмотрению истории права. Герменевтическое требование понимать сказанное текстом исходя из той конкретной ситуации, в которой он был создан108, означает, что когда историк права дает, [например,] телеологическую оценку высказанному в приказе повелению, она вовсе не обязана иметь непосредственного нормативного влияния на нынешний способ поведения108a. В действительности отнесенность к современности имеет для историка совершенно иной смысл. Вызывает сомнения также вывод, который Гадамер109 делает из того, что от историка, якобы в противоположность филологу, требуется интерпретировать предание в ином смысле, нежели тот, который предлагается самими текстами, т.е., заглянув за тексты и за высказанное ими мнение, поставить вопрос о действительности, которую они выдают, не желая и не осознавая этого, — хотя сегодня и от филолога требуется помещать тексты в более широкий контекст, но его встреча с текстами все еще имеет характер взятия-за-образец, что предполагает определенное преемство и аппликацию110. Гадамер считает, что историк подходит к своим текстам (историческим источникам) так же, как судебный следователь — к показаниям свидетеля: как следователь обходится с высказываниями свидетелей, так и историк — со свидетельствами истории. Ибо свидетельство “в обоих случаях является вспомогательным средством для установления фактов”. Сами же эти свидетельства “не являются подлинным предметом рассмотрения, но представляют собой лишь простой материал для решения поставленной задачи: в случае судьи — найти справедливое решение, в случае историка — определить историческое значение какого-либо события в рамках его целостного исторического самосознания”!111 Итак, все различие втискивается в вопрос масштаба! Любому применению исторических методов уже предшествуют некие подлинно решающие вещи! Автору кажется, что проблема “аппликации” — несмотря на кажущуюся очевидность обратного — определяет и более сложный случай исторического понимания (благодаря своеобразному смещению интенции заключенного в тексте мнения)112. Во всяком чтении113 “совершается аппликация, так что тот, кто читает, сам находится как бы внутри воспринимаемого им смысла”. Поэтому внутреннее единство истории и филологии он усматривает не в исторической критике предания как таковой, но в том, что обе науки совершают аппликацию, которая различается только масштабами: достаточно (как он полагает) лишь “распознать действенно-историческое сознание во всей той работе, которую проделывают как филолог, так и историк”! Требование аппликации истолкованияТак вот, эта смелая постановка проблемы вынуждает как историков, так и приверженцев исторической герменевтики, которым небезразлична объективность их интерпретативных задач, противостоять этому натиску субъективности, этому стремлению низвести процесс исторического истолкования до простого опосредования и сопоставления (Auseinandersetzung) Прежде и Сегодня. В действительности мнимая аналогия исторической и юридической герменевтики покоится на одном заблуждении. То, что применение права требует толковать закон, ориентируясь на современность и нынешнее общество, необходимым образом следует из целевой определенности права как порядка общественной жизни человека: его сущность уже предполагает, что в нем должна осуществляться конкретизация закона114, т.е. аппликация, ведь оно призвано направить общественную жизнь и деятельность в правовое русло. Это соображение относится также и к теологическому истолкованию писания, коль скоро оно подчинено назидательным, а значит, нормативным задачам: верующие ожидают от этого истолкования практически значимой моральной аппликации115. Она оправдана только в отношении к нормативно ориентированному истолкованиюНо с историческим истолкованием дело обстоит совершенно иначе. Его задача имеет чисто созерцательный характер. Оно нацелено на выявление замкнутого в себе смысла того или иного фрагмента прошлого. Конечно, в случае значительного отстояния от историка, при этом следует — в соответствии с герменевтическим каноном целостности — отдать должное совокупным следствиям и отдаленным воздействиям исследуемого исторического события; однако при этом речь не идет о перемещении (Umstellung) в современность. Напротив, такие феномены сопоставления Прежде и Сегодня, как проекция (Umsetzung) на современность, присвоение, ассимиляция, перетолкование и преобразование непонятого предания, характеризуют как раз-таки неисторический подход к прошлому, хотя и ложные толкования могут быть весьма продуктивны, когда они инспирированы стремлением воздать должное образам прошлого как “инструментам жизни”116. Продуктивное расширение, проекция, развитие — все это чисто аппликативные действия, которые, конечно же, полезны и благотворны для жизни общества. Однако их правомерность следует ограничить сферой практической жизни. В историческом же истолковании, о котором только и идет речь здесь, их никак нельзя признать корректными и правомерными. Очевидно, что подобные действия не могут открыть нам историческую истину: напротив, они дают свободу субъективному произволу и ставят историческую истину под угрозу сокрытия, или же деформации, искажения, пусть даже и ненамеренного. Историк, осознавший историчность своего понимания, как раз-таки умерит свои притязания и постарается воздержаться от “совершения аппликации”. Всякому, кто когда-либо занимался историческими исследованиями, известно, что критическое отношение к искренности, честности и достоверности исторических свидетельств принадлежит совершенно иному измерению. Долг чести повелевает каждому участнику дискуссии в завершение критики высказать рыцарскую признательность оппонентам за воспринятые от них импульсы. Добросовестная научная критика всегда сближает партнеров, побуждает к самокритике и определению собственной позиции. Даже когда нам удается принудить оппонента к переосмыслению его взглядов, мы получаем также иной, возможно, непредвиденный результат: полемика изменяет и нас самих, мы тоже получаем от нее импульс к самоосмыслению. Поэтому нам следует не столько просто бороться с кем-то, сколько позаботиться о том, чтобы наше собственное влияние на все грядущее уравновесило его влияние на нас117. В этой атмосфере непредвзятой дискуссии следует ожидать и дальнейших исследований, о которых извещает проф. Гадамер и которые скоро появятся в “Philosophische Rundschau”117a. Я особенно признателен ему, а также нашему общему другу Вальтеру Хеллебранду за полученные от них письменные пояснения. Эти любезные пояснения особенно ценны тем, что в них освещается исходный принцип и лейтмотив новой философской герменевтики118. Во всяком случае, ради правильной постановки вопроса следует заранее оговорить, что теоретико-познавательный вопрос — в его образцовой постановке, данной Кантом в эпохальной “Критике чистого разума”, — это не “quaesto facti”, но “quaesto iuris”: это вопрос о правомерности, направленный не на фиксацию того, что действительно происходит в той деятельности духа, которая называется истолкованием, но на познание того, что при этом следует делать — т.е. какие цели следует ставить перед собой, берясь за задачу истолкования, и какие методические действия и принципы необходимы для корректного решения этой задачи. Теперь, завершив критические экскурсы, вернемся к нашему обсуждению герменевтических канонов.
жүктеу/скачать 286.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|