Так вот, на это утверждение, которое, пожалуй, вскрывает новую проблематику, однако приводит к полному устранению объективности, мы, историки, должны ответить решительным “нет”. Ибо, как явствует из наших рассуждений, эта субъективистская установка базируется на определенном смысловом смещении: на отождествлении герменевтического процесса исторического истолкования и наделения смыслом (как оно осуществляется в эсхатологическом самоосмыслении), которое зависит от точки зрения мыслителя. Это приводит к смешению условия возможности герменевтического процесса и его предмета: в результате из исторического познания совершенно исключается основополагающий канон герменевтической автономии объекта.
Таким образом, данная герменевтическая установка (Verfahren) подвергает интерпретатора опасности превратного понимания, что связанно с возможностью получить от опрашиваемых текстов только собственные смыслы и собственную рациональность и упустить чужое, своеобразие другого, или же проигнорировать чужое как якобы мифическое. Поэтому здесь напрашивается возражение: данные смыслонаделяющему “предпониманию” тексты даны не для того, чтобы подтвердить наше предвзятое мнение; скорее, мы должны предположить, что тексты имеют сказать нам что-то, чего мы сами еще не знаем, и что не зависит от наделения смыслом с нашей стороны69. Именно здесь становится ясна вся сомнительность субъективистской установки, которая, очевидно, находится под влиянием современной экзистенциальной философии и стремится уравнять истолкование и наделение смыслом, исключить канон автономии объекта и, как следствие, поставить под вопрос объективность результатов истолкования во всех науках о духе. Так вот, я думаю, что наш долг как представителей наук о духе состоит в том, чтобы взять под защиту эту объективность и указать гносеологические условия ее возможности.
К теологической герменевтике и “демифологизации” керигмы
По моему мнению, недавно предпринятая проф. Эбелингом попытка скорректировать общераспространенные взгляды на герменевтику побуждает к прояснению упомянутого заблуждения и немало способствует его устранению70. Различая общую и специально-теологическую герменевтику, он исходит из бультмановского положения, согласно которому некое особое направление вопроса обусловливает специфически-теологическую его постановку, которая посредством своеобразных структур и критериев стремится к экзегетическому и догматическому пониманию текстов. Но этим задается связь с общим учением о понимании, — и теперь встает вопрос: как эту связь следует понимать? Можно поставить вопрос и так: каким образом соотносятся слово и понимание? И далее: каково последнее конститутивное основание герменевтики? Эбелинг дает ответ, диаметрально противоположный обычным воззрениям: первичный феномен понимания — это не понимание языка, но понимание посредством языка. Слово, стало быть, — не “объект понимания”, но то, что инициирует и опосредует понимание; само слово — не как голое выражение отдельного существа вовне, но как сообщение, которому (как в случае любви) принадлежат два существа, как коммуникация, — через свою внешнюю и внутреннюю направленность (Woraufhin und Wohinein) обращается к опыту и приводит к опыту: в этом смысле слово, по Эбелингу, выполняет “герменевтическую функцию”71. Соответственно этому, предмет герменевтики — это осуществление слова (Wortgeschehen) как таковое, ибо понимание становится возможным только посредством внешней и внутренней направленности языкового сообщения. Если герменевтика должна быть опосредованием понимания, то она должна осознавать условие его возможности, т.е. сущность слова. Как учение о понимании, герменевтика должна быть учением о слове: учением, для которого слово, инициирующее понимание, имеет конститутивное значение в плане задачи ориентации в обстоятельствах. Опираясь на греческий язык, Эбелинг рассматривает герменевтику как учение о логосе: ибо “логос, равным образом царящий как в вещах, так и в самом познающем, есть условие возможности понимания”72. Соответственно этому, он определяет теологическую герменевтику73 как “учение о слове Бога”. Поскольку это слово должно быть герменевтически релевантным, то специфическая для теологии структура понимания должна следовать из сущностной структуры слова Бога. Но здесь встает вопрос: какого рода понимание осуществляется таким образом? Эбелинг спрашивает74: следует ли понимать слово Бога в строгом смысле так же, как слово, что фигурирует в межчеловеческих отношениях (тезис, к которому он склоняется), или же слово Бога есть мифическое понятие, имеющее поэтому сугубо символический характер, так что присущая ему речевая структура есть структура мифической речи? Эбелинг считает, что мифическое как таковое вообще не допускает связи с идеей герменевтики, коренящейся в греческом понятии логоса. Поэтому в отношении к мифическому герменевтика (так он считает) должна выполнять функцию “демифологизации”. Но здесь мы в свою очередь спрашиваем: если для понимания неизбежна такого рода демифологизация, то не подвергается ли тем самым керигма трансформирующему переводу с языка Бога на человеческий язык, и не приходится ли нам тогда, как это часто бывает при переводе, мириться с известными сокращениями и искажениями? — Хочется отвергнуть этот способ действия как произвольный и базирующийся на ложных предпосылках75!
Во всяком случае — этот вывод для меня существен — герменевтику, коль скоро она должна быть опосредованием понимания, нельзя понимать как “reductio ad rationem”, как разъясняющую “рационализацию” толкуемой речи: это было бы уже не истолкование75a, но оценивающее наделение смыслом! Здесь следовало бы, конечно, упомянуть параллелизм акцентированной практической ориентации, в рамках которой, с одной стороны, библейский текст при посредстве проповеди становится герменевтическим средством, помогающим понять сегодняшний опыт, с другой же стороны, в нынешнем судебном решении юридическая герменевтика конкретизирует абстрактную правовую норму. Но в границах, положенных для данного герменевтического рассмотрения, я вынужден отказаться от дальнейшего углубления в эти вопросы.
В дальнейшем наше рассмотрение будет посвящено вышеупомянутым теоретико-познавательным условиям объективности в процессе истолкования. В самом деле, в наших прежних рассуждениях, связанных с каноном актуальности понимания, исследование принадлежащих субъекту герменевтических принципов (canones) отнюдь не исчерпало себя (как, по-видимому, счел бы Бультман). Несомненно, спонтанность необходима в усилиях интерпретатора, однако она ни в коем случае не должна быть навязана толкуемому объекту извне, ибо тем самым была бы поставлена под сомнение его автономия, а значит, была бы окончательно перечеркнута возможность ознакомления (Kenntnisnahme) с объектом, каковое здесь по существу представляет собой постижение и познание заново76.
Достарыңызбен бөлісу: |