Гэвин Брэнд Мой дорогой Холмс Этюд о Шерлоке глава четвертая мой дорогой Уотсон

Мы имеем некоего X, работающего зимним утром 1881 года в химической лаборатории в Бартсе и раздумывающего, где найти человека, с которым можно разделить квартиру, недавно найденную на Бейкер-стрит; мы имеем Y, находящегося в баре Критерион и раздумывающего, где он может найти квартиру, менее дорогую, чем его теперешнее жилье; мы имеем Z, также в Бартсе, который вовсе не интересуется вопросом о квартире, а лишь раздумывает, куда ему пойти выпить перед обедом. Z знает об X и его нужде. Он также знает Y, но не видел его некоторое время. Каковы шансы того, что Z прямо и не отклоняясь проследует из Бартса в бар Критерион, избежит всех ловушек, ложных поворотов и ярмарок тщеславия, которые ждут его на пути, и с триумфом доставит Y обратно в Бартс?

Мы должны будем считать, что это просто невероятно, если, конечно, речь не идет о равенстве, в котором X = Холмсу, Y = Уотсону, а Z = молодому Стэмфорду, одному из великих посредников исторического масштаба.

Молодой Стэмфорд решил пойти в бар Критерион за своим аперитивом и встретил старого знакомого, при котором некогда исполнял обязанности ассистента в Бартсе, некоего Джона Г. Уотсона; его военная карьера недавно завершилась в результате полученной из джезаила огнестрельной раны в плечо [“Этюд в багровых тонах”], ногу [“Знак четырех”] или же в результате обеих этих ран, за которыми последовал приступ брюшного тифа в главном госпитале в Пешавере. С учетом этих обстоятельств он вряд ли может быть обвинен в преувеличении, когда говорит, что его рана была получена им “в роковом сражении при Майванде”.

Уотсон пригласил Стэмфорда в Холборн пообедать и за трапезой спросил его, не знает ли он комнат, подходящих для человека, кошелек которого не является его самым сильным местом. Стэмфорд сразу же предложил отправиться в Бартс. Великий момент наконец настал:

“Доктор Уотсон, мистер Шерлок Холмс”.

Что они подумали друг о друге в первый момент? Уотсон очень скоро после встречи в Бартсе сообщил свои впечатления о Холмсе. Холмс примерно в это же время дал краткое описание Уотсона с целью объяснить, как он понял, что тот недавно вернулся из Афганистана. Два наброска пером составляют интересный контраст. Вот Холмс, увиденный Уотсоном.

“Ростом он был больше шести футов, но при своей необычайной худобе казался еще выше. Взгляд у него был острый, пронизывающий, если не считать тех периодов оцепенения, о которых говорилось выше; тонкий орлиный нос придавал его лицу выражение живой энергии и решимости. Квадратный, чуть выступающий вперед подбородок тоже говорил о решительном характере. Его руки были вечно в чернилах и в пятнах от разных химикалий, зато он обладал способностью удивительно деликатно обращаться с предметами…”

А вот Уотсон, увиденный Холмсом.

“Этот человек по типу – врач, но выправка у него военная. Значит, военный врач. Он только что приехал из тропиков – лицо у него смуглое, но это не природный оттенок его кожи, так как запястья у него гораздо белее. Лицо изможденное, – очевидно, немало натерпелся и перенес болезнь. Был ранен в левую руку – держит ее неподвижно и немножко неестественно. Где же под тропиками военный врач-англичанин мог натерпеться лишений и получить рану? Конечно же, в Афганистане”.

Так эта странно подобранная пара вместе обустроила свое жилье на Бейкер-стрит, № 221Б. Миссия Стэмфорда была завершена, и он навсегда исчезает из поля нашего зрения. Судя по имеющимся у нас сообщениям, ни Холмс, ни Уотсон больше никогда не обращались к нему. Это он создал Бейкер-стрит. Но Бейкер-стрит его не знала. Его последнее замечание Уотсону было пророческим. “Могу держать пари, что он раскусит вас быстрее, чем вы его”.

Действительно, Уотсону потребовалось довольно значительное время, чтобы узнать Холмса. В то время как в некоторых областях, таких как химия, Холмс очевидно блистал, в других он на первый взгляд казался чрезвычайно невежественным. Уотсон был столь заинтригован этим контрастом, что произвел анализ знаний Холмса, или отсутствия у него знаний. Первые два пункта, литература и философия, были оценены на “ноль”.

Но в одном только “Знаке четырех” мы находим Холмса либо цитирующим, либо ссылающимся на Карлейля, Гете, Жан Поля и Уинвуда Рида. Он завершает “Установление личности” замечанием, что Хафиз столь же глубок, сколь и Гораций. В “Тайне Боскомской долины” он читает в поезде Петрарку и настаивает на том, чтобы побеседовать о Джордже Мередите, когда Уотсон хочет поговорить о расследовании. Он цитирует Шекспира в “Алом кольце” и других произведениях, Флобера в “Союзе рыжих” и Торо в “Знатном холостяке”, а мистер Вернон Рэндалл [The Limitations of Sherlock Holmes: Baker Street Studies] открыл еще три цитаты, ранее незамеченные, – из Тацита в “Союзе рыжих”, из Буало в “Этюде в багровых тонах” и Ларошфуко в “Знаке четырех”.

Основанием для этой весьма низкой оценки литературных знаний, поставленной Уотсоном, кажется, явились слова Холмса, сказанные в первые дни их знакомства, когда он утверждал, что никогда не слышал о Карлейле. Мы не знаем обстоятельств, в которых было сделано это замечание, но, возможно, в то время Холмс хотел уделить полное внимание неразрешенному делу и просто не мог позволить втянуть себя в дискуссию о Карлейле или о чем-либо еще. У него было особое время для всего, и то время было временем не для Карлейля.

Он не мог быть обыкновенным собеседником. Уотсон в отчаянии сообщает, что он держал сигары в ведерке для угля, табак – в персидской туфле, а письма, на которые надо было ответить, прикреплял складным ножом к центру каминной доски [“Обряд дома Месгрейвов”]. Сигары и табак можно было не заметить, но нельзя сказать того же о складном ноже, и, поскольку ни один посетитель на Бейкер-стрит не сделал никакого замечания по его поводу, можно предположить, что это продолжалось недолго. Видимо, ни один посетитель не оказался также достаточно несдержанным, чтобы прокомментировать образец вензеля V.R. из пулевых отметин на стене. Можно предположить, что он выбрал гостиную, а не собственную спальню для этих демонстраций искусства стрельбы, потому что Уотсон, не без оснований, чувствовал, что ни атмосфера, ни внешний вид “нашей комнаты” от этого не улучшаются.

Далее, имело место его злосчастное пристрастие к кокаину. Он приобрел его уже к 1882 году [“Желтое лицо”], и к началу 1887-го его потребление возросло до трех доз в день [“Знак четырех”]. В то время Уотсон, кажется, приложил запоздалые усилия, чтобы осуществить лечение, и Холмс постепенно отучился от наркомании [“Пропавший регбист”]. Но в марте 1897-го ему был прописан отпуск, когда его здоровье начало демонстрировать симптомы упадка “от тяжелой, напряженной работы, тем более что сам он совершенно не щадил себя” [“Дьяволова нога”], и не позже декабря 1897-го Уотсон испытывает некоторое беспокойство, опасаясь, что дьявол не умер, а спит [“Пропавший регбист”]. После этой даты упоминания о наркотиках отсутствуют. Мы можем лишь заключить, что дозы были, очевидно, гораздо меньшими, нежели предполагал Уотсон, так как в течение всего этого времени они не нанесли, судя по всему, заметного вреда здоровью Холмса. Даже короткий вынужденный отпуск в 1897, кажется, был вызван скорее переутомлением, чем наркотиками.

Любопытно, что в первые пять лет Уотсон не делал попыток начать лечение. По его словам [“Знак четырех”], хотя он часто чувствовал, что должен протестовать, ему не хватало смелости сделать это из-за холодной, бесстрастной манеры Холмса, и так проходил месяц за месяцем, а он не предпринимал никаких действий. Эта инерция, которая была бы неожиданной даже в дилетанте, выглядит еще более примечательной у врача. Но Уотсон был весьма примечательным врачом.

Вопреки некоторым указаниям на обратное, мы полагаем, что до 1902 года центром его интересов не была медицина. Не надо долго изучать его, чтобы понять, что главным его назначением в жизни было служить биографом Холмса и его главным доверенным лицом. Медицина должна была играть второстепенную роль. Рассмотрим два случая, когда доктор Уотсон и биограф Уотсон вступали в конфликт.

Первый случай – “Палец инженера”, случившийся вскоре после свадьбы Уотсона, когда он владел практикой недалеко от вокзала Паддингтон. Когда несчастный Виктор Хэдерли однажды утром прибывает в его кабинет без пальца, первое, что делает Уотсон – обрабатывает рану. Меньшего ожидать вряд ли было можно. Но, поступив так, он, вместо того чтобы уложить пациента в постель, как сделал бы любой другой врач, запихивает его в хэнсомский кэб и увлекает на Бейкер-стрит давать интервью Холмсу. Это Холмс, а не Уотсон усаживает инженера на софу с подушкой под головой и стаканом бренди под рукой, просит его лежать спокойно и чувствовать себя как дома, рассказать всю историю, но остановиться, когда он устанет. Уотсон не делает комментариев. Он хочет, чтобы Хэдерли перестал быть пациентом и стал персонажем дела Шерлока Холмса.

Можно было бы подумать о том, что человек, который не выспался предыдущей ночью, едва не был раздавлен насмерть, стал жертвой нападения убийц, при котором его палец был отрублен колуном мясника, упал из окна верхнего этажа и был оставлен лежащим без сознания на протяжении нескольких часов, одежда которого промокла от росы, а рукав пальто пропитался кровью, мог на этой стадии с большой для себя пользой отправиться в постель. Но нет, через три часа он, в сопровождении Холмса, Уотсона, инспектора Бродстрита и человека в штатском, снова направляется на поезде в Айфорд в Беркшире, на место, где произошло приключение предыдущей ночи, и, пока тайна не была окончательно раскрыта, несчастному человеку не дали вкусить отдыха, в котором он так нуждался.

Еще более примечательный пример триумфа Уотсона-биографа над Уотсоном-врачом встречается в “Постоянном пациенте”. Холмс и Уотсон прибывают в дом доктора Перси Тревельяна, чтобы найти Блессингтона, иначе Сатона, повешенным за шею на веревке, прикрепленной к крюку на потолке. Несомненно, первым действием врача, и не только врача, было бы снять его и попытаться восстановить дыхание, пока еще не слишком поздно. Вместо этого тело оставляют висеть, пока Холмс задает вопросы инспектору Лэннеру, а затем исследует окурки сигар, замок, ключ, постель, ковер, кресла, каминную полку, тело и веревку. Только после этого тело снимают.

Нужно, конечно, признать, что Холмс и Уотсон не первыми прибыли на место преступления. Оно было обнаружено доктором Перси Тревельяном, знаменитым автором монографии о редких нервных болезнях, получившим медаль Брюса Пинкертона [Несмотря на активные разыскания, мы не смогли установить какую-либо связь между ним и Брюсом-Партингтоном, изобретателем подводной лодки]. Его отказ от попытки предпринять какие-либо действия был, конечно, проявлением даже большей небрежности, чем в случае Уотсона, и аналогичная критика должна быть высказана в адрес инспектора Лэннера из Скотленд-Ярда, который также был вызван до того, как прибыли Холмс и Уотсон. Лэннер не появляется ни в одном из последующих дел. Это относится и к автору монографии о редких нервных болезнях. Мы не можем отделаться от чувства, что в ходе следствия коронер сделал некоторые довольно едкие комментарии.

В пользу Уотсона, однако, нужно сообщить, что он действовал с гораздо большим проворством при похожих обстоятельствах годом позже в деле о “Приключении клерка”. Обнаружив, что Беддингтон повесился несколько секунд назад, Холмс и Уотсон, не теряя времени, освободили его и спасли ему жизнь. Но в то время как Блессингтон из “Постоянного пациента” был жертвой убийцы и хотел жить, Беддингтону помешали покончить с собой. Можно предположить, следовательно, что мистер Беддингтон в этой жизни и мистер Блессингтон в загробной рассматривали итоговое вмешательство с сильным неудовлетворением.

Следующие указания на ограниченность Уотсона как медика дает его доверчивость в случаях, когда Холмс притворялся больным в “Рейгетских сквайрах” и “Шерлоке Холмсе при смерти”.

Но каковы бы ни были его недостатки в качестве врача, мало кто мог бы рассказывать истории так же хорошо, как Уотсон. Он прекрасно подходил для того, чтобы живописать подвиги Холмса, задолго до того, как неизбежное свершилось. У него не было намерения выступать в этой роли, когда они впервые встретились. Род занятий Холмса был ему неизвестен, и он, по-видимому, просто ждал, пока его здоровье улучшится и представится благоприятная возможность купить практику. Но через несколько недель Холмс поведал ему, что он сыщик, и Уотсон помог ему в расследовании. После этого главной его целью стало выступать в роли хроникера Холмса. На некоторое время он отказался от попыток приобрести практику. После своей свадьбы он с запозданием это сделал, но всегда был готов к моменту, когда Холмс призовет его бросить своих пациентов и очертя голову кинуться на Бейкер-стрит, и не может быть сомнений, что эта линия поведения была мудрой и дальновидной.

Вскоре он увлеченно занялся описанием бесчисленных расследований, хотя прошло шесть лет, пока рассказ о первом из них, “Этюд в багровых тонах”, появился в печати. В “Загадке Торского моста” Уотсон рассказывает о видавшем виды, потертом чемоданчике с написанным на крышке именем Джона Х. Уотсона, доктора медицины, бывшего военнослужащего индийской армии, каковой чемоданчик хранится (или хранился) в подвалах компании “Кокс и К^о” в Чаринг-Кроссе. Этот чемоданчик переполнен (или был переполнен) неопубликованными отчетами о расследованиях. По всей видимости, это были в основном черновые заметки, потому что он говорит об “их редактировании”. У него не было времени описать расследование в окончательном виде сразу после того, как он участвовал в нем. До того как он мог это сделать, начиналось следующее дело.

Когда доходило до окончательной обработки, он должен был полагаться на первоначальные заметки, подкрепленные воспоминаниями. Иногда заметки были неудовлетворительны. Ему приходилось угадывать даты, которые он опустил при записи, и догадки не всегда были точны. Почерк его часто был неразборчив, особенно в написании цифр. Его “9” напоминало “8”, а “4” могло быть принято за “2”. Его корректура была поверхностной, чтобы не сказать больше. Он мог пропустить в печать страницу, на которой повествовалось о скачках сначала на “Кубок Уэссекса”, а потом на “Приз Уэссекса” [“Серебряный”].

Неточности такого рода не беспокоили его. По-видимому, они не беспокоили и Холмса. Он критиковал Уотсона не за то, что тот неточен, а за то, что романтичен. Вот, например, мнение Холмса об “Этюде в багровых тонах”:

“…должен признаться, не могу поздравить вас с успехом. Расследование преступления – точная наука, по крайней мере должно ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно, что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить пикантную любовную историю” [“Знак четырех”].

К счастью, Уотсон полностью пренебрег этим советом. Если бы он последовал ему, мы могли бы лишиться таких шедевров, как “Человек с рассеченной губой” и “Собака Баскервилей”.

Сожалел ли когда-нибудь Холмс о решении сделать Уотсона своим хроникером? Если да, то зря. Судьба определила им навсегда быть связанными друг с другом. Колеса судьбы завертелись; колеса хэнсомского кэба, быстро везущего этих удивительно подходящих друг другу компаньонов через окутанные туманом улицы викторианского Лондона к месту некоего странного преступления. Чемоданчик, который позже отправится в подвалы господ Кокса и К^о, пока еще заманчиво пуст, но недолго ему оставаться пустым. Если этот чемоданчик и его содержимое до сих пор существуют, кого-то еще ждет работа.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дом Холмса
Прежде чем мы отправимся дальше, нужно рассмотреть предварительную проблему, и это проблема места, а не времени. Где на Бейкер-стрит располагался дом 221Б?

С определенностью можно сказать одно. Здание, которое сегодня носит номер 221, никогда не было жилищем Шерлока Холмса. Потому что в те годы оно находилось не на Бейкер-стрит, а на Верхней Бейкер-стрит. В 1930 году Верхняя Бейкер-стрит слилась с Бейкер-стрит и дома на них были перенумерованы. В дальнейшем изложении мы будем называть дома теми номерами, которые они носят сейчас, а не теми, которые они имели во времена Холмса, и будем придерживаться этого же правила в случаях, когда улица изменила название.

Дальнейшее возражение против этого здания и № 111, выбранного доктором Греем К.Бриггсом из Сент-Луиса, заключается в том, что оба они находятся слишком близко к станции подземки “Бейкер-стрит”. Пассажир подземки не стал бы брать кэб, чтобы добраться до Холмса. Не успев сесть в кэб, он уже выходил бы из него. Оба здания в действительности расположены дальше к северу, как это следует из свидетельств “Пустого дома” и “Берилловой диадемы”.

Мы должны принять тот факт, что невозможно точно идентифицировать дом. Однако мы можем ограничить круг поисков. Процесс этого ограничения состоит из трех этапов:

Этап 1. Все доступные свидетельства указывают на то, что дом находился на западной стороне Бейкер-стрит в квартале, лежащем между Блэндфорд-стрит и Дорсет-стрит. Любое решение, которое выведет нас за пределы этого квартала, должно быть отброшено без размышлений.

Этап 2. Есть веские основания исключить все дома этого квартала, кроме №№ 59, 61 и 63.

Этап 3. Хотя очень мало оснований выбрать один из этих трех домов и у нас нет указаний на то, какие из них должны быть исключены, существует явное преимущество в пользу дома № 61.

Доказательства следующие:

(1) Дом находится к югу от Дорсет-стрит

Источник этой информации – “Берилловая диадема”. Зимним утром, когда сугробы лежат на середине улицы, но убраны с тротуара, несчастный банкир, Александр Холдер, спешит вниз по Бейкер-стрит, чтобы посетить Холмса. Он рассказывает нам: “Я добрался до Бейкер-стрит подземкой и всю дорогу от станции бежал: по такому снегу кэбы движутся очень медленно”.

Таким образом, он предпринял путешествие, для которого в обычной ситуации взял бы кэб, и, так как Дорсет-стрит расположена лишь примерно в 300 ярдах от подземки, любое более короткое путешествие выглядит неправдоподобным, даже если учесть факт, что Холдер описывает себя как человека, который очень мало двигается.

Следующее свидетельство, помогающее нам определить северную границу участка как Дорсет-стрит, содержится в “Пустом доме”, который будет рассмотрен позже.

“И затем на Риджент-стрит”.

(2) Дом расположен к северу от Блэндфорд-стрит

Здесь наш авторитетный источник – “Собака Баскервилей”. После того как сэр Генри Баскервиль и доктор Мортимер покинули квартиру Холмса, тот, понимая, что враг сэра Генри, возможно, будет следить за ним, решил, что они с Уотсоном выберут эту же тактику. Но некоторое время было потеряно, пока знаменитый домашний халат был заменен на сюртук и была надета обувь, так что к тому времени, когда они достигли входной двери, “доктор Мортимер и Баскервиль еще виднелись впереди, шагах в двухстах от нас. Они шли по направлению к Оксфорд-стрит”. Отклонив предложение Уотсона догнать и остановить их, Холмс “прибавил шагу, и расстояние между нами и нашими недавними посетителями мало-помалу сохранилось наполовину. Продолжая сохранять эту дистанцию, мы свернули за ними на Оксфорд-стрит и затем на Риджент-стрит”.

Вторая пара, таким образом, опережала первую на сотню ярдов, когда первая пара достигла Оксфорд-стрит. Холмс и Уотсон достигли этого без спешки и не развивая непомерную скорость, чтобы не привлечь на улице внимание кого-либо, кто мог быть неизвестным врагом сэра Генри Баскервиля. Расстояние от Блэндфорд-стрит до Оксфорд-стрит составляет около 500 ярдов; эта цифра может быть принята за обозначение минимального расстояния, на котором в данных обстоятельствах может быть достигнут искомый выигрыш в сто ярдов.

Следующее свидетельство, помогающее определить южную границу как Блэндфорд-стрит, вновь содержится в “Пустом доме”.

(3) Дом расположен на западной стороне Бейкер-стрит.

Это с несомненностью ясно из информации, содержащейся в “Пустом доме”, где Холмс берет Уотсона в пустой дом, располагающийся на противоположной по отношению к их дому стороне Бейкер-стрит. Они подходят к нему с востока через Кавендиш-сквер, Манчестер-стрит и Бландфорд-стрит. С Бландфорд-стрит они повернули в неназванный “узкий тупичок”, дававший доступ к задней двери пустого дома. Лишь оказавшись в пустом доме и выглянув из окна, расположенного на фасаде, Уотсон к своему удивлению обнаружил, что они достигли Бейкер-стрит и что “наша прежняя квартира” расположена на противоположной стороне улицы. Соответственно пустой дом должен был располагаться на восточной стороне, а “прежняя квартира” на западной.

Далее скажем об идентификации “узкого тупичка”. Непосредственно перед тем, как Бландфорд-стрит переходит в Бейкер-стрит, можно указать на два таких тупичка, Бландфорд-мьюс на северной стороне и Кэндалл-мьюс на южной. Непохоже, что Холмс и Уотсон свернули во второй из них, так как начали свой путь на Кавендиш-сквер, расположенной к югу. Двигаясь с Кавендиш-сквер, они бы сделали ненужный крюк, когда повернули бы на Манчестер-стрит, вместо того чтобы продолжать идти прямо на Джордж-стрит. Холмс слишком хорошо знал свой Лондон, чтобы терять время и расстояние на таком маршруте. Человек, который мог путешествовать в хэнсомском кэбе темной ночью из театра “Лицеум” через Воксхолл-бридж до Колдхэрбор-лейн в Брикстоне и мог назвать своему спутнику название каждой улицы, через которую они проезжали [“Знак четырех”], знал и кратчайший путь в район, который находился на расстоянии броска камня от входной двери его дома.

Таким образом, “узким тупичком” должен быть Бландфорд-мьюс и, если это так, оба здания должны располагаться на участке Бейкер-стрит, лежащем между Бландфорд-стрит и Дорсет-стрит, пустой дом располагается на восточной стороне, а квартира Холмса на западной. Теперь мы можем перейти ко второму этапу.

Этап 2

Наш главный источник информации снова “Собака Баскервилей”. Можно отметить следующие пункты:

(1) Расстояние от Бландфорд-стрит до Дорсет-стрит – около 150 ярдов.

(2) Когда сэр Генри Баскервиль и его спутник посетили Холмса, за ними следил зловещий чернобородый противник сэра Генри. Оба ехали в кэбах и прибыли со стороны Оксфорд-стрит.

(3) Первый кэб остановился перед входом в дом Холмса. Второй кэб стоял “по ту сторону улицы”, т.е. на середине пути между квартирой Холмса и Бландфорд-стрит.

(4) Можно предположить, что между двумя кэбами было расстояние по меньшей мере в пятьдесят ярдов. Если бы второй из них приблизился к первому больше, возникла бы опасность привлечь внимание его пассажиров, что было бы последним, чего желал бы чернобородый джентльмен во втором кэбе.

(5) Первый кэб остановился не прямо напротив перекрестка Бейкер-стрит и Дорсет-стрит и даже не напротив второго дома от угла. Если бы он сделал так, кучер второго кэба мог бы определить цель его прибытия точно, когда позже был допрашиваем Холмсом. Он не мог сделать этого. Он едва мог сказать, что первый кэб приехал “куда-то сюда”.

Взгляд на прилагаемый план (этап 2) показывает: чтобы удовлетворить всем перечисленным фактам, дом должен располагаться примерно на расстоянии трех четвертей пути от Бландфорд-стрит к Дорсет-стрит; количество подходящих домов сокращается до зданий №№ 59, 61 и 63.

Так как разница между ними невелика, у нас нет оснований, чтобы продолжать удаление каких-либо из них. Однако, наверное, допустимо утверждать, что претензии № 61 как среднего из трех могут выглядеть наиболее обоснованными [По любопытному совпадению № 61 в настоящее время арендуется компанией “Уокерс и Хольцапфель Лтд.”, в названии которой повторяются первые две буквы фамилии “Уотсон” и первые три – фамилии “Холмс”. Означает ли это, что призраки первых жильцов Бейкер-стрит вернулись, чтобы заняться новым делом?]. В таком случае возможно, что возле № 59 происходили события третьего и четвертого параграфов этапа 2, а возле № 63 – события параграфа пятого.

Здесь мы должны остановиться. Все три дома могут быть домом Холмса, но мы испытываем некоторую склонность отдать предпочтение № 61. Здесь обитали три знаменитых жильца этого неуловимого дома, Холмс, Уотсон и их верная домовладелица миссис Хадсон. Но почему бы не объединить эти здания друг с другом? Если бы мы невероятным образом вошли в состав органов управления Лондоном, мы бы предложили установить три памятные доски. Доска на № 61 была бы посвящена Холмсу, а те, что располагались бы на №№ 59 и 63, почтили бы память соответственно Уотсона и миссис Хадсон.