Главы первая. Восточное возрождение школьная, да и университетская практика старого времени исходила из

жаловался Макиавелли, что "он обдумал все, что могло случиться, если его

отец умрет, и нашел средство д ля всего, но что он никогда не мог себе

представить того, что в этот момент он сам будет находиться при смерти".

Этот самый Цезарь Борджиа был для Макиавелли образцом идеального государя.

Макиавелли восхищался его политической логикой, последовательность ю и

энергией, беспощадностью и самообладанием, умением молчать и железной волей;

он оплакивал в нем великого государственного деятеля, который мог бы

объединить Италию. При Цезаре Борджиа некоторое время находился и Леонардо в

качестве военного инженера.

Наконец, скажем еще об одном "абсолютном злодее", менее известном, чем

Цезарь Борджиа, но не менее сатанински преступном и как-то

зверино-самодовлеюще преданном своим преступлениям. Сигизмундо Малатеста

(1432 - 1467), тиран Римини, уже в 13 лет водил вой ско и обнаруживал как

большие военные дарования, так и невероятно жестокую, дикую и сладострастную

натуру. Тщедушный, с маленькими огненными глазами и орлиным носом, он был

способен перенести любые лишения, лишь бы достигнуть какой-нибудь своей

цели. Ист орики обвиняют его в многочисленных преступлениях, убийствах,

изнасилованиях, кровосмешении, ограблении церквей, предательстве, измене

присяге и т.д. Его современник Эней Сильвий пишет о нем: "Сигизмунд

Малатеста был в такой степени не воздержан в развра те, что насиловал своих

дочерей и своего зятя... В его глазах, брак никогда не был священным. Он

осквернял монахинь, насиловал евреек, что же касается мальчиков и молодых

девушек, которые не хотели согласиться добровольно на его предложения, он

или преда вал их смерти, или мучил жестоким образом. Он сходился с

некоторыми замужними женщинами, детей которых он раньше крестил, а мужей их

он убивал. В жестокости он превзошел всех варваров. Своими окровавленными

руками он совершал ужасные пытки над неповинным и и виновниками. Он теснил

бедных, отнимал у богатых их имущество, не щадил ни сирот, ни вдов, словом,

никто во время его правления не был уверен в своей безопасности... Из двух

жен, на которых он был женат до сближения с Изоттой, одну он заколол кинжало

м, другую отравил. До этих двух жен у него еще была жена, с которой он

развелся раньше, чем познал ее, завладев, впрочем, ее приданым" (81, 15 -

16). Один из ужаснейших его поступков - покушение на изнасилование

собственного сына Роберта, защищавшегося к инжалом. Дочь Сигизмундо,

изнасилованная своим отцом, забеременела от него. Отлученный от церкви,

приговоренный в Риме к смерти (было сожжено его изображение - in effigie),

Малатеста придавал этому очень мало значения. Он издевался над церковью и

духовен ством, совсем не верил в будущую жизнь и мучил священников. Он

соорудил в Римини в языческом вкусе храм, якобы посвященный св. Франциску,

но назвал его "Святилище божественной Изотты" в честь своей любовницы и

украсил мифологическими изображениями.

При всем том этот Малатеста был большим любителем и знатоком наук,

искусств и вообще гуманистической образованности. В его замке собирались

филологи и в присутствии тех, как они его называли, вели свои ученые

диспуты. Даже его ожесточенный противник, пап а Пий II, признавал его

гуманистические познания и философские склонности. Драгоценнейшей добычей

своего похода в Морею Малатеста считал останки платоника Гемистия Плетона,

которые он перевез в Римини и захоронил в своем храме, снабдив надписью,

выражавш ей трогательный энтузиазм и глубокое обожание.

Не нужно, однако, думать, что весь указанный разгул страстей и

преступлений не коснулся самих гуманистов и деятелей Возрождения. Нет, он

коснулся многих известных и даже главнейших деятелей Ренессанса.

Живописец Липпо Флорентино, человек очень неуживчивого нрава, однажды на

суде оскорбил своего противника, тот напал на него вечером по дороге домой и

нанес смертельные раны. Многие считали, что известный художник Мазуччо был

отравлен своими соперниками.

То же утверждалось о смерти Бальдассаре Петруччо. Один из учеников

Леруджино был изгнан из Флоренции за совершенные им преступления и

впоследствии в Риме убил своего земляка, а в других местах ранил несколько

человек. Сам Перуджино тоже прибегал к кровно й мести.

Скульптор Пьеро Торриджиани сам хвастался Бенвенуто Челлини, как однажды

в молодости он так сильно ударил молодого Микеланджело кулаком по носу, что

сам почувствовал, как под его кулаком кость и хрящ носа "стали мягкими, как

облатка". Скульптор Леоне Лео ни страшно изувечил лицо одному немецкому

ювелиру и был за это приговорен к принудительным работам, но помилован

дожем. Он же успел нанести кинжалом несколько значительных ран сыну Тициана

Орацио.

необузданным честолюбием отличался и знаменитый скульптор-ювелир XVI в.

Бенвенуто Челлини. Он убивал своих соперников и обидчиков, настоящих и

мнимых, колотил любовниц, рушил и громил

все вокруг себя. Вся его жизнь переполнена невероятными страстями и

приключениями: он кочует из страны в страну, со всеми ссорится, никого не

боится и не признает над собой никакого закона. Итальянский либеральный

историк XIX в. де Санктис с ужасом замеч ает: "Он лишен и тени нравственного

чувства, не отличает добра и зла и даже хвалится преступлениями, которых не

совершал".

Гуманисты непрерывно соперничали и боролись друг с другом, их полемика

пересыпана невероятными оскорблениями и обвинениями. Так, Поджо обвиняет

Филельфо в содомии, называет его рогоносцем и утверждает, что он украл у

Леонардо Бруни драгоценности. Лоренцо Валла упрекает Поджо в мошенничестве и

прелюбодеянии. Причины их столкновений обычно ничтожны - это взаимные

ущемления тщеславия. В таком же роде развертывается и полемика Бруни,

Полициано или Скала. Престарелый Макиавелли отдается любовным интрижкам и

сочиняет похабные комедии. О непристойной литературе этого времени мы уже

говорили.

Наконец, степени своего последнего вырождения и почти карикатуры

возрожденческий тип писателя достигает в лице Пьетро Аретино (1492 - 1556).

Аретино, обосновавшийся в Венеции, громит и безобразно поносит всех

отказывавшихся дать ему откупные. Этот шантаж ист и попрошайка поочередно

восхваляет воюющих монархов Франциска I и Карла V в зависимости от того, кто

даст ему большую субсидию. Его памфлеты не лишены плоского и элементарного

остроумия, но они настолько непристойны, что почти ни один из них нельзя ц

итировать, не говоря уже о том, что у Аретино нет никаких идейных убеждений

и все его обвинения - пустое базарное зубоскальство. Так, он потешается над

внешностью герцога Пармского, пишет Микеланджело письма, исполненные лести и

угроз, а затем начинает п ротив него беспринципную склоку и интригу. И этот

Аретино пользовался за свой злой язык всеевропейской известностью, его

боялись, его подкупали, и он пытался получить кардинальскую шапку.

Наконец, к области обратной стороны титанизма нужно, несомненно, отнести

также и учреждение инквизиции. Относительно инквизиции у историков часто

слабеет память, и они ее связывают обязательно только со средними веками. На

самом же деле преследование ере тиков с самого начала христианства носило

весьма мягкий характер и не имело ничего общего с наказанием государственных

преступников. В дальнейшем, в связи с ростом количества ересей и

отступников, эти преследования усиливались, но наказание для еретиков

и в средние века все еще зависело от воли отдельных епископов. Собственно

говоря, только в 1233 г. папа Григорий IX посылает в Южную Францию таких

комиссаров, которым предоставлялась власть самостоятельно расследовать

деятельность тамошних еретиков, кон фисковывать их имущество, а их самих

сжигать. В дальнейшем права и деятельность инквизиторов то расширяются, то

ослабевают. Официально инквизиция была учреждена в Испании только в 1480 г.,

а в Италии в виде специального учреждения - в 1542 г. В Германии

же вообще никакой инквизиции не было до Реформации, если не считать

сожжения ведьм, а со времен Реформации преследование еретиков осуществлялось

местными епископами. Таким образом, ославленная на все века инквизиция была

детищем исключительно эпохи Ренес санса. Но конечно, это обстоятельство

нисколько не может служить оправданием самого ее факта. Секретность

расследования дел еретиков, почти полное отсутствие каких-нибудь точно

соблюдаемых правил судопроизводства, беспощадное отношение к подсудимым,

конф искация имущества подсудимых и их родственников, пытки и жесточайшие

наказания вплоть до сожжения на костре, полная неподчиненность не только

светским, но даже и церковным правителям, фантастические преувеличения

совершенных преступлений, полный произвол с придумыванием и таких

преступлений, которые никогда не совершались, крайняя мнительность и

придирчивость инквизиторов, их патологическая подозрительность - все это раз

навсегда заклеймило инквизиционные суды эпохи Ренессанса, перед которыми

церковные

кары средневековья производят наивное впечатление. В частности,

преследование ведьм и их сожжение на костре до начала XIV в. было случайным

и редким явлением, зависевшим к тому же большей частью от светской власти.

Только в начале XIV в. папа Иоанн XXII

и особенно папа Иннокентий VIII (но это уже в 1484 г.) издали такие

буллы, которые узаконивали преследование и сожжение ведьм в виде специальной

юридической обязанности церковных руководителей. Подсчитано что за 150 лет

(до 1598 г.) в Испании, Италии и Г ермании было сожжено 30 тысяч ведьм.

Желающих в краткой форме получить представление о всех ужасах преследования

ведьм с описанием разнообразных картин сожительства ведьм с демонами,

чертями и самим дьяволом и в то же время с подробной юридической разраб

откой преследования этих ведьм мы отсылаем к трактату двух инквизиторов под

названием "Молот ведьм", вышедшему в свет в 1487 г.12 (116).

Историческая необходимость и значимость обратной стороны титанизма

Едва ли все это, весь этот безграничный разгул страстей, пороков и

преступлений, можно целиком отрывать от стихийного индивидуализма и от

прославленного титанизма всего Ренессанса. Либерально-буржуазная Европа

слишком привыкла к тому, чтобы лакировать де йствительно красивые,

действительно человеческие и часто прекрасные формы возрожденческого

индивидуализма. Вся эта красота Ренессанса была подлинной реальностью,

преуменьшать которую могут только либо невежды, либо сознательно реакционные

историки. Тем н е менее, повторяем еще раз, этот красивый Ренессанс и его

небывало тонкая человечность в искусстве, науке, религии, морали и

психологии, весь этот Ренессанс имел и свою обратную сторону, игнорирование

которой в настоящее время тоже является либо невежест вом и

неосведомленностью в фактах, либо сознательной лакировкой истории, либо

результатом теперь уже многовековой и вполне антинаучной

либерально-буржуазной методологии, вернее же сказать, либерально-буржуазной

легенды о Ренессансе.

Самое важное - это понимать всю историческую необходимость этой обратной

стороны блестящего титанизма Ренессанса. Средневековье изживало себя. Все

больше и больше получали значение города и городские ремесленные коммуны,

которые постепенно отходили от фе одализма и нацеливались на частное

предпринимательство, на использование работника только с точки зрения

эксплуатации его рабочей силы и с игнорированием его человеческих свойств

как таковых. Происходило так называемое первоначальное накопление, которое

было еще далеко от буржуазно-капиталистических методов ведения

промышленности и торговли и которое мыслило себя передовой, пока еще в чисто

человеческом смысле передовой, экономикой и культурой. Для этого требовалась

ломка всех коренных основ феодализма

и тем самым борьба с церковью, которая предписывала исполнение строжайших

правил для спасения человеческой души не в этом материальном и греховном

мире, но в мире потустороннем. Для такой ломки нужны были весьма сильные

люди, гиганты мысли и дела - титан ы земного самоутверждения человека.

Отсюда, далее, вытекал сам собою стихийный индивидуализм данной эпохи,

примат его субъективных стремлений и его антропоцентризм.

Но этот титанизм был в эпоху Ренессанса явлением слишком стихийным, чтобы

проявлять себя только строго и безукоризненно, только принципиально и

красиво и всегда целесообразно. Та же самая титаническая сила имела в эпоху

Ренессанса и свою отрицательную ст орону, свое плохое и вполне уродливое

проявление, которое, однако, в сравнении с пороками и уродством других

исторических эпох часто бессознательно, а часто и вполне сознательно

связывало себя именно с этим принципиальным индивидуализмом, что не могло не

приводить к стихии безграничного человеческого самоутверждения и,

следовательно, к самооправданию в неимоверных страстях, пороках и совершенно

беззастенчивых преступлениях. Пороки и преступления были во все эпохи

человеческой истории, были они и в средн ие века. Но там люди грешили против

своей совести и после совершения греха каялись в нем. В эпоху Ренессанса

наступили другие времена. Люди совершали самые дикие преступления и ни в

какой мере в них не каялись, и поступали они так потому, что последним к

ритерием для человеческого поведения считалась тогда сама же изолированно

чувствовавшая себя личность.

В этом смысле обратная сторона титанизма была, в сущности говоря, все тем

же самым титанизмом. Красиво мысливший неоплатонический поэт и философ

Ренессанса, бесконечно человечный и бесконечно гуманистический, мало отдавал

себе отчет в том, что какой-нибу дь кровавый преступник и бесстыдный

насильник вроде Цезаря Борджиа тоже чувствовал за собою право своего

поведения, тоже находил в нем свое самодовлеющее наслаждение и тоже был

представителем своего рода платонической эстетики, которая отличалась от

Плат оновской академии только своим содержанием, но структурно вполне ей

соответствовала. А структура эта заключалась в стихийно-индивидуалистической

ориентации человека, мечтавшего быть решительно освобожденным от всего

объективно значащего и признававшего т олько свои внутренние нужды и

потребности. Таким образом, не будем упражняться в морали, подвергая

осуждению все приведенные выше ужасы обратной стороны титанизма. Быть тут

моралистом очень легко, и этой легкой задачей моралистики автор настоящей

работы

историческую значимость и историческую необходимость этого возрожденческого

титанизма как во всех его положительных, так и во всех его отрицательных

проявлениях. Мы твердо убеждены в том, что обратная сторона возрожденческого

титанизма была в такой же мере исторически обусловлена, как и его прямая, и

положительная, сторона. Но если мы сейчас не сумели формулировать эту

историческую необходимость, то это вовсе не значит, что такой

необходимости не было. Это значит только то, что у нас не хватило для

этого научных возможностей и что они должны быть у других исследователей,

научно более вооруженных, чем мы.

Наконец, мы бы отметили также и то, что вслед за исторической

необходимостью этой обратной стороны возрожденческого титанизма следует

также и эстетическая природа обратной стороны титанизма. Нам не хотелось бы

в данном месте рассматривать эту интересную

проблему исторического процесса как эстетической данности. Желающие

получить об этом некоторое представление могут прочитать работу А.В.Гулыги,

который настаивает на том, что именно с марксистско-ленинской точки зрения

необходимо точное фиксирование эсте тики исторического процесса. Он пишет:

"Эстетические категории отражают историческую реальность, поэтому умение

мыслить в категориях эстетики столь же необходимо историку, как и умение

мыслить в категориях диалектики" (39, 7). Поэтому не случайно А.В.Гул ыга

приводит слова Гегеля: "Об истории нельзя рассуждать серьезно, не обладая

эстетическим чувством" (там же, 43). Следовательно, эстетическое понимание

таких исторических категорий, как возрожденческий титанизм или обратная

сторона возрожденческого тита низма, имеет самое близкое отношение именно к

истории эстетики.

Глава пятая. ИДЕАЛИЗМ И МАТЕРИАЛИЗМ

Вполне оценить всякую философскую и, следовательно, эстетическую теорию

можно только при помощи двух полярных противоположностей, а именно идеализма

и материализма, поскольку все конкретные системы мысли занимают то или иное

положение в сравнении с этими двумя категориями и в этом смысле находятся в

постоянной взаимной борьбе. Но и идеализм и материализм, и их взаимная

борьба должны определяться нами не только абстрактно, т.е. не только

понятийно, но обязательно также и исторически, поскольку и идеализм и

материализм реально предстают перед нами только в своем историческом

функционировании. Исторически же они предстают перед нами в неимоверной

путанице, так что в истории существует бесконечно разнообразная дозировка

этих двух предельных и полярных прот ивоположностей мысли. Но фактическое

смешение этих систем не только не уничтожает необходимости их признания;

признание этой исконной философской противоположности впервые как раз только

и дает возможность разобраться в бесконечных исторических типах их

смешения.

Досократовская античная натурфилософия вполне может считаться

материализмом, поскольку она выдвигает на первый план соотношение

материальных стихий. И тогда Платон, несомненно, будет идеалистом, поскольку

основную роль в бытии он приписывает надмировым и деям. Аристотель тоже

идеалист, поскольку свой надмировой Ум он прямо считает перводвигателем.

Однако в сравнении с Платоном он является защитником уже материалистического

подхода к действительности, поскольку платоновские идеи он помещает не над

миром,

в сравнении с неоплатонизмом, в котором ведущие мыслительные и

надмыслительные принципы выражены гораздо ярче, систематичнее, а главное,

человечески интимнее. Но и весь античный нео платонизм в сравнении с

неоплатонизмом средневековым также материалистичнее, поскольку в основном он

есть апология язычества, а язычество есть обожествление природных сил. Весь

средневековый монотеизм, признающий в качестве исходного принципа надмировую

абсолютную личность, является в сравнении с античным неоплатонизмом,

конечно, принципиальнейшим идеализмом.

Но вот появляется возрожденческий неоплатонизм. В сравнении со

средневековым неоплатонизмом он, конечно, материалистичнее, так как основан

на примате не надмировой абсолютной личности, но на примате стихийного, и

притом вполне земного, самоутверждения че ловеческой личности. Однако в

эстетике едва ли он будет идеализмом в сравнении с античным неоплатонизмом,

поскольку личностное начало во всей античной философии подавлено природой и

космосом, а в эпоху Ренессанса оно стоит либо наравне с природой и космо

сом, либо даже выше и природы и космоса. В сравнении с Плотином Николай

Кузанский, конечно, идеалист. Но и Николай Кузанский признавал необходимость

некоторой единой религии, в которой совпали бы христианство, иудаизм и

магометанство. А это уже чисто гум анистический момент, вполне чуждый

средневековому монотеизму и звучащий гораздо более материалистично. Николай

Кузанский был склонен к идее объединения церкви западной и восточной.

Николай Кузанский в своем учении о боге как об абсолютном интеграле или д

ифференциале рассматривается у историков математики как прямой

предшественник учения Ньютона и Лейбница о бесконечно малых. Николай

Кузанский хотел создать теорию точной науки и во многом здесь преуспел.

Естественно, что в его учении мы находим черты впо лне материалистического

характера. Но в сравнении с ним флорентийские академики, хотя они тоже

неоплатоники, являются, конечно, сторонниками материализма, а не идеализма.

А еще более материалистичен Джордано Бруно, потому что он не только

отвергает церко вь и все ее догматы, но является и прямым пантеистом,

превосходящим все туманные намеки на пантеизм у Николая Кузанского или

Платоновской академии во Флоренции. При этом Джордано Бруно с ног до головы

тоже принципиальный неоплатоник.

Поскольку Альберти или Дюрер старались ближайшим образом связать

художественное творчество с математическими вычислениями, их учения имеют

черты материализма. Поскольку же они в своей теории искусства платоники, они

- идеалисты. Даже теоретики маньеризма , о которых мы будем говорить ниже

(см. с. 454 - 455) и которые прославились прямым уродством и нелепостью

своих художественных образов, все еще продолжают быть глубочайшими

неоплатониками.

Таким образом, категории материализма и идеализма в эпоху Ренессанса, как

и во все другие эпохи, являются категориями отнюдь не просто абстрактными и

отнюдь не просто понятийными. Это категории исторические. Применяя их,

всегда нужно учитывать ту историч ескую их окраску и, в частности, ту

эстетическую значимость, которую они получают в связи с разными периодами

исторического развития, в связи с отдельными историческими деятелями и в

связи с бесконечно разнообразной пестротой результатов и произведений д

еятельности этих последних.

Все эти вопросы о соотношении идеализма и материализма в эстетике

Ренессанса мы сейчас только впервые и можем ставить, т.е. после фактического

обзора того, чем вообще характеризуется эстетика и мировоззрение Ренессанса,

потому что говорить об этом в нача ле всего и раньше всего было бы только

бессмысленным повторением общих и ничего не говорящих фраз.

В крайнем случае если уже мы во что бы то ни стало признаем необходимым

использовать идеализм и материализм как вообще исходные точки зрения, и

притом в их абстрактном виде, то, кажется, будет близко к истине сказать,

что идеализмом был здесь антично-сре дневековый неоплатонизм, ареопагитски

преобразованный и аристотелистски осложненный; материализмом же здесь была

светско-индивидуалистическая, в основе своей гуманистическая и часто

антицерковная позиция. Однако если идеализм и материализм являются крайн ими

противоположностями философского мировоззрения, не отвергающими, но

предполагающими бесчисленное количество их совмещений с бесконечно

разнообразной дозировкой, впервые как раз делающими возможной оценку всех

этих промежуточных форм, то эстетика Рене ссанса удивительным образом все

время пытается слить неоплатоническую теорию с гуманистической практикой,