Гораздо счастливее, чем при сотворении первого человека
жүктеу/скачать 0.56 Mb.
|
|
Если наши картезианцы скажут, что нет такого тихого, спокойного и глубокого сна, который может совершенно лишить нашу душу всяких мыслей, то каждый из нас может это опровергнуть на основании собственного опыта. Мы знаем, что, погрузившись в тихий, мирный, глубокий сон, мы ни о чем не думали, не думали даже о самих себе, не думали и о самом дорогом для нас. Если они скажут, что мы, проснувшись, ничего не помним, то это не основательно, сами они не помнят больше нашего. А если они и сами не помнят этого, то, значит, они не знают, что говорят, и следовательно не заслуживают внимания. Но о чем например могла бы думать духовная и бессмертная душа ребенка, который еще находится во чреве своей матери? Она могла бы думать лишь о том, что уже знает, но тогда она еще ничего не может знать. Ибо, согласно положению философов, то не может быть предметом разумения, что не проникло раньше в чувства1. А между тем у этого ребенка ничего еще не прошло в чувства, он ничего не видел, ничего не слышал, он никогда ничего не вкушал, ничего не осязал и ничего не чувствовал; итак он еще не имеет никакой мысли, никакого познания в своем разумении и следовательно не думает еще ни о чем. А если он еще ни о чем не думает и в то же время действительно имеет духовную и бессмертную душу, то ясно и очевидно, что сущность этой души вовсе не состоит в ее мышлении, как утверждают наши картезианцы. Больше того, если мышление есть жизнь души, а крово- 1 Всякое познание, – говорит Монтэнь, – пролагает себе путь в нас через чувства; это наши господа. Наука начинается с них и разрешается в них. Всякий, кто побудит меня пойти против чувства, припирает меня к стенке и не может не заставить меня пойти назад. Чувство – начало и конец человеческого познания, «исследуя, ты найдешь, что впервые познание истины было создано чувствами» (Montagne, p. 560). /657/ обращение и правильное растворение соков есть жизнь тела, как говорят наши картезианцы, то, значит, каждый из нас имеет в себе две разного рода жизни, а именно — жизнь души и жизнь тела. Это явно ложно, ибо мы с очевидностью чувствуем на себе самих, что в нас только одна единственная жизнь и что то, что мы называем нашей душой и нашим телом, составляют вместе лишь одну и ту же жизнь и одно живое существо, а не две жизни и два живых существа. Смешно желание наших картезианцев различать таким образом два рода жизни и живых существ; смешно различать таким образом два различных жизненных принципа в одной и той же особи. Если они признают, что кровообращение и правильное растворение соков составляют жизнь тела и все его движения, то смешно и излишне и совершенно бесполезно сочинять еще другой жизненный принцип, мы в нем не имеем никакой надобности, потому что первый принцип, признаваемый ими для жизни тела, достаточен для нас и для всех других животных во всех жизненных отправлениях и проявлениях. Наши картезианцы согласны, что этот один принцип жизни тела достаточен для всех прочих животных во всех их жизненных отправлениях и проявлениях, значит, они должны признать также, что он достаточен и для людей во всех их жизненных отправлениях и проявлениях. А если он для них достаточен, то явное заблуждение и самообман со стороны наших картезианцев утверждать, что наша душа духовна и бессмертна. Еще худший самообман — их претензия непререкаемо доказать эту мнимую духовность и мнимую бессмертность при помощи столь слабых и смешных рассуждений. Я сейчас ясно покажу это с помощью нижеследующего рассуждения. Если бы наша душа была духовной и разумной субстанцией, т. е. познающей и способной чувствовать сама-по-себе, и если бы она была действительно нечто отличное от своей материи, то она знала бы и чувствовала бы несомненно на себе самой, что она действительно есть духовная сущность, отличная от материи, как мы знаем и чувствуем непосредственно и несомненно на себе самих, что мы являемся телесными сущностями; ведь нам конечно не требуется ничего кроме нас самих, чтобы наверняка почувствовать и познать, что мы таковы. Разумеется, точно так же дело обстояло бы и с душой, если бы она была действительно духовной сущностью и умела с чрезвычайной легкостью и определенностью проводить различие между собой /658/ и материей, как умеем мы проводить различие между собой и всем тем, что не мы. Но бесспорно душа не знает и не чувствует себя определенно духовной сущностью, ибо если бы она себя определенно сознавала и чувствовала такой сущностью, то никто не мог бы сомневаться в ее духовности, потому что каждый знал бы и чувствовал бы сам на себе, что она действительно такова. Но никто этого определенно не сознает и не чувствует; стало быть, душа не является духовной сущностью, как это утверждают наши картезианцы. Больше того, если бы душа действительно была сущностью духовной, познающей, чувствующей и совершенно отличной от материи, то она познавала бы себя раньше, чем материю, она легко отличала бы себя от материи, для нее было бы даже невозможно не отличать себя от материи; ибо, будучи заключенной со всех сторон, как это есть на самом деле, в материи, она не могла бы не ощущать себя заключенной в ней, как мы чувствуем например, что мы заключены в наши одежды, когда мы бываем одеты, и как мы чувствуем себя завернутыми в простыни и одеяла, когда мы лежим в постели. Если бы эта душа находилась в человеческом теле, она была бы заключена и нем, как человек заключен в комнате, в которой он находится, или как узник в темнице. Если это так, то ясно и очевидно, что душа отличала бы себя и даже не могла бы не отличать себя от материи с той же легкостью, с какой мы отличаем себя от своих одежд, когда мы лежим в постели. Душа не могла бы не отличать себя от материи с той же легкостью, как мы отличаем себя от комнаты, в которой мы заключены, и наконец она отличала бы себя от материи так же легко, как узник отличает себя от стен своей тюрьмы. Но ведь определенно известно и каждый чувствует хорошо на собственном опыте, что душа неспособна отличать себя таким образом от материи, в которой она заключена. Картезианцы сами не могут не согласиться с этим, ибо они утверждают, как я выше отметил, что душа в своей слепоте сама себя не знает и не видит, что ее собственные ощущения принадлежат ей. Она, по их словам, так тесно соединена с телом и стала такой плотской со времени грехопадения, что уже почти не отличает себя от своего тела; поэтому она приписывает ему не только все свои ощущения, но также и свою силу воображения и иногда даже способность рассуждать. «Дух человека, — говорит архиепископ камбрийский, — со- /659/ зерцая беспрестанно все окружающие его предметы, находится в то же время в глубоком неведении относительно самого себя; он ступает как бы ощупью в бездне мрака; он не знает, что он такое, каким образом привязан к телу и в силу чего он имеет такую власть над движущими пружинами этого тела, которого он не знает; он не знает своих собственных мыслей и желаний и т. д.». Раз так, то ясно и очевидно, что душа не есть духовная сущность, разумная и чувствующая сама чрез себя, и что она не есть субстанция, отличная от материи, имеющая иную природу, чем материя; ибо, как я только-что сказал, если бы она была действительно такою, она не могла бы не сознавать и не чувствовать сама, что она является духовной сущностью. Она знала бы себя лучше, чем материю; непонятно даже, как она могла бы в таком случае познавать материю; а если предположить, что она могла бы познавать материю, то она конечно могла бы так же безошибочно отличить себя от материи, как узники отличают себя от стен своих темниц. Итак раз душа не в состоянии себя познавать сама и даже отличать себя от материи, в которой она заключена, то это — ясное и очевидное доказательство, что она не такова, как ее рисуют картезианцы. Перейдем к тому, что они говорят о природе и состоянии животных. Они не признают за животными какого-либо познания, чувства боли или удовольствия, способности любить что-либо или ненавидеть. У животных, — говорят они, — нет ни разумения, ни души, как это понимается обыкновенно; они едят без удовольствия, кричат без боли, они растут, сами того не зная, они ничего не желают, ничего не боятся и т. д. Обосновывается это единственно следующим: они, картезианцы, не могут себе представить, чтобы материя в виде четыреугольника, круга, овала или какой-либо иной фигуры могла быть болью, удовольствием, теплом, холодом, цветом, запахом, звуком и т. д.; они не могут представить себе, чтобы материя, крайне утонченная и движущаяся сверху вниз и снизу вверх по круговой линии, по спирали, параболе или эллипсису, могла быть любовью, ненавистью, радостью, печалью и т. п. Если можно себе представить, говорят они, что материя в виде четыреугольника, круга, овала и т. п. фигур есть боль или удовольствие, тепло, холод, цвет, запах, звук и т. п., то можно верить, что душа животных при всей своей материальности способна ощущать, а если этого представить себе нельзя, то /660/ не следует утверждать это; ибо утверждать следует только то, что ясно себе представляешь. Точно так же, прибавляют они, если можно себе представить, что из материи, приведенной в крайне быстрое движение сверху вниз и снизу вверх по линии круговой, кривой или спиральной, получается любовь, ненависть, радость, печаль и т. п., то можно сказать, что животные имеют те же страсти, что и мы. Если же этого нельзя себе представить, то этого не следует утверждать, если не хочешь говорить о том, чего не знаешь. Итак единственное основание, почему картезианцы не признают за животными сознания и чувства, это — то, что картезианцы не представляют себе, чтобы какая-либо модификация материи могла произвести какое-либо познание или чувство. Но лучше ли представляют себе эти господа и представляют ли они себе вообще, что какая-либо модификация материи может вызвать и образовать в духе или в духовной сущности какую-либо мысль, какое-либо познание или какое-либо чувство боли и удовольствия? Они говорят, что различные изменения и перемены в теле возбуждают в душе различные мысли и различные ощущения. Малейшие вещи, — говорят они, — могут вызвать большие движения в тонких волокнах мозга и возбуждают как необходимое следствие сильные движения и чувства в душе1. Сила духа состоит в определенной соразмерности величины и подвижности животных духов с колебанием волокон мозга. Например движение, вызывающее боль, довольно часто лишь очень мало отличается от движения, вызывающего чувство щекотки2. Между этими двумя движениями нет необходимой и существенной разницы, но необходима существенная разница между чувствами щекотки и боли, вызываемыми в душе этими движениями, потому что движение мозговых волокон, сопровождающее собой чувство щекотки, свидетельствует душе о хорошем состоянии ее тела; а движение, сопровождающее боль, является более резким и способно вредно влиять на тело; поэтому, говорят они (картезианцы), душа должна быть предупреждена какими-нибудь неприятными ощущениями, дабы она была настороже3. Впечатления в мозгу, говорят они, связаны одни с другими и сопровождаются движениями животных 1 Recherche de la vérité. Р. 210. 2 Там же, стр. 86. 3 Там же, стр. 222. /661/ духов (сил); впечатления, возбужденные в мозгу, вызывают в уме представления; движения, вызванные в животных духах (силах), вызывают страстные движения воли... Вся связь духа и тела, продолжают они, состоит в естественном взаимоотношении мыслей души и впечатлений мозга, равно как, с другой стороны, волнений души и движений животных духов. Как только душа, — продолжают они1, — получает некоторые новые представления, в мозгу отпечатлеваются новые следы, и, как только предметы производят эти новые отпечатки, душа получает новые представления; это происходит не от созерцания ею этих отпечатков, ибо она не имеет никакого сознания их; это происходит также не потому, что эти отпечатки заключают в себе эти представления, ибо между теми и другими нет никакого отношения, и не потому наконец, что душа черпает эти представления из этих отпечатков, ибо нельзя себе представить, чтобы дух получал нечто от тела и чтобы он становился более знающим, обращаясь к телу2. Точно так же, — продолжают они, — как только душа захочет, чтобы рука двигалась, то хотя она даже не знает, что нужно сделать, чтобы рука двигалась, рука движется, и, как только животные духи приведены в движение, душа волнуется, хотя она даже не знает, существуют ли животные духи; дело в том, что существует связь между впечатлениями мозга и движениями этих духов и существует связь между представлениями и волнениями души; отсюда проистекают все страсти. «Если мой дух, — говорит тот же автор «Изыскания истины», — поражен идеей бога в то время, как мой мозг поражен видом трех букв И А О или произношением этого слова, то достаточно будет пробудить впечатления, производимые этими буквами или произношением их, чтобы у меня возникла мысль о боге; я не в состоянии думать о боге, если в моем мозгу не воспроизведутся некоторые смутные впечатления от этих букв, звуков или других явлений, сопровождавших мои мысли о боге. Ибо мозг, — говорит автор, — никогда не остается без впечатлений, причем всегда имеет именно те впечатления, которые имеют отношение к тому, о чем мы думаем». Затем он говорит, что существует совершенно не за- /662/
Итак на основании всех этих приведенных мною свидетельств бесспорно и несомненно следующее: картезианцы сами признают, что различные изменения и перемены в теле вызывают в душе различные мысли и различные ощущения, они даже сами говорят, что эти различные изменения и перемены в теле вызывают и пробуждают естественным образом в душе различные мысли и различные ощущения и что существует естественная связь между этими различными изменениями и переменами в теле и мыслями и ощущениями, которые они вызывают и пробуждают в душе. И вот я желал бы теперь задать им вопрос, ясно ли они себе представляют, что видоизменение материи может естественным образом вызывать и образовывать в духе, т. е. в духовной сущности или, вернее сказать, в воображаемом существе, какие-либо мысли или ощущения? Какое отношение и какая естественная связь могут быть между видоизменением материи и воображаемым существом, или, если угодно, духовным существом, которое не имеет ни частей, ни протяжения? Я желал бы спросить их, ясно ли они представляют себе, что различные видоизменения материи должны естественным образом производить различные мысли и ощущения в существе, не имеющем протяжения, существе, которое есть ничто. Какое отношение или какая связь может быть между тем и другим или теми и другими? Ибо по существу нет никакой разницы между духом, как они его понимают, и существом, лишь воображаемым и представляющим собой ничто, как я уже достаточно доказал выше. Но если даже предположить, что дух есть нечто реальное, как они утверждают, то хорошо представляют ли они себе в таком случае, что 1 Recherche de la vérité. І, р. 227. /663/ видоизменения материи могут естественным образом производить мысли и ощущения в подобном существе, т. е. существе, у которого нет ни частей, ни протяжения, ни формы и облика? Какое отношение и какая связь могут быть между видоизменениями материи и существами с такой природой? Конечно никаких. Представляют ли они себе ясно, что малейшие предметы, вызывая сильные движения в тонких волокнах мозга, необходимо вызывают сильные чувства в душе? Ясно ли представляют они себе, что известное регулирование грубости или утонченности животных духов и их подвижности при помощи волокон мозга естественно определяет силу или слабость духа? Представляют ли они себе, что известные движения материи могут естественно вызывать удовольствие или радость, боль и печаль в существе, у которого нет ни тела, ни частей, ни формы, ни определенной фигуры, ни протяжения? Представляют ли они себе, что впечатления, пробужденные в мозгу, вызывают представления в духе и что движения, вызванные в животных духах, вызывают страсти в воле и даже в воле существа, которое, как я сказал, не имеет ни формы, ни фигуры, ни тела, ни частей, ни протяжения. Представляют ли они себе, что правильное растворение соков, от которого, как они говорят, зависит жизнь и здоровье тела, есть нечто круглое, квадратное или треугольная или восьмиугольная фигура? Наконец, чтобы покончить с этим вопросом, хорошо ли они представляют себе, что связь такого существа с телом состоит в естественном соответствии мыслей души и впечатлений мозга, равно как, с другой стороны, в естественном соответствии волнений души и движений животных духов, хотя душа не имеет никакого понятия об этих впечатлениях и животных духах? Ясно ли представляют это себе господа картезианцы? Если они все это себе представляют, то пусть они нас немного просветят насчет этого чуда. А если они сами себе не представляют этого, то они, разумеется, не должны и говорить об этом, если только не хотят, как они заявляют, говорить о том, чего не знают. Но как могли бы они представлять себе вещи, столь невозможные и вместе с тем столь смешные и нелепые? Они не могут утверждать, что представляют себе их, уже потому, что, как они сами признают, «душа так слепа, что сама себя не знает и не видит, что ей принадлежат ее собственные ощущения». Кроме того они говорят, что она /664/ почти уже не отличает себя от тела, которому они приписывают свои собственные мысли и ощущения, что «дух, который видит все окружающие его предметы1 остается в глубоком неведении о самом себе, он ступает ощупью в бездне мрака, он не знает, что он такое, как он привязан к телу и каким образом имеет такую власть над всеми движущими пружинами этого тела, которого он совсем не знает, он не ведает своих собственных мыслей и своей собственной воли». Итак они не могут утверждать, что представляют себе ясно то, что они говорят о природе души, о связи ее с телом и естественном соответствии между различными действиями души и различными движениями и изменениями материи. А раз они не представляют себе того, что высказывают по этому поводу, то они не должны говорить об этом, если не хотят, повторяю, говорить о том, чего не знают. Но почему же они предпочитают таким образом говорить о том, чего не знают, чем признать, что только материя имеет способность познания и ощущения в людях и животных или, точнее, что только материя способна давать, образовывать или вызывать и производить познание и ощущение в животных? Почему они отказываются признать это под тем предлогом, что не понимают, как это может быть? Они поступают так без всякого основания и без всякой разумной причины. Ибо с точки зрения тех, кто говорит, что одного движения материи с ее различными изменениями достаточно для сообщения познания и чувства людям и животным, существует, как я уже сказал, лишь одна останавливающая их трудность, а именно трудность познать или представить себе, каким образом одни движения и изменения частиц материи могут давать или вызывать сознание и чувство в людях и животных. Эта трудность проистекает без сомнения, как я уже говорил, от того, что эти движения и изменения являются в нас первоосновой всех наших познаний и всех наших ощущений; поэтому мы не можем и даже не должны видеть или представлять себе, как они производят в нас наши познания и наши чувства. Как я уже говорил, мы на каждом шагу видим, что источник нашего зрения не попадает и не может попадать 1 Existence de dieu. Р. 179. /665/ в круг нашего зрения; точно так же мы должны понять, что источник нашего познания и чувства не может попасть в круг нашего знания или чувства; следовательно мы должны оставаться в неведении относительно того, как движения и внутренние изменения материи, из которой мы состоим, производят в нас наше познание и наши чувства, нам даже не следует удивляться нашему неведению и бессилию в этом отношении, потому что это естественно должно быть так. Ведь это в некотором роде все-равно, как если бы мы стали удивляться тому, что сильный и мощный человек, легко переносящий на своих плечах и на спине большие и тяжелые тюки, не может себя понести на своих плечах или на своей спине, или как бы мы стали удивляться, что человек, обладающий хорошим аппетитом и живо поедающий лакомые кусочки, не может сам проглотить свой язык; это все-равно, что удивляться тому, что глаз, видящий все, неспособен видеть сам себя; или наконец это все-равно, как если бы стали удивляться тому, что рука, которая с легкостью может схватить все вещи, не может схватить сама себя. Очевидно, что смешно удивляться всему этому; кто стал бы удивляться такому бессилию, тот вызвал бы только насмешки. Так же следовало бы отнестись конечно к нашему удивлению по поводу внутренних изменений в нашем организме и наших ощущений или восприятий. Если бы это были внешние и видимые предметы, вроде тех, о которых я только-что говорил, то было бы смешно удивляться нашему неведению на этот счет; было бы даже, быть может, смешно хотеть понять и представить себе то, что для нас остается здесь неизвестным, потому что мы ясно видим, что нельзя удивляться такому неведению и что невозможно представить себе то, о чем мы находимся здесь в полном неведении. Но, хотя мы не знаем, как это происходит, мы тем не менее вполне уверены и убеждены, что именно путем этих движений и изменений мы мыслим, чувствуем и воспринимаем все вещи и что без этих движений и изменений мы были бы совершенно неспособны к какой-либо мысли или чувству. Впрочем мы чувствуем внутренно вполне определенно, что мы мыслим своим мозгом, ощущаем своей плотью, видим своими глазами, осязаем своими руками. Поэтому мы должны признать, что именно в этих движениях и внутренних изменениях нашей плоти и нашего мозга состоят все наши мысли, все наши познания, все наши /666/ ощущения. Еще более подтверждается эта истина тем, что наши познания и ощущения следуют естественному состоянию нашего тела: степень их ясности, совершенства и свободы зависит от того, в какой мере нормально внутреннее и внешнее состояние нашего организма, от которого они исходят. Если наши познания и ощущения состоят в этих движениях и внутренних изменениях материи, находящейся в нас и действующей в нас, то отсюда с очевидностью следует, что все животные способны к познанию и чувствам так же, как и мы, ибо мы видим воочию, что они, как и мы, состоят из плоти, костей, крови и жил, нервов и мозговых волокон, подобных нашим, и имеют, как мы, все жизненные органы и даже мозг, который является органом познания, причем они ясно обнаруживают всеми своими поступками и всем своим образом действий, что они обладают сознанием и чувством. Итак наши картезианцы совершенно напрасно утверждают, что животные неспособны познавать и чувствовать, напрасно картезианцы ссылаются здесь на то, что не представляют себе, как может материя в той или иной форме или фигуре (круглой, четыреугольной, овальной и т. п.) быть болью, удовольствием, теплом, запахом, звуком и т п.; ссылаются на то, что не могут представить себе, как материя, приведенная в движение снизу вверх, сверху вниз, по круглой линии, спирали, кривой, параболе или эллипсису, может быть любовью, ненавистью, радостью, печалью и т. п. А между тем не подлежит сомнению даже согласно их собственным положениям, что путем возникающих в нас различных движений и изменений материи образуются также все наши познания и ощущения и что в нас даже заложены и естественная связь и, как выражаются наши картезианцы, взаимное соответствие между упомянутыми движениями и изменениями материи, с одной стороны, и нашими познаниями и ощущениями, с другой. Ясно, бесспорно и несомненно, что подобные движения и изменения материи возможны и могут следовательно также образовывать подобные познания и ощущения и у тех же животных возможна подобная же связь и подобное же естественное соответствие между различными движениями и изменениями их тела, с одной стороны, и доступными им познаниями и ощущениями, с другой. Ибо эта связь и соответствие между движениями и ощущениями, между изменениями и познаниями не представляют больше трудностей в применении к одним, чем к /667/ другим, и могут так же легко иметь место у животных, как и у людей. А раз это так, в чем невозможно сомневаться, если вдуматься в это, то, значит, со стороны наших картезианцев является заблуждением и самообманом считать животных неспособными к познанию и чувству; с их стороны смешно спрашивать по этому поводу, можно ли себе представить, чтобы материя, принявшая определенную форму, четыреугольную, круглую или овальную, могла быть болью или удовольствием, теплом, запахом, звуком и цветом, и можно ли себе представить, чтобы материя, приведенная в движение сверху вниз и снизу вверх по прямой, круговой или кривой линии, была любовью, ненавистью, радостью, печалью. Смешно, говорю я, задавать такие вопросы и воображать, будто бы с ними связано разрешение этой трудности; ведь желание, страх, воля, рассуждение и т. п. заключаются не в измеримом протяжении и не в какой-либо особой фигуре, а только в движении и во внутреннем изменении материи, из которой состоят живые тела, без всякого отношения к измеримому протяжению или к форме, какую она может принять. Точно так же правильное регулирование соков, от которого, по признанию самих же наших картезианцев, зависят жизнь, сила и здоровье живого организма, состоит не в какой-либо определенной фигуре, не в каком-либо определенном особом протяжении материи, а в известных движениях и изменениях материи, без всякого отношения к ее протяжению или к ее форме. жүктеу/скачать 0.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|