Готские языковые реликты

На стыке фонетики и морфологии находится отпадение флексии единственного числа мужского рода: ср. Batwin (календарь) – diakon/diakun (грамоты). В области морфологии важно тяготение исконных u-основ к классу а-основ: ср. Friþareikeis (календарь) – Sunjefridas (грамоты), diakon (м.р.-а) < diakaunus (м.р.-u). И наконец, для лексики готского церковного обихода характерно обозначение священника словом papa (календарь, грамоты) в отличие от гот. gudja (вульфилианский перевод).

Все эти особенности оцениваются исследователями как остготские или позднеготские, что позволяет сделать вывод о принадлежности малых готских текстов к одному языковому ареалу (остготскому) и одному синхронному срезу (V в. – середина VI в.).

В разделе 3 главы II обобщены реликты готской апеллативной лексики (без определения диалекта) в раннесредневековых памятниках (IV-VI вв.). Функционирование готских реликтов в греческих памятниках (послание св. Иоанна Златоуста, начало V в.; трактат «Corpus hippiatricorum graecorum», IV в.) свидетельствует о том, что готский язык являлся в эту эпоху важным источником бытовых заимствований в греческий. При этом латинские памятники в основном связаны с отражением реликтов конкретного готского диалекта (остготского в Италии, вестготского в Испании), и готские слова без определения диалекта представлены лишь в латинской эпиграмме «De conviviis barbaris» («О варварских пиршествах», «Anthologia Latina», начало VI в., Карфаген). Анализ показывает, что эти слова («inter eils goticum scapia matzia ia drincan», здравица на пиру), определяемые латинским автором как «готские», на деле могут определяться лишь как восточногерманские в широком смысле, поскольку их фонетический облик более соответствует вандальскому, а не готскому языку.

Раздел 4 содержит полный свод остготских реликтов (V-VI вв.) и наряду с разделом 5 (свод вестготских реликтов) составляет центральную часть рассматриваемой главы. Во вводном подразделе дан краткий обзор расселения остготов в Италии по данным истории и археологии. Описание и этимологизация языкового материала затрагивает довольно скудные реликты остготской апеллативной лексики (4.2.1; ср. также 4.4, «Реликты мифологической и эпической традиции остготов») и обширный корпус имен собственных (4.2.2).

Реконструкция остготской фонологической системы построена по принципу, единому для всех описаний в данной работе (вестготская фонетика, крымско-готская фонетика). В ней представлены отдельные фонетические таблицы согласных и гласных с последующим подробным обсуждением. Анализ консонантизма остготских реликтов позволяет заключить, что звонкие смычные b, d, g и спиранты , ð,  в остготском, как и в классическом готском, являлись аллофонами и сохраняли ту же дистрибуцию – смычные в начале слова и после согласного, спиранты в интервокальной позиции. Некоторые колебания отмечаются лишь в дистрибуции d/ð – этимологический интервокальный ð передается посредством d, что, очевидно, связано с отсутствием в латыни особой графемы для передачи звонкого межзубного спиранта.

Отмечается ряд случаев отвердения глухого спиранта þ в интервокальной позиции, хотя ряд остготских имен сохраняет глухой þ, а в некоторых формах наблюдаются колебания. Ср. Ademunt, Aderit, Adila при классическом готском *aþa- (aþala-/aþana-) ‘благородный’, Quidila при qiþan ‘говорить’, а также имена с основой frid- < *friþu- ‘мир, договор’ Однако ряд остготских имен сохраняет глухой þ – ср. Athalaricus (без вариантов), Eutharicus, а в некоторых формах наблюдаются колебания – ср. Adiud и Adiut(h), Theodahat(h)us и Theodahadus. Особенно пеструю картину представляет позиция после согласного.

Важно, что этимологический германский *þ в остготском не озвончался в начальной и конечной позиции – ср. многочисленные имена с начальным Theoda-/Theode- и конечным -rith (-rit). Таким образом, выясняется, что озвончение классического готского *þ в позднем остготском могло происходить только в интервокальной позиции.

При этом готский губно-губной спирант  и заднеязычный [] не подвергались отвердению. Таким образом, переоформление готской системы спирантов касается прежде всего межзубных *þ и *ð. С учетом того, что эти германские звуки были чужды латыни, можно заключить, что латинская фонетика оказала наибольшее влияние на их оформление и переоформление.

Глухие смычные p, t, k не претерпевают изменений по сравнению с классическим готским. Отмечаемая в написаниях остготских имен ассибиляция t > tj, передаваемая на письме как tz или z, представляет собой процесс, характерный для поздней латыни, а не для остготского диалекта.

Готские полугласные w и j не претерпели изменений в остготском. Рефлексы общегерманского двойного полугласного *ww оформляются согласно действию закона Хольцмана в готском – ср. Triggwa, Triggwila < о/г *triww- ‘верный’. К сожалению, примеры с рефлексами двойного полугласного *jj в среди остготских реликтов не засвидетельствованы. Однако крым.-гот. ada ‘яйцо’ (глава III, 5.2.2) подтверждает единство поздней и классической готской фонетики в проведении закона Хольцмана.

Подсистема краткого вокализма в остготском имеет определенные отличия от классической готской. В целом отражение остготских ě/ ǐ в латинской традиции отличается непоследовательностью (кроме позиции ě перед r и некоторых безвариантных написаний с ĭ типа Triggwa, Triggwila) – ср. Gevica, но Gibimer, Giberith и др. Кроме того, одно и то же имя (или основа) может по-разному передаваться в латинских и греческих памятниках: ср. Heldebadus у Иордана, но ‚Ιλδ×βαδος у Прокопия (и Hildebadus в других латинских памятниках). Это обусловлено смешением ě / ĭ в поздней латыни, а не собственными тенденциями развития готской фонетики.

В подсистеме долгих гласных в позднем остготском выделяются долгий закрытый ē_. и долгий открытый ē [ε:]. Первый звук представляет собой продолжение о/г *ē₁, имевшего в классическом готском закрытый характер в связи с характерной для готского вокализма тенденцией к сужению и повышению гласных. Второй – долгий открытый ē [ε:] – является результатом монофтонгизации общегерманского дифтонга *ai.

Долгий закрытый ē_. в остготском мог сужаться, то есть переходить в [ī] – ср. Walamer/Walamir и общую вариативность компонентов -mer/-mir в остготских именах, а также корреляцию Merila – Mirica в готской и латинской частях грамоты из Неаполя.

Равным образом, в остготском выделяется закрытый *ō_., восходящий к о/г *ō, и открытый *ō [ɔ:], являющийся результатом стяжения дифтонга *au. Первый звук, как и в классическом готском, ввиду своего закрытого характера имел тенденцию к повышению в ū: ср. Alamod/Alamud (грамота из Неаполя, готская и латинская части), а также Dumerit и Rudericus < о/г *dōma- ‘суд’, *hrōþa- ‘слава’. Второй звук не чередуется с u: ср. Ode(ricus), Od(uin), Od(uulf) < *auða- ‘богатство; удача, счастье’ без вариантов написания первого компонента. В плане стяжения дифтонга au следует особо выделить остгот. kawtsjo < лат. (per) cautio(nem) в грамоте из Неаполя. Готское написание аw (не аu) используется здесь для передачи латинского дифтонга au, поскольку готский дифтонг au подвергся монофтонгизации.

Итак, доказано, что старые германские дифтонги ai и au монофтонгизировались в остготском в ē и ō (открытые). Таким образом, в позднем остготском сохранился один дифтонг – продолжение общегерманского *eu/iu. Поскольку для поздней латыни были характерны колебания между ĭ и ĕ, это сказалось и на оформлении остготских имен с этимологическим германским *eu/iu. Что же касается греческого языка, то в нем имелся дифтонг ευ, который представлял собой ближайший звуковой аналог германского *eu/iu, классического готского iu.

Есть некоторые основания полагать, что в позднем остготском образовался новый дифтонг ai, возникший благодаря контракции  в сочетании -ai-: ср. < *saja ‘последователь, спутник’, Daila < *Daila, Wraja < *Wraja (ср. Gaina < *gaina ‘преимущество’, имя вестготского вождя V в.). Однако нельзя исключить и того, что за латинским ai в таких случаях может скрываться германский фрикативный .

Наблюдения по морфологии остготских ограничиваются сферой имени существительного, поскольку все остготские реликты, сохранившиеся вне текстов, представляют собой существительные (в подавляющем большинстве – имена собственные). Но судя по грамотам из Неаполя и Ареццо, при обращении к родному языку остготы пользовались тем же набором частей речи и категорий, которые были представлены в классическом готском.

По мнению Ф. Вреде, основным отличием остготского от классического готского является отпадение флексии именительного падежа единственного числа –s. Это явление засвидетельствовано для имен, вторые компоненты которых восходят к готским основам на -a, -ja, -i. Актуальность этого явления для самого остготского диалекта, а не для латинской передачи остготских имен, удостоверяют готские подписи в латинских купчих: ср. Uf(i)tahari, Gudil(e/i)ub, Wiljariþ (грамота из Неаполя) и апеллатив diakon ‘диакон’ (м.р.-а; грамоты из Неаполя и Ареццо), обнаруживающий расхождения с гот. diakaunus (м.р.-u) [1 Тим. 3: 8, 12]. Вреде считал, что начальная стадия этого процесса наблюдалась уже в классическом готском (отпадение –s после –s, -ss, -z, а иногда и после –r). Однако в настоящее время исследователи указывают на неравномерность этого процесса в остготском. В целом вопрос об отпадении –s сложнее, чем кажется. С учетом общих закономерностей ротацизма, выявленных А. И. Смирницким, становится ясно, что отпадение конечного –s в остготском не могло быть регулярным процессом, так как отпадать мог лишь ослабленный ř, а его в остготском не было. Соответственно, отпадение –s в остготских именах собственных не было обусловлено законами развития языка, и здесь приходится предполагать некие внешние причины. Склонение готских имен в латинских памятниках оформлялось следующим образом: 1) несклоняемое готское имя в латинском памятнике; 2) готское имя, оформленное по правилам латинского склонения (путь, наиболее характерный для вестготской Испании). Готское склонение имен в латинских текстах не засвидетельствовано. Итак, для латыни несклоняемость германского имени означала его «готскость», а с точки зрения готского языка такое несклоняемое имя представало как готская чистая основа. При повседневной ориентации на латынь эта чистая основа могла стать единственным (или наиболее предпочтительным) вариантом имени двуязычного гота и употребляться даже в документах, написанных по-готски. Принятие же латинского –us исключалось потому, что это автоматически означало необходимость склонения по правилам латыни, как то и происходило в вестготской Испании.

В позднем остготском наблюдается десемантизация вторых компонентов двучленных имен собственных и, соответственно, частичная или полная утрата внутренней формы этих имен: ср. смешение компонентов guþ- и gund-, -mōþ/-muþ и -mund, -ges/-gis и -gīsl, -wih, –win и -wit, -rēþ и –rīþ и даже -rēþ/–rīþ и –rīk. Особенно ярко это проявляется в гото-латинской корреляции Uf(i)tahari – Optarit, где утрачено различие между компонентами -hari и -rēþ/–rīþ.

В разделе 5 представлен свод вестготских реликтов (IV – начало VIII вв.). Лингвистическому анализу предпослан краткий очерк расселения вестготов в Испании по данным истории и археологии (5.1). В описании и этимологизации языкового материала, как и для остготских данных, выделяются реликты апеллативной лексики («Leges Visigothorum», Исидор Севильский; 5.2.1) и имена собственные (5.2.2.1 – имена собственные IV – начала VIII вв.; 5.2.2.2 – гибридные имена собственные и топонимы).

Количественное соотношение вестготских апеллативов и имен собственных характеризуется огромным перевесом в сторону последних. При этом вестготская апеллативная лексика в латинских памятниках представлена лишь несколькими словами из области общественно-правовой и бытовой лексики. Это безэквивалентные термины: gardingus ‘лицо на службе короля, принадлежащее к ближайшей свите’, ‘придворный’, guardianus ‘страж, стражник, телохранитель’, [comes] scanciarum ‘придворная должность’, thiufadus ‘millenarius’, ‘тысячник (на ранг ниже комита)’, thiufada, thiufadia ‘воинское подразделение под командованием thiufadus’, gasalianes ‘члены монастырской общины’, granos ‘косички, косы’ или ‘усы’, сinnabar ‘бородка, эспаньолка’.

По сравнению с довольно кратким периодом существования остготского ономастикона в Италии (VI в.) бытование вестготского ономастикона в Испании охватывает две эпохи: доисламскую (VI - начало VIII в.) и позднейшую  (с середины IX по XII в. и далее). В последний период ономастика германской этимологии связана уже не с готами как этносом, но с их потомками - христианами знатных родов. В сопоставительном плане выясняется: 1) ономастикон остготов и вестготов генетически является единым и восходит к общегерманскому; 2) в ономастиконе остготов по сравнению с вестготским обнаруживается большее количество имен неизвестной этимологии (фракийской? иранской?), что связано с реалиями эпохи Великого переселения народов; 3) в позднюю остготскую эпоху (с середины VI в.) наблюдается тенденция к смешению сходных компонентов германской этимологии (например, -rik/-rith/-reth) ввиду ослабления второго компонента, влекущего за собой утрату внутренней формы; 4) напротив, вестготский ономастикон Испании более этимологически прозрачен и на исходе существования готов как этноса стандартизуется (определенный набор популярных компонентов); 5) ввиду того, что имя германской этимологии осознается как набор известных компонентов, в позднюю эпоху происходит проникновение латинских основ и возникают гибридные германо-латинские имена, уникальные для всего германского ареала (например, Floresindo < лат. flōreo ‘процветать’ + о/г *sinþaz ‘путь’ или Cristulfo < лат. Cristus ‘Христос’ + о/г *wulfaz ‘волк’). 

Вестготский лексический материал в целом относится к более поздней эпохе, нежели остготский. Число вестготских имен собственных IV-V вв. невелико; ономастический корпус VI-VII вв. (имена вестготских королей, знати, епископов и клириков) по размерам сопоставим с корпусом остготских имен VI в., но характеризуется большей степенью романизации. Даже в этот, сравнительно ранний период, для многих двучленных имен германской этимологии уже невозможно точное соотнесение с единственной исходной основой. Что же касается более позднего времени (VIII-XI вв.), то при значительном количестве имен германской этимологии связь этих имен с готским языком явно ослабевает. Реконструкция фонетической системы вестготского диалекта в таких условиях не представляется целесообразной. В отмечаются лишь некоторые существенные моменты в области консонантизма и вокализма, непосредственно прослеживаемые на ономастическом материале.

Раздел 5.3 рассматриваемой главы содержит краткий очерк готской топонимика в Южной Франции и Испании. Италия не предоставляет столь обширных данных, поскольку эпоха расселения остготов в этом регионе была недолгой. Наиболее насыщенной зоной оказывается северо-запад Испании (не менее 2700 топонимов, восходящих к германскому имени владельца, с учетом повторов – не менее 4000, причем к достоверно готским причисляются свыше 3400 топонимов). Топонимика германской этимологии является восточногерманской (готской), и лишь для поздней эпохи (IX-XII вв.) особо выделяются топонимы «пограничной» гото-франкской зоны.

Готский материал «Алкуиновой рукописи» (глава II, раздел 6) примечательным образом соединяет начало и конец традиции готских реликтов. Названия букв, соответствующие названиям рун подтверждают знакомство готов с руникой и тем самым ведут к руническим древностям черняховской культуры: ср. b bercna < о/г *berkanan- ‘березовая’, g geuua < о/г *g^ĕ/_ĭō- ‘дар’, d daaz < о/г *daaz ‘день’, t tyz < о/г *tīwaz ‘божество’, ‘Тиу (Тюр)’, o utal < о/г ōþalan- ‘наследственное владение’ и др. Однако некоторые названия букв не соответствуют именам рун старшего рунического ряда. В одних случаях следует предполагать локальные варианты рунической традиции: ср. название буквы k chozma, восходящее не к общегерманскому (или праскандинавскому) *kaunan ‘язва, нарыв’, а к общегерманскому *kuzma ‘опухоль’. В других уместно видеть влияние греческого письма: ср. þ thyth, что соответствует не тому или иному варианту имени руны – þurs ‘великан’, ‘турс’ (старший и младший рунический ряд) или þorn ‘шип’ (англосаксонский рунический ряд), но греческому названию буквы Θ θÂτα ‘тэта, фита’. Фрагменты евангельских стихов связывают готский материал «Алкуиновой рукописи» с классическим готским, в то же время свидетельствуя о вариативности церковноготской традиции. Сама же рукопись является памятником эпохи «последних готов» (Дуода, графиня Септиманская, Теодульф, архиепископ Орлеанский) и увлечения готскими древностями во времена Карла Великого и Каролингов. Культурно-исторические соотнесения позволяют с уверенностью установить, что фиксацию готского материала в составе «Алкуиновой рукописи» на рубеже VIII и IX вв. предпринял ученик Алкуина Арн, архиепископ Зальцбургский, а информантом был вестгот Теодульф, архиепископ Орлеанский.

Труды отечественных археологов, рассмотренные в этих разделах, позволяют сделать следующие заключения, важные для понимания обстановки, в которой крымско-готский язык приобрел статус реликтового. По мнению А. И. Айбабина (1999 г.), к концу X в. завершился многовековой ассимиляционный процесс формирования горнокрымской народности, которая впитала в себя аланский, готский, ромейский и булгарский компоненты, объединенные на основе христианства и византийской культуры. Дальнейшая археология Крымской Готии является крымской археологией как таковой, а история прослеживается лишь по источникам. В захоронениях почти нет находок, а проблемы бытования городов, крымской архитектуры, городских укреплений, керамики уже лежат за пределами готской темы.

В подразделе 1.2 той же главы осуществляется общая классификация и производится подробный обзор источников о крымских готах (1.2.1 – общая оценка источников; 1.2.2 – позднеантичные и раннесредневековые источники (III-VIII вв.); 1.2.3 – средневековые источники (IX-XIII вв.). Исследование позволяет установить, что в эпоху Возрождения и нового времени крымские готы становятся предметом внимания путешественников и исследователей не только в историко-этнографическом, но и в собственно научном плане. Таковы сообщения путешественников и упоминания о готах в традиции до Бусбека (XIV-XV вв.; 2.1). Для XVI в. уже можно говорить о начале истории вопроса, поскольку поисками крымских готов занимаются ученые-гуманисты (2.2). Таким образом, выясняется, что интерес Ожье Гислена де Бусбека к крымским готам не был спонтанным, но основывался на уже сложившейся научной традиции. В том же подразделе кратко рассматриваются события XVII-XVIII вв. в Крыму (переселение крымских греков в Новороссию), имеющие важное значение для уяснения судьбы последних потомков крымских готов.

В разделе 3 «Ожье Гислен де Бусбек и его информанты» дается характеристика личности и деятельности О. Г. де Бусбека (1522-1592) – всесторонне образованного фламандского гуманиста, дипломата на службе у Габсбургов, любителя древностей и редкостей, ввезшего из Турции в Западную Европу тюльпан, сирень и конский каштан. Бусбек знал несколько языков и сочетал личную лингвистическую одаренность с лучшими достижениями науки своего времени, что и определило его неоценимый вклад в германистику (3.1). Далее приводится латинский текст сообщения Бусбека о крымских готах и их языке, где содержится знаменитый крымско-готский глоссарий (русский перевод выполнен автором диссертации; 3.2) и обсуждается этническое и лингвистическое самоопределение информантов Бусбека (3.3). При этом крымский грек, сообщивший Бусбеку все известные на сей день крымско-готские данные, рассматривается не просто как иноязычный информант, «воспроизводящий» чуждые формы (позиция М. Стернса), но как последний реальный носитель языка крымских готов.

В разделе 4 решается проблема письменной фиксации крымско-готских данных. Критика текста источника – «Четвертого турецкого письма» Бусбека (4.1) – позволяет выделить наиболее вероятные механические искажения, допущенные при копировании протографа и издании текста и требующие конъектур. Установление принципов орфографии Бусбека (4.2) дает основания для фонетической интерпретации форм.

Раздел 5 посвящен этимологическому анализу крымско-готской лексики и составляет центральную часть лингвистического исследования, предпринимаемого в главе III. Это детально разработанный этимологический словарь (5.2.2), в котором учитываются все этимологические интерпретации крымско-готского материала, в том числе новейшие, а в ряде случаев выдвигаются новые версии. Материал песни, спетой Бусбеку информантом, в словарь не включен, поскольку на основании лингвистического анализа (предпринятого еще акад. В. Радловым) и с учетом этнокультурной ситуации удается доказать, что этот текст является турецким (5.3).

Именно всесторонний этимологический анализ крымско-готского материала является основой реконструкции крымско-готской фонетики (раздел 6). В основу этой реконструкции положено эмпирическое описание материала, что позволяет пронаблюдать частотность отдельных звуков в синхронии и сделать заключения об их генезисе. Так, удается пронаблюдать отсутствие звонкого смычного d в начальной и конечной позиции (все примеры содержат только интервокальный d). Этот факт при значительном количестве форм с начальным и конечным t заставляет предполагать оглушение соответствующего звонкого смычного во всех позициях, кроме интервокальной. В свою очередь, обширно представленный в крымско-готских словах звук t явно имеет гетерогенное происхождение и обобщает примеры с этимологическим германским *t (крым.-гот. salt ‘соль’, schieten ‘стрелять’, criten ‘плакать’ и др.), с этимологическим германским *d (tag ‘день’, thurn ‘дверь’ и др.), с этимологическим тюркским *