Гуманитарных исследований им. Т. Керашева отдел славяно-адыгских культурных связей национальная библиотека республики адыгея

Необходимо отметить, что одни и те же символы, как правило, используются для обозначения разных, иногда противоположных, архетипов, что также доказывает их универсальность. Как свидетельствуют результаты опроса, самым сильным символом в адыгском мифологическом сознании оказывается образ змеи. На этот символ как предвестник разговоров и сплетен указали 78,2 % респондентов-адыгов, 1 человек ассоциирует змею во сне с болезнью, 6 респондентов (13 %) со змеей связывают предсказание предательства друга, 1 русская респондентка в сновиденческой формуле «быть укушенной змеей» видит пророчество любви.

Исследователи мифологии указывают на связь персонажа змеи с эротической символикой. В наиболее прямолинейном виде данная связь рассматривается З. Фрейдом, отмечающим в первую очередь фаллическую природу данного символа. Однако оппоненты З. Фрейда в лице К.-Г. Юнга, Г. Башляра, М. Элиаде акцентируют внимание на том, что данный символ намного глубже и сложнее. Так, М. Элиаде высказывает мысль о том, что образ змеи имеет много значений; среди самых важных следует отметить мотив «возрождения», «обновления». Змея – животное «преображающееся», «изменяющееся» [3].

Возникает проблема трактовки символа змеи в адыгском сознании и мифологии в связи с тем, что основная часть респонденток связывает данный образ с разговорами и сплетнями. Прибегнув к методу эмпатии и поставив себя на место архаических предков и сегодняшних соплеменниц, можно предположить, что образ змеи вызывает сложные эмоции, сочетающие страх, любопытство, тайное желание, связанные с репродуктивными инстинктами. Страх стать предметом для разговоров, возможно, кроется в сложившейся в абхазо-адыгских культурах традиции перекрывания сексуальной и «родильной» информации на пути от старших родственников к младшим, что отмечает Я.В. Честнов. Он пишет: «Здесь мать не выступает для дочери доверительным человеком, с кем можно поделиться заботами, связанными с половым созреванием. Мать может лишь косвенно, а не прямо узнать об этом и также тактично чем-то помочь дочери. Это же распространяется на отношение отцов к сыновьям в этом плане» [4. С. 132-158]. В силу устоявшихся традиций, страхи, связанные с интимной жизнью, особенно не укладывающейся в строгие рамки этических норм «адыгагэ», адыгскими женщинами ощущаются острее, чем русскими женщинами. Данную мысль можно проиллюстрировать поговорками, показывающими разное отношение к сплетням у адыгов и русских. «Яптыщтыр lофа, lофыр узэраlотэщтыр ары» – гласит адыгейская пословица: «Дать (в смысле – уступить сексуальным домогательствам) не страшно, страшно, что разболтают». В русской пословице о возможности «разболтать» говорится: «На чужой роток не накинешь платок», или «Собака лает – ветер носит», т. е. не стоит обращать внимания на чужие сплетни. Таким образом, змея в мифологическом сознании ассоциируется с языком, искушающим, завлекающим и очерняющим. Г. Башляр в своей работе замечает: «Если аллегории превращают змею в столь речистое существо, в столь сладкоречивую искусительницу, то, возможно, это оттого, что сам облик змеи побуждает к речи. Сказки на эту тему никогда не кончатся» [5. С. 251].

Возвращаясь к символу змеи в сознании этноса, следует обратить внимание на присутствие в адыгском и русском фольклоре змееподобного существа («бляго» и Змей Горыныч). Бедствия, которые приносит бляго народу, многообразны. Одно из несчастий – это требование «на съедение» самой красивой девушки либо каждый год, либо каждый день, как в сказке «Тлеубокож» [6. С. 130]. Персонаж Змея Горыныча выполняет аналогичные функции с бляго – крадет красавиц, понуждая их к браку с ним. В другой адыгской сказке «Батыр, сын медведя» сюжет усложняется, – бляго перегородил своим телом реку и не давал жителям аула воду. За доступ к воде он вынуждал крестьян отдавать одну девушку на съедение [6. С. 211]. Здесь воплощен древний архаический миф, в котором, по словам М. Элиаде, – змей (или морское чудовище) выступает в роли охранителя священного источника или источника бессмертия [3].

Таким образом, образ змеи в адыгском и русском фольклоре, в первую очередь, ассоциируется с процессами инициации, – наступление «смерти» девушек превращает их в новое существо – женщин. Сбрасывание змеиной кожи – один из вариантов такой инициации. Юноши-богатыри, вступающие в бой с бляго (Змеем Горынычем) с целью освободить девушек, также меняются, превращаются в мужчин. Убив змея, они как бы присваивают себе его репродуктивную силу, т. к. освобожденные девушки, как правило, становятся их женами.

Необходимо сказать, что архетип разговоров и сплетен некоторые респонденты связывают с символикой воды. Вода является универсальным символом, что признают все исследователи природы символического сознания. М. Элиаде пишет: «Вода заключает в себе возможности всякого бытия, а потому становится символом жизни («живая вода»). Изобилующая зародышами, она оплодотворяет землю, животных, женщин. Лоно всякого потенциального существования, высшее воплощение текучести, опора и носитель всеобщего становления» [3]. Далее он добавляет: «А потому уже в доисторические времена комплекс Вода – Луна – Женщина воспринимался как антропокосмический круговорот плодородия» [3]. Опираясь на обширный этнографический материал, М. Элиаде рассматривает разнообразные формы проявления водной символики, раскрывающей помимо первородящую сущность воды. Он находит в архаических культурах Древней Греции и Вавилона примеры особого отношения к воде как источнику мудрости, доказывая данную мысль тем, что «рядом с водами часто располагались оракулы. … Воды даруют пророческую способность – эту архаическую интуицию мы находим в чрезвычайно обширном регионе. Вавилоняне, например, именовали океан «домом мудрости» [3]. Однако общий вывод М. Элиаде, касающийся символики воды, состоит в следующем: «В какую бы религиозную систему ни входили воды, функция их всюду одна и та же: они разлагают, растворяют, упраздняют существующие формы, «смывают грехи» и в то же время очищают и возрождают. Их удел – предшествовать Творению и поглощать его в себе; им не дано выйти за границы собственного способа бытия, иначе говоря – обнаружиться, явиться в определенных формах» [3].

В связи с тем, что в местной интерпретации символ воды ассоциируется с разговорами, можно предположить, что, помимо «родильной» сущности воды, в мифологическом сознании этноса воспринимается и «речевая» форма текущей воды. Особенно это заметно в русской традиции характеризовать речь «водными» параметрами. В сказке А.С. Пушкина читаем: За морем царевна есть, / Что не можно глаз отвесть: / Днем свет божий затмевает, / Ночью землю освещает, / Месяц под косой блестит, / А во лбу звезда горит. / А сама-то величава, / Выплывает будто пава; / А как речь-то говорит, / Словно реченька журчит [7. С. 696]. В обиходной речи используются выражения: «речь льется», это значит, что человек говорит гладко, выразительно, красиво; «заливать» – прятать ложь за красивыми словами; «лить воду» – говорить ни о чем и пр. Нам не встретилось аналогичных высказываний в опубликованных текстах адыгских пословиц и поговорок, однако следует учитывать, что большая часть адыгов – жителей Республики Адыгея – являются билингвами и часто русский язык знают не хуже родного. Следствием глубокого усвоения языка стало и усвоение его символической системы.

Вода, являясь важным универсальным символом в мифологическом сознании адыгов, все же уступает значимости символа рыбы. «Рыба» является вторым по частоте упоминаний символом сновидений для адыгов, который непосредственно отражает архетипы беременности и родов. Заметим, что для русских респондентов «рыба» в ряду символов стоит на первом месте и предсказывает беременность. М. Элиаде символику рыбы, наряду с водой, змеей, лягушкой, улиткой рассматривает как выражение лунной символики. Он пишет: «Спираль, улитка (лунарная эмблема), женщина, вода, рыба принадлежат по своей структуре к одной и той же символике плодовитости, действующей на всех уровнях Космоса» [3].

В эпосе и фольклоре адыгов рыба как образ и персонаж встречается не так часто. В сборнике «Сказания и сказки адыгов» только в одном произведении присутствует данный персонаж. В сказке «Младший сын старика» герой едет на поиск своей сестры, чтобы убедиться, что она жива, здорова и счастлива. На берегу моря он увидел большую рыбу, выброшенную волной на сушу и отпустил ее в море. Рыба за это впоследствии помогла ему – пригнала табун волшебных коней, которых юноша должен был ночью пасти и которые убежали от него и скрылись в морской пучине [6. С. 114]. Сказки, где рыба представлена в схожей ситуации, мы встречаем в русском фольклоре. Только там она достает из океана что-то, связанное с жизненной цикличностью, – либо яйцо, в котором спрятана игла, на кончике которой находится смерть Кощея Бессмертного, либо кольцо, доказывающее причастность персонажа (Ивана-дурака) к подвигам во имя обладания царевной.

Сильным символом в сновидениях у адыгов считается младенец, дитя. Основное значение данного символа и в адыгской и в русской трактовке – удивление, неожиданные новости. Современные сонники трактуют символику ребенка в сновидениях как результат единства мужского и женского принципов, сотрудничества, агрессии и восприимчивости ради созидания чего-то нового. Другими словами, ребенок – универсальный символ, указывающий на начало чего-то нового в жизни спящего [8]. Рассматривая образцы адыгского устного народного творчества, можно найти запоминающиеся сюжеты, связанные с рождением удивительных младенцев. Самым популярным героем эпоса «Нарты» является Сосруко (Саусырыко), совершивший множество подвигов во имя своего народа. Однако наиболее запоминающимся сюжетом является описание его чудесного рождения из горячего камня и закаливание богом кузнечного дела Тлепшем огненного младенца в воде, после чего тот стал булатным. Необычность мальчика заключалась еще и в том, что он быстро рос, был неуязвим для стрел и пуль, а также отличался невосприимчивостью к воздействию огня. Описывается, что когда соседская старуха вошла в дом Сатанай – матери Сосруко, она заметила мальчика, «сидевшего у очага и игравшего углями: он бросал себе в рот горящие угли, а выплевывал потухшие» [9]. Когда нарт повзрослел, он оказался обладателем дара напускать холод или жару на местность, где должны произойти важные события.

Можно привести еще один пример рождения необычного младенца – будущего нарта Патереза, которого родила гордая Ипс-Гуаще. Обиженная своим мужем, она вернулась в родной дом, а когда у нее родился сын, по законам Нартов, она отдала его отцу ребенка, отказавшись даже покормить его молоком, объяснив это так: «Если бы моего молока хоть наперсток он выпил бы, начиная от восхода и заканчивая закатом, не было бы сильнее его, но я не дам ему молока. Сделайте костер из коры дуба и когда погаснет костер, угли почернеют, но некоторые будут еще светиться, тогда разгребите угли, посадите туда его, и он начнет есть, выхватывая блестящие угольки из костра» [10. С. 50-51].

Главная эмоция персонажей, сюжетно связанных с младенцами – удивление их чудесному рождению и необычайным качествам: быстрому росту, непомерным силе и смелости, уму и смекалке и т. п. Можно вспомнить аналогичный пример из сказки А.С. Пушкина «Сказка о царе Салтане…», где младенец – будущий князь Гвидон – чудесным образом вырос и возмужал за то время, пока бочка с царевной и новорожденным плавала по морю.

Несмотря на универсальность символа младенца, можно найти некоторые особенности в восприятии данного символа адыгами и русскими. Для русских более значим образ младенца-девочки, – отмечается лингвистическая близость слов «девочка» и «диво». Если вспомнить употребительные в современном русском языке такие понятия, как «кино-дива», «оперная дива», просто «дива», то можно отметить важность эстетического момента, то есть, непременного удивления и изумления от «дивной» красоты (чарующего голоса, таланта и т. п.). В адыгской традиции символизм младенца в первую очередь связан с образом мальчика, что видно и в указаниях респондентов, и в мифологии, отсылающей к героическому осмыслению данного символа. При этом общим для всех является позитивное предвосхищение неожиданных, удивительных новостей (перемен), которые во снах предвещают младенцы. Появление детенышей – обычное явление для живой природы, у животных происходящее на уровне инстинкта сохранения вида. Можно предположить, что в начале формирования человеческого общества рождение детей также воспринималось как обыденность. Однако с развитием духовности и потребности людей осознать свое место в мире рождение приобретает качества объективного чуда, непостижимого при этом рациональным сознанием.

Анализируя символику мифологии любого этноса, невозможно обойти сновиденческие образы, связанные со смертью. В снах образы смерти ассоциируются с похоронами, видением умершими в реальности живых людей, либо живыми тех людей, кто на самом деле уже умер. Современные сонники данному символу уделяют много внимания в силу его особой эмоциональной значимости для сновидящего. При этом толкование подобного сна имеет огромное число вариаций, которые часто имеют диаметрально противоположное содержание.

При толкованиях сновидений, когда видишь живым умершего, (как правило, это близкий родственник), адыгские и русские респонденты склонны к их положительной интерпретации, т. е. такой сон, по их мнению, предвещает свадьбу (лишь одна респондентка указала, что видеть во сне покойника – к похоронам). Подобное благодушное отношение к появлению умерших во сне, очевидно, связано с рудиментарными остатками в этносознании культа предков, в которых люди надеялись обрести покровительство и защиту. Важное замечание по данному поводу высказывает С.А. Токарев, который считает, что «в действительности культ предков представляет собой неуниверсальное и, что очень важно, далеко не первобытное явление. Оно свойственно сравнительно поздней стадии исторического развития – стадии патриархально-родового строя» [11. С. 255]. По его мнению, необходимо уточнить предметное содержание культа предков в непосредственной реализации данного культа в этнопрактике. «Чтобы придать понятию культа предков определенное значение, – пишет автор, – мы будем понимать под ним поклонение умершим прародителям и сородичам, и прежде всего семейно-родовые формы такого поклонения, т. е. веру в то, что умершие предки покровительствуют своим живым сородичам-потомкам» [11]. Представляется, что мысль С.А. Токарева вполне подтверждается посредством позитивного отношения адыгов и русских к появлению покойных родичей в своих сновидениях.

Эпизодически респонденты указывают на сновиденческий сюжет «свадьба», приписывая ему элементы «танцы и веселье». Данный комплекс в основном толкуют, как предвестие беды, даже похорон. Единичные случаи трактовки такого сна связаны с предсказанием хороших перемен в жизни сновидящего, либо его близких. На наш взгляд, в традиционном сознании существует смысловая связь понятий «свадьба» и «похороны», представляющих противоположные сущности бытия рода. Принцип противоположности реализуется в значениях, придаваемых таким сновидениям: если говорить упрощенно, свадьба снится к похоронам, похороны – к свадьбе. Если задаться вопросом: «В чем сущность данного принципа?», то следует обратить внимание на отношение архаического сознания ко сну как параллельной реальности, в которой все происходит наоборот и имеет противоположное значение. Такое отношение к ситуациям, возникающим в сновидениях, можно доказать старинным адыгским обрядом гадания по сну, которое описывает С. Раскина. «Если девушка перед сном не будет ни с кем разговаривать, будет все делать левой рукой, класть с левой стороны все, что должно лежать с правой, лежать ночью не поворачиваясь, то увидит во сне того, за кого выйдет замуж. Здесь любопытно то, – замечает С. Раскина, – что для достижения цели магическим путем надо делать все не так, как в обыденной жизни» [12. С. 260]. Таким образом, мы видим, что для того, чтобы подготовить успешное погружение в «потустороннюю» реальность сна и получить желательный результат, необходимо было настроиться заранее, делая в пространстве бодрствования все наоборот.

Традиционное «противоположное» толкование снов «свадьба» и «похороны» преобладает у всей совокупности респондентов, что может свидетельствовать о сохранности традиционной ментальности на бессознательном уровне большинства этнического населения и русских, и адыгов. Иное толкование снов по принципу «подобности» или «конгруэнтности» присуще небольшой доле респондентов, которые в трактовках сновидений исходят из современной теории психоанализа, которая сновиденческие сюжеты рассматривает как образно-метафорическое выражение ситуаций, эмоций, тяготений, реализующихся в текущей жизни индивида.

1. 
   Юнг К.-Г. Архетип и символ. М., 1991.
   
2. 
   Примером подобного исследования может служить работа: Молданова Т.А. Сновидения в культуре хантов // Этнографическое обозрение. №6. 2006.
   
3. 
   Элиаде М. Мифы, сновидения, мистерии. URL: http://www.eliade.ru/nebo-bogi-neba-nebesnye-obryady-i-simvoly.html (дата обращения: 14.04.2011).
   
4. 
   Чеснов Я.В. Мужское и женское начала в рождении ребенка по представлениям абхазо-адыгских народов // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991.
   
5. 
   Башляр Г. Земля и грезы о покое / Пер. с франц. Б.М. Скуратова. М, 2001.
   
6. 
   Сказания и сказки адыгов. М., 1987.
   
7. 
   Пушкин А.С. Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне и о прекрасной царевне лебеди // Пушкин А. С. Избранные сочинения. В 2-х тт. Т. 1. М., 1980.
   
8. 
   Сонник Ребенок – Символы. URL: http://enigma-project.ru/sonnik/ simvoly/rebenok (дата обращения: 21.05.2011).
   

13. 
    9.Рождение Сосруко. Адыгская интернет-библиотека. URL: http://www.circassianlibrary.org/lib/html/Nart_epos_1/contents.html (дата обращения: 11.06.2011).
    

9. 
   Куёк А.С. Мифические образы адыгского эпоса «Нартхэр» // Мир культуры адыгов (проблемы эволюции и целостности Майкоп, 2002.
   
10. 
    Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990.
    
11. 
    Раскина С. Формы и виды магии в черкесской религии // Религиозные верования адыгов. Хрестоматия исследований. Майкоп, 2001.
    

Народы Кавказа в XIX в., интегрируясь в Российскую империю, прошли несколько этапов. Этот сложный и противоречивый процесс включал и период мирного взаимодействия, основанного на принципах добрососедства и сотрудничества автохтонных и пришлых народов. Одной из самых значимых и эффективных традиций являлось куначество, которое включало как гостеприимство, так и своеобразный институт искусственного родства, который по своему генезису, этическим нормам, влиянию на миграционные процессы обособился в отдельный институт.

Именно куначество явилось тем базисом, на котором формировались и успешно развивались социально-экономические и культурные связи русского и горских народов. Издревле горцы и казачество Карачаево-Черкесии соблюдали выработанные веками основы и правила куначества, олицетворявшего к тому же и традиционные методы народной дипломатии.

Традиции куначества горского и казачьего населения Карачаево-Черкесии формировались, начиная со случайной встречи двух индивидов и зарождения в дальнейшем межличностных отношений, до образования устойчивых, долгосрочных связей межличностного и межэтнического характера. Взаимовлияние элементов института гостеприимства и куначества тесным образом было связано с этикетными нормами, действующими у северокавказских народов и казачества. Естественно, что из-за ряда причин, в частности, конфессиональной принадлежности участников общественных отношений, существовали заметные этикетные отличия и особенности в институте куначества. При этом следует заметить, что «Россия стала великой державой именно потому, что использовала политику сплава национальных культур населяющих ее народов. Это послужило крепкой основой для завязывания торговых и других отношений между разными народами» 1.

Таким образом, исследование традиций куначества, их истоков и современных тенденций развития, мер общественной организации, применяемых в настоящее время в целях возрождения и укоренения, реакции социума на проводимые мероприятия являются основными задачами, которые предстоит осветить в указанной статье.

Исследуя этноним термина «куначество» следует отметить, что это название своим происхождением обязано тюркскому слову «конак» или «кунак», что значит «гость». По мнению П.С. Федосова, «куначество связано с обычаем гостеприимства, но по значению оно ближе к побратимству» 2. С. 231-232.

Издревле куначество являлось одной из главных составляющих в поиске компромиссных решений социальных проблем. Многие представители кубанского и терского казачества «братались» с горцами, становясь их «кунаками». Народы понимали, что дружба, а значит и взаимопонимание, уважение к другой культуре дает намного больше, нежели недопонимание и ссоры. Нередко старики-казаки и уважаемые аксакалы-горцы собирались вместе, чтобы разрешить конфликтные ситуации, случавшиеся между молодежью.

Следует отметить и то, что в станице Марьинской Ставропольского края с ХIХ в. существует кунацкий обычай проведения совместных базарных дней. Проводятся они, как правило, в четверг и воскресенье. «В базарные дни собираются в станице и стар, и млад, казаки и кабардинцы, живущие по соседству. Базарный день обычно заканчивается приглашением кунаков домой, где за дружескими беседами решаются всевозможные проблемы совместной жизни.

Казаки по линии реки Сунжи стали настоящими кунаками. Их куначество не раз помогало разрешить многочисленные конфликты. После возвращения чеченцев из ссылки казаки приняли их как братьев и делали все возможное, чтобы приютить семьи на своем подворье» 2. С. 231-232.

Кунаком мог стать любой из представителей горских народов, а после присоединения Северного Кавказа к России и появления казачьих поселений, многие казаки стали кунаками горцев. Именно с этого времени этика куначества приобрела новые черты, закрепившись как основа взаимоотношений между народами. Обычай куначества в упрощенной форме сводился к тому, что двое мужчин, которые принадлежали к разным родам, народностям и даже национальностям, объявляли себя кровными братьями и обязывались оказывать друг другу помощь, предоставлять кров и защиту. Клятва побратимства сопровождалась обменом оружием. Верность слову сохранялась при любых обстоятельствах. Дружба побратимов часто передавалась из поколения в поколение. Куначество в Карачаево-Черкесии почиталось наравне с родством. Узы побратимства – узы дружбы считались более важными и ответственными, чем родственные.

Традиции куначества – побратимства у горцев проявлялись в заключении клятвы в присутствии «трех лиц», или питье молока из одной чаши, в которую клали золотое кольцо – символ верности, чтобы дружба «не ржавела». Другим вариантом заключения дружеского союза являлось так называемое «соединение крови»: побратимы смешивали капельки крови через порезы на пальцах. После завершения ритуалов названные братья обменивались шашками, башлыками, бурками и сообщали о кунаке своим родным и близким. 

В ходе исторического развития институт куначества подвергался трансформации. Традиции добрососедства и взаимопомощи стали приниматься чаще и в более масштабном объеме. «Побратимство» предполагало установление дружеских связей не только среди отдельных представителей народов, но и между отдельными аулами, станицами, городами и областями, между разными регионами и даже странами. Из недавнего исторического прошлого можно вспомнить побратимские связи городов Ставрополя и Черкесска с болгарскими городами Пазарджик и Пештера 1.

В процессе современного поиска взаимопонимания между народами северокавказского региона, в частности Карачаево-Черкесии, встала острая необходимость выбора путей этого сближения. Одним из наиболее приемлемых мирных и ранее активно используемых в межэтническом взаимодействии путей являлись отточенные веками традиции куначества. Современное возрождение традиций куначества в Карачаево-Черкесии следует отнести к 2011 г., объявленному Главой республики Годом возрождения куначества. По замыслу инициаторов, возрождение традиций куначества способно решить на современном этапе многие проблемы межнациональных отношений.

Летом 2011 г. в рамках Года куначества состоялись встречи делегаций районов Карачаево-Черкесии: Зеленчукского (русские) и Карачаевского (карачаевцы), Хабезского (черкесы) и Малокарачаевского (карачаевцы). Абазинский (абазины) и Ногайский (ногайцы) районы принимали у себя жителей Усть-Джегутинского (русские, карачаевцы) и Урупского (русские, карачевцы) районов. Первыми открыли торжественные встречи городов и районов жители Прикубанского и Адыге-Хабльского районов.

В торжественной и праздничной обстановке проходило знакомство с культурными традициями и обычаями народов Карачаево-Черкесской Республики. Встречи сопровождались концертными программами, спортивными соревнованиями, посещениями школьных кружков и музеев. Следует отметить, что проведение культурно-этнографических вечеров в настоящее время приобрело массовый характер. Мероприятия, посвященные национальной культуре, национальной кухне и народным промыслам стали в республике постоянны.

Органы власти предприняли успешную попытку юридически закрепить дружеские отношения между всеми народами республики. Между муниципальными районами, городскими округами и населенными пунктами Карачаево-Черкесии были подписаны договоры об установлении куначеских связей, принят «Кодекс кунака». Возрождению куначества содействовали и общественные организации, женские союзы, советы старейшин. Представители этих организаций при подписании договоров публично взяли на себя ответственность за их соблюдение.

Осенью 2011 г. праздники куначеских союзов возобновились. Дни дружбы прошли в городских школах всех районов республики. Н. Суюнова (министр по делам национальностей, печати и массовым коммуникациям КЧР) определила, что основная идея проведения празднования Дней дружбы в школах республики – это разработка и применение новой модели интернационального и патриотического воспитания на основе незаслуженно забытых самобытных прогрессивных народных традиций, в том числе на традициях куначества и побратимства, воспитывающих уважение к истории, языку и культуре других народов.

Директора и члены активов школ районов-побратимов в дни проведения праздников дружбы не только принимали активное участие, но и перенимали опыт проведения такого рода мероприятий у соседей. Так, в молодежном клубе «Дружба» состоялся яркий театрализованный показ традиций побратимства и куначества народов Карачаево-Черкесии, выставка блюд национальной кухни.

22-24 марта 2011 г. в целях поддержания Года куначества в КЧР на базе Северо-Кавказской государственной технологической академии был проведен студенческий фестиваль народного творчества «Этнокультурные ценности – путь к взаимопониманию». Он был организован и проведен при активном участии органов студенческого самоуправления, профессорско-преподавательского коллектива и администрации академии. В рамках студенческого фестиваля подвели итоги конкурса студенческих работ «Морально-этические традиции народов Карачаево-Черкесии – как фактор устойчивого развития региона». На заседаниях молодежных клубов «Дружба» и «Прометей» обсуждались вопросы по формированию межэтнической и межконфессиональной толерантности, состоялись театрализованный показ традиций куначества народов Карачаево-Черкесии, выставки-показы памятников материальной и духовной культуры 1. 

30 декабря 2011 г. в профессиональном лицее №5 города Черкесска в рамках возрождения традиций куначества состоялась встреча, одним из участников которой был священник храма Покрова Пресвятой Богородицы иерей Геннадий Соколов. Он отметил, что стремление руководства лицея создать благоприятные условия для духовно-нравственного воспитания подрастающего поколения через проведение мероприятий в рамках Года куначества, отрадно. Обращение к самобытным традициям народов КЧР, в том числе к побратимству и куначеству, очень важно. Куначество всегда объединяло племена и народы, жившие на Кавказе, и возрождение этих традиций будет способствовать дружбе между народами 3.

Таким образом, современное «прочтение» традиций куначества, применение принципов дружеских, добрососедских отношений в период перестройки общественного и культурного развития России актуально и своевременно. Возобновление проверенных веками многих элементов куначеских связей – взаимопомощи сторон в экономической и общественной деятельности, в том числе общее ведение хозяйства, проведение совместных праздников и т.п., на современном этапе общественного развития более выгодно. Их применение как нельзя кстати, так как способствует возрождению ранее забытых традиций мирного сосуществования и взаимопонимания народов региона. Возрождение традиций куначества в Карачаево-Черкесской Республике является ярким подтверждением того, что давно забытое старое гораздо эффективнее, чем многое новое, не проверенное временем. Без учета уникальности Северного Кавказа, наложившей неизгладимый отпечаток на менталитет, национальное самосознание, психологию этносов, проживающих здесь, не представляется возможным выработка стратегии современной национальной политики, направленной на мирное сосуществование многонационального северокавказского гражданского общества.

Сохранение национального согласия, а значит и социально-политической стабильности, является приоритетным направлением внутренней политики российского государства, и возрождение традиций куначества, превращение их в устойчивую форму общественного взаимодействия позволит цивилизованно развивать культурные и экономические отношения между народами России, в частности, – русским и горским населением.

Проведение различных мероприятий подтверждает правильность выбора одного из путей более глубокого сближения народов, укрепления их дружбы и стремления к пониманию культур и традиций. Возрождение традиций куначества ведет к диалогу культур, складыванию цивилизованного мировоззрения, а значит – цель мирного и долгосрочного сосуществования проживающих в Карачаево-Черкесии народов будет достигнута. Процесс на сближение начат и есть надежда, что он будет успешным и займет не столь долгий период времени.