Гуманитарных исследований им. Т. Керашева отдел славяно-адыгских культурных связей национальная библиотека республики адыгея

1. 
   Очерки истории Кубани с древнейших времен до 1920 г. Краснодар, 1996.
   
2. 
   Кушева Е.Н. Народы Северного Кавказа в XVI – XVII вв. и их связи с Россией. М., 1963.
   
3. 
   Культурно-просветительское движение на Северном Кавказе (XIX – первая треть XX вв.): материалы Четвертых научных чтений, посвященных Дню славянской письменности и культуры. (Майкоп. 2011). Майкоп, 2011.
   
4. 
   Хут Ш.Х. Адыгские писатели – просветители XIX века. Краснодар. 1986.
   
5. 
   Блейх Н.О. Становление просветительства на Северном Кавказе и его роль в культурном просвещении горцев. Владикавказ, 2000.
   

Во второй половине ХV в. усиливается экспансия набирающей мощь Османской империи в Северном Причерноморье. В июне 1475 г., применяя артиллерию и зажигательные снаряды, османы взяли город Кафу – центр генуэзских колоний в Северном Причерноморье. Город подвергся разграблению, значительная часть населения была обращена в рабство. В генуэзских архивах сохранилось письмо неизвестного тосканца, описывавшего взятие Кафы. В этом же письме отмечалось: «7 и 8-го числа июня месяца все валахи, поляки, русские, грузины, черкесы и всякие другие христианские нации были схвачены, лишены одежд и частью проданы в рабство, частью закованы в цепи» [1. С. 14-15]. Адыги в Кафе представляли достаточно крупную общину. Учитывая, что оргузии состояли в основном из адыгов, можно полагать, что они составляли немалую часть защитников города. Население было ограблено, часть уничтожена, другая часть отправлена в Константинополь и продана в рабство, а некоторые из генуэзцев и других народов сумели скрыться в горах Старого Крыма. Такая расправа привела к массовому исходу из Крыма христиан, в том числе и черкесов. Остатки уцелевших от османского погрома черкесов и других жителей Кафы, переплыв Керченский пролив, укрылись в Кубеште у подошвы гор Кавказа [2. С. 148-149, 155]. После занятия Кафы были захвачены остальные города в Крыму – Солдайа, Воспоро (Мангуп) и др. Полное господство Османской империи в Причерноморье не было возможным без покорения черкесского побережья, занимавшего всю ее северо-восточную часть, а также восточное побережье Азовского моря. В 1475 г. османы предприняли широкомасштабное наступление на побережье Черкесии. Им удалось захватить Тану, Матрегу и Копу. В Копе погиб черкесский князь города Парсабок [3. С. 171]. Современник описываемых событий османский хронист Мехмед Нешри сообщал: «Послав корабли в ту сторону, завоевали находящиеся на том берегу крепости Азак (Тана) и Куба (возможно Копа. – Ж.К.), дойдя до самой Черкесии» [4. С. 128].

В 1475 г. после взятия турками Матреги Захария де Гизольфи бежал и направился в Геную. По дороге он был задержан Стефаном Молдавским, после чего вернулся к себе на Таманский полуостров. Непрочное положение османов, а также сохранившееся на Тамани значительное влияние адыгских князей способствовали тому, что Захария де Гизольфи вновь обосновался в своих бывших владениях. В 1482 г. Захария обратился в Геную с просьбой прислать ему денежную субсидию, так как собрал у себя уже около 180 семейств из числа жителей бывших генуэзских городов и мечтал как можно быстрее восстановить свои права с помощью Менгли-Гирея. Деньги требовались и для уплаты откупных адыгским князьям, которым Захария не мог отказать: «если им не давать, то станут врагами, а мне нужно, во всяком случае, их иметь на своей стороне» [4]. Отчаявшись и не получив положительного ответа из Генуи, он обратился к Ивану III. В 1483 и 1487 гг. Захария отправлял в Москву с проезжавшими через Кафу купцами грамоты с предложением перейти на русскую службу, на что Иван III, отвечая, приглашал его в Москву. 8 июня 1487 г. Захария, еще не получив ответа на второе письмо, отправил в Москву своего человека с грамотой [5. С. 25]. Видимо, Захария не хотел переезжать в Москву, а желал вновь с помощью Ивана III полностью утвердиться на Тамани. Грамота была написана из Копарио. Все это шло в противоречие с интересами Крымского ханства и Османской империи, на что Иван III, не решаясь, зазывал к себе Захария. Как отмечал Л.И. Лавров: «Дальновидный Иван III, охотно принимавший к себе на службу иноземных князей, был заинтересован в Захарие как деятельном и образованном человеке, имеющем связи в Западной Европе, в Крыму и на Северо-Западном Кавказе (Черкесии) и хорошо знающем крымско-турецко-черкесские дела» [6. С. 73]. Иван III в марте 1485 г. направил в Крым русскому послу Шеину приказ всячески содействовать переезду Захарии на Русь. Он велел просить Менгли-Гирея послать «в Черкассы к тому Захарии своих двух человек, которые знают от Черкасс полем к Москве, а велел бы там своим людям того Захарию таманского князя из Черкасс приводити до меня» [6. С. 77].

В сентябре 1489 г. Иван III отправил к Захарии посла Никифора Доманова с сообщением о месте и времени, где Захарию будут ждать люди великого князя [6. С. 114]. В мае 1491 г. из Крыма пришли вести, что Доманов не смог выполнить указаний Ивана III, так как Захария вынужден был задержаться в связи со сложной обстановкой в Причерноморье. Главную причину Доманов видел в противоречии между Захарией и османским султаном [5. С. 25].

Возможно, через Захарию адыгские князья, пережившие недавно османское нашествие, пытались заключить союз с Москвой против Османской империи. Этим объясняется его видимое нежелание переезда в Москву, а лишь обращение за помощью, а также независимая «грубая» позиция по отношению к султану. Неслучайно Захария писал из Копарио о владениях адыгских князей, пострадавших от нашествия османов. Захария как образованный человек, видный политический деятель, мог вполне использоваться адыгскими князьями для своих дипломатических целей.

С 1491 г., с момента поражения османов в войне с бурджитами и прекращения на некоторое время османских нашествий на Черкесию, прекращаются и обращения Захария к Ивану III. Он больше не предпринимает попыток контакта с Москвой.

В начале XVI в. Захария де Гизольфи переходит на службу к Менгли-Гирею [6. С. 441]. До 1505 г. Захария упоминается среди крымских «князей», которым посылались литовские поминки, что свидетельствует о высоком его положении при дворе Менгли-Гирея. Вместе с переходом Захария во двор Менгли-Гирея улучшаются крымско-адыгские отношения, которые начинают переходить в союзнические, направленные против Большой Орды. Сын Захария Винченцо упоминается как посол, ездивший к великому князю литовскому. Последний раз Винченцо упоминается в письме короля Сигизмунда крымскому хану Мухаммед-Гирею от 1521 г. [6. С. 211-212].

Переписка Ивана III с Захарией де Гизольфи является отдельным звеном в русско-адыгских отношениях. Иван III хорошо представлял себе, кто такой Захария: в грамотах великого князя он зовется не только «таманским князем», «фрязином», но и «черкасином», «черкашанином». Русский князь осознавал, что речь идет о политических связях с адыгами [6. С. 309]. В ходе дипломатии Захарии Гизольфи были обозначены контуры будущих адыго-русских союзных взаимоотношений. Москва увидела в черкесах союзников по противодействию османской агрессии. Спустя полвека были заключены союзы между русским государством и черкесскими княжествами, ознаменовавшиеся успешными боевыми действиями против агрессора.

1. 
   Колли Л.П. Исторические документы о падении Каффы. ИГУАК. 1911. №45.
   
2. 
   Чипернс А.М. Борьба народов Юго-Востока Крыма против экспансии султанской Турции в 50–70 гг. XV в. // Ученые записки Туркменистанского университета. 1960. Вып. 17.
   
3. 
   Эрнст Н.Л. Конфликт Ивана III с генуэзской Кафой // Изв. Тавричес. о-ва. истории, археологии и этнографии. 1927. №1 (58).
   
4. 
   Зевакин Е.С., Пенчко Н.А. Очерки по истории генуэзских колоний на Западном Кавказе в XIII-XV вв. // ИЗ: В 6-ти тт. Т. 3. 1938.
   
5. 
   Лавров Л.И. К истории русско-кавказских отношений XV в. // УЗ Адыг. НИИ истории. Майкоп, 1957 Т. 2.
   
6. 
   Сборник РИО. Т. 41.
   

Еще в XVI в. боевое содружество черкесов и казаков стало одним из условий историко-культурного взаимодействия. В 1556 –1560 гг. черкесы поддерживали русские походы на Крым с Таманского полуострова, а в 1556 – 1560 гг. – наступление отрядов донских и днепропетровских казаков под начальством князя Дмитрия Вишневецкого через Дон, на Азов и Крым. Совместная борьба создавала возможность военно-культурного взаимодействия. Историк донского казачества В.Н. Королев, изучавший казачье мореходство, предполагал заимствование ранними казаками у черкесов определенных навыков мореплавания. Он же усматривает определенное сходство в устройстве судов и военно-морской тактики казаков и черкесов. Интересно сообщение иностранных средневековых авторов о боевой прическе адыгов. Одни сообщали, что черкесы «стригут волосы на голове, кроме одного кончика на темени, который они носят очень длинным и заплетенным». Другие указывали, что адыги бреют голову, «оставляя на макушке длинный чуб». Это не что иное, как известный «осэлэдэць», который носили запорожцы и некоторые донские казаки запорожского происхождения [1. С. 15 ].

Другим, не менее интересным, фактом соприкосновения двух культур является одежда. Предки казаков и кавказских народов, живя бок о бок с глубокой древности, вместе проходили одни и те же фазы развития военного искусства, что вело и к изменению воинского костюма. В одежде терских и кубанских казаков, где преобладает восточнославянский покрой, можно проследить некоторые локальные отличия. Например, в восточных и западных районах Северного Кавказа у кубанского казачества в одежде рельефнее проступают украинские черты, в то время как в станицах по Тереку и в отдельных казачьих селениях Восточной Кубани заметнее русские черты и сильнее чувствуется местное кавказское влияние. Традиционная мужская одежда рядовых казаков на Тереке состояла вначале из длинной до колен русской холщевой рубахи с прямым или косым разрезом ворота и прямым рукавом. Обязательной принадлежностью мужской казачьей одежды был узкий, кавказского типа пояс, популярный на Тереке и Кубани. Штаны-шаровары русского и украинского «широченного» покроя шились чаще всего из холста.

Старинной верхней одеждой мужчин был чекмень-зипун («свитка», «жупан» у кубанцев). Одновременно такая одежда являлась и форменной для северокавказского казачества. Головным убором у казаков чаще всего была шапка куполообразной формы, широко распространенной у татар и ногайцев (колпак), а затем и меховая папаха (типа «кубанки»), такая же, как и у соседних горских народов Северного Кавказа. Обувь – лапти, сапоги, башмаки, «ходаки» из сыромятной кожи с пришивной подошвой (типа бродней) и черевики. Кроме того, казаки часто на местный манер подвешивали к кавказскому поясу кинжал и саблю, с которыми не расставались никогда, и носили кушак. Со временем «кавказские» черты в одежде гребенцев и терцев усиливаются, как об этом писал в XVIII в. И.-Ф. Миллер. По его словам, одежда и оружие казаков были «на черкесский манер» – по образцу и подобию одежды и оружия их соседей-кабардинцев [2. С. 499].

В числе украшений отмечены украинские монисты, ленты и т.п. Обычной же верхней одеждой казачек на Тереке являлся женский зипун, ладно облегавший фигуру, на металлических застежках по кавказскому образцу. Голову принято было покрывать домотканым платком, из-под которого видна «кавказская» шапочка, поскольку без головного убора женщина, как и у горцев, не имела права показаться на улице и даже быть дома простоволосой в присутствии свекра и свекрови. Украшений казачки носили много: серебряные пояса, серьги, бусы (монисто), кольца, чеченские и дагестанские браслеты, в чем явно прослеживалось кавказское влияние (особенно у гребенцов). В обычае было сурьмить брови и ресницы, отбеливать и сильно румянить лицо специально приготовленными по местным кавказским рецептам косметическими составами – казачки были весьма искусны в косметике [2. С. 500].

С самого начала своего образования северокавказское казачество отличалось пестрым этническим составом, о чем говорят официальные правительственные документы, сообщения путешественников и «сказки» самих казаков. Естественно, что в быт и традиции казачества проникли самые разнообразные элементы культуры местного населения. В свою очередь, русские и украинские элементы культуры со временем проникали в среду соседнего горского населения, способствуя взаимообогащению культур северокавказских народов и русского населения края. В городках-крепостях по Тереку и Сунже наряду с русскими проживали кабардинцы, ногайцы, кумыки, чеченцы, ингуши. Это приводило к тому, что с самого начала беглая казачья вольница оказалась не только снаружи, но и изнутри в иноэтническом окружении, живя в непосредственном соседстве с коренным населением края [2. С. 498].

Заимствования в области материальной культуры у русских и горцев были взаимными. Приезжая в села и станицы на ярмарки или в гости к кунакам, горцы видели, как выглядели русские поселения, как было устроено жилище, и перенимали то, что казалось им удобным и практичным. При строительстве новых аулов усадьбы стали располагаться вдоль улиц, проходивших через все поселение. Окна домов размещались на той стороне дома, которая выходила на улицу. Такие изменения во внешнем облике селений оказались возможны с установлением мирной жизни на Кавказе, когда дом и двор горцу уже не нужно было устраивать как крепость.

При переселении на равнину горцы стали использовать новые строительные материалы, менять технику постройки домов. Так, карачаевцы Малого Карачая стали строить турлучные жилища, как у черкесов, а позже – саманные, как у русских. Шире применялись привозные строительные материалы, в частности, жесть, в срубовых домах появились большие окна, которых не было в традиционном горском жилище.

Под влиянием русского и украинского населения менялась и планировка жилищ. Вначале по русскому образцу строились только общественные здания: аульные правления, школы, больницы. Но вскоре началось и строительство жилых домов русского и украинского типов. Проживший много лет в Карачае учитель В. Колесников писал: «Русское влияние уже сильно сказалось на карачаевце… И стал карачаевец думать, как бы ему построить русский домишко или хоть в своей сакле проделать ненужное до сего времени окно и сделать русскую печь да поставить столик с табуреткой».

Черкесы стали увеличивать площадь дома пристройками к основному помещению. Богатые горцы возводили дома из дерева на каменном фундаменте, часто с галереей и застекленными окнами. Двери делали на железных петлях, иногда настилали в домах деревянные полы. Значительным новшеством было появление в горских домах русских печей. Сначала их ставили в комнате для молодоженов. А там, где жили старики, обходились очагом с дымарем. В некоторых домах очаг на зиму обкладывали и обмазывали глиной, превращая в печь. Дома знати всех горских народов в конце ХIХ в. все больше походили на дома русского населения.

Изменилось и внутреннее убранство жилищ. У богатых горцев появилась европейская мебель – столы, стулья, металлические кровати, шкафы, комоды, зеркала. На окна стали вешать занавеси и портьеры из фабричных тканей, столы накрывать скатертью, пользоваться постельным бельем. Зажиточные горцы и кочевники покупали самовары, швейные машины, изредка даже граммофоны и пианино.

Русские крестьяне и казаки также заимствовали у горцев и кочевников понравившиеся им элементы жилища и интерьера. Так, с самого начала большое распространение здесь получили «сакли», строившиеся по местному образу из сырцового кирпича или турлука, обмазанного глиной. Сакли имели плоскую крышу, нижнее основание которой зачастую было для нижерасположенной сакли потолком. Встречались сакли с плоскими крышами и на два ската, с небольшим уклоном кровли.

Очень популярны стали в селах и станицах настенные ковры, которые покупали у горцев. Позже появились в русских селениях мастерицы, которые сами научились изготавливать ковры без ворса. Причем, если у хозяина не было денег на ковер, то его заменяли куском ситца, который вешали на стену, а некоторые девушки раскрашивали стену, имитируя ковер. Казаки по горскому обычаю стали вешать на стену оружие. По словам историка терского и черноморского казачества И.Д. Попко, русские много переняли у горцев во внутреннем убранстве дома. По одной стене, иногда по-кавказски украшенной коврами, было развешено оружие и доспехи, в углу горкой возвышались постели и одеяла, сложенные на кавказский манер ровными кипами; на самом видном месте красовалась на полочках тщательно вычищенная и парадно расставленная посуда, причем особой любовью пользовалась металлическая – главным образом медная и более редкая серебряная (кувшины для воды, блюда, кубки и т.д.). Все это сочеталось с традиционной русской печью с широким устьем, просторными русскими лавками, порой на кавказский манер покрываемыми коврами, столами, стульями, сундуками, иконами в красном углу [3].

Но под кавказским влиянием изменились не только одежда, жилище и вооружение. Постепенно горские образцы поведения проникали во все сферы казачьей жизни, в быт, поведение, культуру и т.д. Ключевым в системе адыгской морали являлась рыцарская честь. Она включала в себя три качества, которые дали адыгу право на известность: храбрость, красноречие, гостеприимство или … острый меч, сладкий язык и сорок столов» (Дж. Лонгворд). Под «сорока столами» Дж. Лонгворд как раз и понимал гостеприимство. Издавна, со времен родового строя, народы не только Северо-Западного, но и всего Кавказа славились этим способом общения. Широкое развитие гостеприимства у адыгов и других кавказских народов находило, в частности, свое отражение в таком факте, как наличие у каждого горца специального помещения для гостей, которое известно в кавказоведческой литературе под названием «кунацкой» [4. С. 273].

С гостеприимством у адыгов тесно связан распространенный на Северном Кавказе институт куначества. По происхождению куначество связано с обычаем гостеприимства, но по значению ближе к побратимству. Этот обычай широко распространился среди казаков. Куначество (от кунак — гость), распространенный на Северном Кавказе обычай, по которому двое мужчин, принадлежавших к разным родам, племенам или народностям, вступали в тесные дружеские отношения и оказывали друг другу помощь и защиту. Куначество способствовало более тесной спайке казаков и установлению тесных контактов с другими народами. Черноморское, кавказское и терское казачества, жившие в постоянном контакте с горцами, быстро усвоили этот обычай, и многие казаки имели кунаков среди горцев и гордились этим. Куначество было так прочно усвоено казаками, что стало составной частью их поведения. Даже в годы Кавказской войны у многих казаков были кунаки среди горцев. Казаки и горцы нередко встречались и вместе решали проблемы добрососедства, взаимоотношений между родами, семьями, экономические, культурные вопросы. Совместное проведение национальных, религиозных, семейных праздников, свадеб стало обыденным. Нередко старики-казаки и уважаемые аксакалы-горцы собирались вместе, чтобы разрешать конфликтные ситуации, случавшиеся между молодежью. В станице Марьинской Ставропольского края с XIX в. существовал кунацкий обычай проведения совместных базарных дней. Проводятся они, как правило, в четверг и воскресенье. В базарные дни собираются в станице и стар, и млад, казаки и кабардинцы, живущие по соседству. Базарный день обычно заканчивается приглашением кунаков домой, где за дружескими беседами решаются всевозможные проблемы совместной жизни. Казаки по линии реки Сунжи стали настоящими кунаками. Их куначество не раз помогало разрешать многочисленные конфликты. После возвращения чеченцев из ссылки казаки приняли их как братьев и делали все возможное, чтобы приютить семьи на своем подворье. Благодаря куначеству часто удавалось избегать обострений межнациональных конфликтов [4. С. 277]. Этот хороший обычай сохранился до наших дней. Многие русские, где бы они ни жили, имеют кунаков среди адыгейцев. Вот лишь несколько строк из стихотворения современного поэта В.К. Сапелкина «Мой кунак», посвященного Г.И. Датхужеву:

Что случилось с адыгом кунаком моим?

То- ли дали далекие мрак покрыл,

Может, нежная лебедь взмахнула крылом,

Закружила, завеяла, увела к себе в дом?

Пусть скорее приходит весенняя рань,

И откроется синевой Адыгеи даль,

Может сердце кунака вспомнит друзей,

Приезжай, прилетай ты в Россию скорей! [5]

Еще одним обычаем, перенятым казаками у горцев, было – аталычество. Обычай аталычества (тюрск, аталык – отцовство) является одной из древнейших традиций у многих народов, особенно у горцев, в воспитании подрастающего поколения. Некоторые исследователи объясняют аталычество как пережиток древней старины, когда в горах Кавказа обитали амазонки. В это время между женщинами-амазонками и мужчинами-воинами заключались союзы. Каждый год осенью они собирались в определенном месте, приносили жертвы своим богам и свободно вступали во временные браки. Рожденные от этих браков дети делились по половому признаку: девочек забирали амазонки, а мальчиков – воины. Отсюда будто бы и возник обычай воспитания мальчиков чужими мужчинами – аталыками.

У горских народов правом передачи на воспитание своих сыновей в другие семьи пользовались только знатные роды князей и узденей. Тот, кто брал на воспитание княжеского сына, становился для князя одним из самых ближних родственников, так как он был для княжича отцом – аталыком. Аталык относился к своему воспитаннику с большим вниманием и заботливостью. Мальчика в семье аталыка кормили грудным молоком наравне с собственными детьми. Подросшие дети становились на всю жизнь молочными братьями. Аталык и его семья со временем становились уважаемыми в своем роду и в ауле, а молочные братья пользовались уважением не только в семье князя, в своем роду, ауле, но и среди горцев вообще. Впоследствии, когда княжеский сын становился взрослым, его молочные братья сопровождали его повсеместно, становясь дружинниками, а нередко и узденями.

Обряд аталычества был принят и казаками. Когда воспитание молодых людей заканчивалось в аталыческих семьях, то юноши умели выполнять все, что требовалось от них. Они умели владеть собой, приобретали быстроту, ловкость, гибкость, в совершенстве владели оружием: кинжалом, шашкой, умели обращаться с лошадью – джигитовка, езда. Аталычество в казачьих и горских семьях способствовало изучению языка, традиций быта, культуры народов, просвещению и обучению молодежи. Несмотря на грозное лихолетье Кавказской войны XIX в. традиции аталычества не утеряли своего значения как в горских, так и в казачьих семьях. Многие совместные обряды, а не только аталычество, стали нормой повседневной жизни казаков и горцев. Нередко в учебных заведениях России вместе учились молочные братья казаки и горцы. Известен случай, когда в первой половине XIX в. казак терской станицы Каргалинской взял на воспитание чеченского мальчика. Он вырос в казачьей семье и с самого раннего возраста проявил способности к рисованию. Его новый отец Матвей Захаров дал чеченскому мальчику свою фамилию и имя Петр. Через много лет Петр Захаров стал академиком живописи и написал один из лучших портретов М.Ю. Лермонтова. Свои картины он подписывал: «Петр Захаров из чеченцев» [6].

Многолетние контакты с казачеством нашли свое отражение и в легендах и сказках горских народов. Причем, в них упоминаются именно казаки. Это подметил в своих кавказских произведениях еще Лев Толстой. Описывая, например, гребенцов, он говорил о том, что, живя долго рядом с чеченцами, казаки «перероднились с ними» и «усвоили себе обычаи, образ жизни и нравы горцев». То же самое произошло с черноморцами и линейцами. После прихода на Кубань они впитали в себя кавказские черты. Казаки старались подражать горцам во всем: «Щегольство в одежде состоит в подражании черкесу. Лучшее оружие добывается от горца, лучшие лошади покупаются и крадутся у них же». Льву Толстому вторит кубанский историк И.Д. Попко: «Черкесская одежда и сбруя, черкесское оружие, черкесский конь составляют предмет военного щегольства для урядника и офицера. Вообще все черкесское пользуется уважением и предпочтением между казаками». Стать настоящим джигитом – это был идеал и высшая похвала для казака. Поэтому, несмотря на Кавказскую войну, казаки и горцы сохраняли по отношению друг к другу подсознательное ощущение уважения и даже симпатии. Казаки не относили горцев к иногородним, то есть к пришедшим, чужим, а считали их «своими» соседями-соперниками.

Можно еще много и долго приводить примеры культурного заимствования казаков и адыгов за всю историю их совместного проживания на территории Северного Кавказа. Это и свадебные обряды, и семейный уклад, и фольклор, и медицина, и сельское хозяйство, и образование, и даже кулинария. Но бесспорно одно – изучая историю казачества, не стоит забывать, что она теснейшим образом связана с историей других народов Северного Кавказа. Несмотря на различия в языке, религии, образе жизни эти народы постоянно контактировали друг с другом. Конечно, горцы далеко не всегда мирно относились к чужакам, пришедшим и поселившимся по соседству. Но мы должны, в первую очередь, помнить, что именно общение с горцами способствовало тому, что казаки легко адаптировались на Кавказе, переняв некоторые их хозяйственные традиции, духовную и материальную культуру. Как бы то ни было мы должны уважать культуру и традиции обоих народов, живущих рядом веками.