Хель­мут Шмидт-Фогт Ель в куль­ту­ре и искус­с­т­ве

Э­ти стро­ки Эрнес­та Мо­ри­ца Арндта (1769-1860) обра­зу­ют мост к пред­шес­т­ву­ю­ще­му раз­де­лу о зна­че­нии ело­во­го ле­са для отды­ха че­ло­ве­ка, о вли­я­нии ело­во­го ле­са на лю­дей и кра­со­те дре­ва ели. Ко­неч­но, де­я­те­лей искус­с­т­ва вол­ну­ет преж­де все­го лес, и очень ред­ко ка­кой-ли­бо опре­де­лен­ные вид де­ре­ва. Одна­ко бо­лее глу­бо­кое про­ник­но­ве­ние в проб­ле­му да­ет воз­мож­ность и ши­ро­ко­го, обшир­но­го изоб­ра­же­ния ле­са и де­ре­ва в искус­с­т­ве: «Лес в не­мец­кой ли­те­ра­ту­ре» (Baumgart, 1936), «Де­ре­во в по­э­зии» (Kupper, 1953) — в облас­ти по­э­зии, в облас­ти изоб­ра­зи­тель­но­го искус­с­т­ва: «Де­ре­во и лес в кар­ти­нах не­мец­ких ху­дож­ни­ков» (Schrade, 1937), «От­к­ры­тие ле­са» (Kostlr, 1941); в облас­ти му­зы­ки — «Тьма ле­са в му­зы­ке» (H.Schmidt-Vogt, 1955); бо­лее ши­ро­кое изло­же­ние этой пуб­ли­ка­ции сей­час го­то­вит­ся.

Из 2000 лет­не­го пе­ри­о­да изоб­ра­зи­тель­но­го и по­э­ти­чес­ко­го искус­с­т­ва соб­рал из раз­ных источ­ни­ков Weimaun (1983) на­ход­ки, ка­са­ю­щи­е­ся исклю­чи­тель­но ели. Его ука­за­ния ста­ли весь­ма цен­ным при­об­ре­те­ни­ем для нас­то­я­ще­го сбор­ни­ка.

Ель в ми­фо­ло­гии и на­род­ных обы­ча­ях
О­со­бую роль игра­ет ель в ми­фо­ло­гии индей­цев пле­ме­ни хо­пи на юго-за­па­де США. Она рас­це­ни­ва­ет­ся там как свя­щен­ное, как са­мое ма­ги­чес­кое из всех де­ре­вьев, ко­то­ро­му вве­ре­на за­щи­та кла­на Бар­су­ка. Сог­лас­но ска­за­нию, в на­ча­ле исто­ри­чес­ко­го вре­ме­ни каж­дый клан дол­жен был стран­с­т­во­вать по че­ты­рем стра­нам све­та, преж­де чем окон­ча­тель­но смо­жет где-то обос­но­вать­ся. Во вре­мя это­го стран­с­т­вия в кла­не Бар­су­ка вспых­ну­ла борь­ба, на ко­то­рую си­лы при­ро­ды отве­ти­ли зно­ем и за­су­хой. Ста­рое «Бо­жес­т­во» кла­на ве­ле­ло всем чле­нам кла­на уе­хать и соб­рать­ся на этом же са­мом мес­те вновь че­рез 4 го­да. Ког­да че­рез ука­зан­ный срок они вер­ну­лись, то уви­де­ли, что «Бо­жес­т­во» прев­ра­ти­лось в ель, из-за че­го ре­ки вновь на­ча­ли свое те­че­ние. С тех пор ель бы­ла вклю­че­на в це­ре­мо­нии кла­на Бар­су­ка, а ее вет­ви рас­це­ни­ва­лись как бо­жес­т­вен­ные зна­ки и исполь­зо­ва­лись на праз­д­ни­ках и тор­жес­т­вах. Это ми­фи­чес­кое со­бы­тие так­же явля­ет­ся те­мой нас­каль­но­го ри­сун­ка в Pictograph Point в ка­ньо­не Mesa verole на юго-за­па­де Ко­ло­ра­до (США). Фи­гу­ра кла­но­во­го бо­жес­т­ва ле­жит рас­тя­нув­шись и без­жиз­нен­на. Зуб­ча­тая ли­ния под ней озна­ча­ет во­ду и за­кан­чи­ва­ет­ся спра­ва. Из не­го рас­тет ель, в ко­то­рую прев­ра­ти­лось умер­шее бо­жес­т­во. Вет­ви ее нап­рав­ле­ны вверх, как знак то­го, что ель свя­щен­ная и сво­и­ми вет­вя­ми обра­зу­ет прес­тол для туч. Под ней на­хо­дит­ся жиз­нен­ная ли­ния бо­жес­т­ва. Она нап­рав­ля­ет­ся вверх при рож­де­нии, прос­ти­ра­ет­ся го­ри­зон­таль­но в те­че­ние его жиз­ни, опус­ка­ет­ся при смер­ти и под­ни­ма­ет­ся в кор­ни ели. След но­ги озна­ча­ет стран­с­т­во­ва­ние кла­на Бар­су­ка. Связь ели с тра­у­ром и куль­том смер­ти обна­ру­жи­ва­ет­ся уже у Гая Пли­ния Вто­ро­го-от­ца. В шес­т­над­ца­той из сво­их 37 книг о естес­т­воз­на­нии он пи­шет: «Ель лю­бит го­ры и хо­лод, это де­ре­во смер­ти — уста­нав­ли­ва­ет­ся как знак тра­у­ра в две­рях и рас­по­ла­га­ет­ся зе­ле­ным на кос­т­ре для сож­же­ния».

Зна­чи­тель­но боль­шую роль ель игра­ет в куль­ту­ре За­па­да, как при­но­ся­щее ра­дость рож­дес­т­вен­с­кое де­ре­во. Она хо­тя и вос­пе­та как рож­дес­т­вен­с­кая елка, в на­род­ном язы­ке и в бо­лее ран­нем сло­во­у­пот­реб­ле­нии сло­во «тап­пе» (ель, пих­та) име­ет бо­лее ши­ро­кое зна­че­ние и охва­ты­ва­ет все ви­ды хвой­ных де­ре­вьев, ко­то­рые в основ­ном встре­ча­ют­ся в не­мец­ком ле­су, та­кие как пих­та бе­лая, ель и сос­на. Обы­чай рож­дес­т­вен­с­кой елки бе­рет свое на­ча­ло в вер­х­не-рей­н­с­кой облас­ти, что под­т­вер­ж­де­но до­ку­мен­таль­но впер­вые в 16 сто­ле­тии. Отсю­да вна­ча­ле он рас­п­рос­т­ра­нил­ся по не­мец­кой тер­ри­то­рии и се­год­ня обна­ру­жи­ва­ет­ся во мно­гих стра­нах ми­ра. Кор­ни это­го обы­чая вос­хо­дят да­ле­ко в прош­лое. Уже 200 лет как укра­шен­ное све­ча­ми и по­дар­ка­ми пих­то­вое или ело­вое де­ре­во явля­ет­ся глас­ным цен­т­раль­ным пун­к­том се­мей­но­го рож­дес­т­вен­с­ко­го праз­д­ни­ка и рож­дес­т­вен­с­ких по­дар­ков для де­тей.

Во мно­гих се­лах вес­ной ель (пих­та) уста­нав­ли­ва­ет­ся как «май­с­кое де­ре­во». Этот обы­чай так­же вос­хо­дит к ста­рым обря­дам, к че­ты­рем сол­неч­ным вре­ме­нам го­да, ког­да выс­тав­ля­лись де­ре­вья: май­с­кое де­ре­во, де­ре­во лет­не­го сол­н­цес­то­я­ния, уро­жай­ное де­ре­во осе­нью и де­ре­во зим­не­го сол­н­цес­то­я­ния — рож­дес­т­вен­с­кой елки. Май­с­кое де­ре­во со сре­зан­ны­ми до са­мой вер­ши­ны вет­ка­ми, укра­шен­ное и вко­ло­чен­ное в зем­лю, впер­вые упо­ми­на­ет­ся в на­ча­ле XVI сто­ле­тия в гер­цог­с­т­ве Фран­ко­нии, хо­тя и в фун­к­ции мес­т­но­го тан­це­валь­но­го и хо­зяй­с­ко­го де­ре­ва.

Так­же ель по­яв­ля­ет­ся и в ве­ро­ва­ни­ях в чу­де­са, что уже в антич­ные вре­ме­на зас­ви­де­тельс­т­во­ва­но во мно­гих вол­шеб­ных трак­та­тах, преж­де все­го у Пли­ния. В Сак­сон­с­ких Руд­ных го­рах за­щит­ным сред­с­т­вом от уда­ра мол­нии слу­жит ело­вая лу­чи­на, хра­ня­ща­я­ся под кро­ва­тью. Воз­мож­но, с этим свя­за­но и то, что в тех мес­тах на чер­да­ках хра­ни­лось хрис­то­во де­ре­во (рож­дес­т­вен­с­кая елка), что дол­ж­но за­щи­щать дом от уда­ра мол­нии.

В Фин­лян­дии ело­вой ко­ре при­пи­сы­ва­лась осо­бая вол­шеб­ная си­ла. Из нее де­ла­ют со­су­ды, из ко­то­рых се­ют се­ме­на свек­лы. С се­вер­ной сто­ро­ны ели бе­рут че­ты­ре­ху­голь­ный ку­сок ко­ры. Из нее де­ла­ют ковш и при­де­лы­ва­ют руч­ку. Ког­да в нем со­дер­жит­ся по­сев­ной ма­те­ри­ал, то унич­то­жа­ют­ся чер­вя­ки и про­чие вре­ди­те­ли свек­лы. Пос­ле за­вер­шен­но­го се­ва, ковш на­де­ва­ют на вер­хуш­ку жер­ди изго­ро­ди на свек­ло­вич­ном по­ле, ку­да приб­ли­жа­ет­ся змея, что­бы охра­нять это свек­ло­вич­ное по­ле от во­ров. Мо­жет быть эту вол­шеб­ную си­лу при­пи­сы­ва­ют силь­но­му смо­ля­но­му за­па­ху.
Поэзия
В искус­с­т­ве ель и ело­вый лес очень час­то со­пут­с­т­ву­ют оди­но­чес­т­ву и мра­ку. Ге­те (1749-1832) во вре­мя сво­ей пер­вой по­ез­д­ки в Швей­ца­рию 16.7.75 был по­ра­жен древ­ним ело­вым ле­сом, «ко­то­рый важ­но и страш­но за­пол­нял не­о­боз­ри­мые уще­лья, в низ ко­то­рых мы дол­ж­ны бы­ли спус­тить­ся». Здесь еще нель­зя ощу­щать се­год­няш­ний вос­торг от одно­го сох­ра­нив­ше­го­ся остат­ка древ­не­го ле­са в Альпах. Так­же Ге­те рас­с­мат­ри­вал и одно­об­ра­зие чис­то­го ело­во­го ле­са. «Я по­тя­нул за со­бой в лес мо­е­го дру­га, и спа­са­ясь от одно­об­раз­ных елей, искал я кра­си­вые, пок­ры­тые лис­тья­ми ро­щи, ко­то­рые хо­тя и не прос­ти­ра­ют­ся да­ле­ко в этой мес­т­нос­ти, но всег­да та­ко­го раз­ме­ра, что бед­ное изра­нен­ное сер­д­це мо­жет в них скрыть­ся».

У Ге­те, как и у Пли­ния, на­хо­дим мы ель и мыс­ли о смер­ти в сти­хот­во­ре­нии «Счас­т­ли­вые суп­ру­ги»:

Од­на­ко, где зе­лень так при­чуд­ли­ва,

О­ко­ло цер­к­ви и лу­жа­ек сто­ит пень,

Там, где в оди­но­чес­т­ве ко­лы­шет­ся

ста­рая ель.

Там по­ко­ит­ся ожи­да­ние судь­бы

На­шей преж­дев­ре­мен­ной смер­ти,

И нап­рав­ля­ет­ся от зем­ли

К не­бе­сам наш взгляд.

Нес­коль­ки­ми го­да­ми ра­нее Ге­те уве­ко­ве­чил Ки­хель­хан на ри­сун­ке. Ри­су­нок, ка­ран­даш и тушь на го­лу­бо­ва­то-се­рой бу­ма­ге, он под­пи­сал сле­ду­ю­щи­ми строч­ка­ми Шар­ло­те фон Штайн: «Про­щай! Хо­чу огля­нуть­ся на отвес­ные ска­лы и ели. Все еще идет дождь. Да­ле­ко вок­руг вид­ны вы­со­кие го­ры. Под дож­дем я сел под ко­зырь­ком из ело­вых ве­ток, ожи­дая гер­цо­га, ко­то­рый для ме­ня при­не­сет с со­бой на­рез­ное ру­жье. До­ли­ны ды­мят­ся, пар под­ни­ма­ет­ся на­верх вок­руг елей, сто­я­щих сте­ной». «N.B. Это я на­ри­со­вал те­бе».

Од­но из нем­но­гих пос­вя­щен­ных ели сти­хот­во­ре­ний, на­пи­сал Ген­рих Гей­не (1798-1856).
Ель сто­ит оди­но­ко на Се­ве­ре,

На гор­ной вер­ши­не,

Ее кло­нит ко сну, бе­лым пок­ро­во­м

За­ку­ты­ва­ют ее лед и снег.

О­на ви­дит во сне паль­му,

Ко­то­рая да­ле­ко на Вос­то­ке

О­ди­но­ко и без­мол­в­но пе­ча­лит­ся

На обжи­га­ю­щей отвес­ной ска­ле.

На Се­ве­ре ди­ком сто­ит оди­но­ко

На го­лой вер­ши­не сос­на.

И дрем­лет, ка­ча­ясь, и сне­гом сы­пу­чи­м

О­де­та как ри­зой она.

И снит­ся ей все, что в пус­ты­не

да­ле­кой,

В том крае, где сол­н­ца вос­ход,

Од­на и грус­т­на на уте­се го­рю­че­м

П­рек­рас­ная паль­ма рас­тет.

«Ве­се­лый под­ни­мал­ся я на го­ру. Вско­ре мне встре­тил­ся лес­ной мас­сив елей, воз­вы­ша­ю­щих­ся до не­бес, к ко­то­рым я отно­шусь с поч­те­ни­ем в лю­бом отно­ше­нии. Этим де­ре­вьям не так уж лег­ко рас­ти, и эти труд­нос­ти они ощу­ща­ют уже с мо­ло­до­го воз­рас­та. Го­ра здесь слиш­ком гус­то усе­я­на мно­го­чис­лен­ны­ми гра­нит­ны­ми ва­лу­на­ми, и са­мые боль­шие де­ре­вья сво­и­ми кор­ня­ми дол­ж­ны раз­би­вать эти кам­ни, что­бы с боль­шим тру­дом най­ти поч­ву, отку­да они смо­гут чер­пать пи­та­ние. Вез­де ле­жат кам­ни, слов­но обра­зуя во­ро­та — друг над дру­гом, и свер­ху их сто­ят де­ре­вья, про­тя­ги­вая свои кор­ни че­рез эти ка­мен­ные во­ро­та и толь­ко у их под­но­жья дос­ти­га­ют зем­ли, так что ка­жет­ся, что они рас­тут в воз­ду­хе. И все же воз­нес­лись они на огром­ную вы­со­ту и срас­та­ясь с огром­ны­ми кам­ня­ми, обви­вая их, сто­ят проч­нее и уве­рен­нее, чем их лю­бя­щие по­кой под­ру­ги, рас­ту­щие в укро­щен­ных ле­сис­тых зем­лях рав­нин­ной мес­т­нос­ти. Так и в жиз­ни — ве­ли­кие лю­ди, ко­то­рые в са­мом на­ча­ле пре­о­до­ле­ва­ют боль­шие пре­пят­с­т­вия, бла­го­да­ря это­му ста­но­вят­ся толь­ко силь­нее и креп­че».

По­доб­ные чув­с­т­ва тро­ну­ли так­же Крис­ти­а­на Мор­ген­ш­тер­на при взгля­де на ели, рас­ту­щие в го­рах, ко­то­рый в 1907 г. в сво­ем днев­ни­ке пи­сал: «На чем дер­жит­ся, нап­ри­мер, ма­ги­чес­кое дей­с­т­вие ле­са, то глу­бо­кое успо­ко­е­ние, ко­то­рое он да­ет че­ло­ве­ку? По­жа­луй, ча­ще все­го на том, что в нем нас встре­ча­ет не­о­боз­ри­мое ко­ли­чес­т­во рас­ти­тель­ных осо­бей опре­де­лен­но­го ви­да, ко­то­рые объе­ди­ня­ют однов­ре­мен­но жиз­нен­ный по­кой, сог­ла­сие, жиз­нен­ную си­лу. Ствол гор­ной ели и есть про­об­раз спо­кой­ной, уве­рен­ной в се­бе си­лы, огром­ной во­ли жиз­ни, ко­то­рой нель­зя по­ме­шать и ко­то­рую нель­зя сло­мить — все это обна­ру­жи­ва­ет­ся в нем. Ее вет­ви и игол­ки, пред­с­тав­ля­ю­щие со­бой в со­ю­зе со ство­лом и кор­ня­ми та­кое муд­рое прис­по­соб­ле­ние орга­низ­мов, что ста­но­вит­ся ясным, что здесь ле­жит ре­ше­ние проб­ле­мы, над ко­то­рой, воз­мож­но, ра­бо­та­ли не­из­ме­ри­мое вре­мя».

Со­вер­шен­но дру­гие чув­с­т­ва вол­но­ва­ли O.R.Wray, ко­то­рый в 1932 г. со­вер­шил ге­о­де­зи­чес­кую раз­ве­ды­ва­тель­ную по­ез­док от Vellowknite на озе­ре Ве­ли­ком Скла­вен­зее к Коп­пер­ми­не в по­ис­ках сле­дов экспе­ди­ции Фран­к­ли­на (1820). Вбли­зи по­ляр­но­го кру­га, в скуд­ном, на­во­дя­щем тос­ку лан­д­шаф­те вы­со­ко­гор­но­го Ка­над­с­ко­го Се­ве­ра 17.8.1932г. он на­пи­сал сле­ду­ю­щие сти­хи:

и кри­вос­т­воль­ные де­ре­вья

Цеп­ля­ют­ся отча­ян­но кор­ня­ми

за ком­ко­ва­тый мо­х

Меж­ду гни­лых луж жел­то­ва­той во­ды

И­щут с го­лод­ным уси­ли­ем

В воз­ду­хе и в бес­ко­неч­нос­ти льда

С­куд­ное пи­та­ние, ко­то­рое им

не­об­хо­ди­мо,

Бо­рют­ся до ста­рос­ти,

Скрю­чи­ва­ясь до при­чуд­ли­вой фор­мы,

У­ми­ра­ют, стоя во мху,

Се­рые, то­щие и пе­реп­ле­тен­ные

ске­ле­ты

Ис­к­рив­лен­ные го­ло­дом су­щес­т­ва.
Ис­то­рия Гот­ф­ри­да Кел­ле­ра (1819-1890) сно­ва осве­ща­ет проб­ле­му отно­си­тель­нос­ти кра­со­ты в при­ро­де, что пос­то­ян­но нас за­ни­ма­ет:
О ело­вом де­ре­ве, пру­де и ту­чах
Ве­ли­ко­леп­ное ве­чер­нее сол­н­це осве­ща­ло сво­и­ми зо­ло­тис­ты­ми лу­ча­ми боль­шую ель, ко­то­рая сто­я­ла на ска­лис­том скло­не го­ры. Ее ко­лю­чая кро­на кра­си­вая и зе­ле­ная и ее вет­ви бы­ли слов­но за­ли­ты огнем и блес­те­ли да­ле­ко на всю окру­гу. Она ра­до­ва­лась это­му блес­ку и ду­ма­ла, что это ве­ли­ко­ле­пие исхо­дит от нее са­мой и явля­ет­ся ее соб­с­т­вен­ной зас­лу­гой, по­э­то­му она ста­ла очень за­нос­чи­вой и хвас­т­ли­во вос­к­лик­ну­ла: «Смот­ри­те сю­да, вы, дру­гие рас­те­ния и соз­да­ния, окру­жа­ю­щие ме­ня, где есть еще та­кое по­доб­ное ве­ли­ко­ле­пие, как я, бла­го­род­ная ель? Ко­неч­но, вы очень со­жа­ле­е­те, что Соз­да­тель сотворил вас не бо­лее кра­си­вы­ми».
Мрач­ные нас­т­ро­е­ния соз­да­ют по срав­не­нию с этим два, свя­зан­ные с елью, сти­хот­во­ре­ния Бо­ри­са Пас­тер­на­ка. Они на­хо­дят­ся в его сбор­ни­ке: «Сти­хот­во­ре­ния Юрия Же­ва­го» (1958).

Один из сти­хов озаг­лав­лен «На страс­т­ной не­де­ле»

И на Страс­тях Хрис­то­вых,

Как строй мо­ля­щих­ся, сто­и­т

Тол­пой ство­лов сос­но­вых.

П­рос­т­ран­с­т­ве, как на сход­ке,

Де­ре­вья смот­рят на­ги­шом

В цер­ков­ные ре­шет­ки.

По­нят­на их тре­во­га.

Са­ды вы­хо­дят из оград.

Ко­леб­лет­ся зем­ли уклад:

О­ни хо­ро­нят Бо­га.
Дру­гое сти­хот­во­ре­ние Пас­тер­нак наз­вал «Ве­тер»:
Я кон­чил­ся, а ты жи­ва,

И ве­тер, жа­лу­ясь и пла­ча,

Рас­ка­чи­ва­ет лес и да­чу.

Не каж­дую сос­ну отдель­но,

А пол­нос­тью все де­ре­ва

Со всею да­лью бес­п­ре­дель­ной.

Как па­рус­ни­ков ку­зо­ва

На гла­ди бух­ты ко­ра­бель­ной.

И это не из удальс­т­ва

И­ли из ярос­ти бес­цель­ной,

А чтоб в тос­ке най­ти сло­ва

Те­бе для пес­ни ко­лы­бель­ной.

па­да­ют пер­вые;

Есть соз­да­ния, ко­то­рые быс­т­ро

раз­м­но­жа­ясь, вне­зап­но исто­ща­ют­ся.

Из-за ран­них цве­тов са­жа­ем мы

пер­сик и сли­ву,

Ра­ди неж­ной те­ни вы­са­жи­ва­ем вяз

и вер­бу;

Рас­щеп­лен­ный мон­гольс­кий дуб

в пуч­ке рас­тет еще луч­ше,

Пок­ров­ное де­ре­во, сре­зан­ное на дро­ва,

Жи­вет все-та­ки доль­ше.

Но все они бу­дут тре­щать и ло­мать­ся

Пос­ле ле­тя­ще­го сне­га —

Из­ра­нит их и раз­ло­ма­ет до

сер­д­це­ви­ны су­ро­вая сту­жа.

Но срав­ни с ни­ми ель:

Ее ствол про­ти­вос­то­ит и вет­ру

и гро­му.
Как мож­но та­кую как она срав­нить

С бес­чис­лен­ным ко­ли­чес­т­вом

де­ре­вьев?
Жи­во­пись
В жи­во­пи­си сре­ди изоб­ра­же­ний де­ре­вьев и ле­са име­ет­ся боль­шое чис­ло кар­тин, пос­вя­щен­ных ели. Одной из ста­рей­ших мож­но счи­тать аква­рель, ко­то­рую Альбрехт Дю­рер ри­со­вал в пер­вые нюр­н­бер­г­с­кие го­ды (до 1500г.). Кар­ти­на, ко­то­рая на­хо­дит­ся в Бри­тан­с­ком му­зее в Лон­до­не, оста­лась не­за­вер­шен­ной. Она по­ка­зы­ва­ет спра­ва от не­боль­шо­го пру­да вы­со­кос­т­воль­ный ело­вый лес на пес­ча­ной поч­ве, сле­ва от не­го — де­ре­вья без крон. «Нель­зя с уве­рен­нос­тью ре­шить, или кро­ны де­ре­вьев, сто­я­щих сле­ва от пру­да, дол­ж­ны бы­ли бы зак­ры­ты боль­ши­ми обла­ка­ми, или же их, жертв ка­кой-то преж­ней ка­тас­т­ро­фы, во­об­ще здесь не бы­ло». Толь­ко кро­ну и ствол, без кор­ней и поч­вы, по­ка­зы­ва­ет кар­ти­на Дю­ре­ра «Ель», на­ри­со­ван­ная аква­рель­ны­ми и пок­ров­ны­ми крас­ка­ми. Так же и в слу­чае этой кар­ти­ны, в Бри­тан­с­ком му­зее, на­хо­дя­щем­ся в Лон­до­не, не еди­ны в сво­ем мне­нии о вре­ме­ни воз­ник­но­ве­ния исто­ри­ки — искус­с­т­во­ве­ды. Ко­шац­кий в этом слу­чае го­во­рит о не­ко­ем «жи­во­пис­ном ка­би­нет­ном кус­ке тон­ко­го естес­т­вен­но­го за­пол­не­ния». Гре­бен­ча­тое раз­вет­в­ле­ние ело­вой кро­ны вы­пол­не­но вплоть до тон­чай­ших ве­то­чек.

В 1522 г. Альбрехт Альтдор­фер на­пи­сал «Пей­заж с боль­шой елью». «Цвет­ной эскиз Альтдор­фе­ра да­ет срав­не­ние огром­но­го де­ре­ва и ма­лень­ко­го че­ло­ве­ка, что абсо­лют­но со­от­вет­с­т­ву­ет не­мец­кой точ­ке зре­ния на огром­ную си­лу та­ин­с­т­вен­ной оду­хот­во­рен­ной при­ро­ды» (Кес­т­лер, 1941).

Ча­ще все­го, по­жа­луй, изби­рал ель сво­им мо­ти­вом Кас­пар Да­вид Фрид­рих (1744-1840). Его «Елоч­ные эски­зы» да­ют ель со все­ми де­та­ля­ми раз­вет­в­ле­ния. Ве­ро­ят­но, здесь име­ет­ся в ви­ду под­го­тов­ка воз­ник­ше­го го­дом поз­же Тет­шен­с­ко­го алта­ря.

Что Кас­пар Да­вид Фрид­рих хо­чет вы­ра­зить елью и ело­вым ле­сом, на­хо­дит­ся меж­ду дву­мя по­лю­са­ми, ког­да мы пы­та­ем­ся объяс­нить его кар­ти­ны «Крест в го­рах» («Тет­шен­с­кий алтарь», 1808) и («Стре­лок в ле­су», 1814). Сог­лас­но соб­с­т­вен­ным сло­вам К.Д.Фрид­ри­ха на кар­ти­не «Крест в го­рах» ели сто­ят вок­руг крес­та «веч­но­зе­ле­ные, в те­че­ние все­го вре­ме­ни, как на­деж­да че­ло­ве­ка, но рас­пя­то­го». И если здесь веч­но­зе­ле­ные ели явля­ют­ся сим­во­лом веч­ной на­деж­ды, так ело­вый лес на вто­рой кар­ти­не мож­но рас­с­мат­ри­вать как сим­вол бе­зыс­ход­нос­ти.

На­вер­ня­ка име­ют­ся и тут мно­жес­т­во истол­ко­ва­ний, и на­вер­ное Кас­пар Да­вид Фрид­рих не был по­нят мно­ги­ми. Так пос­ле выс­тав­ки «Тет­шен­с­ко­го алта­ря» в 1809г. в одной ста­тье был под­нят воп­рос, под­хо­дит ли во­об­ще пей­заж к вос­к­ре­ше­нию бла­го­го­ве­ния. Преж­де все­го рас­хо­дят­ся тол­ко­ва­ния и о кар­ти­не «Стре­лок в ле­су». Так Гай­с­ма­ер в сво­ей кни­ге о К.Д.Фрид­ри­хе усмат­ри­ва­ет в кар­ти­не на­мек на «ги­бель на­по­ле­о­нов­с­кой армии на зим­них прос­то­рах Рос­сии». В про­ти­во­вес ему Берш-Зу­пан рас­с­мат­ри­ва­ет ело­вый лес «как спло­чен­ный сбор пат­ри­о­тов в осво­бо­ди­тель­ной вой­не», и мо­ло­дые ели ря­дом с пня­ми, как сим­вол «под­рас­та­ния но­во­го по­ко­ле­ния пос­ле жертв вой­ны».

В кар­ти­не «Крест в го­рах» К.Д.Фрид­рих объе­ди­ня­ет три час­то изби­ра­е­мые им те­мы: крест, цер­ковь (или цер­ков­ные ру­и­ны) и ели. Для архи­тек­ту­ры цер­к­ви про­то­ти­пом стал дол­ж­но быть вос­точ­ный фрон­тон Ной­б­ран­ден­бур­г­с­кой цер­к­ви Ма­ри­ен­кир­хе.

Око­ло 1900 г. Эдвард Мунк, ре­ши­тель­ный но­ва­тор экспрес­си­о­низ­ма в Евро­пе, на­ри­со­вал се­рию кар­тин на лес­ную те­му, ко­то­рая бы­ла выс­тав­ле­на в 1911г. в Осло под наз­ва­ни­ем в ка­та­ло­ге «Ело­вые и пих­то­вые кар­ти­ны». Здесь идет речь исклю­чи­тель­но о кар­ти­нах с ело­вым ле­сом, ко­то­рый обоз­на­чен, как «ска­зоч­ный лес». Мо­тив по­я­вив­шей­ся в 1899г. кар­ти­ны «Вол­шеб­ные де­ре­вья в ска­зоч­ном ле­су» — это скан­ди­нав­с­кий лес с его вы­со­ко взды­ма­ю­щи­ми­ся ело­вы­ми де­ре­вья­ми с узки­ми кро­на­ми.

Кри­тик Й.Ниль­сен со­об­щил о этой выс­тав­ке в 1911г. и уде­лил здесь осо­бое вни­ма­ние кар­ти­нам с лес­ной те­ма­ти­кой и их го­ти­чес­ким ха­рак­те­ром: «Не­об­хо­ди­мо отме­тить ряд кар­тин о ело­вом ле­се, ко­то­рые ви­сят в ма­лень­ком за­ле со­вер­шен­но по­за­ди всех». «Мунк удив­ля­ет­ся архи­тек­тур­но­му ха­рак­те­ру та­ко­го ле­са, его го­ти­ке». Экгум за­тем го­во­рит, ссы­ла­ясь на нор­веж­с­ко­го на­ци­о­наль­но­го по­э­та Хен­ри­ки Вер­ге­лан­да «О ка­фед­раль­ном со­бо­ре при­ро­ды».

Сти­ли­зо­ван­ные ели обна­ру­жи­ва­ют­ся на эски­зе поч­то­вой открыт­ки Оска­ра Ко­кош­ки, ко­то­рый был вну­ком лес­ни­че­го. Цвет­ная кар­тин­ка изоб­ра­жа­ет ве­ли­ко­леп­но ра­зо­де­то­го лес­ни­ка в усе­ян­ном цве­та­ми ле­су с еля­ми и ди­ки­ми жи­вот­ны­ми. Поч­то­вая открыт­ка «Охот­ник и зве­ри» по­я­ви­лась око­ло 1907г..

Как пред­с­та­ви­тель фин­с­ко­го ре­а­лиз­ма це­нит­ся Ай­мо Ка­нер­ва. Вал­та­ри в сво­ей кни­ге о Ка­нер­ве на­зы­ва­ет ель, встре­ча­ю­щу­ю­ся ча­ще всех дру­гих фин­с­ких де­ре­вьев, и Ай­мо Ка­нер­ва явля­ет­ся фин­с­ким ху­дож­ни­ком это­го де­ре­ва. Его кар­ти­ны на те­му елей прос­ти­ра­ют­ся от свет­лых аква­ре­лей с поч­ти хруп­ки­ми дре­вес­ны­ми фор­ма­ми до мрач­ных мас­ля­ных кар­тин с рез­ки­ми кон­ту­ра­ми ело­вой кро­ны. Меж­ду ни­ми ле­жит его «Зим­ний лес», кар­ти­на, на­пи­сан­ная мас­лом, где чер­но-бе­лое изоб­ра­же­ние толь­ко не­со­вер­шен­но мо­жет вос­п­ро­из­вес­ти его оча­ро­ва­ние.

В одной из кар­тин на те­му елей, по­я­вив­ших­ся в 1951-52 гг. Вал­та­ри ви­дит окон­ча­тель­ный син­тез фин­с­ко­го ело­во­го ле­са.
Музыка
Му­зы­ка в сво­ем вы­ра­же­нии не явля­ет­ся не­пос­ред­с­т­вен­но та­кой дос­туп­ной, как искус­с­т­во по­э­зии или жи­во­пись. Как искус­с­т­во зву­ков, она сог­лас­но сво­ей при­ро­де, не наг­ляд­ная и не ове­щес­т­в­лен­ная, а зву­ча­щая, дви­жу­ща­я­ся фор­ма, как опре­де­лил ее однаж­ды Хан­с­лик. Это есть лишь в том слу­чае, ког­да ком­по­зи­тор, все рав­но ка­ким обра­зом, при­да­ет сво­е­му про­из­ве­де­нию свои извес­т­ные мыс­ли или пред­с­тав­ле­ния. В му­зы­ке вы­ра­жа­ет­ся так мно­го ро­ман­ти­чес­ко­го ле­со­вос­п­ри­я­тия и ле­со­нас­т­ро­е­ния, что не сле­ду­ет ожи­дать, что ком­по­зи­тор ду­мал о ка­ком-то кон­к­рет­ном ти­пе ле­са или де­ре­ва. В эски­зах де­ко­ра­ций к спек­так­лям, к при­ме­ру, лес в Вольф­ш­люг­те в «Сво­бод­ной за­щи­те» Кар­ла Мар­ше фон Ве­бе­ра, по­жа­луй час­то мо­жет быть мрач­ным ело­вым ле­сом.

О­ба сле­ду­ю­щие при­ме­ра взя­ты из на­уч­но­го трак­та­та «Те­ма ле­са в му­зы­ке». Естес­т­вен­ная по­э­зия, пре­ис­пол­нен­ная грус­ти и сми­ре­ния со­дер­жит­ся в «Пес­не о зем­ле» Гус­та­ва Ма­ле­ра, 1908, цикл из 6 пе­сен, сво­бод­но со­чи­нен­ных сти­хов. Пос­лед­няя пес­ня на­зы­ва­ет­ся»Про­ща­ние»: про­ща­ние с жиз­нью, про­ща­ние с зем­лей: «Сол­н­це всег­да уда­ля­ет­ся... Во все до­ли­ны спус­ка­ет­ся ве­чер». Как по­том го­во­рит­ся: «...вет­ра пе­чаль по­за­ди тем­ных елей. Пти­чьи го­ло­са зве­нят, и поз­д­нее, ког­да в при­ро­де ста­ло со­вер­шен­но спо­кой­но, слы­шит­ся ти­хий плач, соп­ро­вож­да­е­мый едва слыш­ным пти­чьим при­зы­вом. Ве­ет прох­ла­дой в те­ни мо­их вет­вей».