, Лондон, Объединённое Королевство

Это всё позволяет видеть, что с тех пор мы существуем в культуре, порождённой войной. Сейчас люди окаменели. После десятилетий Джона Уэйна, Рэмбо и всех этих войн, которые велись ни за чем, вроде Вьетнама, по поводу которого люди до сих пор недоумевают, что же это была за хрень – после всего этого мы уже ничего не чувствуем. Вот, что-то там по CNN. Парни в первую мировую войну были настоящими людьми, не такими больными и оцепеневшими, как мы. Может, это за пределами возможностей? Как веду себя я? Что до меня – трудно проявлять здесь участие. Вы видите в новостях всю эту херь об этих странах, которые гасят друг друга год за годом, и иногда мне хочется просто занавесить шторы и забыть обо всём этом. Иногда я осознаю, как, наверное, и вы, что ничего не могу с этим поделать. Это как пытаться поговорить со взрослым – некоторых людей вы уговорить просто не сумеете.

Когда я в Англии, некоторые аспекты моего дела меня добивают. Пресса здесь абсолютно идиотская. Вы должны заниматься всем этим дерьмом только лишь для того, чтобы побудить людей прийти к вам на выступление. По крайней мере, я люблю выступления и публику.

Слушаю Johnny & the Hurricanes. Впервые услышал их на инструментальном сборнике 50-х годов, когда был молодой. Я его потерял, и потом долгие годы рылся в корзинах подержанных записей, прежде чем снова нашёл его. Я частенько ставил их у себя в комнате. Проводил много времени в своей комнате, когда жил с матерью. Мы переезжали с места на место, и я всегда обустраивал комнату как маленький лагерь. Там было немного еды и воды, поэтому я мог долго оттуда не выходить. Слушал музыку и читал. Когда я покидал моё убежище, я ходил один и оставался вне дома так долго, как только мог. Сейчас я вижу, что не сильно изменился. По-прежнему предпочитаю компанию самого себя. Когда я один, вещи обретают больше смысла, ночи приятнее. Путешествия совершенны, когда один. Всё интереснее, когда я один – будто бы становится возможно постичь смысл всего этого. Когда я с кем-то ещё, это бывает круто, но не так круто, когда я сам по себе. Исследование вещей в одиночку – самое замечательное, что мне случалось пережить. Как, например, когда я был на пляже на Мадагаскаре в три часа утра: под яркой Луной, никого не видать – если вернуться туда снова, и там кто-нибудь будет, это уже не будет то же самое. Когда я один, мои идеи не будут разорваны близостью другого человека. Всё это неплохо звучит, пока вы одиноки настолько, что, кажется, ветер готов унести вас. Я чувствую это постоянно. Я сделан не из камня – просто чувствую себя хуже, когда попытки построить отношения провалились, нежели когда я был сам с собой и своим одиночеством, не имею женщины, к которой можно привязаться. Думаю, у меня нет той особенной силы, необходимой, чтобы прикрыть спину от такого рода выстрелов. Я лучше буду один, нежели приму эту боль.

Можете ли вы полностью быть сами собой, когда вы с кем-то? Не правда ли – вы прячете хотя бы небольшую часть себя, чтобы поддерживать какую-нибудь видимость? Чтобы быть тем, кем вы не являетесь? Вот это и случается со мной. Это компромисс. Полагаю, если вы найдёте нужного человека, это будет здорово. Впрочем – на хер всю эту дрянь, делайте то, что собирались! Хотите влюбиться? Вперед! Я на вашей стороне. Хотел бы, чтобы такое случилось и со мной.
11.11.1998, Глазго, Шотландия: сегодня вечером выступления нет. Будет день прессы в Лондоне, а затем я попытаюсь добраться до Амстердама и закончить путешествие – начну первое из пяти шоу прямо завтра вечером.

Выступление прошлым вечером удалось. Люблю эту страну. Она злая и красивая. Полёт над грубыми зелеными холмами очарователен. В людях отражается земля, в которой они выросли. Они живые и твёрдые. Представляется, что американцы были такими где-то столетие назад, когда им больше дел приходилось делать руками. Шотландцы – в целом отличная аудитория. По-настоящему вникают в шоу, очень энергичные, прошлый вечер не был исключением. Я выступал в театре, именуемом Pavillion. Погода на улице была кроме шуток холодной, и постоянно шёл дождь.

Нечего особенно комментировать касаемо вчерашнего дня. Сбой суточных ритмов я преодолел довольно быстро. Ничто так не помогает включиться в струю, как череда выступлений. Здорово, что два здесь уже было. Присутствует странное опасение по поводу того, что если у меня будет два выходных, я потеряю способность выступать. Мне нужно быть на гастролях, иначе я становлюсь слишком сдержанным. Это делает время между гастролями странным и напряжённым. Сразу начинаю думать, что поеду в тур, и ничего из меня не выйдет. Также всегда есть страх, что я выйду на сцену и окажусь неспособен бодрствовать – просто упаду и засну. Не знаю, откуда это берётся – думаю, из всех многолетних попыток спать стабильно, которые не удались.
12.11.1998, Лондон, аэропорт Хитроу. Вчера делал интервью с британским комиком Эдди Иззардом. Пофоткались. Предположительно фотки появятся не обложке журнала “Time Out”, который, похоже, является здесь авторитетным. До того, как я сюда поехал, у меня появилось видео Эдди – оно фантастично. Он смешной до ужаса. Не шутит – просто будто бы идёт, и это блестяще. Чем больше я смотрел, тем больше меня пёрло. Ничего подобного ему не слышал. Мы потусовались чуть-чуть, и он дал мне свою новую пластинку, называемую “Dress To Kill”. Не могу дождаться, чтобы послушать. Когда вернусь в Лондон, собираюсь приобрести весь его материал. Он по-настоящему великий человек. Восхищаюсь такого рода талантами.

Снова еду в Амстердам. Не могу сосчитать, сколько раз я был там за эти годы. Не то место, которое я нахожу шибко интересным, но это будет хорошее выступление. Я всегда приму хорошее выступление, равно как и плохое. Я легко это переношу.

В отелья приехал очень поздно – поспать после саундчека, где-то час назад. Выходил минут на двадцать, ходил вокруг Парадизо, как я всегда делаю. Играл в этом заведении, начиная с 12.02.1983, здесь мне исполнилось 22. Когда я сижу в помещении за сценой, приходит очень много воспоминаний – всё о Black Flag и Rollins Band. Shit man, Joy Division играли здесь – похоже, каждый прошёл через это место. Здорово снова возвращаться в этот зал.

Это тот город, в который я постоянно возвращаюсь, но особой привязанности не имею. Вот взять Лондон – сколько раз я тут обламывался, но я его люблю, мне нравится ходить по знакомым улицам. Здесь же я ходил по тем же улицам, где уже был, но это ничего для меня не значит. Одна из крутейших штук в путешествиях – я люблю возвращаться в города, в которых был раньше, и бродить по улицам. Особенно за пределами Америки. Люблю быть горожанином многих городов по всему миру. Как может кто-то желать остаться дома, когда перед ним раскинулся целый мир? Как такие люди могут удовольствоваться столь малым? Неужели они не слышат голоса всех рек, морей и гор, взывающих к ним? Или же их уши оглохли от рёва их мест работы? Может, их оглушили телевидение и крушение их мечтаний, которые не должны были погибнуть? Некоторые выбираются, некоторые – нет. Хотя – многие и не хотят никуда ехать. Они счастливы тому, что у них есть. Может, так оно и лучше – представьте себе очереди в аэропорту. Может, я неверно всё это понимаю. Может, я одурел, катаясь по всему миру и пытаясь увидеть всё это. Может, я безответственен и стараюсь избежать настоящей жизни. Может, я с помощью всех этих трюков бегу от себя. Может, пришло время взяться за дело, получить работу в типографии, взвалить на себя груз американца и получить боль в спине, которая скажет мне о том, что я тащу свою ношу (или, по крайней мере, ношу босса). Я вижу этих людей, которые не «убегают» от жизни. Вижу их в транспорте. Вижу, как они разводятся, борются за право видеться со своими детьми. Вижу их горечь и надрыв. Я слышу, как они говорят мне чушь вроде: «Это должно быть круто, мужик, ты везунчик». Ох, шли бы вы на хер. Устал я от вас.

Амстердам всегда подсказывает мысли о Джеффри Ли Пирсе в Gun Club. Мы были здесь вместе годы назад – участвовали в фестивале в 1985 году. Он оставил мне записку о встрече в баре. Она до сих пор у меня, бар до сих пор на том же месте. Мне не хватает этого парня.

Иногда я задумываюсь – что же продолжает заносить меня в такие уголки? Я могу найти куски моей жизни, разбросанные по всему миру. Некоторые люди вырастают в городе или посёлке и ходят по тем же улицам всю оставшуюся жизнь. Я не вижу в этом ничего плохого. Я делаю то же самое, только чтобы попасть на все эти улицы, нужно преодолеть много миль. Чувствую себя, словно существую спонтанно по всему миру со всеми этими годами путешествий. У меня никогда не было причин покидать дорогу. Сижу у себя дома, и – ничего для меня нет. В дороге тоже нет, но хотя бы декорации постоянно меняются.

Здорово будет покинуть Амстердам. Я не испытываю неприязни к городу, он ничего, кроме шоу, мне не дал. Возможно, меня добивает туристический фактор. Я не знаю здесь особо много людей, я нигде не знаю особо много людей – просто так сложилось. Должно быть, я сам этого хотел. Я вижу их тогда, когда вижу, и мне этого достаточно. Хотя – я думаю об Иэне МакКее. Он один из тех славных людей, которые становятся всё лучше. Не думаю, что это связано с тем, над чем он трудится – просто он таков.

В аэропорту: небо серое. Несколько самолётов выстроились снаружи. Я в Голландии, еду в Копенгаген, в Данию. Я один, и все вокруг – это чужие, другие путешественники. Все с разными причинами ехать куда-то, существуют в разных мирах. Вселенная сидит рядом со мной и попивает кофеёк. Слева мой рюкзак, который я таскаю с 1985 года. Дания – Швеция – Германия – Брюссель, и так далее. Светящиеся точки на карте. Остановки в пути. Города для исследования в моём одиночестве. Я всегда могу поехать домой. Всегда могу получить маленькую безопасную работу и получать срань от какого-нибудь разочарованного обиженного торгаша. С другой стороны, я могу ездить, пока всё не рухнет. Что нужно, чтобы удержать меня на одном месте? Если это не жизнь, то я не знаю, что это. Мое затянувшееся путешествие дикарём. Как может кто-то оставаться дома, зная, что за их дверью сверкает и вибрирует мир? Моё жилище в Лос-Анджелесе – просто отправная точка. Я приезжаю туда, затем осматриваюсь и намечаю дальнейший путь возвращения в странствие.

С другой стороны, есть такие дни, когда я не хочу быть в живых. Дни удушающей депрессии уничтожают мои мысли, и я не хочу существовать. Иду на самолёты и надеюсь, что они рухнут, и всё закончится. Сколько я помню себя, я живу с этими приступами неукротимой печали. Иду этими коридорами чёрной полосы, которая, похоже, тянется годами, а затем ярость внутри нарастает, я загораюсь и хочу выдать пластинку просто для выхода чёртовой пластинки. Вы понимаете, о чём я?

Я живу, чтобы уничтожать время. Не хочу жить с ним в гармонии. Ненавижу это слово. С тех пор, как время регулярно старается меня убить, я безо всякой цели хочу убить его. Хочу сделать его хромающим, со шрамами. Я – обезьянка на спине времени. Это не горе, не борьба – это один долгий марш со скоростью блицкрига.

Если вы собираетесь писать, пишите. Если у вас есть планы, воплотите их в жизни или идите срать. Время – это ваши крылья, это ключ. Если позволите ему ускользнуть, кислота зальёт вашу душу. Единственное, что делает жизнь интересной – это то, что вы можете двигаться. Я на своём пути. Куда? В то место, которое будет у меня на пути и которое я покину. Каждый шаг – это шаг на моём пути. Я на своём пути к пути на новый путь. Жизнь – это остановки в нём. Отныне я буду полностью эгоистичен. Полностью свой. Никаких мыслей о детях. У кого-то семья из пяти человек, а я вот пишу. Этого достаточно. Они родили моих детей за меня. Мир не упустит кого-либо из людей, которых я не родил. Мир полон людей сам по себе. В транспорте вам всегда хочется, чтобы их было поменьше.

До того, как выйти на сцену, я был сожжён. Пытался подремать в гримёрке, но вынужден был давать интервью перед выходом, и не мог успокоиться из-за них. Вышел на сцену и немедленно проснулся. Иногда мне тяжело уходить со сцены. Смотрю на часы, вижу, что выступаю уже почти три часа, и ещё так много всего хочется сказать, но я не хочу их изматывать. Такое ощущение, что выступал всего ничего. И что всего неожиданнее, я возвращаюсь в гримёрку с болью, возвращающейся в мои кости и глаза.

Ну и хрен с ним. Мне неинтересно, когда этот поток выступлений закончится. Нужно по возможности оставаться на сцене всю оставшуюся жизнь.

17:42: в своём номере в Стокгольме. Звучит Колтрейн, “Live at the Village Vanguard”. Люблю, когда Колтрейн играет саксофонное сопрано. Я путешествовал с его музыкой по всему миру. Он наполняет одинокие комнаты силой. Его музыка (как и Фила Лайнотта, например), следует за мной везде. Когда Колтрейн на какое-то время уходит из общего звучания, а потом появляется – это бесподобно. Мир меняется, воздух в комнате перестраивается. Пока музыкант молчит, он как-то эволюционирует – ничего подобного не слышал. Его неустанный поиск новой музыки в рамках одного живого альбома просто захватывает дух. Будто бы он прожил несколько жизней в пространстве нескольких концертных вечеров. Не правда ли, в этом – всё? Продолжать прорубаться сквозь ваши личные границы и продолжать это, пока не придёт конец. Колтрейн нашёл в музыке правду, как никто другой. Он вдохновляет меня на то, чтобы выбираться вечер за вечером и делать эти устные выступления. Чувствую, будто бы я – это он, извергаюсь каждый вечер, пока во мне не останется ничего. Выдаю все и истощённый ухожу. Когда я торчу в какой-нибудь холодной комнате за сценой, я думаю о том, как Колтрейн сидел в таком же месте и ждал выхода, ждал, чтобы отдать всё, что имеет.

Я один в комнате. Не могу избавиться от боли в глазах, слишком собран, чтобы заснуть. Иногда одиночество сокрушает меня. Не знаю, что с этим поделать. Если я остановлюсь, не думаю, что буду жить полную жизнь. Должен претерпевать всё это, чтобы увидеть то, что хочу увидеть. Правда, которую я ищу – здесь. Это сцена, которая ждёт меня каждый вечер, которая не позволяет мне успокоиться. Каждый вечер я должен испытывать себя. Каждое утро я встаю свободным от всякой уверенности – я должен выходить и доказывать себя снова и снова. Иногда каждый момент пробуждения – это просто ожидание выступления вечером.

О чём всё это? Почему я не пишу художественной литературы? Всё, что я знаю – это моя жизнь и моя перспектива. Это всё – об аэропортах, сценах и одиноких коробках, в которых я обитаю. Жизнь бьёт меня, я бью жизнь. Критики не знают, потому что они не рискуют выйти навстречу жизни. Как сказал Алан Вега, «Что знают эти поэты?»

Рад покинуть Швецию. Никогда не был её большим почитателем. Слишком много препятствий на границе. Слишком много людей в униформе, говорящих мне, как тут всё должно быть. Вы должны это принять – простите, что вторглись в ваше ледяное уединение. Хотя – публика мне нравится. Здешних женщин я всегда находил красивее, чем дамы с обложек журналов моды и киноафиш. Некоторые из них выглядят даже нереально. Ура! – или что-то типа того.

Томас Вульф был прав – американец никогда не бывает дома. Никогда не бывает дома. Всегда беспокоен. Всегда получает то, что заслуживает, идёт один, безродный и чужой.

17:49: Берлин, Германия. В концертном зале. Помню это место с февраля 1993 года. У меня было устное выступление, и оно вышло отстойным. Я был очень рад, когда оно завершилось. Это было обычное стрёмное германское мероприятие. Некоторые из этих людей – мудаки, и вам стоит их осаживать. Сегодня вечером я этого не приму. Играет второй диск выступления Колтрейна в Village Vanguard. C Колтрейном всё идёт лучше. Помню, как я впервые был здесь с Black Flag. Это был февраль 1983 года. Мы играли в клубе SO36. Жёсткий концерт. Все концерты того тура были безумными.

Я люблю здешние улицы. Маленькие разноцветные огни в окнах – железных, серых. История места по-прежнему видна, даже в новых зданиях. Районы Берлина играют перед моими глазами в ночи, словно сон.

Германия у меня всегда ассоциируется с холодом, красотой и одиночеством. С альбомами Nico. Очень много времени я проводил здесь в осенние месяцы. Германские города, механические ландшафты. Всегда думаю о пластинке, которую Die Haut записали с Ником Кейвом в 80-е, называется “Burning the Ice”. Песня “Dumb Europe” с холодным жужжанием гитар, её начало – «Нехерово холодно в Европе» – пробуждает воспоминания о том, как я находился в холодных клубах и ждал выхода к враждебной или равнодушной публике. Столько раз она была именно той или другой. Иногда они были и теми, и другими – нам нравилось это разнообразие. Мне понадобилось время, чтобы научиться быть милым с местной публикой. Поездки в Германию с Black Flag сделали меня враждебным. Помню, как первый раз вернулся в Австрию после того, как был там с Black Flag в 1983 году, это был 1987 год. Парень сказал мне какую-то дрянь, и я вдарил ему прямо там же. Несколько лет спустя я стукнул головой парня об пол, кто-то записал это на видео, и я смотрел это после шоу. Интересно.

Шоу идут хорошо, но ежедневное путешествие утомительно и изнашивает меня. Завтра ожидаю прибытия в Ирландию. Интересное место. Очень грустное и красивое. Некоторые здесь очень тяжело уходят. Много боли на этих лицах в галереях улиц. Предположительно встречусь с матерью Фила Лайнотта Филоменой. Она отличная.

Думаю о реке Амазонке. Хочу поехать туда в следующем году, если будет возможность. Не знаю, почему – картинки того, как я там буду, постоянно мелькают в моём мозгу в эти дни.

Мне необходимо поддерживать эту силу. Она в ритме жизни. Жизнь неистова. Она распускается в листве и гнили влажной жары. Следуй за этим. Прыгай в реку, которая отнесёт тебя туда. А иначе жизнь – лишь пауза перед смертью. Я не понимаю, как люди умудряются сжать свои жизни так, чтобы работать на одном и том же месте год за годом, пока ненависть, которую они питают к этому месту, хранившая их от толчка, в котором они нуждались, чтобы это место покинуть, рассеивается самоуспокоением, и они укрепляются и приговаривают себя к жизни, которой они не хотят. Они оправдывают это тем, что их отцы говорили им об ответственности. Это сила характера, которой у меня нет. Эта жизнь пахнет смертью – медленной, вялой смертью, которая не идёт, а неспешно крадётся. Старческие шаги глухо исчезают из поля слуха. Кровь густеет, и мир замедляет свой бег. Синие цвета меркнут, а красные становятся грязнее.

Я заметил, что во всех жарких странах, где я был, вроде Бразилии или Италии, культура такая же жаркая. Музыка более страстна, чем в холодных странах. Такая музыка, как танго, никогда бы не появилась в Германии. Изрядная часть самой душераздирающей, жестокой и страстной музыки мира приходит из этих жарких стран. Цивилизации, вышедшие из земли и никогда её не покидавшие. Яркая музыка – она создана, чтобы двигать вас и даже немного рушить. Их образ жизни никогда не уходит от жестокого и красивого безумия чистой жизни. Справитесь ли вы с этим? Или же этого слишком много? Очень многие были отброшены от переднего края технологиями, уведены от мира оцифрованной ясностью.