Хрестоматия по философии

ФИЛОСОФИЯ ЭЛЛИНИЗМА

ЭПИКУРЕИЗМ

ЭПИКУР (341-270 до н.э.)

...Ничто не происходит из несуществующего: [если бы это было так, то] все происходило бы из всего, нисколько не нуж­даясь в семенах. И [наоборот], если бы исчезающее погибало, [переходя] в несуществующее, то все вещи были бы уже погиб­шими, так как не было бы того, во что они разрешались бы. Далее, вселенная всегда была такой, какова она теперь, и всег­да будет такой, потому что нет ничего, во что она изменяется, ведь помимо вселенной нет ничего, что могло бы войти в нее и произвести изменение.

Далее, вселенная состоит из тел и пространства; что тела существуют, об этом свидетельствует само ощущение у всех лю­дей, на основании которого необходимо судить мышлением о сокровенном... А если бы не было того, что мы называем пусто­той, местом, недоступным прикосновению природой, то тела не имели бы, где им быть и через что двигаться, как они, оче­видно, двигаются. А помимо этого ничего нельзя даже приду­мать так, чтобы это было понятно или похоже на то, что понят­но, – потому что они [тела и пустота] понимаются как целые природы, а не употребляются как слова, означающие свойства их – случайные или существенные. Далее, в числе тел они суть соединения, а другие – то, из чего образованы соединения. Эти последние – неделимы и неизменяемы, – если не должно все уничтожиться в несуществующее, а что-то должно оставаться сильным при разложениях соединений; они [неделимые ато­мы] имеют природу [субстанцию] полную, так как нет ничего, во что или как они могут разложиться. Таким образом, необхо­димо, чтобы первоначала были неделимыми телесными приро­дами [субстанциями]. (Эпикур. Эпикур приветствует Геродота (письмо к Геродоту) // Материалисты Древней Греции: собрание текстов Гераклита, Демокрита и Эпикура. / Под. общ. ред. М.А. Дынника. – М.: Политиздат, 1955. 182-183.)

...Неделимые и полные тела, из которых образуются соеди­нения и в которые они разрешаются, имеют необъятное число форм, ибо невозможно, чтобы такое множество различий в сложных предметах могло образоваться из одних и тех же ограни­ченных по числу форм. И в каждой форме подобные атомы безграничны по числу, а различие форм в них не совсем безгра­нично, но только необъятно. ([Письмо к Геродоту]... С. 183.)

Атомы движутся непрерывно в течение вечности; одни от­стоят далеко друг от друга, другие же принимают колебательное движение, если они сплетением бывают приведены в наклон­ное положение или если покрываются теми, которые имеют способность к сплетению. Ибо, с одной стороны, природа пустоты, отделяющая каждый атом от другого, производит это, не, будучи в состоянии дать точку опоры; а с другой стороны, твер­дость, присущая им [атомам], производит при столкновении отскакивание на такое расстояние, на какое сплетение позво­ляет [атомам] возвращаться в прежнее состояние после столк­новения. Начала этому нет, потому что атомы и пустота суть причины [этих движений].

Если все это будет оставаться в памяти, то это краткое вло­жение дает достаточный очерк для понимания природы сущего. ([Письмо к Геродоту]... С. 184.)

Далее, следует думать, что атомы не обладают никакими свой­ствами предметов, доступных чувственному восприятию, кроме формы, веса, величины и всех тех свойств, которые по необходимости соединены с формой. Ибо всякое свойство изменяется, а атомы нисколько не изменяются, потому что при разложениях сложных предметов должно оставаться нечто твердое и неразложимое, что производило бы перемены не в несуществу­ющее и не из несуществующего, но [перемены] посредством перемещений некоторых частиц и прихода и отхода некоторых. Поэтому необходимо, чтобы перемещаемые элементы были не­уничтожаемыми и не имеющими природы того, что изменяет­ся, но имеющими свои собственные [особенные, своеобразные] части и формы. ([Письмо к Геродоту]... С. 186-187.)

Кроме того, не следует думать, что в ограниченном теле есть безграничное число частиц – как бы малы они ни были. Поэтому не только должно отвергнуть делимость до бесконечности на меньшие и меньшие части, так как иначе мы сделаем все вещи неустойчивыми и, [рассматривая] образования сложных тел, будем вынуждены, раздробляя их, уничтожать существую­щие предметы, [обращая их] в несуществующие, но даже не должно думать, что в ограниченных телах переход происходит до бесконечности даже в меньшие и меньшие части. Ибо, если сказать, что в каком-нибудь предмете есть бесчисленные частицы или [частицы] любой величины, то нельзя вообразить, как этот предмет еще может быть ограниченным. Ведь ясно, что бесчисленные частицы имеют какую-нибудь величину и, что [в таком случае], какой бы они ни были величины, была бы без­гранична и величина [предмета]. И так как ограниченный пред­мет имеет крайнюю точку, постигаемую умом, если даже она и не видима сама по себе, то невозможно представить себе, что и следующая за нею точка не такова, а, идя так последовательно вперед, нельзя таким способом не дойти умом до безгранично­сти [предмета]. ([Письмо к Геродоту]... С. 187-188.)

...Атомы движутся с равной быстротою, когда они несутся через пустоту, если им ничто не противодействует. Ибо ни тя­желые атомы не будут нестись быстрее малых и легких, когда, конечно, ничто не встречается им; ни малые [не будут нестись быстрее] больших, имея везде удобный проход, когда и им ни­что не будет противодействовать: также движение вверх или вбок вследствие ударов и движение вниз вследствие собствен­ной тяжести [не будет быстрее]. Ибо, пока каждое из двух дви­жений будет сохранять силу [у атома], столько времени атом будет иметь движение с быстротою мысли, пока что-нибудь, [исходящее] или извне, или из его собственной тяжести, не ста­нет противодействовать силе того, что произвело удар. Далее, и движение через пустоту, происходящее без всякой встречи с предметами, могущими противодействовать, проходит всякое доступное воображению расстояние в непостижимое [короткое] время. Ибо противодействие и отсутствие его кажутся нам по­добными медленности и быстроте. Далее, скажут, что и в слож­ных телах один атом быстрее другого, хотя на самом деле атомы одинаковы по быстроте. Скажут так потому, что даже в самый малый период непрерывного времени атомы в сложных телах несутся к одному месту, хотя в моменты времени, зримые толь­ко мыслью, они не двигаются к одному месту, но часто ударяют друг друга, пока, наконец, непрерывность их движения не ста­новится доступной чувственному восприятию. ([Письмо к Геродоту]... С. 189-190.)

Далее, что касается формы, цвета, величины, тяжести и все­го прочего, что говорится как о постоянных свойствах тела, присущих или всем телам, или видимым и познаваемым через чувственное восприятие этих свойств, то не следует думать ни того, что эти свойства суть самостоятельные сущности [незави­симые субстанции], ни того, что они вовсе не существуют, ни того, что они суть какие-то другие бестелесные субстанции, при­сущие телу, ни того, что они суть части тела; но надо думать, что все тело, хотя в целом обязано своим постоянным сущест­вованием всем этим свойствам, однако не в том смысле, что оно сложилось из этих свойств, снесенных вместе, – подобно тому, как бывает, когда, например, из самих частил составляет­ся большее собрание, будут ли это первоначала или части цело­го, меньшие этого целого, каково бы оно ни было, – но только, как я говорю, всем этим свойствам тело обязано своим постоян­ным существованием. Все эти свойства имеют свои специаль­ные возможности быть познаваемыми и различаемыми [позна­ются отдельно и различаются], если только целое сопутствует им и никогда от них не отделяется, но вследствие совокупного представления свойств имеет название тела. ([Письмо к Геродоту]... С. 191-192.)

Эпикур Менекею шлет привет.

Пусть никто в молодости не откладывает занятий философией, а в старости не утомляется занятиями философией: ведь для душевного здоровья никто не может быть ни недозрелым, ни перезрелым. Кто говорит, что заниматься философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или уже поздно. Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому: первому – для того, чтобы он и в старости остался молод благами в доброй памяти о прошлом, второму – чтобы он был и молод и стар, не испытывая страха перед будущим. Стало быть, надобно подумать о том, что составляет наше счастье,– ведь когда оно у нас есть, то все у нас есть, а когда его у нас нет, то мы на все идем, чтобы его заполучить.

Итак, и в делах твоих, и в размышлениях следуй моим всегдашним советам, полагая в них самые основные начала хорошей жизни.

Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нем лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство. Да, боги существуют, ибо знание о них – очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа, ибо толпа не сохраняет их [в представлении] такими, какими полагает. Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах, ибо высказывания толпы о богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь люди привыкли к собственным достоинствам и к подобным себе относятся хорошо, а все, что не таково, считают чуждым.

Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна; не оттого, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от нее отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придет, а потому, что она причинит страдания тем, что придет; что присутствием своим не беспокоит, о том вовсе напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют.

Большинство людей то бегут смерти как величайшего из зол, то жаждут ее как отдохновения от зол жизни. А мудрен не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным. Кто советует юноше хорошо жить, а старцу хорошо кончить жизнь, тот неразумен не только потому, что жизнь ему мила, во еще и потому, что умение хорошо жить и хорошо умереть – это одна и та же наука. Но еще хуже тот, кто сказал: хорошо не родиться. Если ж родился – сойти поскорее в обитель аида.

Если он говорит так по убеждению, то почему он не уходит из жизни? Ведь если это им твердо решено, то это в его власти. Если же он говорит это в насмешку, то это глупо, потому что предмет совсем для этого не подходит.

Нужно помнить, что будущее – не совсем наше и не совсем не наше, чтобы не ожидать, что оно непременно наступит, и не отчаиваться, что оно совсем не наступит.

Сходным образом и среди желаний наших следует одни считать естественными, другие – праздными; а среди естественных одни – необходимыми, другие – только естественными; а среди необходимых одни – необходимые для счастья, другие – для спокойствия тела, третьи – просто для жизни. Если при таком рассмотрении не допускать ошибок, то всякое предпочтение и всякое избегание приведет к телесному здоровью и душевной безмятежности, а это – конечная цель блаженной жизни. Ведь все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги; и когда это наконец достигнуто, то всякая буря души рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то идти, словно к недостающему, и чего-то искать, словно для полноты душевных и телесных благ. В самом деле, ведь мы чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия; а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага.

Так как наслаждение есть первое и сродное нам благо, то поэтому мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но подчас многие из них обходим, если за ними следуют более значительные неприятности; и наоборот, часто боль мы предпочитаем почитаем наслаждениям, если, перетерпев долгую боль, мы ждем следом за нею большего наслаждения. Стало быть, вся­кое наслаждение, будучи от природы родственно нам, есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения; равным обра­зом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать; а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя по­лезное и неполезное – ведь порой мы и на благо смотрим как на зло и, напротив, на зло – как на благо.

Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы доволь­ствоваться немногим, когда не будет многого, искренне пола­гая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней мень­ше всего, и что все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно достижимо. Самая простая снедь до­ставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет; даже хлеб и вода достав­ляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто го­лоден. Поэтому привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого пере­рыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться преврат­ностей судьбы.

Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конеч­ная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение,– нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не беско­нечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскош­ного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рас­суждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тре­вогу в душе.

Начало же всего этого и величайшее из благ есть разуме­ние; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить ра­зумно, хорошо и праведно], не живя сладко: ведь все доброде­тели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них.

Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо легко исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычицею всего, [и вместо этого утверждает, что иное происходит по неизбежности], иное по случаю, а иное зависит от нас,– ибо ясно, что неизбежность безответственна, случай неверен, а зависящее от нас ничему иному не подвластно и поэтому подлежит как порицанию, так и похвале. В самом деле, лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, выдуманной физиками,– басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность. Точно так же и случай для него и не бог, как для толпы, потому что действия бога не бывают беспорядочны; и не бессознательная причина, потому что он не считает, будто случай дает человеку добро и зло, определяющие его блаженную жизнь, а считает, что случай выводит за собой лишь начала больших благ или зол. Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю.

Обдумывай же эти и подобные советы днем и ночью, сам с собою и с тем, кто похож на тебя, и тебя не постигнет смятение ни наяву, ни во сне, а будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со смертными. (Эпикур. Письмо к Менекею // Тит Лукреций Кар. О природе вещей. М., 1983. С. 315-319.)

ТИТ ЛУКРЕЦИЙ КАР (ок. 99-55 до н.э.)

Не сомневаюсь я в том, что учения темные греков

Ясно в латинских стихах изложить затруднительно будет:

Главное, к новым словам прибегать мне нередко придется

При нищете языка и наличии новых понятий.

Доблесть, однако, твоя и надежда с тобой насладиться

Милою дружбой меня побуждает к тому, чтобы всякий

Труд одолеть и без сна проводить за ним ясные ночи

В поисках слов и стихов, которыми мне удалось бы

Ум твой таким озарить блистающим светом, который

Взорам твоим бы открыл глубоко сокровенные вещи.

Значит, изгнать этот страх из души и потемки рассеять

Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,

Но природа сама своим видом и внутренним строем.

За основание тут мы берем положенье такое:

Из ничего не творится ничто по божественной воле.

И оттого только страх всех смертных объемлет, что много

Видят явлений они на земле и на небе нередко,

Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,

И полагают, что все это божьим веленьем творится.

Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть

Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим

Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,

И каким образом все происходит без помощи свыше.

(Тит Лукреций Кар. О природе вещей. Т.1. М., Л., 1946. С.15.)

...Так как все из семян созидается определенных,

И возникают на свет и родятся все вещи оттуда,

Где и материя есть и тела изначальные каждой,

То потому и нельзя, чтобы все из всего нарождалось,

Ибо отдельным вещам особые силы присущи...

...Из ничего возникая, внезапно бы вещи

Неподходящей порой в неизвестные сроки являлись,

Ибо тогда б никаких не имелось начал первородных,

Что от стеченья могли б удержаться в ненужное время...

Можно скорее признать, что имеется множество общих

Тел у различных вещей, – как в словах одинаковых знаков, –

Чем, что возможно вещам без первичных начал зарождаться

И, наконец, почему не была в состояньи природа

Сделать такими людей, чтобы вброд проходили по морю

Или руками могли расторгнуть великие горы

И поколенья людей превзойти продолжительной жизнью,

Иначе, как потому, что всему, что способно родиться,

При зарожденьи дана материи точная доля?

Из ничего, словом, должно признать, ничто не родится,

Ибо все вещи должны иметь семена, из которых

Выйти могли бы они и пробиться на воздух прозрачный...

Надо добавить еще: на тела основные природа

Все разлагает опять и в ничто ничего не приводит.

Ибо, коль вещи во всех частях своих были бы смертны,

То и внезапно из глаз исчезали б они, погибая;

Не было б вовсе нужды и в какой-нибудь силе, могущей

Их по частям разорвать и все связи меж ними расторгнуть,

Но, так как все состоят из вечного семени вещи,

То до тех пор, пока им не встретится внешняя сила,

Или такая, что их изнутри чрез пустоты разрушит,

Гибели полной вещей никогда не допустит природа.

(О природе вещей... С.17-19.)

Дальше, тела иль вещей представляют собою начала,

Или они состоят из стеченья частиц изначальных.

Эти начала вещей ничему не под силу разрушить:

Плотностью тела своей они все, наконец, побеждают,

Правда, представить себе затруднительно то, что возможно

Что-нибудь в мире найти с безусловною плотностью тела:

Даже сквозь стены домов проникают небесные молнии,

Как голоса или крик; огонь раскаляет железо,

Скалы трещат, рассыпаясь в куски от свирепого жара,

Золото крепость свою теряет, в пылу расплавляясь,

Жидким становится лед побежденный пламенем меди,

Сквозь серебро и тепло и пронзительный холод проходят.

То и другое всегда мы чувствуем, взявши, как должно,

Чашу рукою, когда она полнится влагой росистой.

Видимо, нет ничего, таким образом, плотного в мире...

Прежде всего, раз уж найдено здесь основное различье

Между вещами двумя, по их двоякой природе, –

Именно, телом и местом, в котором все происходит, –

То существуют они непременно вполне самобытно.

Ибо, где есть то пространство, что мы пустотой называем,

Тела там нет, а везде, где только находится тело,

Там оказаться никак не может пустого пространства.

Значит, начальные плотны тела, и нет пустоты в них.

(О природе вещей... С. 35.)

...Нельзя допустить на основе разумной, чтоб вещи

В теле своем пустоту, сокровенно тая, содержали,

Ежели плотность того отрицать, что ее заключает.

Далее: только одно вещества сочетание может

Быть в состояньи в себе заключать пустое пространство;

И потому вещество, состоя из плотного тела,

Может быть вечным, хотя разлагается все остальное.

Далее, если б нигде никакой пустоты не встречалось,

Плотным являлось бы все; и напротив, коль тел бы известных

Не было, чтобы заполнить места, что они занимают,

Все б оказалось тогда и пустым, и порожним пространством.

Значит, везде пустота, очевидно, сменяется телом,

Ибо ни полности нет совершенной нигде во вселенной,

Ни пустоты, а тела существуют известные только,

Что полнотой разграничить способны пустое пространство...

...Чем более вещи в себе пустоты заключат,

Тем и скорей это все до конца уничтожить их может.

Если ж начальные плотны тела, если нет пустоты в них,

Как я учил, то должны они вечными быть непременно.

Если же, кроме того, не была бы материя вечной,

То совершенно в ничто обратились давно бы все вещи,

Из ничего бы тогда возрождалось и все, что мы видим.

Но, раз уж я доказал, что ничто созидаться не может

Из ничего, и все то, что родилось, в ничто обращаться,

Первоначалам должно быть присуще бессмертное тело,

Чтобы все вещи могли при кончине на них разлагаться...

(О природе вещей... С. 37.)

Далее, так как есть предельная некая точка

Тела того, что уже недоступно для нашего чувства,

То, несомненно, она совсем не делима на части,

Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно,

Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет,

Ибо другого она единая первая доля,

Вслед за которой еще подобные ей, по порядку

Сомкнутым строем сплотясь, образуют телесную сущность;

Так как самим по себе им быть невозможно, то, значит,

Держатся вместе они, и ничто их не может расторгнуть.

Первоначала вещей, таким образом, просты и плотны,

Стиснуты будучи крепко, сцепленьем частей наименьших,

Но не являясь притом скопленьем отдельных частичек,

А отличаясь скорей вековечной своей простотою.

И ничего ни отторгнуть у них, ни уменьшить природа

Не допускает уже, семена для вещей сберегая.

Если не будет, затем, ничего наименьшего, будет

Из бесконечных частей состоять и мельчайшее тело:

У половины всегда найдется своя половина,

И для деленья нигде не окажется вовсе предела.

Чем отличишь ты тогда наименьшую вещь от вселенной?

Ровно, поверь мне, ничем. Потому что, хотя никакого

Нет у вселенной конца, но ведь даже мельчайшие вещи

Из бесконечных частей состоять одинаково будут.

Здравый, однако же, смысл отрицает, что этому верить

Может наш ум, и тебе остается признать неизбежно

Существованье того, что совсем неделимо, являясь

По существу наименьшим. А если оно существует,

Должно признать, что тела изначальные плотны и вечны.

Если бы все, наконец, природа, творящая вещи,

На наименьшие части дробиться опять заставляла,

Снова она никогда ничего возрождать не могла бы.

Ведь у того, что в себе никаких уж частей не содержит,

Нет совсем ничего, что материи производящей

Необходимо иметь: сочетаний различных и веса,

Всяких движений, толчков, из чего созидаются вещи.

(О природе вещей... С. 41-43.)

Ныне зиждительных тел основных объясню я движенье,

Коим все вещи они порождают и вновь разлагают;

Сила какая к тому принуждает их, скорость какая

Свойственна им на пути в пустоте необъятной пространства...

Знай же: материя вся безусловно не сплочена тесно,

Ибо все вещи, как мы замечаем, становятся меньше

И как бы тают они в течение долгого века,

И похищает их ветхость из наших очей незаметно;

В целом, однако, стоит нерушимо вещей совокупность

В силу того, что тела, уходящие прочь, уменьшают

Вещи, откуда ушли, а другие собой приращают:

Те – заставляя стареть, а эти – цвести им на смену,

Все же не медля и тут. Так, весь мир обновляется вечно...

Если же думаешь ты, что стать неподвижно способны

Первоначала вещей и затем возродить в них движенье,

Бродишь от истины ты далеко в заблужденьи глубоком.

(О природе вещей... С.77.)

Дабы ты лучше постиг, что тела основные мятутся

В вечном движеньи всегда, припомни, что дна никакого

Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться

Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству,

Если безмерно оно и простерто во всех направленьях...

Раз установлено так, то телам изначальным, конечно,

Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной.

Наоборот: непрерывно гонимые разным движеньем,

Частью далеко они отлетают, столкнувшись друг с другом,

Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья.

Те, у которых тесней их взаимная сплоченность, мало

И на ничтожные лишь расстояния прядая порознь,

Сложностью самых фигур своих спутаны будучи цепко,

Мощные корни камней и тела образуют железа

Стойкого, так же, как все остальное подобного рода.

Прочие, в малом числе в пустоте необъятной витая,

Прядают прочь далеко и далеко назад отбегают

На промежуток больший. Из них составляется редкий

Воздух, и солнечный свет они нам доставляют блестящий.

Множество, кроме того, в пустоте необъятной витает

Тех, что отброшены прочь от вещей сочетаний и снова

Не были в силах еще сочетаться с другими в движеньи.

Образ того, что сейчас описано мной, и явленье

Это пред нами всегда и на наших глазах происходит.

Вот посмотри: всякий раз, когда солнечный свет проникает

В наши жилища и мрак прорезает своими лучами,

Множество маленьких тел в пустоте, ты увидишь, мелькая,

Мечутся взад и вперед в лучистом сиянии света;

Будто бы в вечной борьбе они бьются в сраженьях и битвах...

Кроме того... обратить тебе надо вниманье

На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете,

Что из нее познаешь ты материи также движенья,

Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора.

Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют

Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно,

Всюду туда и сюда разбегаясь во всех направленьях.

Знай же: идет от начал всеобщее это блужданье.

Первоначала вещей сначала движутся сами,

Следом за ними тела из малейшего их сочетанья,

Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным,

Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться,

Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее.

(О природе вещей... С.79-81.)

жүктеу/скачать 1.35 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: