ОТЗЫВЫ, РЕЦЕНЗИИ, КОММЕНТАРИИ

ОТЗЫВЫ, РЕЦЕНЗИИ, КОММЕНТАРИИ

Авторы предисловия к сборнику, Д.Пайяр, О.Н.Селиверстова, определяя специфику подхода к описанию предлогов, говорят о том, что современные лингвистические исследования наследуют нескольким направлениям — структурализму, глоссематике, порождающей грамматике. Современные лингвистические описания можно сгруппировать по двум направлениям, которым следуют их авторы: первое направление ищет принципиально новые подходы к описанию материала, второе — продолжает выдвинутые ранее концепции. По мнению авторов, в настоящее время доминирует второе направление. Но различия между школами сейчас перестают быть столь принципиальными. Центр исследования переносится на узкие семантические группы.

"Центральным для большинства представленных работ является вопрос о том, как объединяются между собой разные значения в семантической структуре одной языковой единицы" (с. 10). В статьях сборника постулируются две основные структуры: одна имеет единую семантическую схему, которая заполняется разным содержанием, вторая стуктура представляет собой преобразование исходного (прототипического) значения.

М.В.Филиппенко посвятил свою статью проблемам описания предлогов в современных лингвистических теориях. В своем обзоре автор выделяет геометрические, топологические и функциональные описания. Пространственные предлоги описываются как одно-, двух- и трехмерные. Признак n-мерности оказывается продуктивным для целей описания. Топологический подход опирается на особенности формы объектов, которые упоминаются с предлогами. При этом невозможно абстрагироваться от формы объектов. Функциональный подход представляется автору наиболее гибким. В обзоре рассмотрено представление пространственных отношений в языке и сознании. Согласно исследованиям психологов осознание пространства опирается на понятия фигуры и фоны, т.о., один объект встраивается в другой. Б.Ландау и Р.Джекендофф, чью работу рассматривает М.В.Филиппенко, выдвигают гипотезу, согласно которой "язык так устроен,. что он может выразить лишь ограниченное число пространственных отношений, тогда как пространственное сознание... гораздо богаче пространственными отношениями (и поэтому картинка стоит тысячи слов)" (с. 28). Вторая гипотеза этих авторов состоит в том, что "пространственное представление богато возможностями описывать форму, внешний вид объекта, но ограничено относительно способа, которым оно может использовать форму объекта для кодирования пространственных отношений" (с. 28).

Описание семантики предлогов может быть сведено к нескольким положениям:

Любой предлог семантически нагружен. "Предлоги создают собственный, не всегда совпадающий с глагольным семантический шаблон" (с. 44). "Значение предлога можно мыслить как сложную систему ("сеть"), где абстрактный шаблон предлога уточняется за счет семантических элементов контекста" (с. 45). Специально следует описывать правило наполнения переменных элементов у семантического шаблона предлога. Библиография состоит из ста источников.

Статьи сгруппированы в четыре раздела.

Первый раздел "Зоны верха и низа и концепт доминации" включает четыре статьи. С.Линдер посвящает свою статью "То, что движется вверх (up) не обязательно может следовать вниз (down): сопоставление in и out" предлогам in и out. В статье Д.Пайяра и В.А.Плунгяна "Предлог над: факты и интерпретации" предложена гипотеза, согласно которой предлог является регулятором в отношении между элементами. Статья В.А.Плунгяна и Е.В.Рахилиной посвящена предлогу под. Ю.В.Мазурова анализирует наречия верха и низа в русском языке.

Второй раздел "Внутренняя, внешняя, пограничная зоны и их концептуализация" включает три статьи. Д.Пайяр рассматривает семантику французского предлога sur. О.Н.Селиверстова описывает семантическую структуру предлога на. Статья Е.В.Рахилиной "Без конца и без края" посвящена описанию процесса образования предлогов из полноценных лексем, т.е. процессу грамматикализации.

В третьем разделе "Концептуализация пространственной препозиции и постпозиции" помещены две статьи. Т.Н.Маляр рассматривает семантику английских предлогов in front (of), ahead (of), behind, beyond. Статья Н.В.Лягушкиной посвящена описанию семантики пространственных предлогов позади и сзади.

Четвертый раздел "Концептуализация начала, интервала и отрезка", как и предыдущие, посвящен анализу не только русского материала. К.Агафонова описывает конструкции "предлог + генетив". А.С.Кравченко интерпретирует сферу денотации предлога между. И.В.Баринова рассматривает семантику английских временных предлогов during, through, throughout, in.

Добрушина Е.Р., Меллина Е.А., Пайяр Д. Русские приставки: многозначность и семантическое единство: Сборник. — М.: Русские словари, 2001. — 270 с.

Данный сборник продолжает исследование, начатое публикацией 1977 года "Глагольная префиксация в русском языке".

Авторы отталкиваются от четырех классов приставок, выделенных М.А.Кронгаузом в работе "Приставки и глаголы в русском языке: семантическая грамматика" (1998) в соответствии с четырьмя типами взаимодействия значений: в рамках одной приставки, в рамках всего приставочного образования, семантического взаимодействия приставки с глагольной основой, семантического взаимодействия приставки с глагольной основой и более широким контекстом (см. с. 9).

Авторы книги выдвигают следующее теоретическое положение: "значение приставочного глагола может быть представлено как закономерный результат сложения и взаимодействия значений приставки, глагольной основы и элементов ближайшего контекста" (с. 9).

Кроме того, авторы разделяют положения французской формальной семантики: а) несмотря на многозначность приставок, "может быть исследовано семантическое единство приставки и глагольной основы" (с. 10); б) закономерности, регулирующие взаимодействие глагольной основы, приставки и других элементов ближайшего контекста, могут быть описаны вне зависимости от конкретных значений приставок.

Монография содержит две работы: статью Е.Добрушиной и Д.Пайяра "Приставочная парадигма русского глагола" и статью Е.Меллиной, посвященную приставке на-.

В совместной статье Е.Добрушиной и Д.Пайяра рассматриваются закономерности сложения и взаимодействия значений приставки, глагольной основы и элементов ближайшего контекста. В первой главе, в которой выделены теоретические основы анализа приставок, описаны четыре случая в словообразовании приставочных глаголов:

• 
  приставочный глагол является видовой парой бесприставочного: писать — написать;
  
• 
  приставочный глагол обозначает определенную фазу развития процесса, соответствующего бесприставочному глаголу... говорить — заговорить..;
  
• 
  приставочный глагол вводит количественное или качественное определение процесса: купить — закупить, читать — почитать;
  
• 
  приставочный глагол представляет собой единицу с самостоятельным значением: убедить, говорить — подговорить" (с. 12).
  

Авторы не считают необходимым выделение прототипического значения, общих семантических признаков или центрального, первичного значения исследуемой единицы. В статье выделяется единое семантическое описание многозначной единицы как "некоторой абстрактной схемы, не соотносящейся непосредственно ни с одним из конкретных употреблений, но в каждом конкретном употреблении выступающей в определенное и закономерное взаимодействие с контекстом, приводящее к возникновению конкретного значения" (с. 14). Такие описания авторы называют "формальными семантическими схемами". Данный термин для авторов соотносим с понятием "инвариантное значение". Причины отказа от последнего термина связаны с тем, что лингвистическая традиция устойчиво связывает его с абсолютно неизменным значением, не испытывающим влияния контекста. Формальная схема — "это такое семантическое представление некоторой единицы, которое само по себе не является толкованием ни для какого конкретного употребления этой единицы, но присутствует в любом ее употреблении и является основой формирования каждого конкретного ее значения" (с. 15).

Авторы последовательно разводят семантический и синтаксический уровни при описании приставочных глаголов. Предлагается рассмотрение материала на трех уровнях: два из них семантические: уровень формальных схем, уровень сущностей, третий — лексико-синтаксический уровень языковой реализации (см. с. 17 и след.)

Проанализированы семантический статус постфикса -ся, предложных конструкций и приставок. Авторы исходят из того, что возможно дать приставке единую семантическую характеристику. Приставка рассматривается как релятор. "Приставка, как и предлог, является релятором (R), то есть задает отношения между двумя элементами (XRY) и имеет собственную семантическую формальную схему" (с. 26).

Определяя типологию приставок, авторы выделяют два класса приставок: приставки-события и приставки-определители. К первому классу относятся приставки в-, вы-, на-, над-, от-, пере-, под-. "Определяющим свойством приставок этого класса является их способность соотносить в качестве релятора два объекта и тем самым самостоятельно задавать событие, описанное приставочным глаголом, оставляя на долю основы описание действия как способа совершения этого события" (с. 29). Ко второму классу отнесены приставки до-, за-, из-, по-, при-, про-, у-. "Приставки этого класса всегда обозначают переосмысление процесса, выраженного основой, и никогда не обозначают событие самостоятельно" (с. 31).

Далее авторы рассматривают различные конфигурации формальных схем приставки и основы.

Во второй главе проанализированы формальные семантические схемы девяти приставок: про-, при-, до-, у-, за-, из-, вы-, от-, пере-.

В третьей главе представлена приставочная парадигма глагола шить.

Четвертая глава посвящена описанию приставочной парадигмы глагола брать, а пятая — глагола бить.

Зализняк Анна А., Шмелев А.Д. Введение в русскую аспектологию. М.: Языки русской культуры, 2000. — 229 с.

В основу книги положен курс лекций, адресованный иностранным учащимся.

Издание состоит из семи глав и трех приложений. Первая глава "Категория вида в русском языке" посвящена объяснению важнейших характеристик русского вида: вид является грамматической и понятийной категорией. "Вид является в русском языке грамматической категорией, и тем самым его выражение обязательно" (с. 11). Говоря о семантической "нагрузке" вида, авторы разграничивают категорию вида и способ глагольного действия. При значительной близости этих понятий важно функциональное различие: "принадлежность к одному из двух видов обязательна для всякого русского глагола.., а принадлежность к одному из способов действия — нет" (с. 13). По мнению авторов книги, вопрос о статусе вида и отнесении его к словоизменительным или словообразовательным категориям не только сложен и не имеет однозначного решения, но и "для современной аспектологии не имеет принципиального значения" (с. 15-16). Вид трактуется в книге как привативная оппозиция, в которой совершенный вид является маркированным, а несовершенный — немаркированным членом (с. 16).

Во второй главе, "Семантика вида", рассматриваются частновидовые значения видов. Для совершенного вида это — конкретно-фактическое, наглядно-примерное, потенциальное, условное, условно-гипотетическое, суммарное значения. Для несовершенного — актуально-длительное, конативное (с. 22), дуративное, неактуально-статальное, континуальное, потенциальное, итеративное, узуальное, потенциальное, общефактическое значения. Отдельный параграф посвящен анализу взаимодействия видовых и временных значений русского глагола. Авторы выделяют настоящее историческое, настоящее сценическое, настоящее репортажное, настоящее вневременное значение запланированного будущего, а также интерпретационное значения. Онтологическую основу русской видовременной системы авторы видят в том, что "глаголы совершенного вида всегда обозначают события.., а глаголы несовершенного вида могут обозначать любое из трех типов явлений: состояния, процессы и события..." (с. 36).

Третья глава "Определение видовой пары" обосновывает подход авторов, который состоит в признании тождества лексического значения членов видовой пары (с. 46). В такой трактовке авторы мыслят себя продолжателями Ю.С.Маслова.

В четвертой главе рассматривается видовая коррелятивность и ее семантический аспект. Несимметричность видовременной системы русского языка в том, что глаголы несовершенного вида обладают "разным "онтологическим потенциалом", т.е. способны обозначать разные ситуации, в отличие от событийности совершенного вида. При этом русский несовершенный вид имеет ряд сходств с классификацией английских глаголов, предложенной З.Вендлером. Выявляя семантические соотношения в видовых парах, авторы выделяют тривиальные, предельные, перфектные, пролептические, ингрессивные, инхоативные, семелькактивные пары (см. таблицу на с. 61). В этой же главе рассмотрена полисемия глаголов несовершенного вида. А у непарных глаголов несовершенного вида выделены процессы, не имеющие предела, и состояния, не имеющие начала (постоянные свойства и соотношения, неактуальные ситуации, актуальные временные состояния, непредельные процессы).

Пятая глава посвящена рассмотрению формального аспекта видовой коррелятивности и двувидовым глаголам.

В шестой главе, "Деривация морфологическая и аспектологическая", рассматривается имперфективация и перфективация. В качестве закона авторы постулируют следующее положение: "Любой глагол, полученный присоединением приставки к некоторому другому глаголу, и не подвергшийся дальнейшей имперфективации является глаголом совершенного вида" (с. 78). Рассмотрены механизм префиксации, а также глаголы perfectiva tantum и imperfectiva tantum.

Седьмая глава посвящена глаголам движения, при этом выделены глаголы определенного и неопределенного движения. Рассмотрено действие механизмов префиксации и вторичной имперфективации в этой глагольной группе. В приложении I рассматривается русский вид в лексикографическом аспекте.

В приложении II представлены основные способы глагольного действия.

Приложение III содержит упражнения по аспектологии, сопровожденное ключами, указаниями и комментариями.

В книге приведены краткий словарь аспектологических терминов, аннотированный указатель глагольных лексем и список литературы.

В основу словаря положены принципы интегрального описания языка, разработанные коллективом Ю.Д.Апресяна, а также исследования Польской семантической школы — А.Богуславского и А.Вежбицкой. Кроме того, в разработке концепции авторы ориентировались на понятия и концептуальный аппарат, предложенные И.А.Мельчуком и А.К.Жолковским в созданной ими языковой модели "Смысл — Текст".

Словарь служит средством описания "русского языка тела" (с. 7). Вместе с тем, авторы указывают на правила комбинирования кинестетических единиц и единиц вербального языка. Авторы задались специальной целью согласовать невербальную и вербальную системы. Т.о., в словаре сопоставляются две семиотические системы. Издание задумано и как словарь, и как пособие, содержащее различные контексты употребления.

Отличительные особенности данного издания в том, что составители ориентируются не на "научное лексикографирование", а на "практику использования жестов в повседневном общении" (с. 11), авторы не стремились к выработке семантически точного языка описания, сознательно допуская смысловую неопределенность и неоднозначность языка описания, кроме того авторы сознательно не стремились к информационной насыщенности издания и допускали в некоторых случаях несогласованность вербального и невербального описания. В издании собственно "словарной" части предпосланы "Предисловие", статьи об общей характеристике и структуре словаря, о единице русской кинетической системы, о типах информации в словаре жестов, о приемах выделения и условных знаках.

"Словарь русских жестов является объяснительным толковым словарем" (с. 12). Авторы исходили из того, что жест — это знак, обладающий планом содержания и выражения, прагматикой и синтактикой, жесты являются символическими знаками, "прагматически освоенные, распознаваемые и стабильные формы жестового поведения имеют свою семантику" (с. 13) и правила употребления, значение жеста отлично от его социальной функции, "семантическая природа жеста полностью раскрывается только в его сопоставлении с семантически близкими жестами и с вербальными, в частности фразеологическими языковыми выражениями" (с. 13).

Авторы стремились представить систему русских жестов как систему.

Единицей лексикографического описания является кинема, т.е. единица, имеющая только одно значение.

Авторы выделяют два типа жестов: коммуникативные и симптоматические. "К коммуникативным жестам относятся невербальные единицы, несущие информацию, которую жестикулирующий в коммуникативном акте намеренно передает адресату" (с. 18). Вторая группа жестов "свидетельствует об эмоциональном состоянии говорящего" (с. 20). Эти жесты занимают промежуточное положение межу физиологическими движениями и коммуникативными жестами. Но связь между означающим и означаемым в этих жестах конвенциональна. Коммуникативные жесты в свою очередь делятся на общие, дейктические и этикетные.

В словник включены 100 жестовых единиц (59 вокабул). Отобраны самые частотные русские бытовые жесты.

Словарная статья включает тринадцать типов информации: "(1) вход словарной статьи; (2) стилистические пометы; (3) физическое описание; (4) удлинители; (5) сопутствующие жесты; (6) толкование; (7) условия употребления жеста; (8) однословная характеристика семантики жеста; (9) звуковое сопровождение; (10) энциклопедические и культурные сведения о жесте; (11) жестовые аналоги; (12) фразеология; (13) текстовые иллюстрации" (с. 21). В качестве дополнительной информации сообщается о жестовых, звуковых и речевых аналогах.

Жест предъявляется графическим изображением, выделены часть тела, активный и пассивный орган жеста.

Вокабулы сопровождаются образцом словарной статьи мимической единицы, указателями по активному и пассивному органам, однословной характеристике семантики жеста, по неосновным номинациям и по аналогам.

Книгу завершает статья Г.Е.Крейдлина "Кинесика". Автор понимает термин, вынесенный в заглавие, как "науку о языке тела и его частей" (с. 166). Рассматривая жесты в истории культуры, Г.Е.Крейдлин приходит к выводу, что у языкового сообщества значительно меньше единства в подходе к языку жестов, нежели к вербальному языку, в естественном и жестовом языке по-разному устроены механизмы референции: жест отсылает к ситуации целиком или к ее фрагменту; наконец, язык жестов требует зрительного канала восприятия. Автор строит сложную систему жестов, выделяя исконные и заимствованные жесты, гендерные жесты и возрастные жеста.

Горский А.А. "Всего еси исполнена земля русская..." Личности и ментальность русского средневековья. Очерки. М.: "Языки славянской культуры", 2001. — 176 с. Во введении автор объясняет предмет своего исследования. По средневековым источникам исторические личности предстают как деятели, но остается в тени мировосприятие эпохи, ментальность русского средневекового человека. "Как правило, на поверхности лежит то, что обычно именуют "общественной мыслью", — идеи, интересующие главным образом социальную элиту и не всегда адекватно отображающие настроения широких слоев населения..." (с. 7). Воссоздание мировосприятия сталкивается с рядом объективных трудностей и прежде всего отсутствием документальных источников. Интерес историков к реконструкции ментальности обострился только в 1990-е гг.

Первая глава посвящена личности Игоря Святославича, героя знаменитого "Слова о полку Игореве". Неудачный поход дружины Игоря против половцев в 1185 г. породил не только выдающийся памятник древнерусской литературы, но и споры историков о личности главного героя. Автор выделяет факторы, сделавшие поход Игоря уникальным событием в глазах его современников: 1) это был сепаратный поход, предпринятый князем без поддержки других князей, властителей соседних княжеств; 2) во время похода войско было застигнуто затмением, что было расценено как дурное предзнаменование; 3) и не смотря на это обстоятельство поход было решено продолжить; 4) во время боя с половцами русское войско было полностью перебито; 5) четыре русских князя попали в плен к половцам.

Мифологический заряд "Слова" позволяет соотнести это произведение с известной притчей о блудном сыне.

Далее автор показывает, как изменяется восприятие одного и того же события во времени. Поход Игоря, оказав сильное воздействие на современников, не оказал правильного воздействия на потомков. "Можно полагать, что на фоне бурных событий XIII столетия происшедшее в 1185 г. стало выглядеть тем, чем оно было, если смотреть с чисто политической точки зрения, — эпизодом в борьбе со степью, не идущим ни в какое сравнение с монгольскими нашествиями" (с. 31). Т.о., значение похода Игоря умалилось для потомков.

В качестве противоположного примера, когда историческое событие возрастает в своей значимости в глазах потомков, автор рассматривает убийство Бориса и Глеба в 1015 г. Культ погибших князей создавался с середины XI в. и получил развитие при сыновьях и внуках Ярослава Мудрого. Смерть Бориса и Глеба от руки брата получила и мифологическую интерпретацию, будучи соотнесена с историей Каина и Авеля. Как христианская держава Русь должна была иметь своих святых и мучеников. Литературные произведения о Борисе и Глебе были созданы во второй половине XI — начале XII в.

Еще одно событие, изменившее свою роль для потомков, —Куликовская битва. Сражение 1380 г. не принесло освобождения Руси, власть Орды не была свергнута. В 1382 г. хан Тохтамыш пошел походом на Москву. Всплеск интереса к Куликовской битве происходит в 1410-1420 гг. Когда в 1480 г. Русь освободилась от власти Орды, оказалось, что Куликовская битва была самой яркой военной победой русских, с этим и связана ее значимость в истории русской государственности.

Во второй главе автор рассматривает историю воинских подвигов Александра Невского. Князь Александр Ярославич, прозванный Невским, — один из самых успешных русских полководцев. Среди фактов из его жизни, не известных широкой аудитории, — контакты с представителями папы римского с целью защиты русских земель от монгол. И личность, и деятельность Александра Невского вызывают различные отклики в исторической литературе. Г.В.Вернадский и Л.Н.Гумилев считают, что между ориентацией на Запад и на Восток Александр выбрал последнее: он пошел на союз с Ордой и предотвратил продвижение католиков на русских землях. Жд.Феннелл и И.Н.Данилевский, напротив, считают, что Александр был коллаборационистом: в борьбе за власть он предал своих братьев Андрея и Ярослава и способствовал установлению власти Орды на Руси. С точки зрения А.А.Горского, Невский был прагматиком. Его деятельность определяется несколькими факторами: 1) во время поездки в Орду Александр увидел военную мощь Орды и отсутствие претензий на захват русских земель (в отличие от тевтонских рыцарей), 2) Невский знал, что попытки сблизиться с Римом Даниила Романовича Галицкого не привели к созданию антиордынской коалиции, 3) папа римский благословил шведскую экспансию в Финляндии, 4) предложение папы об учреждении католической кафедры рассматривалось в то время как попытка протекции военным планам тевтонского ордена. Личность Александра Невского связана с выбором Руси между властью орды, не претендовавшей на религиозный диктат, и контактами с папой римским, которые могли бы повлечь за собой смену веры.

В этой же главе автор анализирует представления русских людей о защите отечества. Выделены четыре типа представлений: 1) общерусский — защита "Русской земли", 2) "дружинно-локальный", 3) региональный, религиозный (с. 66-67). Если говорить о динамике представлений о защите отечества, то "в домонгольский период преобладающее значение имела идея защиты "Русской земли" (с. 67). Эта идея коренится в дохристианской эпохе. Лакуна в употреблении этой формы в летописях и других литературных памятниках — 1263-1380 гг. Возрождение русского патриотизма наблюдается в XIV в. Побудительным мотивом к этому послужила Куликовская битва.

Третья глава посвящена брату Ивана Калиты князю Юрию. Юрий был одним из последовательных противников возвышения тверских князей в начале XIV в., прежде всего, Михаила. "Над всей биографией Юрия Даниловича нависает тема убийства. Начало его княжения омрачено убийством пленного рязанского князя, высшее политическое достижение — убийство тверского посла Олексы Марковича и казнь самого Михаила тверского; наконец, и сам Юрий пал жертвой убийства, и его убийца был предан суду" (с. 92). История князя Юрия дает автору повод рассмотреть эволюцию средневековых представлений об убийстве. До принятия христианства летописные источники не осуждают убийц. Не случайно после принятия христианства иначе было воспринято убийство Бориса и Глеба. В XI в. авторы различают две ситуации, когда язычник убивает язычника, этот факт не встречает осуждения, в отличие от ситуации, когда христианин посягает на жизнь христианина. В XI в. была отменена кровная месть. Монгольское завоевание изменило отношение к убийству, которое стало одним из способов ведения политической борьбы. И это обстоятельство подготовило приход Ивана IV.

В последней главе рассматриваются личность и деятельность Дмитрия Донского, одержавшего важную победу на Куликовом поле. Применительно к этому персонажу автор рассматривает представления русских о царе. Первый случай приложения царского титула к русскому князю отмечен в 1054 г. Но подобное титулование в домонгольскую эпоху не было связано с претензией на монаршую власть. Этот титул употреблялся в памятниках скорее в риторических целях. В середине XIII в. после завоевания русских земель монголами этот титул стал последовательно применяться к хану, которому подчинились русские князья. Завоевание крестоносцами Константинополя в 1204-1261 гг. было расценено на Руси как гибель царства. Отношение русских к Мамаю было обусловлено тем, что он не принадлежал к наследникам рода Чингисхана. В 1410-1420 гг. было создано "Слово о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя руського", в котором титул царя уже приложим к русскому князю. В XV в. титул уже прилагается к русским князьям, а монгольские ханы этого лишены. Б.А.Успенский полагал, что то, что за московскими великими князьями закрепляется титул царь, в семиотическом плане восходит к византийской империи, а в территориально-политическом к хану Золотой Орды. По мнению Горского, важно и то, что укрепляется идея о наследовании Владимиром царских регалий от византийского императора. Динамика изменений представления о царском титуле претерпела несколько стадий: "в домонгольскую эпоху термин "царь" воспринимался как титул "чужого" правителя" (с. 149), "в эпоху ордынского ига "царем" именовался верховный сюзерен русских земель" (с. 149), с середины XV в. "царское достоинство стало рассматриваться как полученное из Византии, но не после крушения империи, а в эпоху ее былого могущества" (с. 149).

Следует сказать несколько слов об исследовательском методе автора: учитывается частотность упоминания того или иного события в летописях, время их создания, наличие/ отсутствие житийной литературы, время канонизации того или иного исторического деятеля, повторы и частотность формул в средневековых памятниках, приложимость того или иного слова к тому или иному объекту действительности.

Т.о., автор рассмотрел русские средневековые представления о защите отечества, убийстве и царстве и показал, как эти представления могут изменяться в разные эпохи.

Издание включает несколько глав из работы известного лингвиста "Understanding Cultures through their Key Words: English, Russian, Polish, German, Japanese" NY, 1997.

Книгу открывает предисловие А.Д.Шмелева, в котором он анализирует метод описания семантики языковых единиц Анны Вежбицкой. Вежбицкая исходит из того, что существует "общая база для всего разнообразия способов концептуализации действительности" (с. 8). Таким образом исследования Вежбицкой продолжают многолетние споры вокруг гипотезы лингвистической относительности Сепира — Уорфа. При этом Вежбицкая — ее безусловная сторонница, т.к. каждый язык, по ее мнению, служит уникальным средством выражения человеческого опыта. Описание семантики лексики с помощью элементарных смыслов сталкивается однако с проблемой: эти элементарные смыслы также выражены средствами вербального языка, а семантика даже таких единиц в разных языках не тождественна. "В результате близкие по смыслу "неэлементарные" единицы разных языков иногда предстают как имеющие мало общего, поскольку их развернутые экспликации существенно отличаются друг от друга. С другой стороны, соответствующие друг другу "элементарные" единицы объявляются семантически тождественными, а их интуитивно ощущаемые различия приписываются разного рода "возмущающим факторам", таким как "резонанс", связанный с различным местом единиц в языковой системе, полисемией и т.п." (с. 9). Тем не менее книга Вежбицкой представляет собой интереснейшее исследование семантических нюансов в лексике разных языков.

Во Введении автор заявляет свою приверженность идеям Сепира:

• 
  "язык является символическим руководством к пониманию культуры";
  
• 
  "лексика — очень чувствительный показатель культуры народа";
  
• 
  "языкознание "имеет стратегическое значение для методологии общественных наук" (с. 13, 14).
  

Автор исходит из того, что различные слова отражают и различный образ мышления. "Культурноспецифические слова представляют собою понятийные орудия, отражающие прошлый опыт общества касательно действий и размышлений о различных вещах определенными способами; и они способствуют увековечению этих способов" (с. 20). Когда люди прибегают к вербальному языку, между ними устанавливается соглашение, конвенция относительно способов наименования различных предметов и явлений и соответственно соотнесения языковых выражений с определенными понятиями.

Вежбицкая формулирует несколько принципов, из которых она исходит при описании семантики лексики. 1. Культурой определяется разработанность лексического пласта языка. Хрестоматийно известен пример относительно количества наименований снега в языках северных народов. 2. Но кроме разработанности словаря важен и другой фактор — частотность употребления того или иного слова в речи. 3. Третьим принципом является принцип ключевых слов, когда особенно важные для культуры понятия отражены в языковых единицах. "Ключевые слова" — это слова, особенно важные и показательные для отдельно взятой культуры" (с. 35). Для ключевых слов важно, чтобы они находились в лексическом ядре, а не на периферии языка, т.е., например, были бы в центре фразеологического семейства, употреблялись бы в популярных песнях, названиях литературных произведений. По мнению автора, вокруг некоторых слов "организованы целые области культуры" (с. 37). Несмотря на то, что содержание культуры не элементарно, его можно описать, а значит, можно обучать культуре.

Вежбицкая считает необходимым дополнить гипотезу лингвистической относительности Сепира — Уорфа гипотезой языковой универсальности. (с. 45-46). Автор вырабатывает универсальный семантический метаязык, основанный на единицах вербального языка. Однако для этого метаязыка отбираются универсальные, неразложимые единицы, наличествующие в большинстве вербальных языков мира. Таким образом можно вернуться в Вавилон к единому языку, существовавшему до падения знаменитой башни.

В качестве семантических универсалий выделены: субстантивы, детерминаторы, кванторы, атрибуты, ментальные предикаты, речь, действия, события, движение, существование и обладание, жизнь и смерть, логические концепты, время, пространство, интенсификатор, усилитель, таксономия, партономия, сходство. (список семантических примитивов см. на с. 53). По мнению Вежбицкой, универсалии группируются и представляют собой сетку категорий и могут быть соотнесены "с частями речи традиционной грамматики" (с. 53). Исследователь считает, что полученный метаязык можно возвести к формуле Лейбница "алфавит человеческих мыслей". Однако картину осложняют полисемия, аллолексия (т.е. возможность выражения одного и того же смыслового элемента в языке разными способами) (с. 56) и факультативные валентности языковых единиц.

Во второй части книги рассматриваются модели дружбы в английском, русском и польском языках. А.Вежбицкая анализирует словоупотребление на примере литературных произведений, публицистики и бытовой речи. Автор показывает, что семантика английского слова friend претерпела изменения. Легкость, с которой современные носители английского языка называют людей друзьями, не предполагает ни духовной близости, ни доверительности отношений. Русская культура дает богатый материал для анализа моделей дружбы: в русском языке существует самая разработанная шкала привязанностей: друг — подруга — приятель — товарищ — коллега — знакомый. В русской культуре для того, чтобы быть другом, нужно хорошо знать человека, разделять его взгляды, испытывать к нему чувство духовной близости. Поэтому согласно традиции, сложившейся в России, друзей у человека не может быть много. Русский язык также имеет специальное имя для женской дружбы. Английское слово friend, по мнению, Вежбицкой, соответствует скорее русскому аналогу приятель. Подвергшееся идеологическому воздействию слово товарищ предполагает общность претерпевания чего-л.: товарищ по работе, школьный товарищ, товарищ по несчастью. Автор также анализирует семантику слова родные. Что касается польской культуры, шкала привязанностей сформирована в польском языке единицами: przyjaciel, kolega, znajomy. Семантика слова kolega шире, нежели русского аналога: поляк может назвать коллегой школьного товарища. На формирование этого концепта оказало влияние аннулирование правового статуса шляхты, польской аристократии. Следствием этого стало распространение обращений пан/ пани, первоначально бытовавшее только в дворянской среде. Вежбицкая формулирует причину расширения сферы бытования слова kolega в польском языке, укорененность идеала "солидарности равных", сформированного шляхтой. В этой же главе рассмотрен и чрезвычайно важный концепт австралийской культуры mate. Причину формирования этого концепта Вежбицкая видит в историческом прошлом континента, когда от каторжан требовалась взаимовыручка и помощь. В приложении автор сводит все толкования слов, выражающих различные национальные модели дружбы (с. 204-209).

Третья часть книги посвящена анализу концептов свободы в латинском, английском, русском и польском языках. Латинское слово libertas означает название статуса человека, не являющегося рабом, т.е. не имеющего ограничений. Первоначально свобода была связана с отсутствием ограничений для практически любых проявлений человека. Позже свобода стала связываться с ограничениями, налагаемыми законом. Поэтому английское слово freedom возможно и в словосочетании freedom from, т.е. свобода от чего-л. Далее рассмотрены русские слова выражающие неограниченную и ограниченную свободу: воля и свобода. Автор показывает пространственную составляющую слова воля. В польском языке для обозначения свободы есть слово вольность, также сформировавшееся в культурно-историческом контексте. "В течение последних двух столетий ценность личной "свободы" стала в польском сознании связываться с ценностью национальной "свободы", и та сторона "свободы", которая относится к "национальным нравам", вышла на передний план, сделав слово непригодным для употребления в тривиальных и морально нейтральных контекстах или в контекстах, относящихся к исключительно индивидуальным "свободам" и правам..." (с. 250). Все формулы свободы сведены автором на сс. 256-258.

Книгу сопровождает богатая библиография (с. 271-287).

Л. А. Кудрявцева,