Эгоцентрическая установка в немецкой

В данном параграфе проводится исследование влияния эгоцентрической парадигмы на немецкую классическую философию. Конечно, эгоцентрическая парадигма проявляется в немецкой философии иначе, чем в выше рассмотренных концепциях. И главным отличием и особенностью философских концепций Канта, Фихте и Гегеля является выведение индивидуального декартовского ego cogito на уровень надындивидуальный. Тем не менее, философские концепции Канта и Фихте, в которых эгоцентрическая парадигма проявилась намного ярче, чем у Гегеля, оставляют нерешёнными многие философские вопросы. И только Гегелю, несмотря на его идеализм, удаётся избежать эгоцентрических ошибок предыдущих философов, так как он признаёт первичность интерсубъективного фактора в процессе познания. Рассмотрим более подробно каждую из перечисленных философских концепций.

Кант поставил перед собой задачу найти абсолютные основания познавательного процесса. Кант, как и Декарт, искал эти основания в самом сознании человека, то есть в самом «эго». Абсолютность этих оснований заключается в том, что они являются стабильными и неизменными, и, по сути, предшествуют любому процессу познания, то есть они априорны. Именно такие основания, по мнению Канта, и могут обеспечивать достоверность естественных наук. Кант искал такие структуры, которые стоят вне коммуникации и языка, поэтому его не интересовали ни хитросплетения языка, ни проблемы понимания в процессе коммуникации. Такими структурами оказывались у Канта априорность пространства и времени, априорность категорий рассудка и априорность категорического императива. Кант предполагал, что всем людям присущи одинаковые фундаментальные формы сознания. Эти формы не являются индивидуальными психологическими качествами, напротив, они общезначимы и обязательны. По мнению Канта, он вывел общие фундаментальные свойства, лежащие в основе любого познавательного процесса. Теперь сознание, способное осознать свою деятельность, получило у Канта название «трансцендентальный субъект». Таким образом, индивидуальное ego cogito Декарта трансформируется у Канта в «трансцендентальный субъект», то есть в общечеловеческую способность осмысливать познавательный процесс.

Несмотря на то, что Кант опирался на картезианский рационализм, он всё же был не согласен с рационалистическим догматизмом Декарта, так как признавал неустранимую значимость эмпирических форм и содержания познания и в этом отношении был согласен с эмпириками. Однако главным отличием кантовской философии было изменение представления о взаимоотношении субъекта и объекта познания. Кант совершил своеобразную инверсию – теперь не объект влияет на субъект, как понимали, по крайней мере, эмпирики, а наоборот – субъект влияет на объект, то есть объект репрезентируется исключительно благодаря субъективным свойствам сознания. Большое влияние на Канта оказал скептический эмпиризм Юма, в рамках которого отрицалась достоверность научного познания, за исключением познания взаимосвязей между идеями. Фундаментальными свойствами сознания, по Канту, являются способности придавать объекту протяжённость в пространстве и длительность во времени. Все наши знания зависят именно от этого свойства сознания. Таким образом, пространство и время являются чистыми формами чувственного наглядного представления, и только из этих двух источников можно почерпнуть различные знания. Кант пишет, что «пространство и время, как необходимое условие всякого (внешнего и внутреннего) опыта, суть лишь субъективные условия всех наших наглядных представлений, в отношении которых поэтому все представления суть только явления, а не данные в таком виде вещи сами по себе; поэтому-то, что касается формы их, о них многое можно сказать a priori, но никоем образом ничего нельзя узнать о вещи в себе, которая может лежать в основе этих явлений» [44, с. 65]. Таким образом, пространство и время относятся к предметам постольку, поскольку предметы – это явления, а не вещи в себе, и за границами этих явлений познание невозможно. Ощущения, организованные сознанием в пространстве и времени, составляют предмет восприятия, но восприятие носит индивидуальный характер до тех пор, пока оно не получило понятийного опосредования. Понятийное опосредование возможно благодаря рассудку, который оперирует априорными категориями. Рассудок способен осуществлять синтез индивидуального восприятия с общезначимыми категориями и конституировать предметность. Только на этом этапе индивидуальное восприятие получает характер общезначимый. Ни чувства, взятые сами по себе, ни рассудок сам по себе не могут давать научных знаний. Естественнонаучные знания, согласно Канту, являются результатом синтеза опытной и рассудочной деятельности, при этом рассудочная деятельность всегда связана с теми предметами, которые уже как-то оформлены сознанием.

Таким образом, Кант мыслил, что у всех людей, должно быть, существуют одинаковые принципы конструирования предметностей, и процесс познания зависит от априорных условий, которые являются неизменными для всех людей и не зависят от каких-либо исторических факторов. Но эти условия ограничивают процесс познания, ведь сознание не в состоянии выйти за границы этих условий, из чего следует вывод, что мир, каков он есть сам по себе, остаётся непостижимым. Итак, декартовское «я мыслю» превращается у Канта в такую схему: человечество мыслит лишь феномены, потому что вещи сами по себе не поддаются осмыслению, так как они адекватно не воспринимаются. Поэтому в рамках кантовской философии главной проблемой познания является несовершенство человеческого эмпирического опыта. В результате, философия Канта оставляет нерешёнными такие проблемы, как восприятие вещей «другими сознаниями», историчность и социально-лингвистическая обусловленность познания и понимания.

Дальнейшее развитие эгоцентрической установки мы находим в философии Фихте, который, подобно Декарту, ищет основания истинности познания в «Я». Вот что пишет П. Гайденко по этому поводу: «Как в свое время Декарт в поисках самого достоверного принципа обратился к нашему Я ("мыслю, следовательно, существую"), так же точно поступает и Фихте. Самое достоверное в нашем сознании, говорит он, - это самосознание: "Я есмь", "Я есмь Я"» [23, с. 387]. Однако, если у Декарта индивидуальное «Я мыслю» являлось предельным основанием процесса познания, то у Фихте таким основанием являлось не индивидуальное «я», а так называемое «Абсолютное Я», то есть некий Вселенский субъект. У Фихте весь мир - это мыслящий дух, а точнее мыслящее «ego», в котором происходит синтез разрозненного познавательного материала, собранного индивидуальными «ego». В основе всей познавательной деятельности, таким образом, лежит принцип аксиоматической достоверности полагания Абсолютным «Я» своего собственного бытия. Абсолютное «Я» является некоей целостностью, некоим единством, которое тождественно самому себе, то есть является и действием и результатом своего действия. Так Фихте пишет: «Я полагает себя самого, и оно есть только благодаря этому самоположению. И наоборот, Я есмь, и оно полагает свое бытие благодаря только своему бытию. Оно является в одно и то же время и тем, что совершает действие, и продуктом этого действия, а именно действующим началом и тем, что получается в результате этой деятельности. Действие и дело суть одно и то же…» [43, с. 285].

Тем не менее, Абсолютное «Я», которое носит субстанциональный характер, составляет синтетическое единство противоположностей: «Я» в своём единстве полагает и «не-Я» как противоположение. Эта дихотомия в единстве цельного «Я» , согласно Фихте, никак не может быть устранена, поэтому «Я» как тождество и «не-Я» как противоположение могут себя лишь ограничивать. Фихте выводит эмпирическое и рациональное познание из одного источника – из «Я». Всё зависит от того, что является определяющим – «Я» или «не-Я»: если «Я» полагает и ограничивает «не-Я», то познание практическое, если наоборот «не-Я» полагает и ограничивает «Я», то познание – теоретическое. По мнению Фихте, «не-Я» установлено продуктивной силой воображения «Я», или бессознательным производством интеллекта.

Познание развивается от ощущений предметов мира до философской рефлексии. В процессе этой рефлексии «Я» узнаёт что «оно само не есть». Трансцендентальный субъект воспринимает свой собственный продукт, произведённый бессознательно, как отчуждённый. Но это длится до тех пор, пока субъект не осознал свой продукт как результат своей деятельности. Познание, которое осмысливает дихотомию в цельном «Я», Фихте называет синтетическим. Таким образом, самопознание абсолютного надындивидуального «Я» является источником всякого опыта. Но какая роль отведена отдельному индивидууму в этой системе? Человек познаёт действительность потому, что он производит её как практически действующий автономный субъект. А вот теоретическое познание совершает трансцендентальное «Я», - оно надындивидуально, поэтому его познание происходит беспрепятственно. Это трансцендентальное «Я» полагает и себя и Бытие. Так как это «Я» есть деятельное, оно полагает множество других «не-я». Это своего рода онтологический солипсизм, так как других вне этого «Я» не существует. Другое «Я» является средством для самоопределения и, в то же время, ограничителем свободы. Любое «другое Я» не абсолютно чуждое, а лишь относительно, оно чуждое лишь для себя самого, а на самом деле «другое Я» является удвоением собственного Я. Фихте, в отличие от предыдущих философов, имплицитно задаёт тему «другого Я», однако эта тема никак не связана с проблемами интерсубъективного общения, так как «Трансцендентальное Я» выступает неким субстратом, связывающим другие сознания в единое целое.

«Абсолютное Я», по мнению Фихте, теперь выступает таким основанием, которое сможет преодолеть противоречия, неизбежно возникающие в индивидуальном сознании (философа), которое пытается найти основания познавательного опыта. Индивидуальное сознание вполне логично принимает сторону либо материалистического догматизма - если рассматривает содержание сознания как результат воздействия на него вещей, либо сторону идеализма, если смотрит на вещи как на продукт деятельности сознания. Фихте пишет: «Соответственно с этим, действительно спорным вопросом между реализмом и идеализмом является вопрос о том, какой путь следует избрать для объяснения представления.

Как мы увидим в теоретической части нашего наукоучения, этот вопрос остается совершенно без ответа, то есть он разрешается так: оба пути правильны; при некотором определенном условии приходится пойти одним из них, при противоположном же ему условии — другим: но этим человеческий, то есть всякий конечный разум ввергается в противоречие с самим собой и запутывается в круг; той системой, в которой все это раскрывается, является критический идеализм, установленный последовательнее и полнее всего Кантом» [43, с. 334]. Фихте считает, что противоречия, возникающие в индивидуальном сознании, неизбежны, однако они приводят к скептицизму, ярким примером которых явилась философия Юма, а затем философия Канта. По мнению Фихте главной причиной скептицизма Юма является отсутствие достаточных оснований процесса познания. Фихте обращает внимание на то, что сознание способно к самонаблюдению, самосозерцанию, и даже когда оно направлено на предметы бытия, в конечном итоге всё это сводится к самоанализу. Из этого Фихте делает вывод, что самосознание – это принцип идеализма, следовательно, объект существует только в субъекте. Критический идеализм – вот истинная, с точки зрения Фихте, мировоззренческая установка.

Тем не менее, критический идеализм Фихте отличается от кантовского идеализма. Это отличие Фихте выражает следующим образом: «Кант доказывает идеальность объектов, отправляясь от предполагаемой идеальности времени и пространства; мы же, наоборот, будем доказывать идеальность времени и пространства из доказанной идеальности объектов. Он нуждается в идеальных объектах для того, чтобы заполнить время и пространство; мы же нуждаемся во времени и пространстве для того, чтобы поместить идеальные объекты. Поэтому наш идеализм, который, однако, отнюдь не догматичен, а критичен, идет несколько дальше его идеализма» [43, с. 356]. Создаётся впечатление, что радикальный идеализм Фихте преодолевает кантовский скептицизм. Если у Канта на уровне рассудка посредством априорных категорий осуществляется вербализация эмпирического (феноменального) материала, что и служило веским обоснованием его скептицизма, то у Фихте рассудок служит для других целей – это своего рода «поле», в котором сила воображения творит реальность. Согласно Фихте, если в воображении самом по себе нет никакой реальности, то эта реальность обретается в рассудке: в нём идеальное становится реальным. И поэтому рассудок определяет способность суждения: он содержит объекты, над которыми способность суждения отвлекается или рефлектирует. Бросается в глаза, что главную роль в процессе мышления Фихте отводит именно воображению, при этом Фихте игнорирует языковые структуры. Создаётся парадоксальное впечатление, что мышление, с одной стороны, минует языковые знаковые системы, принадлежащие определённой социо-культурной традиции, а с другой стороны, оно совершается по законам формальной логики. Фихте пишет: «Наукоучение таково, что оно может быть усвоено не с помощью просто буквы, а только с помощью духа; ибо его основные идеи в каждом, кто его изучает, должны быть непременно порождены творческой силой воображения; иначе и не может быть в этой науке, восходящей до последних оснований человеческого познания, ибо все дело человеческого духа исходит из силы воображения, сила же воображения не может быть иначе понята, как только через саму силу воображения. Поэтому для того, в ком вся эта способность бесповоротно уснула или умерла, конечно, навсегда отрезана возможность проникнуть в эту науку; но он должен искать причины такой невозможности никак не в самой этой науке, которая легко будет понята, если только вообще будет понята, а в собственной неспособности» [43, с. 433].

В концепции Фихте индивидуальные сознания являются элементами системы абсолютного «Я», хотя они не подозревают об этом и ошибочно мнят себе, что внешний мир существует. Человеческое познание состоит из многих, разрозненных суждений, но благодаря такому единству как трансцендентальный субъект, эти знания всё же связываются в единую научную систему. Если бы не было трансцендентального субъекта как некой интеллигибельной сферы, систематизирующей все знания, то они так бы и остались разрозненными. Поэтому человеческое знание возможно только как систематичное. В подтверждение этих строк читаем у Фихте: «Наукоучение является, таким образом, реалистичным. Оно показывает, что сознание конечных существ совершенно не допускает объяснения, если не допустить некоторой от них независимо существующей, им совершенно противоположной, силы, от которой они сами зависят со стороны своего эмпирического существования. Но оно и не утверждает ничего, кроме такой противоположной силы, которая только чувствуется, но не познается конечным существом. Оно берется вывести из определяющей способности Я все возможные определения этой силы или этого Не-Я, какие могут до бесконечности проходить через наше сознание, и, поскольку оно — наукоучение, должно непременно быть в состоянии действительно их вывести» [43, с. 429]. Таким образом, в рамках философии Фихте проблемы интерсубъективности как таковой не возникает, так как разрозненный познавательный материал сливается в единое знание не интерсубъективно, а на уровне Абсолюта. Отельные индивиды могут многого не понимать, их удел – участие в историческом прогрессе с целью усовершенствования рода человеческого. Фихте мечтал о том, что исторический прогресс, в конце концов, приведёт к созданию совершенного общества познающих и свободных людей, которые окажут воздействие на всю Вселенную и приведут её в порядок. Если у Декарта cogito имело отношение к индивидуальному человеческому субъекту, то у Фихте на уровне абсолютного нечеловеческого «Я» преодолеваются все человеческие познавательные проблемы, так как все знания, добытые человечеством, обрабатываются на уровне надындивидуальном, а точнее абсолютном. Мыслить истину может лишь Абсолютный дух – абсолютное Я, но не человек.

В немецкой классической философии Гегель был первым, кто увидел, что в основе познания лежат интерсубъективные отношения. Картезианское индивидуальное «Я мыслю», Гегель, так же как и Фихте, выводит на уровень надындивидуальный и, также как у Фихте, у Гегеля в основе всего мира находится духовная субстанция – мыслящий дух. Этот мыслящий дух в процессе саморазвертывания и самопознания создаёт историю мира. Однако, в отличие от Фихте, который полагал, что человеку не доступно теоретическое познание – это удел трансцендентального, внечеловеческого Я, у Гегеля самопознание абсолютного Я осуществляется только через человеческое сознание. Гегель, в отличие от Декарта и Канта, осознавал, что в сфере единичного сознания не может быть достигнута подлинная истина, так как сознание представляет собой лишь явление, феномен абсолютного духа, но не его сущность. Русская исследовательница философии Гегеля Быкова М.Ф. пишет, что «новизна гегелевской теории субъективности – по отношению к рационалистической концепции субъективности и программе идеалистической теории самосознания – как раз и состояла в том, что основным моментом в ней была концепция рефлексивной интерсубъективности, которую можно рассматривать как некоторый набросок концепции интерсубъективности, получивший свой теоретический статус уже в философии ХХ в. (Гуссерль, Мерло-Понти и др.)» [15, с. 34]. Отдельный индивид, согласно Гегелю, не может обладать объективным знанием, однако это доступно научной системе как целой, возникшей благодаря интерсубъективным человеческим отношениям. В этой научной системе происходит развёртывание принципа «абсолютного тождества» - тождество субъекта и объекта. Истина – это совпадение логики мышления субъекта с логикой абсолютного духа.

Реальный мир, согласно Гегелю, - это результат отчуждения духовной субстанции. Гегель писал: «Мир этого духа распадается на два мира, первый есть мир действительности или мир самого отчуждения духа, а второй мир есть мир, который дух, поднимаясь над первым, сооружает себе в эфире чистого сознания» [26, с. 262]. Следовательно, предметы мира, которые воспринимаются индивидуальными сознаниями, суть лишь явления, возникшие в результате отчуждения духа от самого себя. В природе развитие понятий происходит бессознательно – «в себе», и только в человеческом сознании оно осознаётся как всеобщий источник развития «в себе и для себя». Дух для Гегеля, это абсолютная субстанция, это «Я» которое состоит из множества «мы». Это значит, что деятельность «индивидуального я» не умоляется, просто «я» становится средством для осуществления деятельности духа; в этом смысле индивидуальное «Я» у Гегеля уже не существенно. Быкова обращает внимание на то, что интерсубъективность в философии Гегеля является особой реальностью, своего рода «стихией» устойчивых, всеобщих смыслов. Она пишет: «Гегель восходит здесь к пониманию того феномена, который в социальной философии получил название интерсубъективности. Он очень верно уловил и выразил то, что «интерсубъективность» не есть «сумма» сознаний и самосознаний отдельных личностей. Это качественно особая духовная система, которая живёт своей относительно самостоятельной жизнью. Но вместе с тем она постоянно взаимодействует с конкретной субъективностью, «определяет» её и «определяется» ею» [15, с. 46]. Конечной целью развития истории предстаёт высшее понятие, в котором будет снято всё субъективное и объективное. Через это развитие дух возвращается к самому себе, – на этом история мира заканчивается.

Итак, Гегель преодолевает декартовскую эго-центрическую установку, так как он не признаёт незыблемых оснований познания в «эго». Поэтому и кантовские трансцендентальные основания для Гегеля уже не абсолютны, а относительны, так как они имеют принадлежность к определённой культурной и исторической ситуации. Если у Канта эпистемологическим фундаментом является «трансцендентальное эго», то у Гегеля таким фундаментом выступает «историческая интерсубъективность». Поэтому именно исторические условия придают смысл любому понятию: если меняется история, меняется и смысл. Надындивидуальный характер эпистемологии Гегеля преодолевает субъективизм предшествующей философии. Гегелевский дух выходит за пределы субъективности «эго» посредством языка. Для абсолютного «Я» язык является проявлением самости и в то же время отчуждением от самого себя, так как язык служит «для других». Гегель писал что язык - это «сущее для других самосознание, которое непосредственно как таковое имеется налицо, будучи «этим», всеобще» [26, с. 350]. Гегель обратил внимание на то, что фрагменты бытия являются выговоренными на языке людей, следовательно, абсолютный дух совершает самосознание через язык. Но в то же время язык - это отчуждение духа, так как он служит для других в том смысле, что связывает разрозненные результаты мыслительной деятельности человечества. При этом, существуя для других, язык стоит над другими, так как осуществляет проявление самосознания абсолютного «Я». Гегель выявляет интерсубъективный характер языка – ведь язык служит для связывания множества других мышлений и знаний. Быкова М.Ф. пишет, что Гегель «уловил важнейшее значение языка как средства воплощения субъективности, причём субъективности понятой в её объективном, всеобщем аспекте (как «интерсубъективности», субъективности – рода)» [15, с. 47]. Тем не менее, Быкова, с которой мы вполне согласны, подвергает критике лингвистику Гегеля за то, что язык для него остаётся лишь теоретической стихией, при этом движение языковых пластов остаётся за гранями гегелевской философии.

Жан Поль Сартр писал, что Гегель ввел понятие «другого» не для конструирования мира, как например, это было у Фихте, а для существования единичного сознания. Сартр пишет: «В самом деле, только поскольку каждый человек противополагается другому, он есть абсолютно для себя; он утверждает против другого и по отношению другого своё право быть индивидуальностью. Таким образом, само cogito не может быть отправной точкой для философии; в действительности, оно может появиться только вследствие моего появления для себя как индивидуальности, и это появление обусловлено признанием другого» [93. с. 260]. В этом случае «другой» является посредником между индивидуальным «Я» и Абсолютным «Я». Когда произойдёт абсолютное сближение объективной и субъективной ипостасей абсолютного духа, история человечества будет завершена, а также завершится история саморазвития самого знания. Конечно, гегелевский мыслящий дух надындивидуален, но, в то же время, он не может обойтись без конкретных индивидуальных мыслящих субъектов. Можно сказать, что по сравнению с предыдущими философами немецкой классики, Гегель осуществил прорыв: коммуникативное начало в процессе познания полагалось у него как основное.

Таким образом, эгоцентрическая парадигма, родоначальником которой был Декарт, породила в философии проблему интерсубъективности, так как оказались проблематичными и реальное существование окружающего мира, и сфера сознания «другого эго». Исследование наиболее значительных философских концепций показало, что почти все они оформлялись в рамках картезианской эгоцентрической парадигмы, но эта парадигма оказалась проблематичной и не дала удовлетворительного понимания истоков познавательного процесса. На наш взгляд, проблематичность эгоцентрической парадигмы наиболее ярко проявилась, с одной стороны, в субъективном идеализме Юма, который достиг крайней точки скептицизма и усомнился в существовании мира и других сознаний, а, с другой стороны, в критическом идеализме Фихте, который объявил, что истина достигается на внечеловеческом, абсолютном уровне, при этом весь мир оказывался акциденцией духовной субстанции. Что касается концепций Локка, Лейбница и Канта, то при всей их гениальности, эгоцентрическая парадигма не позволила им уделить достаточного внимания интерсубъективному фактору развития познавательных процессов в обществе, и это явилось причиной тех противоречий, которые неизбежно возникали в этих концепциях. Гегелю, единственному представителю философии Нового времени, удалось в общем преодолеть картезианскую парадигму. Тем не менее, в идеалистической системе Гегеля, межличностные, интерсубъективные отношения не были раскрыты во всей сложности и многозначности, так как без внимания остался феномен подвижности языковые структуры, и факт укоренённости языковых структур в конкретной культурно-исторической традиции. То же самое, пожалуй, можно сказать и о марксистской философии как наследнице «гегельянства». Её несомненным достижением оказалась экспликация практического, социального измерения человеческого бытия в качестве фундаментального измерения. Но лингвистические и культурно-исторические аспекты интерсубъективности в марксистской теории, на наш взгляд, всё же являются производными от экономической структуры того или иного типа общества. Только в философии XX века, при глубоком осмыслении интерсубъективности, эти аспекты приобретут существенный «вес», но об этом речь пойдёт в следующей главе.