I. Русский язык Е. Б. Гришанина, И. Н. Чернышева прагматические функции заимствованной лексики в произведениях а. П. Чехова

А.А. Леонтьев утверждает, что внутреннее программирование «не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих «смыслов», а не кода, который используется для их закрепления [6, 1967]. В результате специальных исследований П.В. Симонов пришел к выводу, что «многие этапы моделирования действий, их предварительное “проигрывание” мозгом протекает на невербальном уровне» [10, 1975].

И.Н. Горелов, отстаивающий идею «невербальности собственно мыслительного процесса» [4, 1980], ссылается, в частности, на эксперимент Н.П. Бехтеревой, в ходе которого было показано следующее: 1) возникающий в ответ на предъявление слова нейрофизиологический конструкт («паттерн») вначале отражает некоторые акустические характеристики предъявленного сигнала («паттерны этого типа были условно обозначены как акустический код»); 2) «…первичный акустический паттерн претерпевал трансформацию, связанную, по-видимому, с анализом значимости предъявленного сигнала»; 3) далее следовала собственно семантическая фаза, которая характеризовалась возникновением «паттернов принципиально другого типа, параметры которых не обнаруживают связи с акустическими свойствами сигналов» [1, 1976; 4, 1980]. Анализируя показания многочисленных опытов, проведенных в лаборатории А.Н. Соколова, которые обнаружили наличие фаз угасания (торможения, отсутствия) речедвигательной импульсации при решении вербальных задач, И.Н. Горелов высказывает предположение, что фаза торможения актикуляции соответствует моменту собственно мыслительной деятельности [11, 1968; 4, 1980].

Непосредственно связывая возникновение мыслей лишь с невербализованной внутренней речью, Е.М. Верещагин пишет: «Видимо, не следует думать, что внутренняя речь имеет своим субстратом именно моторику и поэтому проявляет себя в речедвижениях или импульсации речедвижений…» [3, 1968]. Поддерживая идею «структурного несоответствия содержания его речевому выражению, И.Н. Горелов обращается к Л.С. Выготскому, который утверждал: «То, что в мысли содержится симультанно, то в речи развертывается сукцессивно» [2, 1956; 4. 1980].

Бесспорность экспериментальных данных, лежащих в основе рассмотренных соображений, не исключает, однако, возможности иного их истолкования и получения других выводов по поводу взаимоотношения мыслительного и вербального процессов. Различие в выводах зависит от характера истолкования самого феномена мышления.

Л.С. Выготский с полным основанием трактовал мысль не как результат, а как процесс [2, 1956]. Но при этом в специальном выяснении нуждается вопрос, где начинается и где заканчивается этот процесс. Правильно же ответить на него можно лишь при учете коренного качественного отличия мышления от других видов познавательной деятельности, которые мышлением не являются, иначе говоря, от чувственных (наглядно-образных) форм отражения действительности, что не находит четкого выражения в концепции невербальности мышления. Нами мышлением понимается как социально обусловленное нечувственное, обобщенное, абстрагированное и опосредствованное отражение объективной реальности с помощью человеческого мозга. Абстрагированность и обобщенность отражения означают его обязательную расчлененность, т.е. разложение более или менее конкретного целостного содержания предмета или целой предметной ситуации на ряд противопоставленных друг другу признаков, которые всегда носят общий характер, так как могут в иных комбинациях воплощаться в других предметах и ситуациях. Расчленение единого есть установление внеположности его сторон (признаков, характеристик), которые реально не существуют как отдельности.

Расчлененность объективного мира представляет собой внеположность его компонентов в пространстве или во времени. Других видов расчлененности нет и быть не может. В пространстве могут быть внеположны друг другу только отдельные целостные вещи; их признаки (стороны) внеположностью в пространстве не обладают, так как существуют лишь совместно в виде слитного единства; их внеположность возможна лишь во времени, она состоит в последовательной замене одних признаков другими. Слитность, взаимопроникновение различных сторон одного предмета отражаются в сознании человека благодаря целостности его образа; различные признаки одной вещи отдельно, противопоставлено друг другу в одно и то же время отображаться не могут, поскольку само одновременное отражение обеспечивает сохранение их слитности; в один момент времени раздельное изображение возможно только для пространственно разделенных предметов, раздельное существование которых чувственно воспринимается. Чтобы понять (осознать) какую бы то ни было вещь, нужно осмыслить ее отдельные стороны, иначе говоря, отделить каждую из них в сознании, разрушив их реальное единство. А это осуществимо лишь при последовательном (разновременном) отражении различных признаков одной вещи, существующих в действительности одновременно, при подведении каждого из них под особую общую категорию, сложившуюся прежде и зафиксированную в сознании. Если же для возникновения мысли необходимо разложение целостного идеального содержания на последовательный ряд абстракций, отрыв одних его сторон от других и подведение каждого под заранее сформировавшуюся и закрепленную в сознании категорию, то естественно возникает вопрос, возможен ли мыслительный процесс до вербализации отражения объекта, без непосредственного включения в познавательный акт вербальных импульсов (речедвигательных, звуковых или зрительных).

Представляется экспериментально и логически обоснованным положение о том, что замысел будущего высказывания, его внутреннее программирование, а значит, и замысел его идеального содержания появляются до речевого оформления. В противном случае пришлось бы признать, что идеальное содержание создается речевым процессом (функционированием языковых единиц), а не является результатом отражения объективной действительности. Это привело бы нас к номинализму. Однако нет никаких оснований утверждать, что становление замысла будущего высказывания есть мыслительный процесс, есть акт формирования мысли и что сформированный замысел представляет собой мысль. Именно в силу целостности его содержания, в силу того, что в нем все содержится симультанно, речевой замысел выступает как домыслительная форма отражения действительности, как высшая стадия в наглядно-образном отражении, как «протомысль», но еще не мысль в собственном смысле этого слова. В нем, естественно, наблюдается и определенная обобщенность, доступная уровню чувственного отражения, акцентирование отдельных сторон, их тяготение к обособлению, но в нем отсутствуют внутренние силы для разрушения целостности содержания, для отделения сторон друг от друга, поскольку в основе речевого замысла лежит единое нейрофизиологическое построение (единый «паттерн»).

Для вычленения отдельных сторон из единого содержания речевого замысла необходимы стимулы, действующие извне. Такими стимулами оказываются вербальные импульсы, соответствующие отдельным словам. Стороны содержания речевого замысла, тяготеющие к обособлению, вступают в связь с этими импульсами и последовательно подводятся под определенные категории, превращаясь в ряд противопоставленных друг другу абстракций. Сам процесс подсоединения отдельных сторон речевого замысла к определенным вербальным импульсам и, следовательно, расчленения единого содержания на цепь абстракций осуществляется в соответствии с социально отработанными моделями, сформировавшимися в ходе длительного исторического общения людей между собой в условиях общественно-производственной практики; социально отработанными являются и сами вербальные импульсы и соответствующие им общие категории. Одни из моделей носят общечеловеческий характер в силу того, что они порождены общими потребностями познания и, в конечном счете, общими закономерностями практической деятельности; другие модели, более частные по отношению к первым и налагающиеся на них, являются национальными, поскольку они обусловлены специфическими особенностями жизни того или иного народа и в связи с этим составляют специфику его языка. Благодаря первым моделям идеальное содержание приобретает логические формы мышления, известные в науке как формальнологические, благодаря вторым – национальные семантические формы мышления [12, 1977; 13, 1979].

Собственно мыслительный процесс начинается, таким образом, с социально обусловленного по своему характеру расчленения целостного содержания речевого замысла на ряд абстракций и наложения на его содержание формальнологических и семантических форм с помощью языковых средств. Именно поэтому язык выступает как «непосредственная действительность мысли», как «практическое, существующее и для других людей и лишь тем самым существующее и для меня самого, действительное сознание…» [8, т. 3]. Только в силу преобразования идеального содержания с помощью социальных по своей сущности вербальных средств, делающих его доступным и другим людям, человек сам начинает осознавать это содержание за счет подведения каждой части идеального содержания под известную ему заранее категорию. В результате этого преобразования формируется мысль, обладающая логической и семантической формой. Как некоторый временный результат мыслительного процесса.

Несмотря на облигаторность разложения исходного идеального содержания на ряд абстракций для его осознания, порождение противопоставленных друг другу абстракций не является самоцелью познавательной деятельности человека. Цель познания – отображение объекта в единстве всех его определений, осознание всей его цельности на основе объединения уже осознанных отдельных сторон, воссоздание конкретного гносеологического образа предмета посредством синтезирующей обработки ряда абстракций, т.е. восхождение от абстрактного в мышлении к конкретному в мышлении. Поэтому любой мыслительный акт должен быть двунаправленным, объединять в себе два противоположных процесса структурных преобразований исходного идеального содержания, которые последовательно сменяют друг друга. Характеризуя единство и своеобразие этих двух процессов, К. Маркс писал: «Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления. На первом пути полное представление испаряется до степени абстрактного определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного посредством мышления» [8, т. 12].

Из сказанного следует, что после разложения исходного идеального содержания на ряд абстракций и осознания каждой его стороны в отдельности должен наступить этап объединения этих абстракций за счет связи вербальных компонентов в единой структуре. На этом этапе должна действовать иная языковая модель. Если на первой стадии (стадии распада единого содержания на отдельные смыслы) активизируется модель отбора и сочетаемости лексем, каждая из которых подводит одну из сторон содержания под ту или иную абстракцию, то на второй стадии в действие вступает модель синтаксических связей и отношений, которая соединяет отдельные абстракции в единое целое, доводя этот процесс до их полного слияния, устраняющего структурную расчлененность идеального содержания и внеположность его компонентов друг другу. Выполнив свои функции, на этом этапе языковая форма снимает самое себя, и вместе с ней снимается формальнологическая и семантическая формы мышления. На какой-то миг исчезает вербальный процесс в связи с тем, что прекращается процесс мыслительных и в сфере сознания на мгновение задерживается его конечный результат – слитная итоговая мысль. Затем следуют новые речевые и мыслительные процессы. Бесспорно, прав А.А. Леонтьев, указывающий на «принципиальное различие механизмов, обеспечивающих порождение синтаксической конструкции, с одной стороны, и ее лексическое «наполнение» – с другой» [7, 1969].

Изложенная концепция позволяет по-новому объяснить появление фаз угасания речедвигательной импульсации при решении вербальных и, следовательно, мыслительных задач, отмеченное А.Н. Соколовым и его сотрудниками. Речедвигательная импульсация не может не отсутствовать на стадии речевого замысла (образования домыслительного идеального содержания), а также в конце второго этапа мыслительного акта после снятия формальнологической и семантической форм мышления, т.е. после завершения мыслительного процесса при удержании в сознании его результата.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1. Бехтерева Н.П., Бундзен П.В., Каплунский А.С. и др. О нейрофизиологическом кодировании психических явлений человека // Память в механизмах нормальных и патологических реакций. Л.: Медицина, 1976.

2. Выготский Л.С. Избранные психологические исследования. М.: Изд-во АПН РСФСР. 1956.

3. Верещагин Е.М. Порождение речи: латентный процесс (предварительное сообщение). М.: Изд-во Москов. гос. ун-та, 1968.

4. Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М.: Наука, 1980.

5. Жинкин Н.И. Консультация по вопросу о развитии мышления на иностранном языке: Ответ С.Я. Буштейн // Иностранные языки в школе. 1966. № 2.

6. Леонтьев А.А. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания // Вопросы порождения речи и обучения языку. М.: Изд-во Москов. гос. ун-та, 1967.

7. Леонтьев А.А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М.: Наука, 1969.

8. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // Соч. 2-е изд. Т. 3.

9. Маркс К. Введение (из экономических рукописей 1857–1858 годов) // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12.

10. Симонов П.В. Высшая нервная деятельность человека: Мотивационно-эмоциональные аспекты. М.: Наука, 1975.

11. Соколов А.Н. Внутренняя речь и мышление. М.: Просвещение, 1968.

12. Чесноков П.В. Неогумбольдтианство // Философские основы зарубежных направлений в языкознании. М.: Наука, 1977.

13. Чесноков П.В. Семантические формы мышления и грамматика // Значение и смысл речевых образований. Калинин: Изд-во Калинин. гос. ун-та, 1979.

Исследователь Л.А. Киселева, развивая точку зрения Ф. Данеша и К. Гаузенбласа в понимании структуры целого с иерархией частей и асимметричным отношением между единицами разных уровней структуры, относит текст к четвертому, высшему ярусу, который, по ее мнению, «… составляет семантически и структурно законченное целое» [10]. Автор цитируемой работы дает такое определение понятию текст: «Текст – это целостная, сложная структура и система, качественно (не только количественно) новое единство, обусловленное его общим целевым назначением, которому подчиняются частные цели единиц низших ярусов, и единой структурной и семантической организацией, семантико-структурной основой, с которой взаимодействуют единицы низших ярусов» [10].

И.Р. Гальперин, наблюдая над различными видами текстов разного объема и содержания в различных стилях языка, дает следующее определение термину текст: «Текст – это сообщение, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, состоящее из ряда особых единств, объединенных разными типами лексической, грамматической и логической связи, и имеющее определенный модальный характер и прагматическую установку» [6]. Наиболее существенными и определяющими само понятие текст признаются следующие категории грамматики текста: обусловленность, последовательность, континуум, интегративность, ретроспективность, переакцентуация, зависимость/независимость отрезков текста, особый тип предикативности, информативность, прагматика, глубина (подтекст) [5].

О.И. Москальская для устранения недифференцированного употребления термина текст предлагает различать макротекст и микротекст. Под макротекстом понимается «… целое речевое произведение…, то есть текст в широком смысле слова» [27]. «Микротекст − это сверхфразовое единство (сложное синтаксическое целое) – текст в узком смысле слова» [27].

Изучение связанности предложений в поверхностной последовательности происходит, по мнению исследователей, в пределах небольших последовательностей текста, где объектом изучения выступает какая-то его часть – например, сложное синтаксическое целое. Сторонниками указанного направления в лингвистике текста являются Е.Л. Гинзбург, М.А. Пробст. Под текстом, по мнению авторов, всегда понимается непросто произвольная последовательность некоторых единиц, из которых строится текст. Обязательный атрибут текста – организованность этих единиц. Имея это в виду, иногда вместо термина «текст» исследователи употребляют термин «правильный текст». Таким образом, текст есть некоторая организованная последовательность цепочек слов, предложений или других единиц текста.

Г.В. Колшанский предлагает опираться на коммуникативные параметры текста, которые, по его мнению, «… связаны с исследованием информативной, следовательно смысловой, стороны текста» [12]. Развивая свою точку зрения, Г.В. Колшанский считает, что «… текст является единицей коммуникации» [12], то есть речевой единицей.

Исследователь К.Я. Сигал, стремясь по-новому осмыслить соотношение понятий «дискурс» и «текст», приходит к выводу: «… текст является универсальной формой коммуницирования знаний, организованный категориями цельности, связности, модальности и их субкатегориями» [31]. «Дискурс, − в понимании К.Я. Сигала, − лингвоспецифическое явление, обладающее развернутым в текст набором языковых единиц, демонстрирующим правила их образования и использования» [31].

Н.В. Малычева также рассматривает дихотомию текст-дискурс и приходит к заключению, что эти термины означают разные явления. Исследователь считает, что дискурс основан на отборе языковых средств, соответствующих жанру, стилю, интенции автора, в то время как текст – результат этого отбора и выбор соответствующей модели. В понимании автора понятие дискурс шире, чем понятие текст, так как охватывает и процесс языковой деятельности и ее результат одновременно. Еще одним важным дифференциальным признаком, отличающим текст от дискурса, по мнению исследователя, является установка на многократное воспроизведение текста, в то время как дискурс воспроизведения не предполагает. Н.В. Малычева дает такое определение понятию текст: «Текст – это поликоммуникативная и политематичная единица, которая включает в себя сложные синтаксические целые и самостоятельные предложения, обладает структурной завершенностью и формирует концептуально значимый смысл, содержащий коммуникативно и когнитивно заданный фрагмент действительности» [21].

Текст представляет собой сложное образование, которое, в свою очередь, членится на непосредственно составляющие его компоненты. Одним из них является сложное синтаксическое целое (ССЦ).

Профессор Н.С. Поспелов одним из первых выделил и дал название – сложное синтаксическое целое – особой синтаксической единице [29]. Ученый считает, что ССЦ в отличие от предложения служит для выражения сложной и законченной мысли и имеет в составе окружающего контекста относительную независимость, которой нет у отдельного предложения. Именно сложное синтаксическое целое, по мнению исследователя, выражает законченную мысль автора, «…формируя, таким образом, отдельное авторское высказывание, непосредственно адресованное слушателю или читателю» [29]. С формальной точки зрения, как отмечает Н.С. Поспелов, эта особая синтаксическая единица характеризуется «замкнутой синтаксической структурой» [29].

Л.М. Лосева относит ССЦ к категориям стилистического синтаксиса и считает ССЦ «стилистико-синтаксической категорией» [18]. Исследователь выделяет два основных признака ССЦ: сочетание отдельных предложений в тексте и микротема. Л.М. Лосева полагает, что ССЦ приближается порой к отдельному рассказику, который можно озаглавить, назвав его микротему [18].

О.С. Ахманова считает термины СФЕ (сверхфразовое единство) и ССЦ идентичными и дает следующее определение: «Сверхфразовое единство (или сложное синтаксическое целое) – отрезок текста (устного или письменного), эквивалентный высказыванию (дискурсу, или сообщению) при членении речи-мысли» [1].

В.П. Лунева в основу выделения ССЦ ставит принципы автосемантии (смысловой достаточности) и синсемантии (смысловой недостаточности) применительно к предложениям. Ученый анализирует такие ССЦ, которые состоят из одного автосемантичного (начального) предложения и серии прикрепленных к нему синсемантичных предложений. В.П. Лунева определяет ССЦ как логико-грамматическое единство автосемантичных и синсемантичных предложений [19]. Данное определение является своеобразным и не соответствует тем признакам системной организации, которые лежат в основе нашего анализа.

О.И. Москальская, рассматривая сложное речевое высказывание, использует сразу три термина: СФЕ, ССЦ и микротекст. Но наиболее употребительным, по мнению исследователя, является термин СФЕ. «Сверхфразовое единство (микротекст) – понятие одновременно синтагматическое и функциональное. Это специальным образом организованная, закрытая цепочка предложений, представляющая собой единое высказывание» [27].

И.Р. Гальперин отмечал такие структурно-семантические признаки СФЕ, как: ряд предложений, объединенность определенными смысловыми отношениями между предложениями этого ряда (различные грамматические, лексические и стилистические формы связи), прагматическая установка [5]. В анализе нашего материала мы опираемся на цитируемые здесь положения О.И. Москальской и И.Р. Гальперина.

Н.А. Левковская отмечает, что «СФЕ является единицей объективного членения, в основе которого заложена прагматическая установка текста» [16]. В связи с этим исследователь считает, что сверхфразовая конструкция характеризуется смысловой завершенностью, которая играет в СФЕ первостепенную роль. Автор приходит к выводу, что «…СФЕ является прежде всего логическим, а соответственно, и семантическим единством, создается в основном интуитивно и эксплицитно автором не вычленяется» [16].

Г.В. Колшанский на первый план выдвигает коммуникативный, динамический подход к тексту. Он объясняет неуспех попыток дать строгое грамматическое определение СФЕ аналогично предложению, т.е. с опорой на строгую синтаксическую структуру, тем, что «СФЕ оказалось единицей с параметрами, зависимыми не от жестких правил грамматики, а от коммуникативной характеристики всего текста» [12]. По мнению автора, сверхфразовое единство – это «структурная единица коммуникации», которая «не укладывается в обычные грамматические категории ни по форме, ни по содержанию» [12]. Он пишет, что «…во всех разновидностях макро- и микротекста … можно найти определенную минимальную единицу текста – блок, текстему, которая включает в себя некоторую весьма ограниченную группу высказываний и частично грамматически оформленную вроде абзаца или периода. Эти единицы по иерархии структуры текста выше, чем сложное предложение, но они еще не составляют монолитной единицы как самостоятельной структурной части, поскольку не обладают признаком тематической или смысловой законченности как акта коммуникации (или определенного его отрезка)» [12]. Автор приходит к следующему выводу, что такого типа «текст» или «текстема» «являются переходной единицей к микро- и макротексту и служат ориентиром для анализа текста в его инфраструктуре в случаях необходимости четкого отмежевания блока текста от простой совокупности предложений или от сложного предложения» [12]. Выводы, которые делает автор цитируемой работы, подтверждаются анализом нашего языкового материала.