В лесу
Рита знала, что рана ее смертельна и что умирать она будет долго и трудно.
Пока боли почти не было, только все сильнее пекло в животе и хотелось пить. Но
пить было нельзя, и Рита просто мочила в лужице тряпочку и прикладывала к
губам.
Васков спрятал ее под елками, забросал ветками и ушел.
А Женькин автомат еще бил где-то, еще огрызался, все дальше и дальше
уходя в лес. Все было как надо – Женька не расстраивалась.
Она вообще никогда не расстраивалась. И даже когда первая пуля ударила в
бок, она просто удивилась. Ведь так глупо, так несуразно и неправдоподобно
было умирать в девятнадцать лет…
А ранили ее вслепую, сквозь листву, и она могла бы затаиться, переждать и,
может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла лежа, уже не
пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И фашисты
добили ее в упор, а потом долго смотрели на ее и после смерти гордое и
прекрасное лицо…
Все вдруг затихло, и Рита заплакала. Плакала беззвучно, без вздохов, про сто
по лицу текли слезы: она поняла, что Женьки больше нет…
А потом и слезы пропали. Отступили перед тем огромным, что стояло
сейчас перед ней, с чем нужно было разобраться, к чему следовало
подготовиться. Холодная черная бездна распахивалась у ее ног, и Рита
мужественно и сурово смотрела в нее.
207
Она не жалела себя, своей жизни и молодости, потому что все время думала
о том, что было куда важнее, чем она сама. Сын ее оставался сиротой, оставался
совсем один на руках у болезненной, робкой матери, и Рита гадала сейчас, как
переживет он войну и как потом сложится его жизнь.
Вскоре вернулся Васков. Разбросал ветки, молча сел рядом, обхватив
раненую руку и покачиваясь.
– Женя погибла?
Он кивнул.
– Женя сразу… умерла?
– Сразу, – сказал он, и она почувствовала, что он говорит неправду.
– Не победили они нас, понимаешь? Я еще живой, меня еще повалить
надо!..
Он замолчал, стиснув зубы, закачался, баюкая руку.
– Болит?
– Здесь у меня болит! – Он ткнул в грудь. – Здесь свербит, Рита. Так
свербит!.. Положил ведь я вас, всех пятерых положил, а за что? За десяток
фрицев?
– Ну зачем так… Все же понятно, война…
– Пока война – понятно. А потом, когда мир будет? Будет понятно, почему
вам умирать приходилось?
– Не надо, – тихо сказала она. – Родина ведь не с каналов начинается. Совсем
не оттуда. А мы ее защищали. Сначала ее, а уж потом – канал.
– Да… – Васков тяжело вздохнул, помолчал. – Ты полежи, я вокруг погляжу.
– Он достал наган, зачем-то старательно обтер его рукавом. – Возьми. Два
патрона, правда, осталось, но все-таки спокойнее с ним.
– Погоди. – Рита глядела куда-то мимо его лица в перекрытое ветвями небо.
– Помнишь, на фашистов я у разъезда наткнулась? Я тогда к маме в город бегала.
Сыночек у меня там, три годика. Аликом зовут, Альбертом… Мама больна
очень, долго не проживет, а отец мой без вести пропал.
208
– Не тревожься, Рита, понял я все.
– Спасибо тебе. – Она чуть улыбнулась бесцветными губами. – Просьбу мою
последнюю выполнишь?
– Нет, – сказал он.
– Бессмысленно это, все равно ведь умру. Только намучаюсь. Поцелуй меня,
– вдруг сказала она.
Он неуклюже наклонился, застенчиво ткнулся губами в лоб.
– Колючий… – еле слышно сказала она, закрыв глаза. – Иди. Завали меня
ветками и иди.
По серым, проваленным щекам ее медленно текли слезы. Федот Евграфыч
тихо поднялся, аккуратно прикрыл Риту ветками и быстро зашагал к речке,
навстречу к фашистам.
Он скорее почувствовал, чем расслышал этот слабый, утонувший в ветвях
выстрел. Замер, вслушиваясь в звенящую лесную тишину, а потом, еще боясь
поверить, побежал назад к огромной ели.
Рита выстрелила в висок, и крови почти не было. Синие порошинки густо
окаймили пулевое отверстие, и Васков почему-то особенно долго смотрел на них.
Потом отнес Риту в сторону и начал рыть яму в том месте, где она до этого
лежала.
Здесь земля мягкой была, податливой. Рыхлил ее палкой, руками выгребал
наружу, рубил корни ножом. Быстро вырыл, еще быстрее – зарыл. И все время
думал о том, что Женю Комелькову он схоронил плохо. Жалел и шептал
пересыхающими губами:
– Прости, Женечка, прости…
Эпилог
Привет, старичок!
209
Ты там доходишь на работе, а мы ловим рыбешку в непыльном уголке.
Комары проклятые донимают, но жизнь все едино райская, старик! Давай цыгань
отпуск и рви к нам.
Тут полное безмашинье и безлюдье. Раз в неделю шлепает к нам моторка с
хлебушком, а так – хоть телешом весь день гуляй. К услугам туристов – два
шикарных озера с окунями и речушка с хариусами. А уж грибов!..
Сегодня с моторкой приехал какой-то старикан без руки и с ним капитан-
ракетчик. Капитана величают Альбертом Федотычем (представляешь?), а своего
старикана он именует посконно и домотканно – тятей. Что-то они тут собираются
разыскивать – я не вникал…
… Вчера не успел дописать: кончаю утром.
Здесь, оказывается, воевали, старик. Воевали, когда нас еще не было на
свете.
Альберт Федотыч привез мраморную плиту. Мы разыскали могилу – она за
речкой, в лесу. Я хотел помочь им донести плиту и – не решился.
А зори-то здесь тихие, только сегодня разглядел. И чистые-чистые, как
слезы…
Достарыңызбен бөлісу: |