И социальному развитию

 
186 
 
На войне, находясь постоянно около смерти, люди делаются лучше, всякая 
чепуха с них слезает, и остается в человеке – ядро. Разумеется – у одного оно 
покрепче,  у  другого  послабее,  но  каждому  хочется  быть  хорошим  и  верным 
товарищем.  Но  приятель  мой,  Егор  Дремов,  и  до  войны  был  строгого 
поведения, чрезвычайно уважал и любил мать и отца своего. 
 
У него была невеста из того же села на Волге. Про невест и про жен у нас 
говорят  много,  особенно  если  на  фронте  затишье,  стужа,  в  землянке  коптит 
огонек,  трещит  печурка  и  люди  поужинали.  Начнут,  например:  «Что  такое 
любовь?»  Один  скажет:  «Любовь  возникает  на  базе  уважения…»  Другой: 
«Ничего подобного, любовь – это привычка, человек любит не только жену, но 
отца с матерью и даже животных…» – «Тьфу, бестолковый! – скажет третий, – 
любовь – это, когда в тебе все кипит, человек ходит вроде, как пьяный…» И так 
философствуют  и  час  и  другой…  Егор  Дремов,  должно  быть  стесняясь  этих 
разговоров, только вскользь помянул мне о невесте, – очень хорошая  девушка, 
и уж если сказала, что будет ждать, – дождется, хотя бы он вернулся на одной 
ноге… 
Про  военные  подвиги  он  тоже  не  любил  разговаривать:  «О  таких  делах 
вспоминать не хочется!» Нахмурится и закурит. 
Так воевал лейтенант Егор Дремов, покуда не случилось с ним несчастье. 
Во  время  Курского  сражения  его  танк  был подбит  снарядом, двое  из  экипажа 
тут  же  убиты,  от  второго  снаряда  танк  загорелся.  Водитель  Чувилев  успел 
вытащить  лейтенанта,  –  он  был  без  сознания,  комбинезон  на  нем  горел.  Едва 
Чувилев  оттащил  лейтенанта,  танк  взорвался  со  страшной  силой.  Чувилев 
кидал рыхлую землю на лицо, голову и одежду лейтенанта, чтобы сбить огонь. 
Потом пополз с ним на перевязочный пункт… 
Егор  Дремов  выжил  и  даже  не  потерял  зрение,  хотя  лицо  его  было  так 
обуглено,  что  местами  виднелись  кости.  Восемь  месяцев  он  пролежал  в 
госпитале, ему делали одну за другой пластические операции, восстановили и 
нос,  и  губы,  и  веки,  и  уши.  Через  восемь  месяцев он  мог  взглянуть  на  свое  и 

 
187 
теперь  не  на  свое  лицо.  Медсестра,  подавшая  ему  зеркальце,  отвернулась  и 
заплакала. Он тотчас вернул ей зеркальце. 
Комиссия  нашла  его  годным  к  нестроевой  службе.  Тогда  он  пошел  к 
генералу и сказал: «Прошу вашего разрешения вернуться в полк». – «Но вы же 
инвалид», – сказал генерал. «Никак нет, я урод, но боеспособность восстановлю 
полностью». (То, что генерал во время разговора старался не глядеть на него, 
Егор  Дремов  отметил  и  только  усмехнулся  лиловыми,  прямыми,  как  щель, 
губами.)  Он  получил  двадцатидневный  отпуск  для  полного  восстановления 
здоровья и поехал домой к отцу с матерью. 
В  село  он  пришел,  когда  уже  были  сумерки.  Свернул  наискосок  к  дому, 
подошел  и,  нагнувшись  к  окошечку,  увидел  мать,  –  при  тусклом  свете  лампы 
над  столом  она  собирала  ужинать  и  задумалась,  стоя  перед  столом.  Егор 
Дремов, глядя в окошечко на мать, понял, что невозможно ее испугать, нельзя, 
чтобы у нее отчаянно задрожало старенькое лицо. 
Он  вошел  во  двор  и  на  крыльце  постучался.  Мать  спросила  за  дверью:  
«Кто  там?» Он ответил: «Лейтенант, герой Советского Союза Громов. Привез 
поклон от вашего сына старшего лейтенанта Дремова». 
Она отворила дверь и кинулась к нему, схватила за руки: 
– Жив, Егор-то мой? Здоров? Да ты зайди в избу. 
Егор Дремов сел на лавку у стола на то самое место, где сидел в детстве. 
Он стал рассказывать про ее сына, про самого себя, – подробно, как он живет, 
что  всегда  здоров,  весел,  и  –  кратко  о  сражениях,  где  участвовал  со  своим 
танком. 
–  Ты  скажи  –  страшно  на  войне-то?  Перебивала  она,  глядя  ему  в  лицо 
темными глазами. 
– Да, конечно, страшно, однако – привычка. 
Пришел  отец,  тоже  постаревший  за  эти  годы.  Поглядывая  на  гостя,  снял 
полушубок,  подошел  к  столу,  поздоровался  за  руку,  –  ах,  знакомая  была, 

 
188 
широкая, справедливая родительская рука! Ничего не спрашивая, потому что и 
без того было понятно – зачем здесь гость в орденах, сел и тоже начал слушать. 
–  Ну,  что  ж,  давайте  ужинать,  мать,  собери  чего-нибудь  для  гостя.  Сели 
ужинать,  как  в  прежние  годы.  И  только  за  ужином  Дремов  заметил,  что  мать 
особенно внимательно следит за его рукой. Он усмехнулся, мать подняла глаза, 
лицо ее болезненно задрожало. 
Поговорили о том и о сем, какова будет весна и справится ли народ с севом 
и о том, что этим летом надо ждать конца войны. 
Мать спросила: 
– Вы не рассказали, когда ему дадут отпуск, – три года его не видала, чай 
взрослый  стал,  с  усами  ходит…  Каждый  день  –  около  смерти,  чай  и  голос  у 
него стал грубый? 
– Да вот приедет – может, и не узнаете, – сказал лейтенант. 
Спать  его  положили  на  печке,  где  он  помнил  каждый  кирпич.  Пахло  тем 
родным  уютом,  что  не  забывается  и  в  смертный  час.  За  перегородкой 
похрапывал  отец.  Мать  ворочалась,  вздыхала,  не  спала.  Лейтенант  лежал 
ничком, лицом в ладони: «Неужели так и не признала, – думал, – неужели не 
признала? Мама, мама…»  
Наутро  он  проснулся  от  потрескивания  дров,  мать  осторожно  возилась  у 
печи, у двери стояли вымытые сапоги. 
– Ты блинки пшенные ешь? – спросила она. 
Он не сразу ответил, слез с печи, надел гимнастерку, сел на лавку: 
– Скажите, у вас в селе проживает Катя Малышева? 
–  Она  в  прошлом  году  курсы  окончила,  у  нас  учительницей.  А  тебе  ее 
повидать надо? 
– Сынок ваш просил непременно ей передать поклон. 
Мать послала за ней соседскую девочку. Лейтенант не успел и обуться, как 
прибежала  Катя  Малышева.  Широкие  серые  глаза  ее  блестели,  на  щеках  – 
радостный  румянец.  Когда  откинула  с  головы  на  плечи  вязаный  платок, 

 
189 
лейтенант даже застонал про себя. Только такой представлялась ему подруга, – 
свежа,  нежна,  весела,  добра,  красива  так,  что  вот  вошла,  и  вся  изба  стала 
золотая… 
– Вы привезли поклон от Егора? (Он стоял спиной к свету и только нагнул 
голову, потому что говорить не мог.) А уж я его жду и день и ночь, так ему и 
скажите… 
Она подошла близко к нему. Взглянула, и будто ее слегка ударили в грудь, 
откинулась, испугалась. Тогда он твердо решил уйти, – сегодня же. 
Он  опять  рассказывал  о  лейтенанте  Дремове,  на  этот  раз  о  его  воинских 
подвигах,  –  рассказывал  и  не  поднимал  глаз  на  Катю,  чтобы  не  видеть  на  ее 
милом лице отражения своего уродства. 
Дремов ушел на станцию пешком, как пришел. Он был очень угнетен всем 
происшедшим,  даже,  останавливаясь,  ударял  ладонями  себе  в  лицо,  повторял 
сиплым голосом: «Как же быть-то теперь?» 
Он  вернулся  в  свой  полк,  стоявший  в  глубоком  тылу  на  пополнении. 
Боевые товарищи встретили его такой искренней радостью, что у него  ушло с 
души то, что не давало ни спать, ни есть, ни дышать. Решил так, – пускай мать 
подольше  не  знает  о  его  несчастье.  Что  же  касается  Кати,  –  эту  занозу  он  из 
сердца вырвет. 
Недели через две пришло от матери письмо: 
«Здравствуй, сынок мой ненаглядный. Боюсь тебе и писать, не знаю, что и 
думать.  Был  у  нас  один  человек  от  тебя,  –  человек  очень  хороший,  только 
лицом дурной. Хотел пожить, да сразу  собрался и уехал. С тех пор, сынок, не 
сплю  ночи,  –  кажется  мне,  что  приезжал  ты.  Отец  бранит  меня  за  это,  –  чего 
ему  скрываться,  если  это  был  бы  он,  –  таким  лицом,  как  у  этого,  кто  к  нам 
приезжал,  гордиться  нужно.  Уговорит  меня,  а  материнское  сердце  –  все  свое: 
он это, он был у нас!.. Егорушка, напиши мне, Христа ради, надоумь ты меня, – 
что было?» 

 
190 
Егор  Дремов  показал  это  письмо  мне,  Ивану  Судареву.  Я  ему:  «Пиши 
скорее  матери,  проси  у  нее  прощения, не  своди  ее  с  ума…  Таким-то она  тебя 
еще больше станет любить…» 
Он в тот же день написал письмо: «Дорогие мои родители, простите меня, 
действительно у вас был я, сын ваш…» И так далее, и так далее – на четырех 
страницах. 
Спустя  некоторое  время,  стоим  мы  на  полигоне,  –  прибегает  солдат  и  – 
Егору Дремову: «Товарищ капитан, вас спрашивают…» Мы пошли в поселок, 
входим в избу, он – впереди меня, и я слышу: 
«Мама, здравствуй, это я!..» И вижу – маленькая старушка припала к нему 
на  грудь.  Оглядываюсь,  тут,  оказывается,  и  другая  женщина.  Даю  честное 
слово,  есть  где-нибудь  еще  красавицы,  не одна же  она  такая,  но  лично  я  – не 
видал. 
Он оторвал от себя мать, подходит к этой девушке, – «Катя! – говорит он, – 
Катя, зачем вы приехали? Вы того обещали ждать, а не этого…» 
Красивая Катя ему отвечает: «Егор, я с вами собралась жить  навек. Я вас 
буду любить вечно, очень буду любить… Не отсылайте меня…» 
Да, вот они, русские характеры! Кажется, прост человек, а придет суровая 
беда, в большом или в малом, и поднимается в нем великая сила – человеческая 
красота. 
 
 
 

жүктеу/скачать 1.3 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: