И. Вольская путь к себе

Итак, заглавие романа было написано, а о чем дальше писать, он не знал. Он сидел над листком бумаги, и слова появлялись, как будто неведомая сила водила его рукой. Можно себе представить, какое начало скорей всего могло возникнуть: приезд в Чикаго из маленького городка, смутные надежды. А какой виделась ему Керри, коль скоро он взял ее в героини? Молодая, миловидная, стремится к развлечениям, радостям жизни. Такой были Эмма и многие ее сверстницы, когда уезжали из родных городишек от мертвящего убожества жизни.

Шумный город много сулил: «Длинные улицы были для нее двумя рядами тайн, отгороженных стенами, а обширные конторы – загадочными лабиринтами, где сидят недоступно важные господа. Ей казалось, что люди, имеющие отношение к этим конторам, только и делают, что считают деньги, прекрасно одеваются и разъезжают в экипажах. Чем они торгуют, над чем трудятся, ради какой цели – об этом она имела самое смутное представление. Все было для нее так диковинно, необъятно, недоступно!».

Говорят, что понять человека – значит узнать, чего он добивается. Впоследствии Рэндолф Борн в своей статье писал: «Хороший романист всегда улавливает нить человеческих желаний, и Драйзеру удается сделать это…». Уловив нить, он чутко следовал за ней. Ведь он хорошо знал свою героиню.

Первые ее впечатления. Нарядно одетые дамы, которые «пожирали глазами все, что видели на прилавках». Продавщицы большого магазина, «по сравнению с которыми она показалась себе очень жалкой… Одеты они были мило, даже нарядно, и, встречаясь с ними взглядами, Керри тотчас же убеждалась, что они сурово осуждают ее за недостатки туалета и тот особый отпечаток, который, по ощущению Керри, явно доказывал, что она собою ничего не представляет. Пламя зависти вспыхнуло в душе Керри. Она начала смутно понимать, как много заманчивого таит в себе большой город: богатство, изящество, комфорт… И ее мучительно потянуло к нарядным платьям и красивым вещам».

И где-то совсем рядом в огромной полутемной мастерской гнули спину в пыли «типичные работницы из низкооплачиваемых слоев – неряшливые, сутулые, почти все бледные от пребывания в спертом воздухе».

Керри тоже приходится стать низкооплачиваемой работницей на обувной фабрике. На этом предприятии «все поражало убогостью… Об удобствах рабочих никто не заботился: считалось, что прибыль увеличится, если давать им как можно меньше и как можно больше загружать тяжелой, низкооплачиваемой работой… Ей казалось, что она не вынесет подобной жизни… Она чувствовала, что заслуживает лучшего, и душа ее бунтовала».

И нарушительницей общепринятой морали Керри стала естественно, как и Эмма, в соответствии со своим характером и стремлениями. Общепринятая мораль предписывала честно трудиться. Но Керри не хочет трудиться на тяжелой низкооплачиваемой работе. Не все ведь так прозябают! Та же мораль предписывает выйти замуж. Как все. Что ждет при этом Керри? По всей вероятности, такой же эксплуатируемый бедняк в качестве мужа, вечная нехватка денег среди соблазнов большого города, однообразное увядание под тяжестью повседневных забот. Встреча с Друэ, коммивояжером, напротив, сулит комфорт, развлечения. Герствуд, управляющий рестораном, означал следующую ступеньку социальной лестницы. Соблюдение общепринятой морали отнюдь не вознаграждалось – ни реальными благами, ни почетом. Сама Керри, как и Эмма, не особенно об этом задумывалась, лишь приспосабливалась к обстоятельствам, пытаясь осуществить смутные надежды. Как героиня пушкинской сказки о золотой рыбке, она не довольствовалась достигнутым и по ходу событий все карабкалась вверх и бездумно покидала послуживших ее возвышению любовников.

Затем на определенном этапе новое желание: овладеть еще и духовными ценностями, уйти к духовным и творческим исканиям из варьете, где бесплодно растрачивается редкий талант. В какой-то момент пришла мысль дать Керри творческие способности. Пусть ищет свой путь в искусстве. Близкая Драйзеру ситуация.

Ничего этого не было у его сестры Эммы. Эмма была начисто лишена интеллектуальных наклонностей. Драйзер говорил, что никогда не видел ее с книжкой. Более того, Эмма, послужившая прототипом одаренной актрисы, была абсолютно лишена малейшего артистизма, каких-либо художественных наклонностей, присущих в той или иной мере всем остальным детям семьи Драйзеров. А когда ее поклонник Гопкинс покатился вниз, это вовсе не стало толчком для ее взлета. В это время, в отличие от Керри, Эмма стала толстой и плаксивой. И в отличие от Керри она преданно любила Гопкинса и двоих детей. В книге вся история получила иное преломление, психологическое и эмоциональное, не говоря уж об изменении многих фактов.

Это были счастливые для Драйзера дни. Он все помнил – морги, ночлежки, больницы, роскошные особняки «людей, добившихся успеха в жизни…». Всюду шла борьба, чтобы оттеснив других, занять лучшее место под солнцем. И он столько сам варился в этом котле – карабкался, поднимался, падал. И все время старался понять. А теперь начался новый этап осмысления. Он выхватил, высветил из толпы, из самой ее гущи, одно лицо, миловидное и нежное, - сестру Керри и теперь шел с ней рядом, рассказывая читателям, словно спортивный комментатор, о том, что происходит на арене борьбы, и объясняя происходящее с высоты своего понимания и опыта.

Очень часто внезапные всплески таланта приносили удачную деталь, фразу, новый поворот сюжета. Дополнения рождались в самые неожиданные моменты. Он, вероятно, чувствовал, что на чистых страницах возникает жизнь, все органически спелось, задышало. И, быть может, он и сам не знал, что за суетой героев незаметно вставал из небытия образ шумного огромного города, где люди, оторванные от земли и природы, живут странной, призрачной жизнью. Одурманенные блеском вечерних огней, сбытые с толку невиданной роскошью, они гонятся за иллюзиями, бездумно давя друг друга, и над ними, как на Невском проспекте Гоголя, сам дьявол зажигает фонари.

Время от времени происходили мучительные заминки, пока решение очередной проблемы не выводило повествование из тупика. Возникали сомнения. В какой-то момент Драйзеру показалось, что все это вообще несерьезно, не стоит труда. Затем снова он ловил нить. Концовка романа возникла неожиданно – во время загородной прогулки. Потом он возвращался к написанному, и сами собой возникали вставки, изменения, новые повороты.

Так тянулась нить повествования, словно он был во власти невидимой силы, и потом, вспоминая это, Драйзер писал: «Я часто думаю, что в этом есть что-то мистическое, как если бы меня использовали в качестве медиума».

Несколько раз он пытался бросить это занятие. Когда его героиня встретилась с Герствудом, он вдруг снова усомнился во всей затее и вернулся к ней лишь через два месяца. Он считал, что делает эту глупость лишь под влиянием А. Генри, но, конечно же, уговоры друга попали на благоприятную почву. Когда пришло время Герствуду украсть деньги, Драйзер мучился, не зная, как заставить его пойти на эту крайность, чтобы вышло убедительно. Снова рукопись на два месяца отложена. Было много других помех, вечно что-то раздражало, отрывало, главным образом, собственные денежные проблемы. А последние главы так увлекли Драйзера, что он уже не мог оторваться. Потом пришлось многое сокращать, переделывать, а для этого, по-видимому, каждый раз принимать болезненные решения.

Через семь месяцев книга была закончена. Концовка, случайно возникшая во время загородной прогулки, удачно венчала труд и вышла содержательной и поэтической. Это – монолог автора, его размышления о жизненных проблемах книги: «О путаница человеческой жизни! Как еще смутно понимаем мы многое!..».

Впоследствии критики и литературоведы проанализировали роман, объяснили его значение, пафос, направленность. Они рассмотрели это в связи с исторической обстановкой и собственным пониманием отраженных в романе явлений. Сам Драйзер тогда вряд ли отдавал себе в полной мере отчет во всем этом. Но то, как он воспроизвел жизнь своих героев, отнюдь не было случайным. Чтобы он воспринимал жизнь так, а не иначе, нужен был кроме тонкого эмоционального аппарата весь комплекс влияний, которым он подвергался. Ощущение окружающего мира жило в нем и перед этим долго росло. Чтобы сделать Драйзера тем, чем он стал, нужны были и впечатления детства, и обстоятельства, среди которых он жил потом. В его симпатиях и антипатиях проявлялись также определенные умонастроения его времени, в свою очередь порожденные комплексом причин. И когда он писал, внимательно к себе прислушиваясь, он действительно в определенном смысле был медиумом, аппаратом, через который естественно проявлялся огромный комплекс воспринятых им от жизни впечатлений. Само Время водило его рукой.

10. 
    Под огнем критики
    

Ложные призраки стали они

ценить выше истины…

Платон
Как был встречен роман, где сплелись поэзия, ум, жизненный опыт? Великий храм, именуемый художественной литературой, гостеприимно распахнул свои двери? Увы, нет. В руках неразумных служителей это был такой же бастион косности, как и редакции газет. Еще очень нескоро предстояло Драйзеру быть зачисленным в непогрешимую когорту классиков. А пока его мог клевать каждый.

Один критик впоследствии писал, что Драйзер в «Сестре Керри» создал «одну из лучших в американской прозе картин нищеты, анализ ее природы». Но другие критики, а их было большинство, определили, что Драйзер – «безнравственный писатель», «позор Америки».

Доброжелатели сравнивали книгу с порывом неудержимого ветра, струей свежего воздуха. Эдна Кентон, литературный критик, писала Драйзеру, что из всех книг об американской жизни его роман «самый сильный, самый лучший, самый крупный». Но весьма авторитетный критик Стюарт Шерман впоследствии утверждал, что Драйзер «не способен понять красоту американского духа». Между тем, другой критик писал в 1945 году, что «Сестра Керри» «по-настоящему воссоздает ощущение эпохи, она подобна двери, которая позволяет нам проникнуть в сознание Америки».

Можно привести массу высказываний, которые либо превозносят Драйзера, либо развенчивают. Но отчего так по-разному определяли критики, «что такое хорошо и что такое плохо»? Объясняется это не только несовпадением разных мнений. В отношении к роману столкнулись две тенденции. Одну из них можно было бы назвать более радикальной, другую – более консервативной, осторожной. «Сестра Керри» появилась одновременно с другими произведениями, реалистически изображавшими различные стороны американской жизни. «Сестра Керри», пишет профессор Засурский, стала межой, разделяющей в литературе США сторонников реализма и «изысканной традиции».

Неожиданно для себя Драйзер стал воплощением нарождавшейся тогда новой американской литературы.

У каждой эпохи свои литературные условности, свои стереотипы. В книге Драйзера все ситуации противоречили стереотипным образцам. Когда-то, переживая свое униженное положение в «Уорлд», он пытался проникнуть в секрет успеха некоторых известных авторов. Для этого он изучал их писания. Изображенная в них действительность была исполнена мира, покоя, красоты. Совсем не то, что Драйзер тогда ежедневно видел, посещая больницы, морги, полицейские участки. Ничего грубого, вульгарного, жестокого. Ничего отвратительного. Это были, видимо, люди более высокого порядка. Как им удавалось видеть мир через розовые очки? В их произведениях мечты сбывались, любовь вознаграждалась, справедливость, в конечном счете, торжествовала. Он пытался тогда им подражать, но не смог ничего придумать. А то, что он на самом деле встречал, видимо, описывать не следовало.

Розовая романтическая дымка должна была украшать сложившийся порядок. Буржуазная читающая публика витала в выдуманном мире. Дамы казались неземными созданиями, их мужья – образцами нравственности, воплощением идеала.

Теперь он как следует понял секрет успеха. Дело было не столько в таланте, сколько в том, чтобы реальную жизнь подгонять под определенную маску, изящную, благопристойную, вполне благополучную. Между тем, в работе над книгой сказался весь жизненный опыт Драйзера, вся его многострадальная практика репортера. Если бы он подражал общепринятому, все прошло бы гладко. Но он позволил себе писать с пугающей прямотой, и то, что у него получилось, было, по словам одной газеты, «слишком правдиво, сильно и страшно».

К тому же дух кастовости, сословных привилегий пронизывал литературную критику. Здравый смысл и грубоватая прямолинейность Драйзера казались следствием его плебейского происхождения – «из низов». Один из критиков с осуждением писал: «Герои Драйзера любят, как крестьяне». Раздражал наивный интерес, с которым он вглядывался в окружающую жизнь. «Иногда его искренность производит впечатление простоватой неискушенности, - писала впоследствии газета «Миррор» в Сент-Луисе. – В книге описана категория людей достаточно многочисленная, но редко появляющаяся на страницах серьезных романов».

Драйзер оказался чужим, говорившем от имени социально ущемленных слоев.

Неприятности начались при попытке опубликовать книгу.

Одно издательство ее немедленно отклонило, считая, что она не найдет сбыта у американской публики. В другом книга понравилась главе издательства. Но затем якобы ее прочла жена главы и забила тревогу. Была ли она шокирована безнравственностью героини или тем, с какой пугающей откровенностью и силой было показано неблагополучие окружающей жизни? Возможно проницательная дама лучше мужа поняла, что издательство не выиграет от публикации, а скорее проиграет. Во всяком случае, сомнение возникло, и роман вернули. Но тут, по совету друзей, воспользовавшись своим юридическим правом, Драйзер настоял на опубликовании. Этого нажима ему не простили.

Книга была умышленно издана на невыгодных для него условиях и фактически похоронена в подвалах типографии. Издательство не стало ее рекламировать, как это было принято, в результате книготорговцы не решались ее приобрести. Другие издательства, куда он обращался, от книги наотрез отказывались.

Словно вернулись времена, когда он обивал пороги редакций, предлагая свои никому не нужные услуги. Теперь он снова безуспешно обивал пороги. Роман был объявлен «грязным», «отталкивающим». Что делать, общественное мнение – большая сила. По утверждению А. Чехова, в России, например, существовало поколение писателей, которые считали «грязью описание мужиков и чиновников ниже титулярного».

С помощью друзей «Сестру Керри» в сокращенном виде удалось, наконец, опубликовать в Англии. Но Драйзер долго и безуспешно атаковал американские издательства одно за другим. Эти бастионы не дрогнули перед талантливой книгой. Снова унижения, осторожное равнодушие, тупая предвзятость.

И неожиданно – луч света во мраке. Поиски вознаграждены. Небольшое американское издательство не только приняло «Сестру Керри», но и предложило аванс за следующий, еще не написанный роман.

У кого-то из биографов есть упоминание о том, что Драйзеру везло в жизни, что несмотря на все трудности, ему неизменно помогал то случай, то брат Пол, то корректор из «Дейли глоуб», то учительница в Чикаго, отправившая его за свой счет на год в университет. Все это, пожалуй, верно. И все-таки обычно счастье не так слепо, как нам кажется. Оно знает, кому улыбаться. А. Моруа как-то писал, что «каждому человеку в течение дня представляется не менее десяти возможностей изменить свою жизнь. Успех приходит лишь к тем, кто умеет их использовать.

Итак, Драйзер победил. Исполнилась заветная мечта. Аванс. Работа над очередным романом. Он настоящий писатель.

Но именно теперь здоровье, давно подорванное терпеливой борьбой, длившейся всю жизнь, пошатнулось. Недуг словно ожидал момента исполнения желаний, чтобы обрушиться на счастливца. «Да и самая радость едва ли не вредней для усталой души», как писал Некрасов.

Видимо, это было нервное истощение. Увлекшись новой работой, Драйзер вдруг почувствовал себя смертельно усталым.

Может быть, сказалось и нервное напряжение работы над книгой. И несправедливая критика действовала на больные нервы. Не помогало ни лечение у невропатолога, ни длительный отдых. Вдруг иссяк бивший ключом родник вдохновения. Появилась апатия, писать он не мог. А деньги все таяли. И особенно тревожил полученный аванс, который он был теперь не в состоянии ни вернуть, ни отработать.

Отправив жену к ее родителям, Драйзер, оставшись почти без денег, снимает дешевую комнатушку, уединяется.

Но как бы ни сложилась его судьба, книга жила теперь своей собственной жизнью. Критический огонь, ею вызванный, еще долго бушевал.

11. 
    Испытание на прочность
    

Автор столь нашумевшей книги оказался в бедственном положении – больным, затравленным, без денег. Репутация безнравственного писателя почти лишила его работы в журналах. Да и работа валилась из рук. Над ним снова нависла судьба Герствуда.

В автобиографическом романе «Гений» многократно, как и в «Сестре Керри», описываются поиски работы. Когда Юджин, герой «Гения» , впервые приехал в Чикаго, он был очень молод, как в свое время и сам Драйзер. Поиски работы изматывали физически, но не причиняли таких моральных страданий, как впоследствии, когда Юджин, как и Драйзер, после долгой борьбы и творческих успехов стал нервнобольным, впал в нищету. Человеку щепетильному, уязвимому, которого болезнь вдобавок сделала застенчивым и робким, хотелось укрыться от людских глаз. А между тем, «представьте себе, если вы обладаете воображением, толпы людей в сорок, пятьдесят, сто человек, дожидающихся у каждого бюро по найму, у каждого трамвайного парка (в те особые дни, когда принимаются и рассматриваются заявления), у крупного магазина, фабрики, мастерской или конторы, где, согласно объявлению в газете, требуется тот или иной работник или работница».

Вот еще отрывок из «Гения», проливающий некоторый свет на приключения самого Драйзера в этот период: «Он узнал, что эти люди встают в четыре часа утра, чтобы купить газету и мчаться по адресу, указанному в объявлении, стремясь занять очередь поближе и обогнать других. Он узнал, например, что официанты, повара, служащие гостиниц часто дежурят всю ночь напролет и в два часа ночи – будь то зимой или летом, в дождь или в снег, в зной или в стужу, - купив газету, спешат по адресам, указанным в объявлениях. Он узнал, что люди, ждущие в очереди, могут становиться насмешливыми, грубыми, воинственными, по мере того как прибытие все большего числа претендентов уменьшает их шансы на получение места. И такая погоня за работой идет непрерывно – и зимою, и летом, и в зной, и в стужу, и в дождь, и в снег».

Драйзер снова докатился до ночлежек и перестал обедать. Единственную ежедневную еду составляла бутылка молока с куском хлеба.

После стольких лет познания и усилий – опять у подножья социальной лестницы! И наступил день, когда ему надоело. Слишком много усилий. И все напрасно – борьба, препятствия, преодоление препятствий. Утонуть. Сразу избавиться от всех проблем. Однажды вечером с последними пятнадцатью центами в кармане. Драйзер взошел на речной паром, чтобы броситься в темную воду. Спас его случайный окрик паромщика. Тот почему-то вообразил, что неожиданный пассажир хочет уехать из города тайно, чтобы сбежать от жены, и предложил свои услуги. Может быть, такие случае уже бывали в его практике? Эта комичная нелепость рядом с трагедией развеселила Драйзера. Он давно так не смеялся. И на другое утро он проснулся с ощущением миновавшего кризиса, с взволнованным предчувствием перемен.

В тот же день он встретил на улице брата Пола, с которым был в ссоре со времени ухода из журнала «Эври манс». Пол был поражен его измученным, полубезумным видом, дал денег, затем устроил в санаторий. По выходе оттуда оставаться на иждивении Пола Драйзер не хотел. Сонливая апатия прошла. После новых поисков нашлась, наконец, и работа. Затем вернулась жена. Он устроился отнюдь не по специальности – чернорабочим на железную дорогу.

Не обязательно все, что перенес на железной дороге Юджин, было и с Драйзером. Но многие детали, переживания, подробности описаны с таким знанием дела, что личный опыт явно тут присутствует. Юджин попал в другой мир, где ему не сразу удалось отвоевать для себя сносную обстановку. Сначала он казался чужаком, и его пытались отпугнуть и выжить.

Ему дали перетаскивать колоды, которые невозможно было поднять. Неведомо для себя, его мучители действовали по примеру героев известной пушкинской сказки: «Закажи Балде службу, чтоб стало ему невмочь, а требуй, чтобы он ее исполнил точь-в-точь». Мастеру доставляло огромное удовольствие наблюдать за страданиями новичка, он по-своему бессознательно утверждал свою личность, ощущал свою значимость в этот момент. В общем, отводил, как мог, свою глухую, помятую жизнью душу. Но, не желая неприятностей, перебарщивать он не стал, и в дальнейшем Юджину поручили перетаскивать брусья для какой-то стройки. Брусья были тяжелыми, но все же не такими, как эти колоды. К тому же ему показали, как это нужно делать, и выдали рукавицы. Но это впоследствии. А пока что… «Боже мой, я этого не вынесу, - подумал он. – Если работа и дальше будет такая, придется бросить. Хотел бы я знать, почему они со мной так обращаются? Ведь меня не для этого направили сюда». Ему уже рисовались дни и недели непосильного унизительного труда. Ничего хорошего из этого не выйдет. Он долго не выдержит. Но тут он представил себе, как опять ищет работу, и эта мысль вызвала страхи другого порядка. «Не надо так легко сдаваться, - убеждал он себя наперекор отчаянию. – Во всяком случае нужно продержаться еще немного».

Как герой его Юджин, Драйзер тоже долго пребывал между молотом и наковальней.

12. 
    Неудачи
    

Да здравствует неудача!

Мне из ночных глубин

Открылось – что вам маячило.

Я это в себе убил.

А. Вознесенский
На железной дороге Драйзер проработал свыше полугода. А затем – новый натиск на редакции. На этот раз удалось устроиться в одну из них на штатную должность. Затем удалось вернуть взятый ранее аванс. Скоро сказка сказывается, но и этот очередной взлет был завоеван каторжными усилиями.

Он пишет репортажи и снова с удвоенным рвением, словно не было недавнего упадка духовных и физических сил, набрасывается в свободное время на книги: в это время он изучает древнюю историю и философию Канта.

И снова – в который уже раз – отнюдь не такой уж случайный поворот судьбы: удается устроиться редактором нового журнала.

Стремясь устроиться на должность, он обратился к владельцам журнала с письмом, где, рассказав предварительно о себе, представил широкую программу работы будущей редакции: замыслы, тематику, организационные наметки. По правде говоря, владельцы могли воспользоваться его идеями, а его самого не взять, но этого не случилось. Видимо, они понимали, что энергия и творческий заряд этого человека послужат им на пользу.

В новых условиях его подспудные возможности стали явными, знание жизни, увлеченность, кругозор удивляли окружающих. И произошло долгожданное чудо – Драйзер становится видной фигурой. Вряд ли он вспоминал теперь тот вечер, когда, нервнобольной, умирающий от голода, поднялся в темноте на баржу с намерением не возвращаться.

Фортуна продолжала улыбаться. В 1907 году он становится главным редактором коммерческого журнального объединения «Баттерик». По деловитости и энергии Драйзер в это время не уступал своему герою Каупервуду. Он щедро делился идеями, добивался их осуществления, моментально разрешал непрерывно возникавшие проблемы. Жена Драйзера, как Анджела в «Гении», устраивала вечера для сотрудников и авторов издательства. Драйзер слыл чрезвычайно общительным, веселым. Его окружало множество друзей.

И все-таки, если бы его спросили, счастлив ли он, ответить было бы трудно. Как его героиня Керри, Драйзер чувствовал, что призвание его в другом. И хотя он понемногу работал над «Дженни Герхардт», издательство забирало львиную долю сил и времени. Письмо Драйзера к литературному критику Эдне Кентон проливает свет на его настроение в этот период. «Так приятно услышать слово одобрения. Все мы жаждем его, - писал он в ответ на восторженный отзыв о «Сестре Керри». - … Сейчас я редактор, занимаю довольно удобное и деспотическое положение, но мечтаю делать одно единственное дело – писать. Может быть, когда с, с Божьей помощью, снова возьмусь за перо, ко мне отнесутся более доброжелательно. Я стал старше, немного мудрее. Менее радикальным – собирался я сказать, но это не так. Стало просто больше сомнений и печали.

Малькольм Коули писал впоследствии, что Драйзер был одновременно мечтательным и практичным, напористым и робким. Он мог быть настойчивым в достижении цели. Вместе с тем, на него временами находил то приступ восторга и подъема, то приступ уныния, неверия, подавленности. У Драйзера, по словам Коули, были «ужасные манеры», поскольку он не получил в детстве никакого воспитания, и в то же время проводил часы за чтением книги об этикете. Он сочувствовал чужим слабостям, мог понять преступника или пьяницу, но не проявлял рыцарского великодушия к своим противникам. В нем якобы жило мелкое тщеславие, его представления о «красивой жизни» были подчас примитивно-вульгарными. Коули также отмечает непостоянство Драйзера в любви, его отнюдь не праведный образ жизни и считает, что его первая жена была святой, если могла со всем этим мириться. Как бы там ни было, но все это детали, второстепенные противоречия. Что же главное? Пожалуй, определяющее противоречие его души – жажда жизненных благ и огромный творческий художественный потенциал. Основные противоборствующие начала – стремление максимально потреблять, направляя всю энергию к этой цели, и стремление создавать, жертвуя для этого всеми остальными возможностями.

Пока что первое возобладало над вторым. Вчерашний нищий упивался своим материальным благополучием, ролью, деловой хваткой и влиянием. Богатая квартира, огромный служебный кабинет, обставленный мебелью дорогого дерева, десятки людей, пробивающихся на прием.

Америка начала века. Культ успеха, силы, эгоизма. Возможно, и чтение Спенсера и Ницше возымело кое-какое влияние. С фотографии тех лет на нас смотрит крепкий, уверенный в себе мужчина, пожалуй, не особенно красивый, не особенно, кажется, добрый.

Неожиданное событие способствовало крушению его карьеры.

«Ищите женщину» - якобы рекомендуют французские следователи, выясняя обстоятельства какого-либо дела. В данном случае неудача действительно была связана с юной красавицей по имени Сельма. Ее мать служила в фирме и являлась вместе с дочерью на вечера в дом Драйзера. Ей казалась большой удачей возможность ввести дочь в столь избранный, высокопоставленный круг. Драйзер, скитавшийся по ночлежкам, больше не существовал. Теперь это был Человек, Добившийся Успеха в Жизни.

Вначале мать Сельмы отнеслась к назревавшей любви довольно благосклонно. Она сама пошла к жене Драйзера, чтобы выяснить, согласится ли та на развод. Но оказалась, что жена категорически против. Это сулило неприятности для Сельмы. Тогда мать, как тигрица, кинулась на борьбу с Драйзером, который не мог жениться, а расстаться с Сельмой не хотел. Она увезла дочь из города, отправилась к владельцу фирмы Риджуэю и угрожала, что передаст журналистам сенсационную историю не только о Драйзере, но и об амурных похождениях самого Риджуэя и, таким образом, о нравах, царящих в издательстве. Для журналистов бульварных газет это явилось бы находкой. Риджуэй предпочел замять дело и пожертвовать Драйзером. Тем более, что между ними возникли к этому времени серьезные деловые разногласия. Сельма была скорее поводом, чем причиной. Увольнению Драйзера была придана благообразная форма, было объявлено, что он уходит в годичный неоплачиваемый отпуск.

В какой-то мере неудачная любовь Драйзера отражена в «Гении». «Она напоминала ему только что распустившуюся белую водяную лилию. Она была свежа, как ветка цветущей яблони, как первая сочная весенняя травка. Глаза ее были ясны, как прозрачный ключ, а кожа – белее слоновой кости. Ее не коснулись еще ни усталость, ни забота, ни черные мысли – все в ней говорило о здоровье и счастье. «Какое лицо! – восторгался он, издали наблюдая за ней. – Трудно себе представить более прелестное создание. Она сверкает, как солнечный луч»…Молодость, молодость! Что в этом мире может быть прекраснее и желаннее? Что может сравниться с нею? После пыльных грязных улиц, после печального зрелища старости и увядания (морщины у глаз, складки кожи на шее, массаж, румяна, пудра) вдруг – настоящая молодость, не только тела, но и души, - глаза, улыбка, голос, движения, - все молодое», к тому же выясняется и, видимо, не без оснований, что у этой сказочной феи душа не менее совершенна, чем внешность. «Как обидно дать бесследно промелькнуть подобному очарованию. Возможно ли, чтобы в этой юной головке обитали такие сложные мысли и чувства? Никогда, никогда в жизни не встречал он такой девушки. Ни в ком не видел он столько прелести. Она вызывала представление о весеннем лесе, о полевых цветах».

Была ли Сельма похожа на лилию, на весеннюю травку или это потом придумалось? В тот короткий миг жизни Драйзера – вполне возможно, что была. Не следует, понятно, увлекаться автобиографизмом, искать во всем параллели между жизнью Драйзера и его персонажей. Но автобиографические элементы в его книгах сильны, и во всяком случае видно, как использовал он те или другие ситуации своей жизни поэтически осмыслив их, преобразовав.

«Несмотря на свои успехи в деловом мире, он все эти годы не переставал грустить о том, что время проходит, что с каждым днем, с каждым часом надвигается старость, - а чего, в сущности, он достиг? Чем больше он всматривался в жизнь сквозь призму своего опыта, тем больше убеждался в бессмысленности всяких усилий. Что, в сущности, дает человеку успех? Неужели он стремится только к тому, чтобы приобрести дома, землю, красивые вещи и друзей? Существует ли в жизни истинная дружба и что приносит она с собой? Глубокое удовлетворение? Да, но только в единичных случаях, а в общем – какая горькая насмешка скрыта в этом слове, как часто дружба связана с тонким расчетом, с эгоистическими целями, со всякими происками!.. Что касается любви… В сущности, что дала ему любовь до сих пор?»

Может быть, и разговор Юджина с женой Анджелой, как-то навеян семейными проблемами самого Драйзера: «Да, мне нужна свобода! – подтвердил он запальчиво и раздраженно. – И я ее добьюсь. Какое мне дело до чего бы то ни было! Мне опротивело лгать и притворяться. Мне опротивели твои пошлые взгляды на жизнь, твои представления о том, что хорошо и что плохо… Ты пилила меня, если я осмеливался хотя бы раз вернуться вечером домой и не дать тебе отчета в том, где я был. Отчего ты не ушла от меня тогда, после истории в Ривервуде? Почему ты цепляешься за меня, зная, что я не люблю тебя? Точно я арестант, а ты мой тюремщик. Боже мой, мне тошно делается, когда я подумаю об этом.

Впрочем, не о чем больше говорить. С этим все кончено. Кончено бесповоротно, я разделался с этой жизнью раз и навсегда.

… Он был похож на молодого коня, закусившего удила и вообразившего, что если он будет рваться и становиться на дыбы, он навсегда вернет себе свободу, - на коня, которому видятся зеленые поля и просторные пастбища».

Надо признать, что Анджела изображена в книге весьма сочувственно. Драйзер явно старался быть справедливым: «Да, Юджин,- продолжала она все с той же печалью в голосе и по-прежнему без малейшего признака гнева, -подумай, прошу тебя, подумай хорошенько, пока ты не совершил ничего непоправимого. Ты только воображаешь, будто любишь эту девушку, на самом деле это не так. ...Ты никого не любишь, Юджин, ты не способен любить... Я понимаю, что с тобой происходит, Юджин, - сказала она после некоторой паузы. - Дело не во мне, - тебя тяготит ярмо, ярмо брака. Тебе не следовало жениться».

В. Катаев писал, что в основе творчества каждого таланта лежит сердечная незаживающая рана, некая «украденная Джоконда», потерю которой потом всю жизнь стремятся возместить.

Стала ли для нашего героя его Сельма чем-то вроде утраченной Джоконды, незаживающей раны? Для Юджина в аналогичной ситуации стала, в романе «Гений» ее лишь зовут иначе. Но для Драйзера? Пожалуй, нет. Он сам ведь писал, что влюблен был в жизнь, а больше «ни в кого и ни во что никогда» и что голос разума, как колокол в морском тумане, напоминал ему всегда: «Не это главное!» Дело, конечно, не только в том, что он сам о себе писал. Но, учитывая индивидуальный его склад, в это верится. Вдохновение и поэзия сочетались в нем с мощным рассудочно-аналитическим началом и терпеливым упорством. При таком характере его рана должна была скоро зажить. Он даже не стал бы, подобно Юджину, запечатлевать потом во всех своих героинях один и тот же незабываемый облик.

Но вот я перевела отдельные отрывки из писем Драйзера к Сельме. Они явно показывают, что какая-то рана была, что буря хотя бы недолго бушевала.

«М-с Драйзер отнеслась ко всему гораздо лучше, чем я ожидал. Я верю, что все наладится».

«Конечно, последний месяц был весьма бурным». «Почему ты не пишешь ни слова? Ты передумала? Сейчас стоит чудесная осенняя погода. Сегодня небо ясное, масса звезд. Я вспоминаю о тебе, и мне больно. Если я тебя потеряю, все,

конечно, будет хорошо, прекрасно, но какая боль! Неужели ты не чувствуешь? Почему ты молчишь?

Сельма! Радость моя! Моя Синяя Птица! Волшебный огонь! Я тебя люблю, люблю, люблю. Мои волнения, мое служебное положение, опасность огласки - я не жалею, ты стоишь всего этого. Правда, это странно? И чудесно. Но это так».

«Я все время вижу твое лицо и улыбку. Неужели тебе меня не жаль? Ты все для меня! Неужели ты не напишешь? Я прошу тебя, Сельма, дорогая! Пожалуйста! - Тео».

«Я не спал всю ночь. Я так измучен, не знаю, что делать. Твоя мать хочет увезти тебя в Ричмонд или еще куда-нибудь, чтобы светская жизнь отвлекла тебя, сделала тебя равнодушной ко мне. Но ты нужна мне. Понимаешь ли ты это в полной мере? Ты мне нужна. Ты для меня - дыхание жизни. Я всегда об этом мечтал. Я могу работать, существовать, только если ты где-то поблизости. Я не могу без тебя. А мне надо писать. С тех пор как ты уехала, у меня ни минуты покоя. Я на все согласен, только бы ты не уезжала. Если ты меня любишь - о, не уезжай. Неужели ты меня покинешь, когда я так тебя умоляю, когда я так за тебя боролся. Не уезжай! - Тео».

Итак, говоря словам И. Бунина, «лучшие минуты моей любви к тебе - моя печаль о тебе вдали от тебя».

Сельма потом благополучно вышла замуж за адвоката.

Л. Толстой как-то писал в «Дневниках», что в любви, какой бы она ни была поэтической, проявляется вложенное в природу человека стремление к продолжению рода. Но во многих своих увлечениях Драйзер все же скорей мечтатель, устремившийся за красотой.

От несчастной любви он не умер.

Уйдя из роскошного служебного кабинета, он ушел также из своего дома - в гостиницу. Снова призвание, как феникс из пепла, возродилось, проснулось и поглотило Драйзера целиком. Ушли в прошлое высокие постоянные заработки, «деспотическое положение», деловые контакты. Он снова стал вольным и одиноким.

Достигли ли почестей постных,

Рука ли гашетку нажала -

В любое мгновенье не поздно,

Начните сначала!

Двенадцать часы ваши пробили,

Но новые есть обороты.

Ваш поезд расшибся. Попробуйте

Летать самолетом!
А. Вознесенский

Что означало для Драйзера крушение его деловой карьеры, лучше себе представляешь, читая в романе «Гений» о том, как Юджин, больной и нищий, пытался найти работу.

Деятельность Юджина в качестве главного редактора огромного издательства также проливает свет на многие подробности соответствующего периода в жизни Драйзера. «Солидные люди из различных кругов общества... стали искать знакомства с Юджином, во-первых, потому, что он был человек широких и разносторонних интересов, во-вторых (и это было много важнее), потому, что он стоял у источника земных благ». «Тому, кто никогда не знал перехода от бедности к роскоши, от неприглядного серенького существования к изысканной светской жизни, трудно и представить себе, до какой степени эти новые впечатления покоряют и очаровывают неопытную душу, заново перекрашивая весь мир. Жизнь, кажется, только и делает, что создает новые обольщения и иллюзии. Собственно говоря, все в жизни - иллюзия и обольщение, кроме разве той первичной субстанции или принципа, который лежит в основе мироздания».

«По мере того как Юджин достигал новых степеней благосостояния, его

все больше поражало, с какой готовностью и рвением сама жизнь как будто поощряет здесь пристрастие к роскоши. Он увидел столько незнакомого и увлекательного для него как для художника - великолепные загородные виллы, содержавшиеся в образцовом порядке, загородные клубы, отели и приморские курорты - на лоне неподражаемо живописной природы. Он узнал, как безупречно организованы все виды спорта, развлечений и путешествий для избранных, узнал, что есть тысячи людей, которые этому посвящают всю жизнь». В конце концов Юджин, как и Драйзер, терпит крушение и возвращается к искусству: «Им овладело лихорадочное желание изобразить жизнь такой, какой он видел ее...». «Он глядел в сверкающую бездну пространства, и прекрасные образы рождались в его душе».

Драйзер снял комнату с видом на Гудзон и превратил рояль умершего брата в огромный письменный стол. За этим столом-роялем он провел много счастливых часов.

Преобразованные впечатления жизни выливались в достоверные картины, и он вглядывался в них и старался объяснить. Собственная жизнь переосмысливалась, росло понимание. Герои его карабкались вверх или скатывались вниз по крутой социальной лестнице. Сам он слетел с нее, но высоко поднимался по другой, невидимой лестнице - познания и мастерства.

«Дженни Герхардт» была опубликована в конце 1911 года. Она воспринималась как история высокой страдающей души, исполненной поэзии и кроткой прелести. Эта душа втиснута в клетку реального мира. Что же она в нем встречает? «Этот мир гордыни и алчности косо смотрит на идеалиста, мечтателя. Если мечтатель заглядится на пролетающие облака, его упрекнут в праздности. Если он вслушивается в песни ветра, они радуют его душу, а окружающие тем временем спешат завладеть его имуществом... Действительный мир всегда тянется к таким людям своими жадными лапами и завладевает ими. Именно таких жизнь превращает в покорных рабов».

Говорят, что прототипом Дженни также послужила одна из сестер писателя. Кажется, ее звали Мейм. Как-то в библиотеке мне попалась на глаза ее фотография. Но это была уже глубокая старушка. В юности ее бросил

возлюбленный. Бросил перед рождением ребенка. Ей пришлось обращаться за помощью к другой сестре, ставшей прототипом Керри. Как ни парадоксально это звучит, но и в Дженни, и в Керри Драйзер, видимо, с неизбежностью воплотил и определенные стороны собственной души. Эмоциональность и мечтательность отдал Дженни, творческие стремления и жажду жизненных благ - Керри.

Впоследствии он писал, что роман «Дженни Герхардт» нравится людям эмоциональным, особенно женщинам, а «Сестра Керри» - тем, «кто любит блеск и шум Бродвея и вообще столичную атмосферу».

Счастью Дженни препятствуют в какой-то мере и религиозный фанатизм отца (очень похожего на отца Драйзера), и собственные индивидуальные особенности. Но в первую очередь - причины социальные: «Так было всегда. Всю жизнь богатство и сила, в нем воплощенная, оттесняли ее, не пускали дальше определенной черты».

Уже первое появление Дженни, когда она вместе с матерью пришла в отель просить работы, кричит о социальной ущемленности: «Этих женщин привела сюда нужда. Они казались таким трогательным воплощением честной бедности, что вызвали сочувствие даже у клерка». Широкий, устланный красным ковром коридор, который они должны были подмести, казался им величественным, как дворец: они не смели поднять глаза и говорили шепотом».

Генри Менкен считал, что «Дженни Герхардт» превосходит «Сестру Керри» в литературном отношении. «Сестре Керри» Драйзер, по его мнению, перегрузил конец, поскольку линия Герствуда уводила внимание читателя в сторону от главной героини - Керри.

С этим можно не согласиться, если считать главной линией не судьбу Керри, а борьбу за места на ступеньках социальной лестницы. Тогда путь наверх и путь вниз - части одной сквозной линии. На каком-то этапе пути Герствуда и Керри совпадают, а затем она уходит дальше вверх, а он катится вниз, раскрывая все трагические этапы этого падения. Как бы то ни было, «Дженни Герхардт», по словам Г. Менкена, «составляет единое целое... это естественная и точная картина жизни и одновременно пытливое ее исследование».

В своем ответе Г. Менкену Драйзер горячо благодарил за высокую оценку. «Удастся ли продать эту книгу? Я собираюсь написать еще три книги после этого. Я могу писать по книге за каждые шесть месяцев. Может быть, удастся добыть средства».

Удалось не только добыть средства, но и организовать поездку в Европу. Драйзер отправился в путешествие через океан, пробыл месяц в Англии, увидел Францию, Италию, Германию, Голландию. Побывал даже в Монако. Как стран­но, что всего этого могло не быть, если бы не случайный оклик паромщика.

Путешествие не было вполне безоблачным. На всем протяжении поездки он был в тревожно-мнительном состоянии, в непрерывной тревоге - по поводу нехватки денег, полученных и тающих авансов, незаконченных рукописей. «Какое это ни с чем не сравнимое удовольствие, - не без грусти писал он потом в «Гении», - достать кошелек и вынуть четыре, пять или шесть десятидолларовых бумажек, зная, что такой расход тебе нипочем...».

Следующим героем Драйзера стал финансовый магнат Каупервуд. Герой этот должен был осуществить несостоявшуюся деловую карьеру Драйзера, его давние мечты о богатстве, успехе, завоевании различных жизненных благ.
14. «Финансист»

Убедись, что нет у тебя иной собственности, кроме твоей души.

Каким надо быть, чтобы преуспеть в этой жизни?

Герой нового романа Драйзера «брезжил» еще со времени сотрудничества в журнале «Сексесс» («Успех») или даже гораздо раньше - со времени первого приезда в Чикаго, когда нищий наивный паренек глазел на

сильных мира сего.

Один из самых сильных, самых приспособленных. Идеал Спенсера и Ницше. Один из имеющих реальную власть. Как художник выбирает натурщика, так Драйзер подбирал прототип. Им оказался Чарлз Тайзон Йеркс, умерший в 1905 году. Портрет Йеркса впечатляет. Крупный немолодой муж-чина. Исключительно волевой и властный. Светлые усы, наводящие на мысль о кайзере Вильгельме или Бисмарке. Взгляд крупного хищника и ловеласа. Что-то непоколебимо беспощадное, самоуверенное и жизнелюбивое. Впрочем, мало ли что можно вообразить, глядя на портрет почти столетней давности.

Драйзер предпринял титанический труд. Как дотошный следователь, он изучил все подробности жизни Чарлза Тайзона Йеркса. И не одного Йеркса. Жизнь двадцати крупнейших американских капиталистов была досконально изучена, прежде чем выбран был именно Йеркс. Именно эта личность и судьба сулили, видимо, наибольшие возможности для романиста.

Некоронованный король, достигший огромного могущества. Закон для него - собственные желания. Драматизм улавливался в том, что в конце жизни *Йеркс чувствовал апатию и тоску, потерял веру в то, к чему всю жизнь стремился. После его смерти все огромное состояние растаяло в тяжбах наследников.

Как жил Йеркс? Не сохранились ли очевидцы, его встречавшие? Где он бывал? О чем писали в то время газеты? В чем состояла его деятельность? Как выглядели места, где происходили события его жизни?

Пришлось поездить, походить маршрутами Йеркса, побывать в городах, где он бывал, познакомиться с людьми, его знавшими. Мало того - пришлось изучать финансовое дело, механику биржевых операций, хитроумную подоплеку деловой и политической жизни страны.

Заработало воображение. Кое-как перебиваясь, бедствуя, Драйзер жил теперь успехами своего героя.

Каупервуд. Высшее проявление буржуазного индивидуализма. Супермен. Победитель. Воплощение безграничных возможностей, личной инициативы и энергии.

По правде говоря, несмотря на «звериный оскал», эта «акула империализма» все же чуточку похожа на своего создателя. Каупервуд все же не только делец, но и мечтатель, не только хладнокровный хищник, но и человек с пытливым умом, живой увлеченностью. В нем сочетаются разные возможности, просто жизнь такова, что приходится чаще проявлять не лучшие свои стороны. Короче говоря, Каупервуд - это не только Йеркс и подобные Йерксу, но и немножко Драйзер.

О Дюма-отце писали: «Если он изобразил человечество более великодушным, чем оно, быть может, есть на самом деле, не упрекайте его за это: он творил людей по своему образу и подобию». Драйзер, конечно, несравненно больший реалист. Его художественные исследования не идут в сравнение с поверхностной скорописью Дюма. И все же искорки его собственной души заронены в души всех главных его героев. Знаменитое высказывание Флобера о том, что мадам Бовари - это он, касается не только Флобера и не только мадам Бовари.

В ходе работы роман вырос в эпопею - панораму американской жизни на рубеже XIX и XX веков, когда создавались крупные монополии, а наиболее выгодным, перспективным занятием был бизнес. Туда и устремлялись наиболее активные, предприимчивые, наиболее беззастенчивые и жадные.

Итак, Фрэнк Каупервуд наделен исключительной энергией и способностями. Он родился, чтобы побеждать. «Финансист» - история его восхождения в Филадельфии с детства до финансовой паники 1873 года.

Детство Каупервуда. Таким Драйзер, вероятно, хотел бы видеть собственное детство. «Ему не доводилось страдать ни от болезней, ни от лишений». «Его семья пользовалась уважением, отец занимал хороший пост».

Сама внешность юного Каупервуда - некий идеал: «Рослый - пять футов и десять дюймов, широкоплечий и ладно скроенный, с крупной красивой головой и густыми вьющимися темно-каштановыми волосами. В глазах его светилась мысль, но взгляд их был непроницаем, по нему ничего нельзя было угадать».

Под стать ему получилась и героиня - Эйлин Батлер, дочь одного из

местных политических заправил: «Праздная, беспечная, балованная красавица, которую всегда холили и берегли». Ее живость, жизненная сила! Эти качества Драйзер весьма ценил. Он, как портретист-живописец, подбирал краски, оттенки: «Ее волосы, рыжевато-золотистые - собственно цвета червонного золота с чуть заметным рыжеватым оттенком, - волнами подымались надо лбом и узлом оттягивали затылок...».

Как и прежде, надо было уловить «нить желаний» героини. «Здоровая и сильная, она всегда интересовалась, что думают о ней мужчины и какой она кажется им в сравнении с другими женщинами». Для нее много значило разъезжать в экипажах, жить в красивом особняке. Но особенно страстно она желала проникнуть в высшее общество, поскольку, будучи дочерью разбогатевшего мусорщика, ощущала в своей жизни некоторые пробелы по линии аристократизма. «Случалось, что девушки из видных семейств, встретившись с нею в дорогих магазинах на Честнат-стрит или на прогулке в парке, верхом или в экипаже, задирали носы в доказательство того, что они лучше воспитаны и что это им известно. При таких встречах обе стороны обменивались уничтожающими взглядами».

И, понятно, в свои восемнадцать лет «она, мечтала о настоящем мужчине». Каупервуд, ко времени их встречи уже успевший жениться, казался «таким избранным, сильным и сдержанным». Дальнейшее развитие событий не заставило себя долго ждать.

Но успехи в любви все-таки играли для Каупервуда второстепенную роль. Главное для него - быстрое продвижение на пути к могуществу и богатству. Среди прочих дельцов он - самая выдающаяся фигура, лев среди остальных хищников, мелких и крупных. Правда, и остальные примечательны, каждый в своем роде: Генри Солленхауэр - «самый матерый и хищный из политических лидеров»; Стробик - «юркий и пронырливый человек»; Хармон -«который не был особенно хитер, но во что бы то ни стало хотел выдвинуться... и всегда готов был пуститься в любую аферу не слишком крупного масштаба и достаточно безопасную с точки зрения уголовного кодекса»; юрист Риган -«бессловесное орудие»; городской казначей Стинер, преуспевший благодаря отсутствию ума и каких бы то ни было дарований.

Процветанию всей этой компании способствовали «политические методы, уже с полсотни лет практиковавшиеся в Филадельфии». Драйзер давно изучил эти методы и правдиво их описал.

Политическими судьбами города заправляла кучка дельцов. У них был целый штат агентов, приспешников, доносчиков и подставных лиц. «Должности распределялись между теми или иными лицами, теми или иными группами в награду за оказанные услуги».

Что касается населения Филадельфии, то оно «отличалось поразительным равнодушием ко всему на свете, кроме своих обывательских дел».

Один из американских критиков назвал этот роман «анатомией успеха». Теперь, спустя долгие нелегкие годы, Драйзер мог взирать на сильных мира сего не снизу вверх со слепым восхищением, а как естествоиспытатель на интересную и страшную коллекцию представителей земной фауны.

Хорошо разобравшись в обстановке, Каупервуд идет в гору, захватывает контроль над городским транспортом, становится миллионером. Но чтобы проявилась в полной мере индивидуальность персонажа надо, чтобы жизнь поставила перед ним тяжелые препятствия. Пожар 1871 года в Чикаго вызывает панику. Богатство Каупервуда рушится. Вдобавок из-за истории с дочерью Батлера он лишается поддержки главных хищников Филадельфии и оказывается в тюрьме. Они охотно жертвуют им, чтобы успокоить общественное мнение.

Было очень интересно исследовать «сильную личность». В данных условиях, в данных, как сказал бы Станиславский, «предлагаемых обстоятельствах», что она будет делать?

Например, как ведет себя Каупервуд, оказавшись в не свойственной ему

роли козла отпущения? Он и здесь не теряет присутствия духа. «Верный своей политике тонкого притворства», он беспрекословно подчиняется правилам, уважает начальство, но и себя унижать не намерен. «Он знал, что попадает в руки мелких чиновников, от которых целиком зависит». В конце концов, он неплохо приспособился и к тюрьме, а надежда не покидала его никогда: «Пусть он в тюрьме, пусть ему предстоит отбывать наказание еще без малого четыре года, -в глубине души он знает, что перед ним раскрыт весь мир. Если ему не удастся восстановить свое дело в Филадельфии, он может уехать». В общем, за исключением отдельных редких моментов Каупервуд не унывал и в тюрьме: «Пока человек не умер, он жив. Я еще покажу этим господам!».

Через тринадцать месяцев его освободили, и с помощью всевозможных ухищрений он снова проник на биржу. В финансовой панике 1873 года он вновь овладел богатством.

По правде говоря, Драйзер не только разоблачает Каупервуда, как справедливо пишут критики, но и немножко любуется им. Опять мы видим сверхчеловека: «Среди всех этих охваченных паникой людей Каупервуд оставался спокойным, холодным и невозмутимым; это был все тот же Каупервуд, который с серьезным лицом исполнял свое дневное задание -десять плетеных сидений, расставлял капканы на крыс и в полном безмолвии и одиночестве возделывал крохотный садик при камере. Только теперь он был исполнен сил и внутренней энергии. Он уже достаточно долго вновь пробыл на бирже, чтобы успеть внушить уважение всем, знавшим его».

Чтобы дать много одному, надо соответственно отнять у многих. Капитал. Неоплаченный и накопленный труд многих! Даже переход его из одних алчных рук в другие полон драматизма. «Волшебница-биржа» (по словам Маркса) производит превращения в мгновение ока.

Став снова миллионером, Каупервуд «после долгих всесторонних размышлений» усмотрел для себя наилучшие возможности в Чикаго, где «все кипит, все находится в состоянии непрерывного роста». Оставив семью, он уезжает с возлюбленной на американский Запад.

И наконец, как и в предыдущем романе, заключительный монолог-размышление о жизни. Отчего столько обманчивого, коварного в природе? Черный морской окунь, мгновенно меняющий окраску, владеющий поразительным умением уходить от преследования и нападать исподтишка. Прелестная росянка, «чья алая чашечка раскрывается, принимая в себя существа, пленившиеся ее красотой, к затем снова смыкается, чтобы поглотить

их». И человека, по мнению Драйзера, тоже ослепляют иллюзии, ведущие к гибели.

В шекспировской трагедии три ведьмы предсказывают Макбету его будущее. И здесь тоже звучит предсказание будущей судьбы героев книги, «которые, казалось бы, спешат навстречу новой и радостной жизни»: «В пару колдовского котла, в мерцании сияющего хрусталя тебе открылись бы города, города, города; мир дворцов, выездов, драгоценностей, красоты...» Ho тут и надежды, «рассыпавшиеся прахом», и «много тревог», и «любовь, облетевшая, как одуванчик, и угасшая во мраке».

Менкен писал, что закончил Драйзер свою книгу на верной ноте: «Впереди ощущается драма. То, что мы увидели,- это лишь ее первый акт».

Предоставить каждому необходимый простор для его насущных жизненных

проявлений.

К. Маркс и Ф. Энгельс («Святое семейство», т. 2, с. 145)

Постепенно роман «Финансист» вырос в эпопею. Драйзер назвал ее «Трилогией желания». Вторая книга трилогии, «Титан», - кульминация могущества Каупервуда. Переезжая в Чикаго, Каупервуд планировал захват городского железнодорожного транспорта. Когда это оказалось невозможным, он быстро сориентировался и выбрал объектом своих притязаний газовые предприятия. Но дело не в «специализации».

Когда писалась «Трилогия желания», Драйзер был под сильным влиянием Спенсера. Вероятно, он не мог не заметить, что мысль, сформулированная Спенсером в качестве основного «закона справедливых социальных отношений»: каждый человек свободен делать все, что он хочет, если он не

нарушит свободы другого человека, - встречается в разной форме и связи у самых разных философов.

Итак, полная свобода каждого, ограниченная лишь равной свободой всех. А что на деле?

Теснота, где желания каждого натыкаются на желания других, и люди, как пауки в банке, теснят и давят друг друга.

Джунгли, где рыщут хищники, пожирая более мелкую дичь и вступая друг с другом в схватки,- вот каким видится теперь Драйзеру Чикаго, который когда-то воспринимался как город счастья и мечты.

С виду это по-прежнему растущий, многообещающий гигант. Но за фасадом раскрывается то, чего не охватывает поверхностный взгляд: «Здесь голодные и алчущие труженики полей и фабрик, лелея мечту о необыкновенном и несбыточном, создали себе столицу, сверкающую кичливой роскошью среди грязи... Сюда, как на пир, стекались самые дерзновенные мечты и самые низменные вожделения века...

С виду - солидные джентльмены собрались обсудить деловой вопрос. А писатель за этим видит, как они, «словно стая голодных волков, в полной тишине пожирали глазами свою жертву, с виду еще жизнеспособную, но уже явно обреченную на заклание».

Чикагские бизнесмены стоили филадельфийских. Вот один из местных дельцов советует Каупервуду заручиться поддержкой наиболее влиятельных лиц в пригородных муниципалитетах. «Насчет честности все они там один другого стоят, - сказал он. - Но есть два-три отъявленных мошенника, на которых можно рассчитывать больше, чем на остальных, - они-то и делают погоду».

При таких порядках произошло самое страшное: «Люди теряли всякую веру в идеалы, теряли даже последние остатки человечности. Волей-неволей они убеждались, что важно только умение брать, а взяв - держать».

Немалую роль в романе играет история светских устремлений Эйлин. Она тоже ехала в Чикаго с надеждой по-своему подняться выше других - «блистать в свете». Это дало повод нарисовать сатирическую картину светского общества.«В ту пору чикагское общество представляло собой весьма пеструю картину. Были тут люди, которые внезапно разбогатели после долгих лет бедности и еще не забыли ни своей деревенской церкви, ни своих провинциальных привычек и взглядов; были и другие, получившие капитал по наследству или пере­бравшиеся сюда из восточных штатов, где крупные состояния существуют давно, - эти уже умели жить на широкую ногу; и, наконец, подрастали дочки и сынки новоявленных богачей - они видели возникшее в Америке тяготение к роскоши и надеялись со временем к ней приобщиться... Первая группа, самая богатая, пользовалась, несмотря на свое невежество и тупость, наибольшим влиянием, ибо высшим мерилом были здесь деньги. Их увеселения поражали своей глупостью: все сводилось к тому, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Эти скороспелые богачи боялись как огня всякой свежей мысли, всякого новшества. Только шаблонные мысли и поступки, только рабское преклонение перед условностями допускалось в их среде».

Здесь, как в гоголевском губернском городе, были свои «дамы, просто приятные», и «дамы, приятные во всех отношениях». Тон задавали особы, воображавшие себя возвышенно-святыми и сверху вниз взиравшие на остальное человечество. Среди них Эйлин оказалась самой неловкой, незащищенной, и стрелы злословия наносили ей чувствительные уколы.

В отличие от Эйлин Каупервуд не только приспособился к обстановке, но и приспособил обстановку к себе. Впоследствии, в зените могущества, он превращается для простых смертных «в существо почти легендарное, приобретя черты не то сверхчеловека, не то полубога». Монополия его охватывает город своими щупальцами.

Драйзер долго был нищим, бездомным, безработным. И никогда еще не была полностью удовлетворена его жажда материальных благ. Только вместе с Каупервудом он дал волю своей фантазии, осуществил мечту о богатстве. И по­том вместе с Каупервудом разочаровался в ней.

Нью-йоркский дворец Каупервуда напоминает сказки Шахерезады: мрамор, шелк, гобелены, редчайшие, драгоценные сорта дерева для внутренней отделки комнат. Драйзер не пожалел красок. Зимний сад, окруженный воздушной колоннадой, фонтан из алебастра и серебра. «На втором этаже одна из комнат была облицована тончайшим мрамором, передававшим все оттенки цветущих персиковых деревьев; за этими прозрачными мраморными стенами скрывался невидимый источник света. Здесь, как бы в лучах никогда не меркнувшей зари, должны были висеть клетки с заморскими птицами, а меж каменных скамей виться виноградные лозы, отражаясь в зеркальной поверхности искусственного водоема, и звучать далекие, как эхо, переливы музыки».

Фантастически великолепны и две главные возлюбленные, выделяющиеся среди множества остальных. Вероятно, в них воплотились и жизненные впечатления Драйзера, и, быть может, определенные идеалы, мечты: «Эйлин в белом атласном платье, шитом серебром, в бриллиантовых серьгах, диадеме, ожерелье и браслетах ослепляла почти экзотической роскошью». Пусть она взбалмошна, избалована, тщеславна, но в ней заключены огромные жизненные силы. А порой она самоотверженна, даже трагична в своем отношении к главному герою, который, как ей казалось, «превосходил всех силой ума и характера». Жизнь меняла требования, вкусы, запросы Каупервуда по мере того, как он превращался из «финансиста» в титана». Изменился и его идеал возлюбленной: теперь в дополнение к прежним качествам нужны стали духовность, интеллект, аристократизм. Все это Драйзер постарался более или менее убедительно воплотить в Беренис Флеминг. Она не только человечна и возвышенна. Юное существо, наделенное массой дарований, - это почти что Каупервуд женского рода, еще одна вершина индивидуализма. С детства она чувствовала свое превосходство над окружающими. Она «восторженно убеждена в огромной ценности своей особы», «смотрит на мир свысока и ждет, что он, подобно комнатной собачонке, во всем будет ей повиноваться». «Какой капризный и очаровательный характер! - любуется восхищенный Каупервуд. - Как жаль, что жизнь не позволит ей безмятежно цвести в этом волшебном саду, созданном ее воображением!».

«Трилогия желания». Название столь же многозначительное, как скажем, «Человеческая комедия» Бальзака. «Мои желания прежде всего» - основной девиз Каупервуда.

А может быть повлиял и Спенсер? Философ, писавший о постепенном приспособлении человеческих желаний к возможностям и потребностям общественной жизни, и о том, что когда-нибудь заветнейшим желанием любого из людей будет озаботиться о других (в свою очередь столь же благородных).

Какие должны созреть для этого условия? При какой общественно-экономической формации? Спенсеру казалось, что люди просто должны усовершенствоваться, дорасти, что стремление к этому в них заложено внеземной силой. Пока что до такой идиллии было бесконечно далеко. «Требуется, - пишет Спенсер, - чтобы каждая отдельная личность имела только такие желания, которые могут быть вполне удовлетворены, не уменьшая точно такого же полного удовлетворения всех желаний всякой другой личности. Если желания каждого человека не ограничены таким образом, то или все будут иметь желания неудовлетворенными, или некоторые получат удовлетворение за счет других. И в том, и другом случае неизбежно последует страдание..».

Итак, некоторые получат удовлетворение за счет других. И вот главный герой – олицетворение успеха, давней и болезненно близкой для Драйзера темы. Он не только урвал из жизни общества лучшие материальные блага, но и в развитие собственной личности смог внести много такого, чего начисто лишено было задавленное нетворческим трудом большинство. Собственная картинная галерея, путешествия, впечатления от встреч…

Не лишено оснований представление Эйлин о достоинствах и недостатках Каупервуда: «Ни благородство, ни добродетель, ни милосердие или сострадание не принадлежали к числу его достоинств, но он покорял ее своей веселой, кипучей, непоколебимой самоуверенностью и упорным, деятельным стремлением к красоте, которая, словно солнечный луч, заставляет искриться и сверкать мутные воды житейского моря. Жизнь со всем, что в ней есть темного и мрачного, не могла, как видно, омрачить его душу…».

Он не только занимался делами и поглощал блага, но и создавал красоту вокруг себя. Серебряный фонтан во внутреннем дворике засаженном орхидеями, мраморные стены, струившие розовое сияние, заморские птицы, огромная картинная галерея... Но читайте Библию, там про все сказано. «И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня...». И что же? «И оглянулся я на все дела мои... и вот, все - суета и томление духа...».

Отчего Каупервуд постепенно утратил интерес к делу всей своей жизни? Не потому что увидел черную подоплеку богатства и власти, он знал ее и раньше, правда, может быть, не так глубоко осознавал. А прежде всего потому, что устал. Понял бесплодную бесконечность своей борьбы. Все новые хищники покушались на его завоевания. Напор их был нескончаемым. А запас его жизненной энергии стал иссякать. «Чикаго ему опостылел. Опостылела и эта нескончаемая борьба».

Ведь взлет богатства, привилегий Каупервуда рождает противодействие всей рядовой массы. Даже борьба враждующих группировок Каупервуда и Шрайхарта отходит на второй план по сравнению с массовым возмущением населения Чикаго. По словам Синклера Льюиса, в произведениях Драйзера «за индивидуальными событиями... стоит Народ - скопище людей со сжатыми кулаками». Эти люди «хриплыми голосами требуют своей доли земных благ». Не гладким путем шла Америка к нынешнему относительному благополучию. Не сразу пришла она к нынешней социальной защищенности хотя бы значительной части неимущих.

Массы добиваются передачи в ведение муниципалитета всего городского коммунального хозяйства и транспорта, подрывая тем самым основу могущества Каупервуда. Классовая борьба масс против хищных группировок монополистов, попытки противников Каупервуда демагогически использовать недовольство масс для собственного возвышения, дерзкий «ход конем» со стороны Каупервуда - подкуп состава муниципалитета города Чикаго и штата Иллинойс - все это придает повествованию острый драматизм и весьма поучительно для будущих поколений. Теперь «хозяева жизни» с помощью пособий откупаются от тех, кто мог бы их возненавидеть и когда-нибудь экспроприировать.

Ничего в конце концов не останется от огромного состояния Каупервуда. Оно потом растает в тяжбах наследников. Вся энергия, ухищрения - все растает без следа, смытое житейским морем. Завершающий книгу монолог полон недоумения. Чему же учит жизнь? Океан вечно кипит, вечно движется. В ходе борьбы рождаются социальные понятия, слова, выражающие потребность в равновесии. «Правда, справедливость, истина, нравственность, чистота души и честность ума - все они гласят одно: равновесие должно быть достигнуто. Силь-ный не должен быть слишком силен, слабый - слишком слаб». Вот и все. Миру свойственно стремление к равновесию. Стремясь к равновесию, чаши весов колеблются, вознося на какой-то срок какую-то личность или массы, чтобы снова обрушить вниз, в бездну. Для чего все это? Зачем? Драйзер не видит ответа: «Во мраке неведомого зреют зародыши бесконечных горестей... и бесконечных радостей». Немудреное объяснение. Но иного Драйзер усмотреть не смог.

Словно в подтверждение теории «подвижного равновесия» он свои два романа о кипучей деятельности и борьбе за материальные блага «уравновесил» романом «Стоик» - о духовном совершенствовании, созерцании, о тщете стремления к превосходству над остальными. Третья книга трилогии была написана много позже. О ней речь впереди.

Образовать в себе из даваемого жизнью нечто истинно достойное описания -какое это редкое счастье - и какой душевный труд!