I. Введение: 1 Географические и природно-климатические условия Кореи Корейский полуостров главная арена корейской истории занимает территорию приблизительно 220 тыс кв км

4. 
   Хозяйство и жилища.
   

Носители культуры бронзы, постепенно заселившие Корейский полуостров в течение первой половины I тыс. до н.э., были по своему хозяйственному типу прежде всего земледельцами. От неолитических земледельцев их отличало хорошее знакомство с культурой риса. К V-IV вв. до н.э. рисосеяние распространилось уже по всей территории полуострова: обугленные рисовые зерна обнаруживаются как на севере Кореи (стоянка Намгён под Пхеньяном) и в центральной ее части (стоянка Хынамни; уезд Ёджу, пров. Кёнги), так и на юге (стоянка Сонгунни). Как проник рис в Корею – загадка. Предполагается, что культура риса могла прийти на полуостров либо сухопутным путем, через Маньчжурию, либо по морю – из Южного Китая. ”Морская” версия кажется многим ученым более вероятной, но тот факт, что рис пришел в Корею уже адаптированным к условиям умеренного климата, свидетельствует скорее в пользу ”маньчжурского” варианта. В любом случае, разновидность риса, характерная для бронзового века Кореи – холодоустойчивый короткозернистый рис japonica. Уже в поздний период бронзового века протокорейские земледельцы были знакомы с техникой заливного рисосеяния (до сева на поля пускается вода), предполагающей определенный уровень ирригационных и дренажных навыков. Из Кореи техника заливного рисосеяния – вместе с керамикой ”типа Сонгунни”, шлифованными каменными мечами и наконечниками стрел и другими элементами позднебронзового культурного комплекса – распространилась на о. Кюсю (V-IV вв. до н.э.). По-видимому, как диффузия земледельческой культуры бронзового века, так и прямые миграции с Корейского полуострова сыграли решающую роль в переходе к бронзовому веку (период Яёй) на Японских островах (конец IV в. до н.э.).

Кроме основной культуры – риса – земледельцы бронзового века выращивали ячмень, просо, пшеницу, бобовые. Дополняли их рацион овощи и фрукты – огурцы, абрикосы, персики. При примитивных орудиях труда (в основном каменные и деревянные мотыги, лопаты и жатвенные ножи) урожайность была относительно низкой, и одна небольщая долина не могла прокормить больше, чем несколько десятков семей. Поэтому типичный поселок бронзового века – несколько десятков полуземлянок на склоне небольшого холма, возвышающегося над распаханной долиной. Разводились и домашние животные – собаки, свиньи, быки; но основу рациона мясо не составляло. Многие виды домашнего скота (например, овца) оставались неизвестными в первобытной Корее. Преимущественно злаковая диета дополнялось рыбой и дичью. Судя по находкам каменных пряслиц, прядение и ткачество, известные уже с неолитических времен, продолжали развиваться и в бронзовом веке. Важно отметить, что к концу бронзового века профессиональное разделение труда зашло уже весьма далеко – гончары и кузнецы явно выделились в отдельные специализированные группы, занимавшие особое положение в обществе.

Илл. 13. Бронзовый щиток с изображением обнаженного земледельца, пашущего поле мотыгой. По-видимому, рисунок зафиксировал какой-то обряд, связанный с культом плодородия (отсюда и нагота, обычно имеющая ритуальный контекст в аграрных культурах). Обнаружен при раскопках в квартале Кведжондон, г. Тэджон.

4. 
   Погребения. Проблема мегалитов на Корейском полуострове.
   

Базовый для начавшей выделяться из общинного коллектива в бронзовом веке элиты вид погребений – могилы из каменных плит (”каменные ящики”). По своим истокам этот вид погребений связан, как кажется, с южносибирской культурой бронзы II-I тыс. до н.э. (андроновской и карасукской). Распространенные как на Корейском полуострове, так и в Южной Маньчжурии, эти погребения представляют собой подобия ящиков, сложенные из сланцевых плиток. Иногда встречаются сравнительно длинные (до 2,5 м.) ”ящики”, позволявшие хоронить тело в выпрямленной позе; в более тесные погребения тело укладывалось в скрюченном виде.

Свое продолжение культура захоронений в ”каменных ящиках” нашла в дольменах. Дольмены, как и другие виды мегалитов (масштабных каменных сооружений), - примета бронзовой культуры, типичная для значительной части Евразии. Дольмены можно встретить в Европе (знаменитый Стоунхедж в Великобритании), Южной Индии, Юго-Восточной Азии, Северном Китае. Корейские дольмены, в их классической форме, почти не отличаются от дольменов Южной Маньчжурии. Классический корейский (маньчжурский) дольмен – столовидное сооружение, где две большие подпорки поддерживают широкую и тяжелую ”крышу”. Пространство между ”крышой” и подпорками служило, по-видимому, погребальной камерой – в этом смысле классический дольмен представлял собой погребение в каменном ящике, вынесенное наружу, на землю, и значительно увеличенное в размерах. Поскольку район наибольшего распространения классических дольменов – Южная Маньчжурия и северная часть Корейского полуострова (к северу от р. Ханган) – то их часто называют ”северными”. В свою очередь, модифицированная форма дольмена – очень большая ”крыша” и низенькие удлиненные подпорки – известная как ”южная”: этот тип встречается преимущественно к югу от р. Ханган. Под ”южным” дольменом обычно можно найти подземное погребение в ”каменном ящике”. Наименования ”северный” и ”южный” достаточно условны – оба типа, в принципе, можно встретить по всей территории полуострова (за исключением крайнего северо-востока), часто в близком соседстве. Речь идет лишь о сравнительной частоте распространения этих типов на севере и на юге. Как предполагается, дольмены классического типа пришли на полуостров вместе с протокорейскими племенами – носителями бронзовой культуры – из Южной Маньчжурии в начале I тыс. до н.э. Переход к модифицированному стилю произошел, видимо, где-то в III в до н.э. и был связан с серьезными культурными сдвигами (распространение железа и т.д.). Всего на Корейском полуострове насчитывается около 30 тыс. дольменов. Их не без основания считают символом корейской бронзовой культуры.

Илл. 14. Знаменитый дольмен ”северного” типа в деревне Пугынни на о. Канхва. Под этим мегалитом может пройти человек! В окрестностях этого дольмена известно еще около 80 дольменов меньшего размера. По-видимому, в бронзовом веке на о. Канхва начальные этапы процесса классообразования проходили весьма интенсивно.

Дольмены в Корее часто встречаются в форме скоплений в плодородных долинах – центрах жизнедеятельности людей бронзового века. Одно из наиболее известных таких скоплений можно обнаружить в районе деревень Чуннимни и Тосанни в уезде Кочхан пров. Сев. Чолла. Там зафиксировано около 1000 дольменов, в основном располагавшихся на склонах холмов, между древними поселениями на холмах и полями. Дольмены там образуют своеобразные ”ряды” – по-видимому, захоронения производила одна и та же община на протяжении долгого времени. Кочханское скопление – самое южное массовое скопление ”северных” дольменов (хотя определенный процент составляют в нем и дольмены ”южного” типа). ”Крышки” кочханских дольменов часто напоминают облик черепахи – символа плодородия и долгожительства у прото-корейцев. Ориентированы дольмены Кочхана обычно по оси восток-запад, что намекает на их возможную связь с культом Солнца.

Илл. 15. Один из самых больших ”северных” дольменов Кочхана. ”Крыша” весит более 10

тонн, ее переноска требовала мобилизации труда 80-90 человек. Выщербы на стыке по-

дпорок и ”крышки” заделывались кусочками глинистой слюды.

Илл. 16. Черепахообразный дольмен в деревне Куамни, уезд Пуан пров. Сев. Чолла.

Видимо, был центром древнего культа плодородия.
Воздвижение дольменов требовало единовременной мобилизации значительных ресурсов (прежде всего людских); то, что такая мобилизация была возможна, говорит о возросшем уровне сложности общества. Кроме того, разница (и очень значительная) в величине дольменов в одном скоплении, различия в количестве и качестве бронзовых и каменных предметов, найденных в дольменных погребениях – все это говорит о начавшемся процессе расслоения как внутри каждой общины, так и между сильными и слабыми соседними общинами. Но, учитывая формально общинно-культовый характер дольменного строительства, отсутствие серьезных конструктивных различий между дольменами одного и того же типа (отличается только величина) и значительное типологическое сходство предметов престижа из практически всех дольменных погребений, степень социального расслоения ”дольменного общества” не стоит преувеличивать. За исключением части территории Северной Кореи и Маньчжурии, где процесс классообразования зашел достаточно далеко, протокорейское общество оставалось в основе своей эгалитарным и гомогенным вплоть до наступления раннего железного века.

4. 
   Религия и искусство.
   

К сожалению, материалов по духовной жизни протокорейцев бронзового века сохранилось очень мало. Ясно, что важнейшим центром культовой жизни общины были дольмены – погребения предков вождей. В представлениях протокорейцев духи предков были, по-видимому, хранителями общины, ответственными за плодородие земли и урожай злаков. В этом смысле представления о ”духах предков” и ”духах злаков” сливались друг с другом. Как уже говорилось, с дольменами связывают культ плодородия и почитание Солнца – формы религии, достаточно типичные для раннеземледельческих обществ. Расположение дольменов в некоторых скоплениях, напоминающее по форме созвездие Большой Медведицы, заставило некоторых ученых предположить, что широко распространенный до сих пор шаманский культ Большой Медведицы восходит к бронзовому веку. Так это или нет – неясно; понятно лишь, что на дольмене концентрировалась духовная жизнь коллектива в ее самой ранней, синкретической форме, когда из общинного обряда не выделились еще до конца различные виды культов и различные жанры искусства.

Кроме дольменов, центрами культовой жизни были, по-видимому, ”писаницы” – скалы у берегов рек, испещренные петроглифами. О времени появления корейских петроглифов в том виде, в котором они дошли до нас, идет много дискуссий. Существует мнение, что в большинстве случаев петроглифы выщербливались уже железными орудиями в раннем железном веке. Возможно, что это действительно так – но и в этом случае изображения делались на скалах, имевших религиозное значение и ранее, в эпоху бронзы, и по канонам, восходившим к бронзовому веку. Часто встречающийся в корейских ”писаницах” геометрический мотив круга и расходящихся концентрических линий связан, как кажется, с культом Солнца – источника света и плодородия. Самая известная ”писаница” с реалистическими изображениями – скала Пангудэ (деревня Тэгонни под г. Ульсан, пров. Юж. Кёнсан) на небольшой речке Тэгокчхон (приток р. Тхэхваган, впадающей в Японское море). Коллектив охотников, обитавший в этих местах, наверное, еще с неолитических времен, изобразил на этой скале многочисленных животных, охотничьи сцены и обряды. Рисунки морских черепах и китов с детенышами говорят, по-видимому, как о религиозном почитании этих животных, так и о их роли в хозяйственной жизни. Изображение кита, проткнутого гарпуном, и сцен охоты на китов и тюленей могло служить также своеобразным ”учебником” охоты для молодых поколений. Из сухопутных животных изображены кабаны, олени, тигры. Люди изображаются в различных, в том числе ритуальных позах – в маске (видимо, шаманской), с поднятыми кверху или широко раскинутыми руками, танцующими и т.д. Изображения лодок можно истолковать и как реалистические, и как религиозно-символические – рассказывающие о пути души через водный поток, отделяющий ”этот” мир от ”того”, в царство смерти. Кроме ”писаницы” Пангудэ, о религии бронзового века говорит и одно из изображений на уже упоминавшемся выше в связи с ”земледельческими” рисунками бронзовом щитке из квартала Кведжондон (г.Тэджон). На этом изображении мы можем увидеть двух птичек на ветви дерева. По-видимому, это изображение может рассказать нам об истоках характерного для ранних государств Кореи культа птиц – символов ”высшего”, Небесного мира и отделившейся от тела души человека.

.

Илл. 17. Фрагмент ”писаницы” Пангудэ

Илл. 18. Изображения птичек на бронзовом щитке из Кведжондона (г. Тэджон).

3. 
   Проблема происхождения Древнего Чосона.
   

Вопрос о Древнем Чосоне – протогосударственном объединении протокорейских племен севера Корейского полуострова и Южной Маньчжурии I тыс. до н.э. – один из наиболее дискутируемых в корейской исторической науке. По большей части основных аспектов этой проблемы мнения ученых значительно расходятся, что не в последнюю очередь связано с крайней скудностью материала – основные аутентичные упоминания о Древнем Чосоне мы находим в китайских источниках ханьского времени (II в. до н.э.- II в н.э.) в крайне разрозненном виде. Другая причина сложности выработки единой научной позиции – политическое ”звучание” проблемы. Традиционно с конца XIII в. Древний Чосон считался ”первым корейским государством”, родоначальником корейской государственной традиции. Мифический ”основатель” Древнего Чосона – Тангун – почитался как ”прародитель” корейской нации, символ этнического единства корейцев, самостоятельности истоков их культуры (хотя доминирующего положения в позднесредневековой неоконфуцианской системе культурных символов он не занимал). В колониальный период (1910-1945), борясь с геноцидальной политикой японской администрации и в то же время бессознательно повторяя японский догмат о ”чистой”, ”чистокровной” нации как высшей форме существования этноса, корейские националисты превратили Тангуна в высший символ ”корейской этнической гомогенности”. Как в Южной, так и Северной Корее вплоть до настоящего времени Тангун как символ ”единокровной нации” используется для националистической индоктринации в системе образования. В этих условиях попытки объективно-исторического подхода к проблеме Древнего Чосона не могут не натолкнуться на трудности – в Северной Корее сейчас они и вовсе невозможны. В связи с этим любые истолкования проблем, связанных с Древним Чосоном, должны восприниматься не просто как ”историографическая теория”, а как форма осознания и интерпретации традиционных культурно-политических символов определенными общественными группами, преследующими определенные цели.

Согласно восходящему к концу XIII в. мифу о Тангуне (в более ранних памятниках не зафиксирован; здесь использована версия, приводимая в составленном монахом Ирёном в 1285 г. сборнике <Самгук юса>), Государь Небес Хванин послал своего сына, ”Небесного Правителя” Хвануна управлять Землей из Священного Города на вершине горы, под Деревом Божественного Алтаря. Медведь и тигр, желавшие превратиться в людей, обратились к Хвануну – управлявшему всем сущим, в том числе земледельческими работами, с помощью духов Ветра, Облаков и Дождя – с просьбой помочь им в этом. Дав им волшебной полыни и чеснока, Хванун приказал поститься в пещере сто дней; в итоге лишь медведь выдержал все испытания и успешно превратился в женщину. Став временной супругой Хвануна, женщина-медведица родила Тангун-Вангома, взошедшего на престол в Пхеньяне на пятидесятом году правления китайского императора Яо (XXIV в. до н.э.; более поздние толкования относили восшествие Тангуна на престол к 2333 г. до н.э.) и управлявшего основанным им государством Чосон полторы тысячи лет. В 1122 г. до н.э., когда мудрец Цзи-цзы был послан Чжоуской династией управлять землями ”восточных варваров”, Тангун отказался от престола и превратился в горного духа, всего прожив 1908 лет.

Даже поверхностное знакомство с приведенным выше мифом позволяет отметить как явные хронологические несообразности (между якобы полуторатысячелетним правлением Тангуна и приведенным периодом – с XXIV в. по 1122 гг. до н.э.), так и многочисленные наслоения поздних религиозно-философских представлений (написание имени Хванин заимствовано из китайских транскрипций имени буддийского божества Шакра Деванам Индра). Явно искусственным сразу кажется и приурочивание ”восшествия Тангуна на престол” к одному из годов царствования мифического первого императора Китая, Яо. Ясно, что, сопоставляя Тангуна с Яо, корейская элита XIII в. желала ”удревнить” истоки своей культуры, поставить ее в один ряд с референтной для региона китайской. Однако, при трезвом учете объема поздних ”наносных” элементов в мифе, не следует отказываться и от попыток найти в нем ”коренной” слой, в той или иной форме отражающий реалии протокорейской культуры бронзового века.

Так, представление о том, что центр человеческого коллектива, построенный на священном холме под ”деревом духов” – сакральное место, кажется действительно относящимся к реалиям религиозных представлений бронзового века. Это представление – региональный вариант универсальной мифологемы ”мировой оси”, представляющей священный ”центр мира” в виде пространственной вертикали – сакральных дерева или горы. По-видимому, именно на основе подобных представлений эпохи бронзы сложился культ священных деревьев и гор, свойственный протокорейцам раннего железного века. Культ верховного небесного божества, отвечающего за плодородие во Вселенной (т.е., на языке мифа, ”повелевающего духами облаков и ветров”), также вполне мог присутствовать у ранних земледельцев Кореи (конечно, имя Хванин было приписано этому божеству гораздо позже). Употребление культовых снадобий (из считавшихся священными полыни и чеснока), в сочетании с заключением в пещере, действительно могло быть частью принятых у протокорейцев обрядов ”перехода” (связанных, как и везде в мире, с взрослением, браком, и т.д.). Культ животных, таких как медведь и тигр, мог присутствовать еще у неолитических обитателей Корейского полуострова и Южной Маньчжурии. Упоминание этих животных в мифе о Тангуне может отражать процесс ассимиляции добронзовых насельников протокорейской бронзовой культурой. Представление о государе как ”сыне” верховного небесного божества относится, как кажется, уже к самому позднему этапу существования Чосона (III-II вв. до н.э., эпоха раннего железа), когда более или менее оформившаяся монархия пыталась использовать традиционный культ Неба как идеологический инструмент легитимизации своего господства. По-видимому, именно титулом самых поздних государей Чосона и было двуединое наименование ”Тангун-Вангом”, расшифровывающееся многими учеными как ”жрец-государь”. Как и многие ранние государства древности, Чосон на последнем этапе своего развития был, скорее всего, теократией, где правящая верхушка комбинировала административно-военные и культовые функции. В целом, миф о Тангуне сложился, скорее всего, как часть идеологического комплекса чосонской монархии на самом позднем этапе существования Чосона (III-II вв. до н.э.). В то же время он был явно создан на базе протокорейского религиозно-культового комплекса предшествующей бронзовой эпохи и может быть использован для реконструкции этого комплекса.

Илл. 19. Объявив Тангуна ”реально существовавшим историческим лицом”, северокорейские власти ”обнаружили в результате раскопок” останки Тангуна и его семьи и возвели для них в 1994 г. громадный мавзолей.

Илл. 20. Изображение Тангуна, официально принятое в Южной Корее. В отличие от Северной Кореи, официально современные южнокорейские власти не настаивают на ”реальности” Тангуна, но активно используют связанную с ним символику.

Однако в V-IV вв. до н.э. ситуация начала радикально меняться. Междуусобицы периода Воюющих Царств (Чжаньго) заставили мигрировать на Ляодун тысячи китайских семей, принесших с собой более развитую культуру металла, лучшие навыки земледелия, и отчетливые представления о государственности. Протокорейские общины, сумевшие эффективно освоить новые социально-культурные навыки, начинают заметно выделяться на общем фоне. В некоторых могилах этого периода обнаруживается по нескольку десятков (а иногда и сотен) бронзовых предметов, что явственно показывает резкое усиление внутриобщинной и межобщинной стратификации. Более сильные общины – объединенные в конфедерацию, известную как ”Чосон”, - пытаются устанавливать свою власть над менее развитыми соседями. Сильнейшие общины конфедерации, в свою очередь, начинают выдвигать лидеров, претендующих уже на представительство интересов всех протокорейских племен как целого. Именно такими лидерами были, по-видимому, ”государи” Чосона начала IV в. до н.э., упоминаемые в китайских источниках. Пользуясь поддержкой менее значительных протокорейских вождей, они смело шли на конфронтацию с китайским государством Янь (район современного Пекина), беспокоя его пределы и препятствуя его экспансии на север. Так, в процессе противостояния китайской экспансии и одновременного заимствования более развитой китайской культуры (без этого эффективное противостояние было бы невозможно) протокорейские общины становились вождествами (чифдомами) – политическими организмами, отличающимися выделенностью правителя и знатных кланов, но еще не оформившими всех институтов государственного принуждения. Конфедерацией протокорейских вождеств – уже не только этнокультурной, но и военно-политической – и был Чосон к началу IV в. до н.э.