I. Введение: 1 Географические и природно-климатические условия Кореи Корейский полуостров главная арена корейской истории занимает территорию приблизительно 220 тыс кв км



бет5/8
Дата17.07.2016
өлшемі2.72 Mb.
#204776
түріРеферат
1   2   3   4   5   6   7   8
Илл. 12. Черный шлифованный сосуд; обнаружен в квартале Ёыйдон г. Чонджу, пров. Сев. Чолла.


  1. Хозяйство и жилища.

Носители культуры бронзы, постепенно заселившие Корейский полуостров в течение первой половины I тыс. до н.э., были по своему хозяйственному типу прежде всего земледельцами. От неолитических земледельцев их отличало хорошее знакомство с культурой риса. К V-IV вв. до н.э. рисосеяние распространилось уже по всей территории полуострова: обугленные рисовые зерна обнаруживаются как на севере Кореи (стоянка Намгён под Пхеньяном) и в центральной ее части (стоянка Хынамни; уезд Ёджу, пров. Кёнги), так и на юге (стоянка Сонгунни). Как проник рис в Корею – загадка. Предполагается, что культура риса могла прийти на полуостров либо сухопутным путем, через Маньчжурию, либо по морю – из Южного Китая. ”Морская” версия кажется многим ученым более вероятной, но тот факт, что рис пришел в Корею уже адаптированным к условиям умеренного климата, свидетельствует скорее в пользу ”маньчжурского” варианта. В любом случае, разновидность риса, характерная для бронзового века Кореи – холодоустойчивый короткозернистый рис japonica. Уже в поздний период бронзового века протокорейские земледельцы были знакомы с техникой заливного рисосеяния (до сева на поля пускается вода), предполагающей определенный уровень ирригационных и дренажных навыков. Из Кореи техника заливного рисосеяния – вместе с керамикой ”типа Сонгунни”, шлифованными каменными мечами и наконечниками стрел и другими элементами позднебронзового культурного комплекса – распространилась на о. Кюсю (V-IV вв. до н.э.). По-видимому, как диффузия земледельческой культуры бронзового века, так и прямые миграции с Корейского полуострова сыграли решающую роль в переходе к бронзовому веку (период Яёй) на Японских островах (конец IV в. до н.э.).

Кроме основной культуры – риса – земледельцы бронзового века выращивали ячмень, просо, пшеницу, бобовые. Дополняли их рацион овощи и фрукты – огурцы, абрикосы, персики. При примитивных орудиях труда (в основном каменные и деревянные мотыги, лопаты и жатвенные ножи) урожайность была относительно низкой, и одна небольщая долина не могла прокормить больше, чем несколько десятков семей. Поэтому типичный поселок бронзового века – несколько десятков полуземлянок на склоне небольшого холма, возвышающегося над распаханной долиной. Разводились и домашние животные – собаки, свиньи, быки; но основу рациона мясо не составляло. Многие виды домашнего скота (например, овца) оставались неизвестными в первобытной Корее. Преимущественно злаковая диета дополнялось рыбой и дичью. Судя по находкам каменных пряслиц, прядение и ткачество, известные уже с неолитических времен, продолжали развиваться и в бронзовом веке. Важно отметить, что к концу бронзового века профессиональное разделение труда зашло уже весьма далеко – гончары и кузнецы явно выделились в отдельные специализированные группы, занимавшие особое положение в обществе.

Илл. 13. Бронзовый щиток с изображением обнаженного земледельца, пашущего поле мотыгой. По-видимому, рисунок зафиксировал какой-то обряд, связанный с культом плодородия (отсюда и нагота, обычно имеющая ритуальный контекст в аграрных культурах). Обнаружен при раскопках в квартале Кведжондон, г. Тэджон.


Жилища бронзового века явно ведут свою генеалогию от неолитических. Обычно это – все та же прямоугольная полуземлянка, хотя иногда встречаются и жилища круглой формы (преимущественно в юго-западных областях). Пол утрамбовывался глиной, иногда покрывался плитками; столбы у стен и в центре поддерживалидвухскатную крышу. Обычно площадь жилища варьировалась от 20 до 50 кв.м. В первом случае, скорее всего, в жилища обитала молодая пара, во втором – семья из двух-трех поколений. На одного человека обычно приходилось около 10 кв.м. жилой площади – почти в два раза больше, чем в неолите. В поселке обычно имелось несколько ”больших домов” – центров общинной жизни и ремесленного производства.


  1. Погребения. Проблема мегалитов на Корейском полуострове.

Базовый для начавшей выделяться из общинного коллектива в бронзовом веке элиты вид погребений – могилы из каменных плит (”каменные ящики”). По своим истокам этот вид погребений связан, как кажется, с южносибирской культурой бронзы II-I тыс. до н.э. (андроновской и карасукской). Распространенные как на Корейском полуострове, так и в Южной Маньчжурии, эти погребения представляют собой подобия ящиков, сложенные из сланцевых плиток. Иногда встречаются сравнительно длинные (до 2,5 м.) ”ящики”, позволявшие хоронить тело в выпрямленной позе; в более тесные погребения тело укладывалось в скрюченном виде.

Свое продолжение культура захоронений в ”каменных ящиках” нашла в дольменах. Дольмены, как и другие виды мегалитов (масштабных каменных сооружений), - примета бронзовой культуры, типичная для значительной части Евразии. Дольмены можно встретить в Европе (знаменитый Стоунхедж в Великобритании), Южной Индии, Юго-Восточной Азии, Северном Китае. Корейские дольмены, в их классической форме, почти не отличаются от дольменов Южной Маньчжурии. Классический корейский (маньчжурский) дольмен – столовидное сооружение, где две большие подпорки поддерживают широкую и тяжелую ”крышу”. Пространство между ”крышой” и подпорками служило, по-видимому, погребальной камерой – в этом смысле классический дольмен представлял собой погребение в каменном ящике, вынесенное наружу, на землю, и значительно увеличенное в размерах. Поскольку район наибольшего распространения классических дольменов – Южная Маньчжурия и северная часть Корейского полуострова (к северу от р. Ханган) – то их часто называют ”северными”. В свою очередь, модифицированная форма дольмена – очень большая ”крыша” и низенькие удлиненные подпорки – известная как ”южная”: этот тип встречается преимущественно к югу от р. Ханган. Под ”южным” дольменом обычно можно найти подземное погребение в ”каменном ящике”. Наименования ”северный” и ”южный” достаточно условны – оба типа, в принципе, можно встретить по всей территории полуострова (за исключением крайнего северо-востока), часто в близком соседстве. Речь идет лишь о сравнительной частоте распространения этих типов на севере и на юге. Как предполагается, дольмены классического типа пришли на полуостров вместе с протокорейскими племенами – носителями бронзовой культуры – из Южной Маньчжурии в начале I тыс. до н.э. Переход к модифицированному стилю произошел, видимо, где-то в III в до н.э. и был связан с серьезными культурными сдвигами (распространение железа и т.д.). Всего на Корейском полуострове насчитывается около 30 тыс. дольменов. Их не без основания считают символом корейской бронзовой культуры.

Илл. 14. Знаменитый дольмен ”северного” типа в деревне Пугынни на о. Канхва. Под этим мегалитом может пройти человек! В окрестностях этого дольмена известно еще около 80 дольменов меньшего размера. По-видимому, в бронзовом веке на о. Канхва начальные этапы процесса классообразования проходили весьма интенсивно.


Будучи прежде всего могилами вождей и жрецов – лидеров начавшей выделяться аристократии – дольмены служили одновременно и местами общинного культа. Именно связь этих гигантских погребений с общинными религиозными обрядами давала зарождавшейся знати возможность мобилизовать общинников на строительство. Таким образом, принципиально новая по содержанию социальная акция, реально повышавшая прежде всего престиж вождя и его клана, подавалась как органическое продолжение общинной традиции. Тенденция к преподнесению начальных форм отчуждения общинного труда в качестве ”общинной традиции”, ”общинного религиозного обряда” вообще характерна для первобытных обществ на начальных этапах процесса классообразования. На этих этапах зарождающаяся знать еще слишком слаба для того, чтобы использовать в отношении общинников открытое принуждение и полностью свести отношения ”лидер-общинники” к вертикальной связи ”власть-подчинение”.

Дольмены в Корее часто встречаются в форме скоплений в плодородных долинах – центрах жизнедеятельности людей бронзового века. Одно из наиболее известных таких скоплений можно обнаружить в районе деревень Чуннимни и Тосанни в уезде Кочхан пров. Сев. Чолла. Там зафиксировано около 1000 дольменов, в основном располагавшихся на склонах холмов, между древними поселениями на холмах и полями. Дольмены там образуют своеобразные ”ряды” – по-видимому, захоронения производила одна и та же община на протяжении долгого времени. Кочханское скопление – самое южное массовое скопление ”северных” дольменов (хотя определенный процент составляют в нем и дольмены ”южного” типа). ”Крышки” кочханских дольменов часто напоминают облик черепахи – символа плодородия и долгожительства у прото-корейцев. Ориентированы дольмены Кочхана обычно по оси восток-запад, что намекает на их возможную связь с культом Солнца.



Илл. 15. Один из самых больших ”северных” дольменов Кочхана. ”Крыша” весит более 10

тонн, ее переноска требовала мобилизации труда 80-90 человек. Выщербы на стыке по-

дпорок и ”крышки” заделывались кусочками глинистой слюды.



Илл. 16. Черепахообразный дольмен в деревне Куамни, уезд Пуан пров. Сев. Чолла.

Видимо, был центром древнего культа плодородия.
Воздвижение дольменов требовало единовременной мобилизации значительных ресурсов (прежде всего людских); то, что такая мобилизация была возможна, говорит о возросшем уровне сложности общества. Кроме того, разница (и очень значительная) в величине дольменов в одном скоплении, различия в количестве и качестве бронзовых и каменных предметов, найденных в дольменных погребениях – все это говорит о начавшемся процессе расслоения как внутри каждой общины, так и между сильными и слабыми соседними общинами. Но, учитывая формально общинно-культовый характер дольменного строительства, отсутствие серьезных конструктивных различий между дольменами одного и того же типа (отличается только величина) и значительное типологическое сходство предметов престижа из практически всех дольменных погребений, степень социального расслоения ”дольменного общества” не стоит преувеличивать. За исключением части территории Северной Кореи и Маньчжурии, где процесс классообразования зашел достаточно далеко, протокорейское общество оставалось в основе своей эгалитарным и гомогенным вплоть до наступления раннего железного века.


  1. Религия и искусство.

К сожалению, материалов по духовной жизни протокорейцев бронзового века сохранилось очень мало. Ясно, что важнейшим центром культовой жизни общины были дольмены – погребения предков вождей. В представлениях протокорейцев духи предков были, по-видимому, хранителями общины, ответственными за плодородие земли и урожай злаков. В этом смысле представления о ”духах предков” и ”духах злаков” сливались друг с другом. Как уже говорилось, с дольменами связывают культ плодородия и почитание Солнца – формы религии, достаточно типичные для раннеземледельческих обществ. Расположение дольменов в некоторых скоплениях, напоминающее по форме созвездие Большой Медведицы, заставило некоторых ученых предположить, что широко распространенный до сих пор шаманский культ Большой Медведицы восходит к бронзовому веку. Так это или нет – неясно; понятно лишь, что на дольмене концентрировалась духовная жизнь коллектива в ее самой ранней, синкретической форме, когда из общинного обряда не выделились еще до конца различные виды культов и различные жанры искусства.

Кроме дольменов, центрами культовой жизни были, по-видимому, ”писаницы” – скалы у берегов рек, испещренные петроглифами. О времени появления корейских петроглифов в том виде, в котором они дошли до нас, идет много дискуссий. Существует мнение, что в большинстве случаев петроглифы выщербливались уже железными орудиями в раннем железном веке. Возможно, что это действительно так – но и в этом случае изображения делались на скалах, имевших религиозное значение и ранее, в эпоху бронзы, и по канонам, восходившим к бронзовому веку. Часто встречающийся в корейских ”писаницах” геометрический мотив круга и расходящихся концентрических линий связан, как кажется, с культом Солнца – источника света и плодородия. Самая известная ”писаница” с реалистическими изображениями – скала Пангудэ (деревня Тэгонни под г. Ульсан, пров. Юж. Кёнсан) на небольшой речке Тэгокчхон (приток р. Тхэхваган, впадающей в Японское море). Коллектив охотников, обитавший в этих местах, наверное, еще с неолитических времен, изобразил на этой скале многочисленных животных, охотничьи сцены и обряды. Рисунки морских черепах и китов с детенышами говорят, по-видимому, как о религиозном почитании этих животных, так и о их роли в хозяйственной жизни. Изображение кита, проткнутого гарпуном, и сцен охоты на китов и тюленей могло служить также своеобразным ”учебником” охоты для молодых поколений. Из сухопутных животных изображены кабаны, олени, тигры. Люди изображаются в различных, в том числе ритуальных позах – в маске (видимо, шаманской), с поднятыми кверху или широко раскинутыми руками, танцующими и т.д. Изображения лодок можно истолковать и как реалистические, и как религиозно-символические – рассказывающие о пути души через водный поток, отделяющий ”этот” мир от ”того”, в царство смерти. Кроме ”писаницы” Пангудэ, о религии бронзового века говорит и одно из изображений на уже упоминавшемся выше в связи с ”земледельческими” рисунками бронзовом щитке из квартала Кведжондон (г.Тэджон). На этом изображении мы можем увидеть двух птичек на ветви дерева. По-видимому, это изображение может рассказать нам об истоках характерного для ранних государств Кореи культа птиц – символов ”высшего”, Небесного мира и отделившейся от тела души человека.

.

Илл. 17. Фрагмент ”писаницы” Пангудэ

Илл. 18. Изображения птичек на бронзовом щитке из Кведжондона (г. Тэджон).


В целом, необходимо признать, что именно к бронзовому веку относится, по-видимому, более или менее отчетливо запечатленный в памятниках искусства процесс первичного зарождения основных культов, характерных для древнекорейского общества. Среди них можно назвать солярные и астральные верования, культ предков – духов плодородия, тотемистические верования, связанные с животными и птицами, и т.д. В то же время – за исключением, быть может, более развитых южноманьчжурских и северокорейских территорий – Корея бронзового века не знала еще организованной и институциализированной религии. Разрозненные обряды (магические танцы в масках и т.д.) и представления (о магической роли изображений Солнца, птиц, черепах) не были еще объединены в единую и связную систему; шаманы и маги не стали еще профессиональными служителями культа, частью идеологической ”настройки” классовой системы. На том раннем этапе процесса социальной стратификации, на котором стояло протокорейское общество бронзового века, они были, скорее, выразителями ”коллективного сознания” общины как целого, хранителями ее обрядов и традиций.


  1. Проблема происхождения Древнего Чосона.

Вопрос о Древнем Чосоне – протогосударственном объединении протокорейских племен севера Корейского полуострова и Южной Маньчжурии I тыс. до н.э. – один из наиболее дискутируемых в корейской исторической науке. По большей части основных аспектов этой проблемы мнения ученых значительно расходятся, что не в последнюю очередь связано с крайней скудностью материала – основные аутентичные упоминания о Древнем Чосоне мы находим в китайских источниках ханьского времени (II в. до н.э.- II в н.э.) в крайне разрозненном виде. Другая причина сложности выработки единой научной позиции – политическое ”звучание” проблемы. Традиционно с конца XIII в. Древний Чосон считался ”первым корейским государством”, родоначальником корейской государственной традиции. Мифический ”основатель” Древнего Чосона – Тангун – почитался как ”прародитель” корейской нации, символ этнического единства корейцев, самостоятельности истоков их культуры (хотя доминирующего положения в позднесредневековой неоконфуцианской системе культурных символов он не занимал). В колониальный период (1910-1945), борясь с геноцидальной политикой японской администрации и в то же время бессознательно повторяя японский догмат о ”чистой”, ”чистокровной” нации как высшей форме существования этноса, корейские националисты превратили Тангуна в высший символ ”корейской этнической гомогенности”. Как в Южной, так и Северной Корее вплоть до настоящего времени Тангун как символ ”единокровной нации” используется для националистической индоктринации в системе образования. В этих условиях попытки объективно-исторического подхода к проблеме Древнего Чосона не могут не натолкнуться на трудности – в Северной Корее сейчас они и вовсе невозможны. В связи с этим любые истолкования проблем, связанных с Древним Чосоном, должны восприниматься не просто как ”историографическая теория”, а как форма осознания и интерпретации традиционных культурно-политических символов определенными общественными группами, преследующими определенные цели.

Согласно восходящему к концу XIII в. мифу о Тангуне (в более ранних памятниках не зафиксирован; здесь использована версия, приводимая в составленном монахом Ирёном в 1285 г. сборнике <Самгук юса>), Государь Небес Хванин послал своего сына, ”Небесного Правителя” Хвануна управлять Землей из Священного Города на вершине горы, под Деревом Божественного Алтаря. Медведь и тигр, желавшие превратиться в людей, обратились к Хвануну – управлявшему всем сущим, в том числе земледельческими работами, с помощью духов Ветра, Облаков и Дождя – с просьбой помочь им в этом. Дав им волшебной полыни и чеснока, Хванун приказал поститься в пещере сто дней; в итоге лишь медведь выдержал все испытания и успешно превратился в женщину. Став временной супругой Хвануна, женщина-медведица родила Тангун-Вангома, взошедшего на престол в Пхеньяне на пятидесятом году правления китайского императора Яо (XXIV в. до н.э.; более поздние толкования относили восшествие Тангуна на престол к 2333 г. до н.э.) и управлявшего основанным им государством Чосон полторы тысячи лет. В 1122 г. до н.э., когда мудрец Цзи-цзы был послан Чжоуской династией управлять землями ”восточных варваров”, Тангун отказался от престола и превратился в горного духа, всего прожив 1908 лет.

Даже поверхностное знакомство с приведенным выше мифом позволяет отметить как явные хронологические несообразности (между якобы полуторатысячелетним правлением Тангуна и приведенным периодом – с XXIV в. по 1122 гг. до н.э.), так и многочисленные наслоения поздних религиозно-философских представлений (написание имени Хванин заимствовано из китайских транскрипций имени буддийского божества Шакра Деванам Индра). Явно искусственным сразу кажется и приурочивание ”восшествия Тангуна на престол” к одному из годов царствования мифического первого императора Китая, Яо. Ясно, что, сопоставляя Тангуна с Яо, корейская элита XIII в. желала ”удревнить” истоки своей культуры, поставить ее в один ряд с референтной для региона китайской. Однако, при трезвом учете объема поздних ”наносных” элементов в мифе, не следует отказываться и от попыток найти в нем ”коренной” слой, в той или иной форме отражающий реалии протокорейской культуры бронзового века.

Так, представление о том, что центр человеческого коллектива, построенный на священном холме под ”деревом духов” – сакральное место, кажется действительно относящимся к реалиям религиозных представлений бронзового века. Это представление – региональный вариант универсальной мифологемы ”мировой оси”, представляющей священный ”центр мира” в виде пространственной вертикали – сакральных дерева или горы. По-видимому, именно на основе подобных представлений эпохи бронзы сложился культ священных деревьев и гор, свойственный протокорейцам раннего железного века. Культ верховного небесного божества, отвечающего за плодородие во Вселенной (т.е., на языке мифа, ”повелевающего духами облаков и ветров”), также вполне мог присутствовать у ранних земледельцев Кореи (конечно, имя Хванин было приписано этому божеству гораздо позже). Употребление культовых снадобий (из считавшихся священными полыни и чеснока), в сочетании с заключением в пещере, действительно могло быть частью принятых у протокорейцев обрядов ”перехода” (связанных, как и везде в мире, с взрослением, браком, и т.д.). Культ животных, таких как медведь и тигр, мог присутствовать еще у неолитических обитателей Корейского полуострова и Южной Маньчжурии. Упоминание этих животных в мифе о Тангуне может отражать процесс ассимиляции добронзовых насельников протокорейской бронзовой культурой. Представление о государе как ”сыне” верховного небесного божества относится, как кажется, уже к самому позднему этапу существования Чосона (III-II вв. до н.э., эпоха раннего железа), когда более или менее оформившаяся монархия пыталась использовать традиционный культ Неба как идеологический инструмент легитимизации своего господства. По-видимому, именно титулом самых поздних государей Чосона и было двуединое наименование ”Тангун-Вангом”, расшифровывающееся многими учеными как ”жрец-государь”. Как и многие ранние государства древности, Чосон на последнем этапе своего развития был, скорее всего, теократией, где правящая верхушка комбинировала административно-военные и культовые функции. В целом, миф о Тангуне сложился, скорее всего, как часть идеологического комплекса чосонской монархии на самом позднем этапе существования Чосона (III-II вв. до н.э.). В то же время он был явно создан на базе протокорейского религиозно-культового комплекса предшествующей бронзовой эпохи и может быть использован для реконструкции этого комплекса.

Илл. 19. Объявив Тангуна ”реально существовавшим историческим лицом”, северокорейские власти ”обнаружили в результате раскопок” останки Тангуна и его семьи и возвели для них в 1994 г. громадный мавзолей.



Илл. 20. Изображение Тангуна, официально принятое в Южной Корее. В отличие от Северной Кореи, официально современные южнокорейские власти не настаивают на ”реальности” Тангуна, но активно используют связанную с ним символику.


Что же представляло собой социально-политическое состояние протокорейских племен Южной Маньчжурии и северной части Корейского полуострова в реальности в эпоху бронзы? Чем был Чосон до наступления эпохи железа (рубеж IV-III вв. до н.э.)? Видимо, этноним ”чосон” первоначально относился к группе протокорейских общин Ляодуна (земель к востоку от р. Ляохэ), выделявшихся из общего массива носителей культуры ”скрипкообразных” мечей (дуни – ”восточные варвары” – в китайской терминологии) и составлявших достаточно рыхлую конфедерацию. Возможно, эта конфедерация претендовала на какое-то (скорее всего, преимущественно культурно-религиозное) влияние над соседними, более слабыми вождествами. Однако необходимо заметить, что вплоть до V-IV вв. до н.э. серьезные следы масштабной и институционализированной стратификации (как межобщинной, так и внутриобщинной) в протокорейских погребениях прослеживаются очень плохо. Конечно, бронзовое оружие выделяло зарождавшуюся общинную знать, но это был символ, скорее, авторитета (основанного на добровольном следовании общинников за лидером), чем власти (основанной на возможности легитимного применения силы по отношению к непослушным). Точно так же строительство дольменов, возвышавшее, в реальности, авторитет вождей/жрецов, было, с точки зрения общинников, религиозно-культовым мероприятием, нужным всей общине и основанным на ее традициях. В этом смысле протокорейские племена до V в. до н.э., несмотря на присутствие бронзы, не перешли еще грани, отделяющей доклассовое общество от раннеклассового. Особенную разницу в уровне богатства между погребениями различных общин первой половины I тыс. до н.э. также трудно отметить – протокорейское общество было еще мало стратифицировано как по ”вертикали”, так и по ”горизонтали”.

Однако в V-IV вв. до н.э. ситуация начала радикально меняться. Междуусобицы периода Воюющих Царств (Чжаньго) заставили мигрировать на Ляодун тысячи китайских семей, принесших с собой более развитую культуру металла, лучшие навыки земледелия, и отчетливые представления о государственности. Протокорейские общины, сумевшие эффективно освоить новые социально-культурные навыки, начинают заметно выделяться на общем фоне. В некоторых могилах этого периода обнаруживается по нескольку десятков (а иногда и сотен) бронзовых предметов, что явственно показывает резкое усиление внутриобщинной и межобщинной стратификации. Более сильные общины – объединенные в конфедерацию, известную как ”Чосон”, - пытаются устанавливать свою власть над менее развитыми соседями. Сильнейшие общины конфедерации, в свою очередь, начинают выдвигать лидеров, претендующих уже на представительство интересов всех протокорейских племен как целого. Именно такими лидерами были, по-видимому, ”государи” Чосона начала IV в. до н.э., упоминаемые в китайских источниках. Пользуясь поддержкой менее значительных протокорейских вождей, они смело шли на конфронтацию с китайским государством Янь (район современного Пекина), беспокоя его пределы и препятствуя его экспансии на север. Так, в процессе противостояния китайской экспансии и одновременного заимствования более развитой китайской культуры (без этого эффективное противостояние было бы невозможно) протокорейские общины становились вождествами (чифдомами) – политическими организмами, отличающимися выделенностью правителя и знатных кланов, но еще не оформившими всех институтов государственного принуждения. Конфедерацией протокорейских вождеств – уже не только этнокультурной, но и военно-политической – и был Чосон к началу IV в. до н.э.



Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет