Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
| Пока еще светит внутренняя лампа драгоценных самоцветов,
Поспеши подрезать фитиль и долить масла. Однако Руми единодушен с учителями, отказывающимися обсуждать учение с каждым праздным вопрошателем: «Отведите лошадей в место, где нет травы, и они подвергнут сомнению ценность этого места, каким бы оно ни было». Суфии противостоят чистым интеллектуалам и схоластическим философам отчасти потому, что считают, что обучение ума навязчивому и однонаправленному мышлению вредит не только уму того, кого таким образом обучают, но и всем другим умам. Точно так же суфийское учение резко критикует тех, кто все сводит к интуиции или аскетической подготовке. Руми настаивает на гармоническом равновесии всех способностей человека. Единство ума и интуиции, приводящее к просветлению и развитию человека, что и является целью суфия, всегда основывается на любви – постоянная тема произведений Руми, и выразить ее лучше, чем это сделал он своим творчеством, может только живая атмосфера настоящей суфийской школы. Интеллектуализм имеет дело с осязаемыми вещами, а суфизм – и с ощутимыми, и с внутренними. В то время как наука и схоластицизм постоянно сужают свои рамки в стремлении заниматься все более узкими областями, суфизм продолжает охватывать каждое свидетельство великой, лежащей в основе всего истины, где бы она ни находилась. Эта сила ассимиляции и способность привлекать символы, истории и идеи из подспудного суфийского потока, способствовала немалому ажиотажу в среде сторонних комментаторов (даже на Востоке), дав им повод для развлечений. Источник какого‑то рассказа они отследили в Индии, происхождение некой идеи вывели из Греции, а то или иное упражнение, как оказалось, было позаимствовано у шаманов. Предвкушая неземное удовольствие, они положили эти «открытия» на свои письменные столы, чтобы вооружиться ими для праведной борьбы, в которой будут противостоять, разумеется, только друг другу и никому больше. Прочитав «Маснави» и «Фихи ма фихи», можно ощутить ни с чем не сравнимую обстановку суфийской школы, но многие поверхностные люди считают, что эти произведения только запутывают человека, будучи хаотичными и слишком вольно написанными. Следует отметить, однако, что эти книги не более чем руководства, которые необходимо использовать в неразрывной связи с живым суфийским учением и практикой – работой, мышлением, жизнью и искусством. Даже комментатор, признавший, что суфийская атмосфера создается умышленно, и повторивший в печати отчет суфия на эту тему, при личном общении обнаружил свое полное замешательство в отношении всего вопроса. Следует также добавить, что сам он считал себя суфием, не принадлежа ни к одному из путей. Сегодня, под влиянием таких людей, изучение суфизма на Западе, переживающее большой подъем, становится мало по малу более суфийским, хотя в этом плане предстоит сделать еще многое. Одной из последних причуд Запада стал «суфий‑интеллектуал». Суфизм, конечно, полностью располагает собственной технической терминологией, и стихи Руми изобилуют как знакомыми, так и особыми вариантами первоначальных посвятительных терминов. Например, в своей третьей большой книге «Диван Шамса Табризи» он описывает некоторые концепции ума и деятельности, которые проецируются на тайных встречах дервишей. Изложенное в экстатических стихах учение о бытии суфия в «мысли и действии» передается способом, специально изобретенным для его передачи: Присоединись к братству, стань подобен им – почувствуешь радость реальной жизни. Пройдись по разрушенной улице и посмотри на смятенных (владельцев «развалин»). Выпей чашу чувств, чтобы не чувствовать стыда (самосознания). Закрой оба глаза, чтобы ты мог видеть внутренним взором. Раскрой руки своего я, если ищешь объятий. Разбей земляного идола, чтобы увидеть лица идолов. Зачем ради большого приданого жениться на старухе – за три лепешки в рабство себя продавать, зачем? Друг вернется к ночи; не бери в рот ни еды, ни питья и ты вкусишь пищу рта. Кружись в компании доброго Кравчего – войди в Круг, Долго ли ты будешь кружиться (вокруг этого)? Тебе предлагают – забудь об этой жизни, положись на милость Пастыря… Останови все свои мысли, кроме одной – о создателе мысли, /думать о «жизни» лучше, чем думать о хлебе. Почему ты спишь в тюрьме, когда вокруг простор божьей земли? Отбрось спутанные мысли – увидишь скрытый ответ. Молчи и овладеешь языком бессмертия. Забудь о «жизни» и «мире» – увидишь Жизнь Мира. Хотя реальность бытия суфия нельзя оценить посредством более ограниченных критериев логического мышления, эту поэму можно считать собранием основных факторов метода Руми. Он утверждает действительное существование общества, посвятившего себя реальности, по отношению к которой видимая реальность является только бледной копией. Это знание приходит благодаря контактам с другими, участию в групповой деятельности, а также личным усилиям и мышлению. Истинно фундаментальное достигается только после того, как определенные способы мышления направлены в конструктивное русло. Искатель должен «раскрыть руки» навстречу объятию, а не пассивно ожидать пока ему что‑нибудь дадут. «Старуха» – вся совокупность переживаний этого мира, являющихся только отражением высшей реальности, а она (реальность) превосходит все наши представления об истине. Люди продают свои потенциальные возможности за «три лепешки» обычной жизни. Друг придет к ночи – т. е. придет, когда воцарится покой, и автоматическое мышление не будет возбуждать человека. Еда – особая пища суфия, отличается от обычной еды, при этом она особым образом питает человеческое существо. Человечество кружит вокруг реальности, в системе, которая не является реальной. Оно должно войти в этот круг вместо кружения по его периметру. Истинная осознанность находится в таком же отношении к тому, что мы считаем осознанностью, как сто жизней – к одной. Определенные черты знакомой нам жизни, такие как хищничество, эгоизм и многие другие качества, препятствующие развитию, необходимо уравновесить доброкачественными элементами. Размышление, а не шаблонное мышление, и есть нужный метод. Необходимо размышлять о всей жизни в целом, а не только о ее частных аспектах. Человек напоминает собой того, кто мог бы обойти всю землю, но вместо этого заснул в тюрьме. Путаница, вызванная неуместным интеллектуализмом, скрывает истину. Молчание – это подготовка к речи, реальной речи. Внутренняя жизнь мира достигается путем игнорирования фрагментарности, подразумеваемой обычными представлениями о «жизни» и «мире». После смерти Руми в 1273 году главой Ордена Мевлеви стал его сын Бахауддин. При жизни Руми окружали люди всех вероисповеданий, и в последний путь его тоже пришли проводить люди самого разного толка. Одного христианина спросили, почему он так горько рыдает на похоронах мусульманского учителя. Его ответ выражает суфийскую идею о возвращении учения и непрерывной передаче духовной деятельности: «Мы почитаем его как Моисея, Давида и Иисуса нашего времени. Все мы его последователи и ученики». Жизнь Руми демонстрирует центральный для суфизма фактор: сочетание передаваемого знания и личного просветления. Его род происходил от Абу Бакра, товарища Мухаммеда, а его отец был связан узами родства с Хорезмшахами. Джалалуддин родился в Балхе, в центре древнего учения, в 1207 году. Согласно преданию, суфийские мистики предсказали ему большое будущее. Поддавшись влиянию могущественных схоластов, владыка Балха ополчился против суфиев, и особенно против своего родственника, отца Руми. По приказу шаха один из суфийских учителей был даже утоплен в Аму‑Дарье. Эти события послужили предзнаменованием монгольского нашествия, во время которого на поле боя пал глава суфиев Наджмуддин (Величайший). Он был основателем Ордена Кубрави, тесно связанного с развитием Руми. Разорение Центральной Азии ордами Чингисхана привело к распылению туркестанских суфиев. Вместе со своим маленьким сыном отец Руми прибыл в Нишапур, где они встретили другого великого учителя, принадлежавшего к тому же суфийскому потоку, поэта Аттара, который благословил ребенка и «одухотворил» его, передав Джалалуддину суфийскую бараку. Он подарил мальчику копию своей поэмы «Асрар‑наме» («Книга тайн»), написанную в стихах. Суфийское предание гласит, что поскольку современные ему суфийские учителя были убеждены в высоком духовном потенциале юного Руми, их забота о его безопасности и развитии послужила причиной дальнейших странствий группы беженцев. Они покинули Нишапур, провожаемые пророческими словами Аттара: «Этот мальчик зажжет для мира огонь божественного восторга». Нишапуру не суждено было уцелеть. Аттар, подобно Наджмуддину, ждал своей участи мученика, которая постигла его вскоре после этого. Суфийская группа, возглавляемая едва опрерившимся юнцом, прибыла в Багдад, где стало известно о полном разгроме и разрушении Балха и гибели его жителей. Они путешествовали еще несколько лет, совершив за это время паломничество в Мекку, а затем отправились на север, в Сирию и Малую Азию, посещая по дороге суфийские центры. Центральная Азия содрогалась под безжалостными ударами монголов. Казалось, что мусульманская цивилизация доживает последние дни своей почти шестисотлетней истории. В конце концов отец Руми осел поблизости от Коньи, связанной с именем св. Павла, и там основал свой центр. В то время город находился под властью сельджуков, и шах пригласил отца Джалалу‑ддина обосноваться там. Тот принял официальный религиозный пост и продолжал посвящать сына в суфийские тайны. Кроме того, Джалалуддин вступил в контакт с Величайшим Мастером, поэтом и учителем Ибн аль‑Араби из Испании, который примерно в это же время находился в Багдаде. Эта связь была установлена с помощью одного из учителей Руми Бурханудина, прибывшего в сельджукские владения вскоре после смерти отца Руми. Став Джалалуддину учителем вместо отца, Бурханудин вместе с ним посетил Дамаск и Алеппо. Руми было около сорока лет, когда он начал полуоткрыто распространять свое мистическое учение.31 Таинственный дервиш «Солнце веры Табриза» был вдохновителем множества его прекрасных стихов, а также тех методов и форм, в которых его учению предназначено было сохраниться в Ордене Мевлеви. Исполнив свою работу, этот дервиш исчез через три года и больше о нем уже никто ничего не слышал. Сын Руми считал этого «посланца неведомого мира» самим Хызром, таинственным патроном и руководителем суфиев, который появляется, и затем, передав свое послание, исчезает из поля видимости людей с обычными восприятиями. Именно в этот период Руми и стал поэтом. Хотя его и считают одним из величайших персидских поэтов, поэзия для него была только вторичным продуктом. Он считал ее не более чем отражением истины – той необъятной внутренней реальности, которую он называет любовью. Он писал, что истинная любовь молчалива, ее невозможно выразить словами. Несмотря на то, что его поэзия была призвана воздействовать на людей тем способом, который можно назвать только магическим, сам Руми никогда не позволял себе быть сбитым с толку и отождествлять ее с гораздо более великой сущностью, слабым отражением которой она являлась. Вместе с тем, он считал ее мостом, с помощью которого можно было связать то, что он «реально чувствовал», с тем, что он мог сделать для других. Применяя суфийский метод перспективного видения проблемы, порой даже ценой разрушения глубоко укоренившихся мнений, Руми берет на себя роль критика поэзии. Он говорит, что люди приходят к нему, и он их любит. Чувствуя, что он должен им что‑то дать, чтобы привести их к пониманию, он дает им стихи. Каким бы великим поэтом он ни был, поэзия предназначена для них, а не для него. «В конце концов, какое мне дело до стихов?» – говорит Руми. Для того чтобы довести до сознания людей свое послание, Джалалуддин категорически заявляет, что для поэзии у него нет времени, так как он всецело поглощен истинной реальностью. Такое осмелился бы сказать только великий поэт, пользующийся высочайшим признанием у своих современников. Он говорит, что поэзия – единственная пища, к которой его гости согласятся притронуться, «и потому он, как добрый хозяин, потчует их этими яствами». Суфий никогда не должен мириться с существованием каких бы то ни было преград между своими учениками и тем, чему он их учит. Отсюда слова Руми о подчиненной роли поэзии по отношению к реальному поиску. То, что он хотел передать, было за пределами поэзии. Подобная точка зрения может шокировать людей, привыкших считать, что нет ничего более тонкого, чем поэтическое выражение. Но именно на такое воздействие и рассчитаны подобные заявления, потому что только так можно освободить ум от привязанностей к второстепенным вещам, «идолам». Унаследовав место отца, Руми стал передавать свое мистическое учение с помощью искусства. На собраниях дервишей использовались танцы, стихи и музыка. С ними чередовались ментальные и физические упражнения, предназначенные для того, чтобы помочь уму осознать свои собственные потенциальные возможности, используя тему гармонии. Гармоническое развитие средствами самой гармонии – так можно охарактеризовать, то, что практиковал Руми. Изучая те из его идей, которые стали для них доступны из посторонних источников, многие иностранные наблюдатели были поставлены в тупик. Один из них ссылается на его «совершенно не восточную идею о том, что женщина является не какой‑то игрушкой, а лучом божества». Одно из стихотворений Руми из «Дивана Шамса Табризи» вызвало определенное замешательство среди буквалистов. В нем содержится мысль о том, что Руми исследовал все старые и новые формы религии и пришел к выводу, что истину следует искать в сознании самого человека, а не в деятельности внешних организаций. Это станет особенно ясным, если мы поймем, что «исследование» этих религий, как считают суфии, осуществляется особым образом. Суфию необязательно в буквальном смысле слова путешествовать по разным странам для того, чтобы изучать различные религии и брать от них то, что можно. Точно так же ему не надо читать книги по теологии и изучать различные толкования, сравнивая их друг с другом. «Путешествия» и «исследования» других идей происходят в нем самом. Объясняется это убеждением суфия в том, что, подобно человеку, искушенному в том или ином деле, он обладает внутренним чувством, которое служит ему мерилом для оценки истинности религиозных систем. Выражаясь более специфично, можно сказать, что подойти к метафизическому объекту с помощью обычных методов исследования было бы немыслимо сложно. Любой, кто скажет суфию: «Читал ли ты книгу такого‑то по такому‑то вопросу?» – подойдет к проблеме неверно. Суфию важна не книга, и не автор, а реальность того, о чем говорит человек или написано в книге. Для того чтобы оценить человека или его учение, суфию необходимо только снять пробу с образца, но образец этот должен быть точным. Другими словами, этот образец должен находиться в тесной связи с сущностным фактором, лежащим в основе исследуемого учения. Например, ученик, еще не полностью постигший систему, которой он следует, не смог бы передать суфию достаточно данных о ней, чтобы тот смог ее оценить. В этом стихотворении Руми говорит об установлении связи с различными религиями и о своем отношении к ним: Я исследовал Крест и христиан от начала и до конца. Его не было на Кресте. Я отправился в индуистский храм и в древнюю пагоду, но и там не было следов его. Я взобрался на горные возвышенности Терата и Кандагара. Я искал. Не было его ни в горах, ни в низинах. Решившись, я взошел на гору Каф, но и там я нашел только обиталище птицы «Анка». Я отправился в Каабу. Его не было там. Я вопросил о нем Ибн Сину, но тот, кого я искал, не вмещался в философию Авиценны… Тогда я заглянул в свое сердце. Там я увидел его, нигде больше его не было… Слово «он» (которое в оригинале можно понимать как он, она или оно) означает истинную реальность. Суфий вечен, когда он говорит об «опьянении», «винограде» или «сердце», он делает это по необходимости, но на самом деле эти слова настолько приблизительно передают смысл того, что он хочет донести, что они выглядят, как пародия. Именно это и выразил Руми в следующем стихе: жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|