Идрис Шах Суфии Канон 0
Тайны на Западе 5. Тайная доктрина
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
Тайны на Западе5. Тайная доктринаЯ спросил ребенка, идущего со свечой: «Откуда этот свет?» Он сразу же задул огонь и сказал: «Скажи мне, куда он исчез, и я скажу тебе, откуда он появился». Хасан из Басры Независимо от того, на Востоке мы живем или на Западе, все мы в какой‑то мере являемся наследниками достижений и неудач средневековой арабской философии. Одним из недостатков этой системы были попытки применить ее за пределами того поля деятельности, в котором она уже доказала свою эффективность. Этим полем, разумеется, были – собирание, сравнение, идентификация и толкование традиций Пророка. Развившаяся в результате техника, которая сама первоначально была позаимствована сарацинами у христиано‑греческих теологов, очень быстро распространилась. Овладеть ею было нетрудно, так как суть ее заключалась в сборе фактов и наложении их друг на друга с целью сформировать что‑то завершенное. Наряду с этой системой в сарацинских странах большую роль играл еще один фактор, связанный с формированием обучающих практических школ особого рода, в которых учитель, учение и ученик, по крайней мере, в одном смысле, представляли собой единое целое. Этот метод не мог не подвергнуться изменениям при передаче, поскольку трудно вписывался в систему организованного знания, быстро развивающуюся на Западе. Вплоть до изгнания мавров из Испании, именно их книги переводились на европейские языки, и это «одностороннее» знание было принято обществом наряду с теми материалами, которые проникли в Европу из еще более ранних средиземноморских источников. «Ввозились консервированные ананасы, поэтому рецепты касались именно консервированных фруктов. Выращивание и упаковка ананасов относились уже к другой области, которой в большинстве случаев не уделили должного внимания», – так обрисовал эту ситуацию один современный суфий. Поскольку личный элемент, представляемый учителем, обладающим особыми достижениями, шел вразрез с требованиями непрерывно растущей организованности, на которую в обществе существовал повышенный запрос, сама идея подобного учителя была списана со счетов. Она кое‑как и не без труда продолжала свое существование в умах отдельных, независимых людей, называемых оккультистами. Эти люди проповедовали весьма опасную, неприемлемую для заорганизованного общества доктрину, утверждавшую, что существует необходимость в квалифицированном учителе, который знает то, чего нет в книгах. После падения Константинополя первоначальное греческое знание, опять же содержавшееся в книгах, обеспечило общество еще большим количеством «одностороннего» материала, еще большим количеством консервированных ананасов. Люди, воспитанные в традиции ученичества, связанной с монашескими или академическими институтами, с восхищением и удивлением относились к передовым продуктам этой системы, то есть к великим индивидуальностям. В цели организации не входила подготовка таких людей, и они появлялись не благодаря, а вопреки ей. На подобных индивидуумов наклеивали ярлык «святого», что уже относилось к функции религиозного института. С другой стороны, интеллектуальное движение специализировалось на подготовке большего количества интеллектуалов и достижении просвещенности с помощью человеческого мозга, который использовался примерно так, как сегодня используют машины. Все это воспринималось почти как священнодействие, главным образом из‑за относительной новизны подобной деятельности. Сарацины и сами были не безгрешны в передаче чисто интеллектуального подхода, но они относились к этому как к некой временной фазе, а не как к делу всей человеческой жизни. Весьма заметные следы различных типов мышления и реакций все еще с нами – есть набожные схоласты, есть благочестивые священнослужители, есть чистые педанты. Есть и такие люди, которые столь сильно ненавидят саму идею организации, что начинают восставать против нее и обращаются к неграмотным провидцам древности, считая, что все величие человека обязано исключительно вдохновению. К этому близка психология и другие современные науки, заявляющие о несостоятельности всего остального. Во многих случаях такое мышление выражается в монотонном повторении одних и тех же аргументов, основанных на новых застывших идеях, и разделяет общую природу с религиозным догматизмом и тому подобными вещами. Даже формалистическая арабская философия (которая чаще всего была по сути греческой) содержала немало ценных, оправдывающих ее аспектов, – элементы тайного учения или же определенные акценты, упущенные при ее адаптации на Западе учеными‑схоластами университетского типа. На Востоке традиция «мастер‑ученик» продолжалась, несмотря на засилье чистого схоластицизма. Общепризнанно, что «интеллектуальное движение, отцом которого был Ибн Рушд (XII в.), оказывало влияние на европейскую мысль до момента появления современной экспериментальной науки».65 Начиная с VIII в. арабы изучали греческую философию, приспосабливая ее к своим идеям. Подобно западным ученым более позднего времени, большинство из них черпало знания только из книг, полагая, что текст может содержать в себе всю полноту учения. Ибн Рушд отстаивал право мыслителя выносить все, кроме сверхъестественного, на рассмотрение разума. Он был врачом, комментатором Аристотеля и астрономом. Он также изучал музыку и написал о ней трактат, вошедший в его знаменитые комментарии к учению Аристотеля, которые изучались в Париже после того, как прошли церковную цензуру. Этого уроженца Кордовы называли на Западе Аверроэсом; он оказал огромное влияние на иудейских мыслителей. Сообщается, что он, подобно своему учителю Ибн‑Туфейлю, изложил суфийскую систему бок о бок с разрешенными философскими учениями. Ибн‑Туфейль (которого на Западе называли Абубацер, так как его первое имя Абу Бакр) также был врачом, философом и, наконец, визирем при дворе Гранады. Ибн‑Туфейль написал выдающуюся книгу под названием «История Хайя ибн‑Якзана». По мнению западных исследователей, она послужила прототипом для «Робинзона Крузо», а имя Александра Селкирка было использовано в качестве информационного повода, чтобы придать истории актуальность. Сама книга Ибн‑Туфейля основывалась на истории, приведенной Авиценной из Бухары (980–1037), учение которого было почти чисто философским. Авиценна также был врачом, философом и ученым. Он был последователем другого великого философа Альфараби (Альфарабиуса), суфийские идеи которого считались неоплатоническими. Альфараби умер более тысячи лет назад. Труды этих людей составляют неотъемлемую часть современного философского наследия. Многие считают, что отрицательное отношение к попыткам средневековых мыслителей сформулировать последовательную концепцию жизни и творения едва ли сослужило нам более полезную службу, чем легковерие. В уже относительно недавнее время все больше людей стали признавать, что пытливый ум ученого, в своем вечном стремлении к новым открытиям, превзошел свои возможности. Ученый, которому приходится удерживать свой ум и сосредоточенность на постоянно сужающейся области исследования, находится в опасности, и сегодня он признает это. Он может стать либо слишком сосредоточенным, либо распылить свое внимание. За интеллектуальное развитие порой приходиться расплачиваться эмоциональной стабильностью. Эта опасность всегда была очевидной для суфиев, интересовавшихся научной деятельностью. Один из них, Анвар Фарис, пишет: Двойные упражнения по отождествлению и отстранению очень важны в саморазвитии. Слишком сильное отождествление атрофирует способность к отстранению. В результате в человеке развивается фанатизм. Он привязывается к чему‑либо и не может от этого освободиться. Когда мудрец Ибн‑Сина (Авиценна) писал свой труд по минералогии, он исследовал мир минералов и в целом, и в частности. Вначале он сосредотачивался на отдельных примерах, потом отстранялся от них и погружался в целое. Таким образом, он достиг равновесия, а также сосредоточенности и отстраненности в других областях мышления и духа. Поверхностное средство для этого выражено понятием «Завершенный человек», которое мавры считали отражением внутреннего завершенного человека. Джозеф Мак‑Кейб («Слава Мавританской Испании», Лондон, 1935) описывает облик культурного человека мусульманской Испании: «…все, за исключением лишь некоторых литературных чудаков, понимают теперь, что прогресс человека в основном определяется тем, в какой степени дух науки распространяется на всю его жизнь. Следует, однако, твердо помнить, что это лишь наполовину отражало представления арабов о жизненном идеале. Вопрос, не существует ли некоторой опасности того, что наука может сделать человека грубым, не в меру расчетливым, слишком интеллектуальным, холодным и невосприимчивым к красоте и искусству, показался бы большинству их мыслителей совершенно бессмысленным. Их ученые были в такой же мере поэтами и музыкантами. Мысль о том, что между интеллектуальной и эмоциональной жизнью существуют какие‑то противоречия, и что один и тот же человек не способен заниматься обоими этими видами деятельности, они посчитали бы просто абсурдной». Такой образ жизни, не говоря уже о суфийской жизни, не получил широкого распространения на вновь просыпающемся Западе. В эпоху Ренессанса предпринимались попытки достижения культурного идеала, но в это понятие не вкладывали идею внутреннего изменения, равновесия, расширения восприятия. Искусства, научные занятия и теории существовали для европейцев лишь в неком фрагментарном состоянии. Их изучали, воспроизводили и даже развивали, но внутренний смысл всего этого был утерян, а там, где он кое‑как выживал, его подвергали осмеянию победоносные схоласты и «поклонники чистого искусства». Эти материалы изучались и передавались дальше в виде разрозненных фрагментов, таких как философия, астрономия и медицина. В Северной Европе многие развивающиеся школы знания, находившиеся под жестким контролем духовенства, вынуждены были исключить из доставшихся им материалов нехристианские чувства, что весьма ограничило их жизнеспособность. При посредничестве немецких крещеных султанов из династии Гогенштауфенов в Северную Европу проникла одна из форм этого знания, но и она подверглась такой же обработке и выхолащиванию. И это несмотря на то, что большой дворец Гогенштауфенов возводился в соответствии с принципами суфийской архитектуры, а суфийские символы украшали коронационную мантию короля Роджера I. Не будет преувеличением сказать, что люди, придерживавшиеся суфийского образа мысли, без промедления объявлялись оккультистами. Этот ярлык переходил и на их последователей. В результате возникли искаженные, и даже патетические представления о мастерстве, просветлении и личном триумфе, которые достигаются благодаря занятиям оккультизмом. Роджер Бэкон приводил цитаты из суфийского труда Secrets from Illuministic Wisdom. Его автором был Ибн‑Сабан, который поддерживал переписку с Фридрихом II фон Гогенштауфеном. (Hitti, op. tit, pp.587, 610). Судьба распорядилась, чтобы Бэкона считали оккультистом не в результате его проповедей, как принято думать, а потому что его теория «живой передачи» поразила умы тех, кто не любил догматизм, вследствие этого они стали добровольными изгоями, скитающимися в выжженной пустыне схоластицизма. Сегодня их духовные наследники принимают навешанный на них ярлык оккультизма и продолжают свои скитания, подобно индийским неприкасаемым, которые сами относятся к себе как к париям. Запад (а под этим чаще всего понимается церковь) взял то, что считал необходимым, и захлопнул двери, отгородившись от всего остального в результате собственного окончательного вердикта. Книги подлежали сожжению, Испания была возвращена в лоно истинной веры. За порогом остались странные люди, вещи и идеи. К той же категории относились материалы, немало озадачившие будущих исследователей, но только не суфиев, а именно: трубадуры, карточные игры, арлекины и некоторые сообщества с обрядами посвящения. В захлопнутых дверях, однако, имелись трещины, позволявшие очень немногим вещам проникать туда и обратно. В конце XVIII в. Наполеон завоевал Египет. Один из его генералов с находившимися в его подчинении офицерами основал Орден искателей мудрости, который был также известен, как Суфийин (Суфии). В книге, получившей, возможно, правильное название «Смесь» (Melange), этот генерал рассказывает, как он обнаружил среди восточных адептов истоки «осиротевшей» тайной мудрости Запада. «Это был источник. Мы же веками плыли по широкой, но мутной реке». Похоже на то, что «Суфийин», испытавшие в масштабах собственного микрокосмоса (хотя и не по своей вине) то же самое, что пришлось пережить их предшественникам, в конце концов поняли, в силу чего эта река на Западе постоянно загрязнялась. Они считали, что на Запад следует привезти только учение и методологию, но без учителя. Всего через шесть лет после образования Ордена они признали свою неудачу в «Заявлении искателей мудрости Франции» (Affirmation of the Sophiens of France): «Нам лучше расстаться, чем снова и снова выполнять ритуалы и процедуры, которые в отсутствии обучающего мастера не смогут создать сущностного человека. Этот процесс настолько сложен, что только более высокое восприятие необходимых условий поможет довести его до конца. Мастер использует известную ему тайну, чтобы вызвать и развить изменения в тех, кто займет его место. Без учителя организация не сумеет добиться реального прогресса, хотя может сохранить свою внешнюю форму». Но суфийских мастеров невозможно нанять или импортировать. Декларация о самороспуске жалобно продолжает: «Кто может привязать к себе посвященного? Он знает, кто в чем нуждается, и удовлетворяет эти нужды. Нам же остается только вздыхать об этом». «Суфийин», по крайней мере, хоть чему‑то научились. Похоже на то, что осколки этой организации кое‑где сохранились, так как много лет спустя появилось сообщение о существовании одного из ее ответвлений в Индии. Были ли двери захлопнуты навсегда? Похоже, что да. Запад располагал не только достаточным объемом научных знаний, искусством и другими материалами, требующими усвоения, но и средствами пропаганды. Геополитическая борьба, (ее очень хорошо описывает профессор Тойнби), вместе с ментальностью крестовых походов привели к тому, что все сарацинское, «языческое» или арабское получило клеймо не только еретического, безбожного и отвратительного, но и дьявольского, опасного.66 Запад до сих пор следует этой традиции, которую постоянно укрепляют текущие события. Сначала необходимо было отбросить испанских арабов от границ Франции. Затем наступила очередь неверных, захвативших святую землю. Потом турки стали готовиться к штурму Вены. Магометанство, ставшее в умах западных людей неким непонятным замесом, таило в себе опасности и зло, его необходимо было сдерживать и контратаковать. Последнее умело использовали миссионеры, стремившиеся во славу церкви одержать верх над исламом. Существование Оттоманской империи лишний раз доказывало, что неверные все еще представляют собой угрозу. В любом случае, чему можно было научиться у людей, которые к тому времени уже являлись членами зависимых сообществ, заходило над ними солнце или нет. Восточной философией интересовались только чудаки. Чудаки есть в любом обществе. Следовало ли человеку становиться турком или лучше было оставаться тем, кто он есть? Люди, пренебрегавшие гигиеной, не принявшие даже Евангелия, едва ли были способны обучать того, кто ими же и правил. Для начала им следовало бы навести порядок в собственном доме. И тем не менее находились люди, сумевшие подняться над этой временной точкой зрения на развитие человека, несмотря на то, что они никогда не поверили бы, что условия, в которых протекала их жизнь, тоже были только временными, как мы сейчас об этом знаем. И этот процесс начался уже давно, раньше, чем можно себе представить. Суфийский поток был за работой. Для того, чтобы обнаружить следы двойной жизни, которую вели мистики того времени, бывшие одновременно христианскими затворниками и суфийскими учителями, необходимо переместиться на семьсот лет назад и побывать на средневековой Майорке. Брат Ансельм из Турмеды был Майоркским мистиком темных веков средневековья, святым для христиан. Но это отнюдь не вся его история. Для испанских мусульман он был посвященным суфием Абдуллахом аль‑Тарджуманом. Чему он учил? Некоторые части его книги «Спор осла с братом Ансельмом» представляют собой буквальный перевод одного из разделов энциклопедии «Братьев Чистоты». В буквальном переводе с арабского его имя означает «слуга Господа», «переводчик», поэтому есть все основания полагать, что с помощью переводов он пытался передавать суфийское учение. Один из современных испанских ученых (Анхел Гонсалес Паленсия, Журнал «Испания», № XVIII, 3, октябрь, 1935), называет его el estupendo plagiario [ «превосходным подражателем»]. Здесь следует отметить, что в средние века знание не всегда считалось собственностью отдельных лиц, особенно такое, которое распространяло тайное общество или группа анонимных мудрецов наподобие «Братьев Чистоты». Об авторском праве еще ничего не было известно. Эту живую связь между арабским учением и христианством подчеркивает еще одна странная личность – священник‑ренегат. В 1782 г. Отец Хуан Андрес, изгнанный из Ордена иезуитов, опубликовал замечательную книгу: «Происхождение, прогресс и актуальное состояние всей литературы» (Origen, progresos у estado actual de to da la liter aturd), в которой он пытался доказать, что Европа находится в долгу перед испано‑арабской наукой, указывая на ее распространение и даже признав, что Св. Фома тоже черпал из этого источника. Он отмечал, что испанская поэзия складывалась под непосредственным влиянием развившейся арабской культуры в Испании. То же самое можно сказать о романтической поэзии трубадуров, итальянской лирической поэзии, а также о романах, притчах и музыке Альфонсо Мудрого, который знал арабский язык. Откуда бывший иезуит мог узнать все это? В то время в его распоряжении не было никаких документов, подтверждающих эти выводы, тем не менее он сумел совершенно необъяснимым образом установить много фактов относительно арабского, и в частности суфийского, наследия Запада. Их приходилось впоследствии собирать по крупицам, главным образом из документов арабской Испании. Даже предполагаемое происхождение иезуитской системы от фатимидских школ в Египте едва ли может объяснить проницательность бывшего иезуита, отца Андреаса, поскольку эта школа не была суфийской.67 А может быть, существовал поток тайного учения, кровеносная система древнего знания, к которой подключился бывший иезуит? Такое учение, конечно, существовало. Восточный импульс в темные века усваивался на нескольких уровнях. Основными из них были теологический и оккультистский. Раймонд Ауллий, Франциск Ассизский, Скотт и десятки других занимались передачей теологического аспекта. Достаточно принять во внимание список знаменитых имен, связанных с иллюминистской и оккультной деятельностью в Европе, чтобы понять природу тайной доктрины, передаваемой этими людьми, пусть даже и в искаженной форме. Раймонд Ауллий, как считают оккультисты, был алхимиком и иллюминистом. Для религиозного человека он был христианским миссионером. Собственные труды его говорят о том, что он занимался адаптацией суфийских трудов и упражнений. Другой иерофант оккультизма, Роджэр Бэкон, писал о суфийском иллюминизме. Парацельс, пытавшийся преобразовать западную медицину, был выразителем суфийских идей. Он также является одним из героев «магов» и алхимиков. Алхимик Гебер был одним из самых известных суфиев Ирака. Его считают мастером оккультизма. К оккультной традиции причисляют и Альберта Великого, который был одновременно и схоластом, и магом. Он обучался в арабских школах и был вдохновителем Св. Фомы Аквинского. Многие Папы, считавшиеся магами и передатчиками тайной доктрины, или скрытого учения, проходили обучение в арабских школах, наподобие Герберта (Сильвестра II). Считается, что архиепископ Малфийский, Лоуренс, воспринял тайное знание от Сильвестра. Таким образом и развивался этот процесс. То же самое касалось и организаций. Францисканский Орден совершенно очевидно несет на себе печать суфийских источников так же, как организации розенкрейцеров и масонов. Терминология современных ведьм Англии включает (в качестве «неизвестных слов») обычные непереведенные арабские фразы. Приветствие «Будь благословен!» представляет собой наименее важную из этих фраз, но и оно может послужить примером заимствования из арабского языка, потому что его можно перевести, слово в слово, обратно на арабский, как Мабарук башад – так звучит суфийское приветствие, призывающее бараку на отдельного человека или собрание людей. Таким образом, для тех, кто обладает достаточным терпением или общим представлением о том, что именно находилось по обе стороны двери, до того как она была захлопнута столетия тому назад, большинство доступных нам проявлений тайного учения сводится, по сути, к очень простым вещам. В жизни каждого ученого бывают ситуации, когда вместе с драмой поиска и восторгом открытия на него нисходит озарение понимания. Оно может являться результатом неуловимого процесса мышления, терпеливо соединяющего разрозненные обрывки информации, и затем приводящего к вспышке ослепительного света. Это переживание знакомо изобретателям, ученым, историкам и т. д. Известный испанский арабист Мигель Асин Паласиос, хоть он и был искренним христианином, пережил подобную вспышку озарения, когда начал исследовать деятельность суфийских иллюминистских школ и осознал, что они дали миру, даже в сфере наивысших достижений католической мысли. В IX в. Ибн‑Масарра из Кордовы поведал группе избранных учеников о том, что ему было известно, о высотах, которых может достичь сознание человека. Это послужило началом деятельности иллюминистов труды которых обеспечили основу для аллегорий Данте, для учения школы средневековых августинианских схоластов, мудрости некоторых из основоположников современной западной философии: Дунса Скотта и Роджэра Бэкона из Британии, а из канонизированных святых – Раймонда Луллия с Майорки и святого Ионна Креста. Труды Ибн‑Масарры легли в основу произведения «Источник жизни», принадлежащего перу еврейского мыслителя Соломона Ибн‑Габироля из Малаги (Hitti, History of the Arabs, pp.580 et seq.). Восторг профессора Паласиоса увеличивался по мере того, как он все глубже зарывался в редкие манускрипты, лежавшие в Испании практически нетронутыми со времен изгнания мавров. Эти документы тысячелетней давности, написанные иногда странным, неразборчивым, магрибским почерком испанских суфиев, содержали не только идеи иллюминистской философии, но, как он обнаружил, во многих случаях их буквально цитировали мистики и философы, имена которых вошли в обиход в благочестивой Европе. Однако Паласиос был не единственным, кому посчастливилось совершить это открытие: профессор Ривера отметил, что согласно утверждениям великого мистика с Майорки Луллия, его шедевр «Книга о любящем и любимом» была создана по суфийскому образцу. Все это тем более замечательно, что суфийские иллюминисты являются представителями наиболее известных и одновременно наиболее тайных суфийских школ. Такие интеллектуальные гиганты, как Сухраварди, Ибн аль‑Араби из Мурсии и Аль‑Газали в своих общедоступных произведениях очень строго придерживались запрета на передачу ключевой информации, необходимой для преображения ума и завершения процесса, который Газали называет «Алхимией счастья». Кажущееся странным и противоречивым утверждение о том, что на определенной стадии суфийского пути гностицизм и агностицизм сливаются друг с Другом, сбивало с толку поверхностных исследователей, пытавшихся постичь опыт этих школ. Оно и до сих пор смущает некоторых людей. Есть, однако, свидетельства того, что на самом глубоком уровне суфийской тайны осуществлялась двустороння коммуникация с мистиками христианского Запада и, что философия иллюминистов оказала глубочайшее влияние также и на Восток: персидские, турецкие и афганские мистики, все они были последователями иллюминистов. Аркон Дарауль (A History of Secret Societies, New York, 1962) показал, что иллюминистский процесс, приютивший тайну внутри тайны, продолжается и по сей день. Иллюминаты Англии, Франции и Германии, организованные в тайные общества, такие как Алумбрадос в Испании и многочисленные другие круги, практикующие обряды посвящения, продолжают передавать учения этих испанских школ. Прежде, чем перейти к рассмотрению вопроса о том, что такое иллюминизм в принципе, имеет смысл отметить, что говорят о его происхождении последователи этой философии. Здесь мы опять сталкиваемся с теорий тайной доктрины в ее полном выражении. В тайной книге «Мудрость озарения» утверждается, что эта философия идентична внутренним учениям древнейших культур – греков, персов и египтян, и, по сути, является наукой Света, глубочайшей истиной, практикуя которую человек достигает таких высот, о которых он обычно может только мечтать. Роджер Бэкон не уставал повторять снова и снова это утверждение, и от него эта идея распространилась по всей Европе, что способствовало образованию многочисленных тайных школ. Некоторые из них были подлинными, другие – абсолютно поддельными. Этим знанием, говорит Бэкон, обладали Ной и Авраам, халдейские и египетские учителя, Зороастр и Гермес, такие греческие мыслители, как Пифагор, Анаксагор и Сократ, а также суфии. Как показал барон Карра де Во («Азиатский журнал», XIX, стр. 63), Бэкон цитировал Сухраварди, вернее отрывки из его тайной книги, которую он написал за сто лет до рождения Бэкона и был за нее осужден судом на смертную казнь. Среди странных закоулков истории, можно встретить упоминания о том, что Бэкона называли розенкрейцером, то есть идущим по пути Розового Креста – следствие неправильного перевода суфийской фразы «Путь Розы». Религиозные фанатики и им подобные неизбежно должны были контратаковать западных ученых, раскопавших информацию о том, что суфийские учения были основой той деятельности, которой веками восхищались самые ортодоксальные христиане. Именно этим и объясняется резкий ответ профессора Асина («Избранные труды», 1, Мадрид, 1946) на их высказывания: «Автор опубликованной недавно докторской диссертации на тему “Характер и истоки идей благословенного Раймунда Ауллия” (Тулуза, 1912), мистер Пробст, с инфантильной дерзостью называет Менендес‑и‑Пелайо, Риверу и меня лжецами и романтиками за то, что мы установили связь системы Ауллия с арабскими источниками. Этот малоинформированный молодой человек незнаком с моей работой «Психология согласно учению Мухиэдина ибн Араби», опубликованной в ketes du XIV Congres des Orientalistes семь лет назад, где я документально продемонстрировал заимствование аллегории Света». Даже в те дни, еще до того, как он завершил свои исследования суфийского иллюминизма, Асин был готов представить документы, подтверждавшие его точку зрения. В деятельности таких людей как Асин нашел свое отражение тот факт, что маятник качнулся в обратную сторону, и суфийские влияния стали признаваться. Но открытия, показавшие, что христианские созерцатели опирались на суфийские книги, суфийские методы и суфийскую терминологию, вызвали неизбежную реакцию: поток толкований хлынул из келий современных схоластов. Появились заявления о том, что суфизм может способствовать приобретению подлинного мистического опыта потому, что суфии почитают Христа и еще потому, что на самих суфиев в свое время оказало большое влияние христианство. Смысл этих высказываний в том, что суфийские идеи отбрасывать не следует. Если уж Св. Иоанн Креста и Ауллий могли пользоваться ими, значит в них есть что‑то ценное. Схоласты восстановили часть их пути и занялись переписыванием их истории, чтобы предусмотреть различные неудобные факты. Единственная опасность этого в том, что по мере опубликования новых материалов приходится изменять официальную точку зрения. Это – интеллектуальная гимнастика. Люди, не подверженные столь сильно влиянию теологии, заняты отслеживанием «совпадений» суфизма с древними учениями. Контакты с суфиями, которые на поверку оказались вовсе не людоедами, дали толчок другому интересному направлению западной мысли, которое еще развивается. Это направление наиболее точно можно охарактеризовать как узнавание. Понимание сходства суфийской мысли с западной интуицией и идеями заставило многих людей заняться внимательным изучением этой системы. Суфии считают, что это обусловлено двумя факторами – во‑первых, потому что основа суфийского пути скрыта в уме каждого человека («существует только один истинный путь») и, во‑вторых, потому что во всех видах современного западного обучения уже присутствуют семена идей, разбросанные суфийскими «передатчиками» из Испании, Сицилии и других стран. Суфийские чувства Хайама и других авторов, которые почти полностью прижились на Западе, представляют собой другой источник распространения этого потока. В этой книге рассматриваются различные аспекты данного феномена с целью его иллюстрации, а не всестороннего изложения. Теории о непрерывном источнике тайного учения, одну лишь часть которого представляют философские труды, являющиеся всего лишь фрагментами без ключа к пониманию целого, и аргументами, оторванными от практики, передавались на Запад суфийскими иллюминистами из Испании и, возможно, также с Ближнего Востока. Один из таких каналов нам уже известен – профессор Паласиос и его коллеги проследили путь распространения этих идей из Андалусии дальше в Европу, где они достигли Роджэра Бэкона и Ауллия. Другие исследователи обнаружили следы тех же влияний в трудах Александра Хейлса и Дунса Скотта, отметив их как определяющий фактор в формировании так называемых августинианских схоластов Запада. Традиционное объяснение того, как и откуда распространялись эти теории, частично приводится в труде мученика Сухраварди «Мудрость озарения». Он родился в 1154 г. и был казнен в 1191 г. Он пришел с Востока и осел в Алеппо, где и был убит по приказу местного правителя, племянника Саладина, который не мог противостоять давлению ортодоксального духовенства. Впоследствии его стали называть «Сухраварди убиенным». Он – один из величайших суфийских учителей, а деятельность его школы, как показал Паласиос, была источником идей для Данте. «Убиенный шейх» не был ни творцом иллюминистской теории, ни первым звеном в цепи передачи учителей, берущей начало в глубокой древности. Но в предисловии к его книге кратко излагаются его воззрения по данному вопросу. Большинство экземпляров было сожжено, но некоторые (особенно на Востоке) все же сохранились. Как и большинство суфийских книг, «Мудрость озарения», по словам Сухраварди, была написана в ответ на настойчивые просьбы его друзей и товарищей. Философия существовала всегда, и в мире всегда можно было найти истинного философа. Разница между древними и современными философами заключается в способе доказательств и демонстрации своей философии. Аристотель был великим учителем, но на него оказали влияние его предшественники, среди которых были Гермес, Эскулап и другие, в очень длинной цепи преемственности. Этих учителей можно причислить к определенным классам, превосходящим друг друга соответственно степени достигнутого ими равновесия между интеллектом, суждением, убеждением или верой и т. д. Значение философа столь велико, что если удается обнаружить полностью сбалансированного человека из их числа, то его следует считать представителем Бога на земле. Но философ, занимающийся внутренними реалиями всегда выше схоласта. Не было такой эпохи, в которую не существовал бы великий теософ. Умозрительный философ не имеет права претендовать на руководство людьми. Под руководством не всегда подразумевается политическая власть, но когда мудрость соединяется с материальной властью, наступает эпоха озарения. В то же время философ, благодаря своим дарованиям, может жить в неизвестности, обладая при этом властью над миром. Для философа лучше сочетать откровение с опытом, чем использовать что‑то одно. Никто не сможет получить пользу от изучения суфизма, если не освободится от ментальных привычек формальной философии. Таким неразвитым людям следует чаще обращаться к обычным философам. В суфизме дальнейшее развитие зависит от развития определенных восприятий. Это в некотором смысле эквивалентно схоластическому методу: опыт формируется, и идеи конструируются из идей. Практикующего нельзя считать реальным философом, если он не следует этому суфийскому методу. Древние учения Египта и Греции напрямую согласуются с суфизмом, поэтому конечно же представление этих учений, должно было находиться в правильном соотношении и взаимосвязи с опытом, т. е. с развитием суфийских восприятий. Терминология иллюминистов указывает на то, что эта теория охватывает собой древнюю мудрость как семитов, так и персов, доказывая тем самым неотъемлемое единство «завершенной» философии на теоретическом и практическом уровнях. Конечно, в формальном схоластицизме разрыв между интеллектом и вдохновением так велик, что плохо информированному читателю поначалу будет трудно понять, что суфийская школа считает эти две вещи неотделимыми друг от друга, если речь идет о достижении истины. Именно поэтому суфии настаивают на том, что этот шаг в процессе познания должен быть сделан. жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|