Идрис Шах Суфии Канон 0
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
Кредо любвиНекто подошел к двери возлюбленного и постучал. «Кто там?» – спросил голос. «Это я», – ответил пришелец. «Здесь нет места для Меня и Тебя», – сказал голос. Дверь не открылась. После года уединения и лишений этот человек вернулся и снова постучал. Голос изнутри спросил: «Кто там?» «Ты», – ответил человек. И дверь перед ним распахнулась. Джалалуддин Руми Суфизм часто называли «кредо любви». Все суфии, независимо от внешних характеристик их школ, придавали этой теме первостепенное значение. Аналогия человеческой любви как отражения истинной реальности – идея, повсеместно выраженная в суфийской поэзии, – часто многими понималась буквально, но только не суфиями. Когда Руми говорит: «Где бы ты ни был и в каком бы состоянии ни находился, всегда старайся быть влюбленным», он отнюдь не имеет в виду, что любовь представляет собой конечную цель или вершину потенциальных возможностей человеческого существа. Мы можем увидеть, что искажение суфийского идеала любви на Западе произошло только после того, как было утрачено лингвистическое понимание группы слов, адаптированных суфийскими учителями для передачи очень важного факта, а именно, что их идея любви выражает собой нечто большее, чем идиллические фантазии. Распространившись из Испании и южной Франции в Западную Европу и поменяв в процессе несколько языков, кредо любви в результате лишилось своего действенного содержания, а вместе с ним и многих своих важных особенностей. Для того чтобы воссоздать для западного читателя многостороннюю природу этой суфийской специализации, нам надо рассмотреть здесь некоторые процессы, связанные с трубадурами. Один из аспектов любовной поэзии, возникшей в сарацинской Испании, воспевание женщины, был очень быстро превращен церковью, как отмечали историки, в культ Девы Марии. Этот процесс ясно прослеживается в сборнике стихов, заимствованных Альфонсом Мудрым из мусульманских источников. Один ученый авторитет в данной области высвечивает для нас этот момент, комментируя упомянутый сборник, Cantigas de Santa Maria, следующим образом: «Тема этих стихов – восхваление девы Марии – является логическим продолжением идеализации трубадурами придворной дамы, в то время как сами произведения трубадуров… по своей тематике, форме и стилю тесно связаны с арабским идеализмом и арабской поэзией, созданной в Испании».73 Профессор Хитти и другие исследователи целиком и полностью убеждены в арабском происхождении поэзии трубадуров: «Трубадуры… напоминали арабских поэтов не только чувством и характером, но и самой поэтической формой их баллад. Некоторые имена, которые эти провансальские барды давали своим песням, являются дословными переводами арабских названий».74 Предполагаемая этимология слова «трубадур» от романского слова находить на самом деле вторична. Их можно назвать «нашедшими» только в том смысле, что данное слово было наиболее приемлемой натурализацией первоначального термина арабского происхождения, образованного в результате игры двух слов. Первое из них – РББ (виола) – использовалось суфийскими менестрелями и, как отмечал профессор Николсон, и Руми, и Хайям употребляли это слово для обозначения своей деятельности.75 Вторым словом данной комбинации является, по сути, корень ТРБ. Есть еще и третий элемент – ассоциирующийся со вторым корнем звук РБ, который будучи трансформирован в словообразование РаББаТ, буквально означает: «дама, госпожа, женский идол». Как мы снова и снова показываем в нашей книге, слова для обозначения специфических групп неизменно выбирались суфиями с величайшим усердием и вниманием к поэтическим нюансам ситуации. Следует помнить, что вторая часть – ador представляет собой просто испанский суффикс, не играющий никакой роли в его первоначальном значении. Обратившись к словарям в поиске словообразований от корней РБ и ТРБ, которые могут послужить описанием деятельности группы людей, мы находим десять основных производных: 1. ТараБаБ = делать благоуханным, воспитывать ребенка. 2. РаББа = собирать, управлять людьми, иметь власть над кем‑то. 3. ТаРаББаБ = претендовать на мастерство. 4. РаББ = Господь (господин), Бог, Мастер. 5. РаББаТ = дама, возлюбленная, женский идол. 6. РиБАБ = соглашение, друзья, десятина. 7. МаРаБ = собиратель, жилище, место для собраний. 8. МаРаББаБ = сохранять, сладости. 9. МуТриБ = музыкант, суфийский представитель, учитель, проводник.76 10. РаБАБ = виола – служит прилагательным для обозначения суфийского певца у Руми, Хайяма и других авторов. Таким образом, в свете суфийского употребления слов, можно увидеть, что мы здесь имеем дело не с явлением арабской поэзии, а с деятельностью, организованной группой суфийских учителей, в которой тема любви была лишь частью целого. Идеализация женщины или игра на виоле представляет собой незначительную, но тем не менее составную часть этой деятельности. Учения суфийских школ включают в себя все элементы, собранные в особом имени – трубадур. Суфии собираются вместе в местах для встреч. Некоторые из них живут в монастырях (РаБАТ), запечатленных в современных названиях таких испанских местностей, как Аррабида, Рабида, Рапита и Рабеда. Они себя называют «влюбленными» и «мастерами» и точно так же их называют другие. Будучи мастерами, они в то же время (как они сами неустанно подчеркивают) – «рабы любви». Они играют на виоле и пользуются особым паролем, состоящим из двух аллитерирующих слов: «сладости» и «возлюбленная». Таким образом они подчеркивают или напоминают, что название группы имеет несколько различных, но взаимосвязанных значений. Эту фразу можно приблизительно перевести так: будь милым (РБ) и передай джэм (РБ). Они говорят о божественном как о женщине, идоле, любимой. Ибн‑аль‑Араби («величайший мастер» суфиев), Испанец, разработал эти образы до такой степени, что был обвинен в богохульстве. Трубадуры представляют собой ответвление суфийского движения, первоначально сгруппированное вокруг их названия, которое пристало к ним и осталось за ними даже после того, как многие его значения были забыты. Арабы правили в Испании начиная с первой половины VIII в., а расцвет суфийских школ в этом районе был отмечен в IX в. Первые произведения провансальских поэтов датируются концом XI столетия. Несмотря на то, что трубадуры превратились в обескровленную версию суфийского потока, их эмоциональное соответствие оригинальным суфийским материалам отмечалось даже теми, кто не располагал специальными знаниями о внутреннем контакте этих явлений. Эмерсон ставит знак равенства между великим суфийским певцом любви Хафизом и трубадурами, заявляя, что и он, и они сумели выразить истинную суть поэзии: «Почитайте Хафиза и trouveres – вот истинные источники, которыми восхищались все гении, считая их исходным материалом и антидотом пустословия и лжепоэзии». Роберт Грейвс в «Белой Богине» отмечает, что за поверхностным содержанием поэзии трубадуров скрывалось нечто более глубокое. Работая над своей книгой, Грейвс понял, еще до того даже, как он приступил к серьезному исследованию суфизма, что на поэзию трубадуров оказал влияние некий фактор, изменивший ее первоначальный смысл и направление: «Воображение играло лишь незначительную роль в развитии греческих, латинских и палестинских мифов, а также в мифологии кельтов, до тех пор, пока норманно‑французские trouveres не переработали их в легкомысленные рыцарские романсы. Все они представляют собой серьезную летопись древних религиозных обрядов или событий, вполне достоверных с исторической точки зрения, если понимать их язык и сделать скидку на ошибки при переписке, непонятные места или полностью устаревшие ритуалы, и преднамеренные изменения, вносившиеся по моральным и политическим соображениям».77 Для того чтобы сориентироваться и почувствовать атмосферу тех дней, когда суфийские идеи, воплощенные в поэзии и музыке, явились закваской для развивавшейся западной мысли, не утратившей своей актуальности и по сей день, мы можем обратиться к французскому специалисту по истории средневековья Мишле.78 Он пишет: «Мрак схоластического христианства сменяется светом и теплом сарацинской жизни, и это даже несмотря на закат военной мощи мусульман». Картина, которую он для нас воссоздает, ясно показывает влияние именно суфийского, а не «арабского» мышления. Создается впечатление, что этот отрывок составлен чуть ли не с особой целью. Уже само его существование свидетельствует о том, что Мишле интуитивно ощущал действие некоего подспудного процесса, подобно тому, как поэты Эмерсон и Грейвс почувствовали суфийский импульс в поэзии Хафиза и трубадуров. Мишле сообщает нам, например, что Данте и Св. Фома Аквинский относились к Сатане одним из двух способов – либо чисто по‑христиански, «гротескно и грубо, видя его таким, каким он предстал вначале, когда Иисус смог заставить его войти в стадо свиней», либо по‑иному (суфийский способ) – в обличии «искусного резонера, схоласта‑теолога или пустослова‑законника». На этом последнем взгляде, снова и снова, настаивают суфии: «Ищи истинного сатану в схоластическом софисте, или во въедливом, педантичном докторе философии, ибо именно такие и противостоят Истине». Второй момент, отмечаемый Мишле как вклад ислама в Западную Цивилизацию, это новое понимание любви, материнства, искусства, цвета, вдохновения, а ведь это характеризует именно суфийские идеи и деятельность, а не суровых схоластов мусульманской Испании, которые в 1106–1143 гг. публично сжигали книги Газали – одного из величайших суфиев. «Из Азии, которую эти люди считали уже уничтоженной, поднимается новая заря ни с чем не сравнимого великолепия. Ее лучи проникают далеко, очень далеко, разгоняя густой туман Запада. Они открывают взору мир природы и искусства, на которые грубое невежество наложило проклятие, но сейчас этот мир начал побеждать своих завоевателей в мирной войне, где оружием являются любовь и материнское обаяние. И кто устоит перед его волшебством? Все очарованы: вскоре уже ни у кого из европейцев не останется ничего, что было бы не из Азии. Восток засыпает нас своими богатствами: ткани и шали, искусно сотканные ковры, поражающие своей мягкостью и безукоризненным сочетанием цветов, а также блистающая сталь острых дамасских клинков убеждают нас в нашем собственном варварстве… В царстве темноты и мракобесия, где здравого смысла так мало, найдется ли хоть одно здравомыслящее существо, способное устоять и принять все это без головокружения и возбуждения… Способен ли хоть один ум, еще не до конца окаменевший и отупевший от бесплодных догм Фомы Аквинского, открыто и свободно воспринять жизнь и живительную силу жизни? Три кудесника берут на себя эту трудную задачу (Альберт Великий, Роджэр Бэкон и Арнольд де Вилланове) и с помощью внутренней силы разума прокладывают себе путь к источнику Природы, но их гению, пусть дерзновенному и неустрашимому, все же не хватает, да и не может хватать приспособляемости и силы народного духа». Суфийский поток был частично перекрыт. Запад перенял у Востока основу, на базе которой появился избыток роскоши, стали возможными любовная поэзия и наслаждение жизнью. Однако некоторые элементы, необходимые для целого, но совершенно немыслимые без живого образца суфийского Пути, остались почти полностью неизвестными. Суфийский Руководитель в искаженном виде некоего таинственного, почти оккультного персонажа, влачил свое существование в каких‑то странных местах. Он был этаким неуловимым существом – все о нем в основном только слышали, но никто не встречал. Спустя века уже не кто иной, как профессор Николсон, великий ученый, вернувшись к истокам любовного культа, сформировавшего свое собственное наследие на Западе, написал и сам суфийские стихи: жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|