Идрис Шах Суфии Канон 0
Подоплека 2. Слон в темноте
жүктеу/скачать 5.56 Mb.
|
Подоплека2. Слон в темнотеЧеловека, никогда прежде не видевшего воду, опускают в нее с завязанными глазами, и он ее осязает. Когда повязку снимают, он узнает, что это такое. Но пока он не увидит воду воочию, он знает о ней только по воздействию, которое она производит на его тело. Руми. Фихи ма фихи С развитием науки и искусства в средневековом мусульманском мире суфийский гений заявлял о себе, когда суфии становились врачами и учеными, когда они украшали символами свои здания и произведения декоративного искусства (некоторые из этих символов сегодня называют арабесками). Их архитектурные творения были предназначены для того, чтобы утвердить в видимой форме некоторые вечные истины, которые, как полагали суфии, в сжатой форме представляли человеческую душу в процессе поисков конечной гармонии и единения со всем творением.16 Хотя достижения сугубо практической системы суфиев зачастую неясны посторонним наблюдателям, не знающим об истинном значении этой системы, их можно обнаружить в мышлении, искусстве и мистико‑оккультных областях всего Востока и Запада. Для того чтобы ближе подойти к суфийскому опыту, необходимо кратко остановиться на образе мысли этих мистиков и их идеях. Начать можно с поэзии, шуток и символов. Обычно говорят, что путей, ведущих к суфийскому мышлению, существует почти столько же, сколько и суфиев. Религию, например, нельзя за один присест принять или отвергнуть, не ознакомившись с ее действительным содержанием. Согласно утверждениям суфиев, идею сущностного единства всех религий, разделяют далеко не все люди в мире, потому что большинству верующих неведома сущность религии как таковая. Религия не обязательно должна быть тем, что о ней обычно думают люди. Для суфия противоречия между религиозным человеком и атеистом подобны спору человека, считающего Землю плоской, с другим человеком, который убежден, что она имеет форму цилиндра, – ни тот, ни другой не имеют об этом реального представления. В этом вопросе мы подходим к фундаментальному различию между суфийским методом и методами других метафизических систем. Слишком часто считают аксиомой, что человек обязательно должен быть либо верующим, либо неверующим или, возможно, агностиком. Верующий обычно связывает свои ожидания с тем, что кто‑нибудь укажет ему на веру или систему, которая, как он думает, сможет удовлетворить его нужды. Мало кто укажет ему на то, что он может и не понимать, в чем именно эти нужды заключаются. В мире суфия есть высшие измерения; для него вещи исполнены значения совсем в другом смысле, чем для людей, следующих системе, навязанной им обычным обществом. Такие люди страдают «перекосом». Если голодного человека спросить, сколько будет дважды два, он ответит: «Четыре, а может быть и восемь кусков хлеба». Всеобщность жизни, согласно суфийскому учению, невозможно понять, если изучать ее с помощью методов, используемых в повседневной жизни. Частично эту проблему можно выразить следующим примером: вопрос «О чем все это?» имеет свою разумную последовательность слов, но это не означает, что ответ должен быть сформулирован в той же словесной форме. Ответ приходит с опытом и озарением. Инструмент, с помощью которого можно измерить маленькую вещь, не всегда будет годен для измерения большой. Абу Ханифа17 сказал: «Практикуйте свое знание, ибо знание без практики – безжизненное тело». Ученый, к примеру, рассказывает, что пространство и время – это одно и то же, или что материя вовсе не является непрерывной. Он вам и докажет это с помощью своих методов, но его доказательства мало что изменят в вашем понимании и ничем не обогатят ваш опыт относительно того, что все это означает для вас. Мы можем заявить, что материя бесконечно делима, но для чисто практических целей существует предел для числа кусков, на которые можно разделить плитку шоколада так, чтобы каждый кусок продолжал обладать всеми различимыми для вас свойствами шоколада. Таким образом, вы либо можете иметь дело с куском шоколада, либо с предметом, который вы желаете разделить на максимально возможное количество частей. Человеческий ум склонен к обобщениям, основанным на частичных данных; суфии же считают, что они могут испытать нечто более цельное. Традиционная суфийская история освещает один из аспектов этого вопроса и показывает трудности, с которыми сталкиваются даже ученые, пытающиеся изучать суфизм с помощью ограниченных методов: Слон, принадлежавший группе бродячих артистов, оказался неподалеку от города, где никогда раньше слонов не видели. Услыхав о таком чуде, четверо любопытных горожан решили добиться разрешения осмотреть слона до начала публичного представления. Поскольку в стойле, где содержали слона, не было света, изучение диковинного животного должно было происходить в темноте. Дотронувшись до хобота, один из них решил, что это создание напоминает шланг. Второй ощупал ухо и пришел к выводу, что слон похож на опахало. Третьему попалась под руку нога, которую он мог сравнить только с живой колонной, а четвертый, положив ему руку на спину, был уверен, что слон представляет собой что‑то вроде трона. Никто из них не мог составить полной картины, исходя из того, что он сумел ощупать; каждый, ссылаясь на свой опыт, описывал его, Средний человек, желающий узнать, что такое суфийский образ мысли, как правило, обращается к справочной литературе. Он может найти слово «суфий» в энциклопедии или же просмотреть труды специалистов по религии и мистицизму. Сделав это, он увидит множество восхитительных примеров того, как проявляется ментальность «изучения слона в темноте». Один из персидских ученых считает, что суфизм представляет собой христианскую ересь. Профессор из Оксфорда думает, что он сложился под влиянием индийской Веданты. Профессор арабо‑американского происхождения полагает, что суфизм был реакцией на интеллектуализм в исламе. Профессор семитской литературы находит в суфизме следы центрально‑азиатского шаманизма. Немецкий ученый убеждает нас, что в суфизме следует искать влияния христианства и буддизма. Два очень крупных английских востоковеда видят в суфизме сильное влияние неоплатонизма, но один из них допускает, что суфизм мог развиваться и самостоятельно. Арабский ученый, публикующий свои труды через один из американских университетов, убеждает своих читателей, что неоплатонизм (который он считает частью суфизма) является результатом синтеза греческих и персидских влияний. Один из крупнейших испанских арабистов, настаивая на связи суфизма с христианскими монашескими инициациями, называет источником суфизма манихейство. Другой ученый, обладающий не меньшим авторитетом, находит в суфизме элементы гностицизма, а один английский профессор, который перевел суфийскую книгу, склонен видеть в нем «маленькую персидскую секту». Опять же, некий переводчик усматривает мистическую традицию суфиев «в самом Коране». «Хотя в персидской и арабской литературе можно найти много интересных, с исторической точки зрения, определений суфизма, главная их ценность заключается в том, что они показывают невозможность дать суфизму определение».18 В Пакистане считают, что Руми (1207–1273) был наследником практически всех великих течений древней мысли, существовавших на Ближнем Востоке. Для тех, кто поддерживал реальные контакты с суфиями и присутствовал на их собраниях, не требуется никаких особых ментальных напряжений и усилий воли, чтобы увидеть, что суфизм пронизывают мириады нитей, которые проходят также и через несуфийские системы, такие как гностицизм, неоплатонизм, аристотелианство и т. д. «Бесчисленные волны, накатывающие друг на друга и мгновенно отображающие лучи солнца, – все они из одного моря», – сказал мастер Халки. Ум, приученный верить в избранность какой‑то школы или ее монополию на определенные идеи, едва ли в состоянии произвести подобный ментальный синтез в своих размышлениях о суфизме. Доктор Халифа Абду‑Хаким доказал, что способен указать на все философские школы, идеи которых разделял Руми, но это отнюдь не принудило его к выводу, что одно должно происходить из другого. «Его Маснави, – пишет он, – подобна многогранному кристаллу, в гранях которого преломились и заиграли лучи многих школ: семитский монотеизм, греческий интеллектуализм, теория идей Платона и аристотелевская теория причинности и развития, так же как Единое Плотина и экстаз, который объединяет с этим Единым, спорные вопросы мутакаллимун (схоластов), Erkenntnistheoretisch проблемы Ибн Сины и аль‑Фараби, теория пророческого сознания Газали и монизм Ибн аль‑Араби». Но все это не означает, если вы все еще не поняли, что Руми слепил мистическую систему из вышеназванных элементов. «Груши можно найти не только в Самарканде». Мировая литература по суфизму очень обширна, многие суфийские тексты были переведены западными учеными. Мало кто из этих ученых (а может быть, и вообще никто) получил суфийский опыт, знал его устное наследие или хотя бы порядок, в котором изучаются формальные суфийские материалы. Это, разумеется, не говорит о том, что их работы не имеют никакой ценности. Они были очень полезны востоковедам, но в них царит путаница. Подобно писцу из анекдота, который должен был сам доставлять написанные им письма, т. к. никто не мог разобрать его почерк, многие из этих работ нуждаются в суфийских комментариях. Переводы и неудобоваримые книги по суфизму могут оказать довольно сильное воздействие на неподготовленного читателя, забыть которое будет не так‑то легко. В методах подхода к вопросу о переводах есть свои тонкости. Даже если отложить в сторону различия между переводчиками в смысле аккуратности и стремления к точной передаче смысла (что привело к хитрой, но совершенно неуместной деятельности в их среде), мы обнаруживаем, что с переводными материалами, предлагаемыми очарованному читателю, могут случаться странные вещи. Некоторые переводчики предпринимают попытки сохранить размер восточных стихов, переводимых на английский язык, так как им кажется, что это помогает передать дух оригинала. Другие переводчики придерживаются совершенно противоположной точки зрения и тщательно избегают любых попыток воспроизведения ритма, утверждая, что добиться этого невозможно или по каким‑то причинам нежелательно. Некоторые переводные тексты сопровождаются несуфийскими комментариями (обычно их авторами являются ортодоксальные мусульмане или даже формалистические христианские теологи). Существуют еще и неполные переводы, когда автор публикует только часть текста, а остальное считает себя вправе убрать, причем, чем меньше он знает о суфийской практике, тем смелее допускает подобные сокращения. Нужно помнить о том, что суфийские произведения никогда не являются чисто литературными, философскими или техническими материалами. Перевод одной персидской книги на английский язык был сделан не с персидского языка, а с французского. Французский вариант появился в результате пересказа этой книги на урду, а сам текст на урду был сделан по сокращенному персидскому варианту арабского оригинала. Издания современных вариантов произведений персидских классиков подчас осуществляются только для того, чтобы убрать из них некоторые места, противоречащие нынешним религиозным представлениям, распространенным в Иране. К этому следует добавить труды христианских миссионеров, индуистских, западных неоиндуистских и западных неосуфийских авторов и популяризаторов, не обладающих академическим образованием. Таким образом, знакомство среднего образованного человека с суфизмом на Западе происходит в условиях, не имеющих аналога ни в одной другой области. В этом калейдоскопическом процессе есть свои особые, правда, случайные моменты, доставляющие удовольствие. Эта порочная тенденция, для которой кажется невозможным даже подобрать название (хотя по аналогии с дихотомией ее можно назвать «полихотомией»), достаточно ярко проявила себя уже около тысячи лет назад, когда еврейский мыслитель Авицеброн из Малаги (1020–1050 или 1070) написал работу «Источник жизни», основанную на суфийской иллюминистической философии. Так как книга была написана по‑арабски, многие авторитетные христиане, которые принадлежали к североевропейской школе и испытывали большой интерес к «арабскому» учению, решили, что он араб. Какая‑то часть из них посчитала его христианином, при этом «твердым ревнителем доктрины», о чем они стали заявлять во всеуслышание. Францисканцы, познакомившиеся с этими теориями по латинскому переводу, сделанному с книги Авицеброна примерно сто лет спустя после смерти ее автора, тут же признали их и с большим рвением распространили, причислив к христианской мысли. Некая ученая дама, автор солидных трудов по мистицизму Среднего Востока, сумела ощупать больше, чем одну из частей тела слона, т. к. она в одной и той же книге заявляет, что суфизм «мог испытывать непосредственное влияние (так и написано) буддийских идей», а в другом месте пишет, что ранние суфии «едва ли соприкасались с эллинистической литературой», но их идеи тем не менее были заимствованы именно из эллинистических источников. Свое исследование суфийского пути она завершает такими словами: «Подлинное начало и источник суфизма следует искать в извечном стремлении человеческой души к Богу». Суфийское утверждение о том, что объективная истина содержит в себе силу, которой трудно что‑либо противопоставить, весьма наглядно продемонстрировано тем влиянием, которое суфии оказали на христианский запад. Эта жизненная сила, однако, приносит свои плоды, когда человеческое восприятие правильным образом настроено на нее. При отсутствии определенной подготовки суфийский поток может повести себя весьма странным образом. К особенно сильным искажениям может привести фрагментарный или выборочный подход к суфийской литературе, о чем лучше всего может свидетельствовать судьба произведений Газали в Европе. Газали, родом из Центральной Азии (1058–1111), написал книгу под названием «Опровержение философов», которая вскоре была частично переведена и использована апологетами католицизма в борьбе против мусульманских и некоторых христианских школ одновременно. Надо сказать, что та часть книги, которая попала на Запад, была написана автором в качестве вводного курса в философскую проблематику. Если человек хочет понять Газали правильно, написанные им труды следует читать целиком, учитывая при этом его взгляды на ценность суфийских упражнений. Другой араб, Ибн Рушд из Кордовы (1126–1198), известный в Европе под именем Аверроэс, ответил на книгу Газали своей книгой [ «Опровержение опровержения»]. Этот труд тоже перевели на латинский язык. Аверроэс не сумел опровергнуть Газали с помощью своих схоластических методов, хотя сам считал, что ему это удалось. Как бы то ни было, идеи Аверроэса подчинили себе западную и христианскую схоластическую мысль и были доминирующими около четырехсот лет – с XII до конца XVI века. Взятые вместе, фрагменты Газали и аристотелевские элементы учения Аверроэса представляли собой сдвоенное суфийское течение (действие и противодействие), которое питало христианство, ничего не знавшее (что касается, по крайней мере, схоластов) об истинной цели введения в западную мысль учений Газали и Аверроэса. «Следует отметить, что противоположные вещи действуют заодно, хотя номинально противоречат друг другу», – писал Руми («Фихи ма фихи»). Фундаментальное осознание суфиями того факта, что суфизм является не только учением, но и частью органического развития, редко разделяется теми, кто пытается изучать суфийскую систему. Вследствие этого посторонний человек лишает себя возможности придти к правильным выводам. Полагаясь на одну только способность к логическому мышлению, он заранее обрекает себя на неудачу. Обращаясь к любителям внешнего, в которых не было недостатка и в те далекие времена, и нет сегодня, Руми говорит в своем «Маснави»: жүктеу/скачать 5.56 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|