Индивидуализм и экономический порядок (1948)
жүктеу/скачать 1.42 Mb.
|
| Однако, каким бы сильным ни было желание положиться на процентный механизм в деле распределения капитала, вполне очевидно, что рынок капитала никак не может быть свободным рынком. По Ланге, норма процента также "просто определяется тем условием, что спрос на капитал равен имеющемуся предложению" [LT, p. 84]. С другой стороны, д-р Диккинсон прилагает большие усилия, чтобы показать, как ВЭС на основе альтернативных планов деятельности, составленных разными предприятиями, построит график совокупного спроса на капитал, позволяющий ему определить норму процента, при которой спрос на капитал будет равен предложению. Изобретательность и поразительную веру в осуществимость даже самых сложных построений, которые обнаруживает здесь Диккинсон, можно проиллюстрировать, приведя его утверждение, что иногда "будет необходимо устанавливать предварительную норму процента, позволяя затем различным органам коллективной экономики заново перезаключить друг с другом контракты на основе этой предварительной нормы и определяя таким способом окончательный график их спроса на капитал" [D, p. 83n.].
Все это тем не менее не преодолевает главной трудности. Если в самом деле было бы возможно принять за чистую монету заявления всех менеджеров и всех претендентов на эти посты, сколько капитала они смогут выгодно использовать при различных нормах процента, что-то вроде такой схемы могло бы показаться выполнимым. Не лишним будет, однако, повторить, что планирующую власть нельзя представлять "просто в виде супербанка, ссужающего имеющиеся у него фонды лицам, предлагающим наивысшую цену. Ведь фонды будут ссужаться лицам, не имеющим никакой своей собственности. Следовательно, власть брала бы на себя весь риск и не имела бы возможности претендовать на какую-то определенную сумму денег, как это делает банк. Она просто имела бы права собственности на все реальные ресурсы. Ее решения не могут также ограничиваться перераспределением свободного капитала в форме денег или, возможно, земли. Ей пришлось бы также решать, оставлять ли конкретный завод или часть оборудования и дальше предпринимателю, использовавшему их в прошлом, поверив ему на слово, или их следует передать другому, обещающему от них более высокий доход". Этот отрывок взят из очерка, в котором я рассматривал пять лет назад "возможность реальной конкуренции при социализме"[Collectivist Economic Planning (1935), pp. 232--37; см. выше, стр. 170--173]. В то время такие системы обсуждались в слишком общих чертах и можно было надеяться найти ответ, когда появится систематическое изложение новых идей. Крайне печально не найти никакого ответа на эти проблемы в двух рассматриваемых книгах. Хотя там не раз делаются заявления о том, насколько благотворным был бы во многих отношениях контроль за инвестиционной деятельностью, но нет и намека на способ его осуществления и характер распределения ответственности между планирующей властью и руководителями "конкурирующих" промышленных единиц. Такие заявления, например, как то, что "хотя руководители социалистической отрасли будут следовать при принятии некоторых решений указаниям планирующей власти, отсюда не вытекает, что у них вовсе не будет выбора" [D, p. 217], никак не спасают положения. Достаточно ясно лишь то, что планирующая власть сможет регулировать и направлять капиталовложения, только будучи в состоянии проверять и повторять расчеты предпринимателя. Представляется, что здесь оба автора неосознанно вернулись к прежней вере в превосходство централизованно управляемой системы над конкурентной и тешат себя надеждой, что "вездесущий, всеведущий орган коллективной экономики" [D, p. 191] будет обладать по меньшей мере таким же объемом знания, как частные предприниматели, и, следовательно, будет в состоянии принимать хотя бы такие же решения, если не лучше, какие принимают предприниматели сейчас. Как я пытался показать по другому поводу, главное достоинство реальной конкуренции в том, что благодаря ей используется разделенное между многими лицами знание, которое, если бы его необходимо было использовать в условиях централизованно управляемой экономики, должно было бы включаться в общий план [см. статью "Экономическая теория и знание", перепечатанную выше как глава II]. Мне кажется, что предполагать автоматическое наличие всего такого знания у планирующей власти -- значит упускать главное. Не вполне ясно, допускает ли Ланге, что планирующая власть будет обладать всей этой информацией, когда говорит, что "администраторы социалистической экономики будут иметь (или не иметь) в точности те же самые знания о производственных функциях, какие имеют (или не имеют) капиталистические предприниматели" [LT, p. 61]. Если выражение "администраторы социалистической экономики" означает здесь просто всех менеджеров производственных единиц вместе с руководителями центральной организации, то такое заявление, конечно, можно с готовностью принять, но оно никоим образом не решает проблему. Но если оно подразумевает, что все это знание может быть эффективно использовано планирующей властью при составлении плана, то оно совершенно голословно и основывается, по-видимому, на "ошибке сложения". <"Ошибка сложения" -- одна из разновидностей логических ошибок, выделенных Аристоaтелем. Хрестоматийным примером является высказывание: "Все углы треугольника равны 180 градусам". Оно может пониматься двояко -- либо как утверждение, что сумма всех углов треугольника равна 180 градусам (и тогда оно истинно), либо как утверждение, что всякий угол треугольника равен 180 градусам (и тогда оно ложно). По мнению Хайека, Ланге впал именно в такого рода ошибку. Верно, что при социализме все экономические агенты будут знать о производственных функциях столько же, сколько и при капитализме. Однако неверно, что при социализме каждый или хотя бы какой-то агент (скажем, центральное плановое бюро) будет обладать всем этим совокупным знанием о производственных функциях. (Прим. науч. ред.)> [Другой, еще худший пример такой ошибки встречается в предисловии профессора Липпинкота к статьям Ланге и Тэйлора, где он доказывает, что "несомненно, Центральное Управление Планирования имело бы большую власть, но будет ли она больше, чем власть, осуществляемая коллективно частными советами директоров? Если решения частных советов принимаются разрозненно, это не означает, что потребитель не ощущает их коллективного воздействия, даже если нужна депрессия для того, чтобы он его почувствовал".] В целом оба исследования не дают, в сущности, новой информации по этому важному со всех точек зрения вопросу об управлении новыми капиталовложениями и обо всем, что с этим сопряжено. Проблема остается там же, где она была пять лет назад. По этому поводу я могу лишь ограничиться повторением того, что писал тогда: "Решение об объеме капитала, доверяемого отдельному предпринимателю, и сопряженное с этим решение о размере отдельной фирмы под контролем одного лица на самом деле есть решения о наиболее предпочтительной комбинации ресурсов. И именно на центральной власти будет лежать решение, следует ли расширить один завод, расположенный в каком-то месте, а не другой, расположенный где-то еще. Все это предполагает планирование со стороны центральной власти почти в таком же масштабе, как если бы она фактически управляла этим предприятием. Хотя, по всей вероятности, индивидуальный предприниматель получит какие-то определенные контрактные полномочия по управлению вверенным ему заводом, все новые капиталовложения будут неизбежно регулироваться централизованно. Такое разделение в распоряжении ресурсами просто имело бы тогда следствием, что ни предприниматель, ни центральная власть реально были бы не в состоянии осуществлять планирование и что было бы невозможно определить ответственность за ошибки. Предполагать, что можно создать условия полной конкуренции, не заставляя тех, кто отвечают за принятие решений, платить за свои ошибки -- чистейшая иллюзия. В лучшем случае это будет системой квазиконкуренции, где реально ответственным лицом будет не предприниматель, а одобряющий его решения чиновник и где поэтому в связи с проявлениями инициативы и определением ответственности возникнут все те трудности, которые обыкновенно порождает бюрократия" [Collectivist Economic Planning, p. 237; см. выше]. 9 Вопрос, насколько социалистическая система может избегнуть расширенного централизованного управления экономической деятельностью, чрезвычайно важен и помимо его связи с экономической эффективностью. От этого прежде всего зависит, сколько личной и политической свободы можно сохранить в такой системе. Оба автора убедительно показывают, что сознают опасности для личной свободы, сопряженные с централизованно планируемой системой, и, по-видимому, разработали свой конкурентный социализм отчасти для предупреждения такой опасности. Д-р Диккинсон даже идет на то, чтобы сказать, что "капиталистическое планирование может существовать только на основе фашизма" и что в руках безответственного руководства даже социалистическое планирование "могло бы сделаться величайшей тиранией, которую когда-либо видел мир" [D, pp. 22, 227]. Однако и он и Ланге убеждены, что их конкурентный социализм избегнет такой опасности. Так, если бы конкурентный социализм мог действительно полагаться в управлении производством на результаты выбора потребителей, как они отражаются в структуре цен, и если бы случаи, когда власть должна будет решать, что производить и как, стали скорее исключением, чем правилом, такое утверждение было бы во многом справедливо. Но как все обстоит на самом деле? Мы уже видели, что при сохранении контроля над капиталовложениями центральная власть получает в свои руки широчайшие полномочия по управлению производством -- поистине настолько широкие, что их было бы трудно описать, не сделав наше обсуждение неоправданно длинным. Но к ним еще нужно прибавить дополнительное количество властных элементов, изрядный и далеко не полный список которых приводит сам Диккинсон [D, p. 207]47. В нем есть, во-первых, "распределение ресурсов между настоящим и будущим потреблением", которое, как мы уже видели, всегда сопряжено с решением о том, какие конкретные потребности будут удовлетворяться и какие нет. Есть, во-вторых, потребность в решениях властей о "распределении ресурсов между общественным и индивидуальным потреблением", что ввиду значительного расширения "сектора общественного потребления", которое он предвидит, означает выведение еще одной очень крупной части ресурсов из-под контроля ценового механизма и подчинение ее чисто авторитарным решениям. Диккинсон явно добавляет к этому только "выбор между работой и досугом" и "территориальное планирование и установление цен на землю". Однако в других пунктах его изложения возникают новые проблемы, в отношении которых он хочет эффективного планирования для корректировки результатов рынка. Но хотя он (и еще больше Ланге) часто намекает на возможность "корректировки" результатов ценового механизма с помощью благоразумного вмешательства, эта часть программы нигде четко не прописана. Что имеют здесь в виду наши авторы, пожалуй, лучше всего проясняется из позиции Диккинсона по проблеме изменений заработной платы. "Если заработная плата в какой-либо отрасли, -- пишет он, -- слишком низка, то планирующий орган обязан скорректировать цены и объемы продукции так, чтобы обеспечить во всех отраслях равную заработную плату за работу равной квалификации, ответственности и трудности" [D, p. 21]. Очевидно, здесь не предполагается опираться на ценовой механизм и свободный выбор занятий. Далее мы узнаем, что, хотя "безработица в любой конкретной профессии дает prima facie основание для понижения нормального уровня заработной платы" [D, p. 127], это неприемлемо "по социальным причинам, поскольку понижение заработной платы... вызывает недовольство, и по экономическим причинам, поскольку оно увековечивает неэкономичное распределение рабочей силы по различным профессиям". (Каким образом?) Следовательно, "по мере того как изобретения и организационные усовершенствования уменьшают количество труда, необходимое для удовлетворения человеческих потребностей, обществу надлежит брать на себя открытие новых потребностей с их последующим удовлетворением" [D, p. 131]. "Мощный механизм пропаганды и рекламы, используемый общественными органами образования и просвещения вместо движимых погоней за прибылью торгашей и пособников частного предпринимательства, мог бы развернуть спрос в общественно полезном направлении, сохраняя в то же время субъективное впечатление [sic!] свободного выбора" [D, pp. 32]. Когда к этому и многим другим подобным замечаниям, где Диккинсон хочет, чтобы его ВЭС осуществлял патерналистское регулирование [ср., например, отрывок (D, с. 52), где Диккинсон говорит о "людях, которые не заплатят добровольно вперед за то, что они будут счастливы иметь, когда это получат"], мы добавим, что необходимо будет еще координировать отечественное производство "в соответствии с общим планом по экспорту и импорту" [D, p. 169], поскольку свобода внешней торговли "несовместима с принципами коллективизма" [D, p. 176], становится очевидно, что не останется ровно никакой экономической деятельности, не управляемой более или менее прямо решениями властей. Фактически Диккинсон ясно представляет ситуацию, когда "в лице определенного планирующего органа государство берет на себя ответственность относительно экономической деятельности в целом", и даже добавляет, что это разрушает поддерживаемую в капиталистическом обществе "иллюзию", что "распределением продукта управляют такие же безличные и неумолимые силы, как те, что управляют погодой" [D, p. 21]. Это может означать только одно -- что вместе с другими сторонниками планирования он сам думает, что в его системе производство будет в основном управляться сознательными решениями властей. Все же, несмотря на столь широкое поле для произвольных решений властей в его системе, он уверен (как и Ланге), что она не выродится в авторитарный деспотизм. Диккинсон лишь мимоходом упоминает аргумент критиков, что "даже если бы сторонник социалистического планирования захотел обеспечить свободу, он не смог бы достичь этого, оставаясь сторонником планирования", причем ответ Диккинсона заставляет усомниться, понял ли он вполне, на каких соображениях этот аргумент основан. Его ответ сводится просто к тому, что "план всегда можно изменить" [D, pp. 226--228]. Но речь идет о другом. Трудность в том, что вообще для планирования в крупных масштабах требуется гораздо более широкое, чем обычно, согласие среди членов общества об относительной важности различных потребностей. В результате такое согласие придется обеспечивать, а общую шкалу ценностей навязывать силой и пропагандой. Я доказываю это во всех подробностях в другой работе, и здесь нет места, чтобы заниматься этим снова. [См.: Freedom and the Economic System ("Public Policy Pamphlet" No. 29 [Chicago: University of Chicago Press, 1939] и, уже после первой публикации настоящей работы: The Road to Serfdom (Chicago, 1944). (Рус. пер.: Хайек Ф.А. Дорога к рабству. М., "Экономика", 1993.)] Тезис, который я там развил -- что социализм обречен становиться тоталитарным, -- сейчас, похоже, получает поддержку с самой неожиданной стороны. Таким, по крайней мере, представляется смысл утверждения Макса Истмена в его недавней книге о России: "Сталинизм есть социализм в том смысле, что он является его неизбежным, хотя и непредвиденным, политическим и культурным спутником" [Stalin's Russia and the Crisis in Socialism (New York, 1940)]. В самом деле, хотя сам Диккинсон, видимо, этого не усматривает, в заключительных пассажах своей книги он делает заявление, означающее почти то же самое. Он пишет: "В социалистическом обществе различие, всегда искусственное, между экономикой и политикой будет преодолено; экономический и политический механизмы общества сольются в одно целое" [D, p. 235]. Это, безусловно, именно та авторитарная доктрина, которую проповедовали нацисты и фашисты. Различие преодолевается, поскольку в плановой системе все экономические вопросы становятся политическими: это перестает быть вопросом максимально возможного согласования индивидуальных взглядов и потребностей и превращается в навязывание единой шкалы ценностей, "общественной цели" -- предмета мечтаний социалистов со времен Сен-Симона. В этом отношении представляется, что построения авторитарных социалистов, от профессора Хогбена и Льюиса Мамфорда, которых Диккинсон упоминает для примера [D, p. 25], до Сталина и Гитлера, гораздо более реалистичны и последовательны, чем красивая и идиллическая картина "либертарианского социализма", в который верит Диккинсон. 10 Не может быть лучшего свидетельства интеллектуального качества двух рассматриваемых книг, чем то, что, написав о них столь подробно, сознаешь, что лишь слегка скользнул по поверхности поставленных в них проблем. Однако детальное их обсуждение явно превысило бы размеры журнальной статьи. Поскольку многие оставшиеся у читателя сомнения затрагивают вопросы, на которые эти две книги не отвечают, адекватный теме анализ потребовал бы другой, еще более пространной книги, чем те, что обсуждались. Тем не менее есть также важные проблемы, разобранные в них достаточно подробно, особенно в книге Диккинсона, о которых мы едва смогли упомянуть. Я имею в виду не только проблему сочетания частного сектора с социализированным, что предлагают оба автора, но и такие значительные проблемы, как международные отношения социалистического общества или его денежная политика, чему Диккинсон посвящает очень краткий и в целом наименее удовлетворительный раздел. При более подробном рассмотрении нужно было бы выделить многочисленные пассажи в аргументации обоих авторов, где явно слышны отголоски их прежних убеждений или просматриваются взгляды, представляющие чисто политический символ веры и поражающие курьезной несовместимостью с остальной частью изложения. Это относится, например, к повторяющимся ссылкам Диккинсона на классовые конфликты и эксплуатацию или к его насмешкам над расточительством конкуренции [D, p. 22, 94]. Это касается и большей части интересного раздела Ланге о "доводах экономиста в пользу социализма", где он использует аргументы, весомость которых представляется несколько сомнительной. Все это, однако, второстепенные моменты. В целом же книги настолько неортодоксальны с социалистической точки зрения, что заставляют задуматься, не осталось ли у их авторов слишком мало от традиционных побрякушек социалистической аргументации, чтобы сделать их предложения приемлемыми для социалистов, не являющихся экономистами. Их смелые попытки взглянуть в лицо некоторым реальным трудностям и полностью переформулировать социалистическую доктрину, дабы ответить на них, заслуживают нашей благодарности и уважения. Пожалуй, вызывает сомнения, покажется ли предложенное решение таким уж осуществимым -- даже социалистам. Тем, кто вместе с Диккинсоном желают утвердить "впервые в истории человечества действенный индивидуализм" [D, p. 26], иной путь представится, вероятно, более обещающим. Глава X. Резервная валюта с товарным обеспечением Перепечатано из: "Economic Journal", LIII, No. 210 (June - September, 1943), p. 176-84 1 Золотой стандарт в том виде, в каком мы его знали, несомненно, имел серьезные недостатки. Однако есть некоторая опасность, что вошедшее ныне в моду его огульное осуждение может затемнить тот факт, что он обладал также определенными важными достоинствами, отсутствующими у его альтернатив. Мудро и беспристрастно контролируемая система регулируемой мировой валюты могла бы и в самом деле превзойти его во всех отношениях. Но такое предложение долго еще будет оставаться неосуществимым на практике. Однако по сравнению с разнообразными иными схемами денежного регулирования на национальном уровне золотой стандарт имел три важных преимущества: он фактически создавал международную валюту, не подчиняя национальную денежную политику решениям международной власти; он делал денежную политику в значительной мере автоматической и, следовательно, предсказуемой; наконец, благодаря этому механизму изменения в предложении основного платежного средства шли по большей части в правильном направлении. 2 Важность этих преимуществ не следует недооценивать. Трудности сознательной координации национальных политик огромны, поскольку наше нынешнее знание дает нам однозначные ориентиры лишь в немногих ситуациях и решения, при которых всегда одними интересами приходится жертвовать ради других, вынужденно основываются на субъективных суждениях. Тем не менее общее воздействие на каждую страну нескоординированных национальных политик, исходящих исключительно из непосредственных интересов отдельных стран, вполне может оказаться еще хуже, чем самый несовершенный международный стандарт. Точно так же, хотя автоматическое действие золотого стандарта далеко от совершенства, сам факт, что при нем политика направляется известными правилами и что в результате оказывается возможно предвидеть действия властей, способен сделать несовершенный золотой стандарт причиняющим меньше беспокойства, чем более рациональная, но менее понятная политика. Надо отметить, что ни один из приведенных аргументов в пользу золотого стандарта не имеет прямой связи ни с каким из свойств, присущих золоту. Любой принятый международный стандарт, основанный на товаре, цена которого регулируется издержками его производства, обладал бы, в сущности, теми же преимуществами. Что сделало золото в прошлом единственным материалом, на котором практически мог быть основан международный стандарт, -- это по преимуществу иррациональный, но оттого не менее реальный фактор его престижа или, если хотите, господствовавшее суеверное предрасположение в пользу золота, повсеместно делавшее его более приемлемым, чем что-либо еще. Пока господствовало такое представление, можно было сохранять основанную на золоте международную валюту, не строя каких-то планов и не создавая специальной организации по ее поддержке. Однако если предрассудок и сделал возможным международный золотой стандарт, то, по крайней мере, существование подобного предрассудка позволяло иметь международное платежное средство в то время, когда не могло быть речи о какой-либо международной системе, основанной на формальных соглашениях и систематическом сотрудничестве. 3
Прежде чем описать это новое предложение, необходимо кратко рассмотреть действительные недостатки золотого стандарта, которых мы хотим избежать. По большей части они отличаются от общепризнанных. Столь много обсуждавшиеся "капризы" в производстве золота не следует преувеличивать. Значительные приросты предложения золота в прошлом фактически происходили тогда, когда затянувшаяся нехватка создавала реальную потребность в них. Действительно, серьезное возражение состоит скорее в медленном приспособлении предложения золота к реальным изменениям в спросе. Временное повышение общего спроса на высоколиквидные активы или принятие золотого стандарта новой страной неизбежно вызывали значительные изменения в ценности золота, тогда как предложение приспосабливалось к этому медленно. В силу своеобразного механизма запаздывания возросшие объемы предложения золота часто появлялись только тогда, когда нужда в них уже миновала. Эти дополнительные объемы не облегчали положение, а начинали, скорее, затруднять его. К тому же увеличение предложения золота в ответ на временное повышение спроса оказывалось необратимым, создавая почву для чрезмерной кредитной экспансии, как только спрос опять падал. жүктеу/скачать 1.42 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|