Глава 1. Организация астрономических исследований в России до 1917 г

Каждое из этих астрономических учреждений выполняло свои специфические функции. Большая астрономическая обсерватория создавалась, как правило, в рамках национального проекта, целью которого являлось научное обслуживание нужд государства, включавшее в качестве одной из необходимых компонент задачу картографирования государственной территории. Астрометрические и геодезические исследования позволяли составлять точные каталоги звездных положений, необходимые для определения координат пунктов земной поверхности и, соответственно, для создания карт высокого качества. Помимо решения сугубо прикладных задач, картография сыграла существенную роль в выработке стратегий освоения удаленных территорий и унификации административных и юридических стандартов, регулирующих практику бюрократических действий на всей территории государства.

Если говорить о другой составляющей институциональной структуры астрономических учреждений – университетских обсерваториях, то официальный статус последних не вполне адекватно передавался их формальным бюрократическим названием, сохранившимся вплоть до начала ХХ в., – «учебно-вспомогатель­ные учреждения». Предполагалось, что они должны были обеспечивать практикум для студентов там, где астрономия преподавалась как университетская дисциплина. Серьезные научные достижения профессоров астрономии, как правило, были их личной заслугой, основанной главным образом на собственном энтузиазме, а не на щедрых правительственных инвестициях. Хотя на первых порах директора Пулковской обсерватории довольно активно использовали в ходе выполнения своих научных проектов ресурсы созданных при их поддержке университетских обсерваторий; это сотрудничество носило спорадический характер и не суммировалось в устойчивые кооперативные формы. Единственной организацией, сопоставимой с Пулковской обсерваторией как по штатам, так и по предоставляемым фондам, были военные геодезические и топографические подразделения Главного штаба. В первой главе подробно рассматриваются отношения, сложившиеся между военными и академическими астрономами.

С самого начала развития в России практической астрономии академические и военные астрономы вступили в отношения непростого сотрудничества, время от времени осложняемого борьбой за независимое суждение, репутацию и компетенцию. До постройки Пулковской обсерватории путь к консолидации военных и астрономических усилий по обеспечению российского государства качественными географическими картами шел через удвоение научной и военной инфраструктур и, соответственно, дублирование их функций. Основание Пулковской обсерватории, с одной стороны, внесло ощутимый институциональный разрыв в эту академико-военную кооперацию, с другой – парадоксальным образом сблизило академические и военные институты, заставив их конкурировать не только за первенство в авторитетном суждении по геодезическим и картографическим вопросам, но также за включение в штат своих подразделений наиболее квалифицированных астрономов и даже за привилегированные ландшафтные площадки.

Динамика социальных отношений между академическими астрономами и военными геодезистами носила сложный, прерывистый характер. Однако если говорить о долговременных смещениях, то можно заметить, что к середине XIX в. социальные позиции, отстаиваемые военными геодезистами и академическими астрономами, определились следующим образом. Пулковская обсерватория стала все больше и больше играть роль консультативного центра, смещая акценты своей деятельности в область теоретической астрономии с четкими приоритетами международной значимости точных позиционных измерений. В свою очередь, офицеры геодезисты (и картографы), являвшиеся авторами первых картографических описаний широких российских ландшафтов и, одновременно, авторитетными политическими представителями центра в периферийных районах державы, стали плотнее встраиваться в крепнущий аппарат российской бюрократии, консолидируясь в самостоятельную политическую инстанцию, совмещавшую в себе функции систематического развития картографических работ и политического представительства России в дальних регионах.

Постепенная автономизация Пулкова, все большая ориентация ее персонала на решение задач, связанных не с укреплением российского бюрократического перформанса, а на признание со стороны ведущих зарубежных астрономических организаций, сделали конфликтным ее положение в иерархии крепнущей российской бюрократии. Этот конфликт создал почву для неоднозначного восприятия роли Пулковской обсерватории в жизни российского государства. С одной стороны, невозможно было отрицать несомненных заслуг пулковцев в развитии российской геодезии и звездной астрономии, с другой – становившееся все менее явным участие Пулкова в решении русских национальных проблем, а также эвфемизированная, но регулярная критика «несовершенных» работ российских специалистов со стороны руководства Пулкова давали повод для обвинения пулковских астрономов в антироссийском настрое и даже «заговоре» против русских. Это положение усугублялось доминированием в обсерватории иностранных ученых и их борьбой за представительство в этой организации в ущерб российским специалистам.

Параллельно с этими изменениями наметился серьезный институциональный разрыв между Пулковом и университетскими обсерваториями. Этот разрыв был обусловлен комплексом причин административного, политического и собственно научного характера. Рост гражданской активности в России второй половины XIX в. слабо сочетался с изоляционистской, становившейся все более консервативной политикой Пулковской обсерватории, однако хорошо коррелировал с целями, которые ставили перед собой представители университетской интеллектуальной элиты. К середине XIX в. российские университеты вступили в новую фазу развития. В ходе последовательного распространения административных механизмов государственного управления на все социально значимые сферы деятельности университеты теряют облик корпоративных организаций и становятся частью государственного бюрократического аппарата. Университетское образование становится одним из наиболее устойчивых каналов, посредством которого население недворянского происхождения могло получить возможность попасть на высокие государственные посты и даже претендовать на получение дворянских титулов. Это, с одной стороны, обострило отношения между профессорскими группировками, политические мотивы которых находились в сложном сочетании с их карьерными интересами; с другой – вывело внутренние университетские конфликты в более широкое политическое пространство.

Так был выстроен социальный контур, обозначивший институциональные различия между академией и университетами. Эта оппозиция существенным образом влияла на различия в специфике организации научной работы в Пулковской обсерватории и в среде университетских астрономов. Административная востребованность астрометрических мероприятий требовала от Пулковской обсерватории воспроизводства институциональных форм и выполнения научных задач, актуальность которых, собственно, и сделала возможным появление самой обсерватории. Пулковские астрономы в основном проводили такие исследования, целесообразность и эффективность которых уже нашла подтверждение в работе других крупных астрономических центров и получила признание в среде административных подразделений, обеспечивавших государственную поддержку обсерватории. Соответственно строгость нормативных предписаний при обслуживании государственных интересов и связанная с этим академическая дистанцированность заставляли пулковских астрономов с осторожностью относиться к экспериментам в новых областях.

Совсем другая обстановка сложилась в университетских обсерваториях. Университетские астрономы, слабо вовлеченные в решение масштабных астрометрических задач, были, наоборот, склонны экспериментировать с новыми методами. Характерным примером является деятельность обсерватории Московского университета, подробно рассмотренная нами в конце главы. Именно здесь была апробирована новаторская методика поиска переменных звезд (а затем – малых планет) с помощью широкоугольной камеры конструкции В.К.Цераского. Именно здесь фотометрические методы наблюдения точечных объектов и соответствующее оборудование для проведения фотометрических исследований были доведены до предельного для того времени совершенства. Можно даже утверждать, что часть исследовательской тематики, связанной с новыми, а именно – астрофизическими научными задачами, пришла в Пулково из Москвы вместе с персоналом Московской обсерватории, прежде всего с Ф.А.Бредихиным и А.А.Белопольским.

Все эти изменения привели к тому, что к началу 1910-х гг. возникла тенденция отделения обсерваторий от университетов. Эта тенденция была подкреплена тем, что некоторые российские обсерватории получили крупную поддержку со стороны частных лиц (например, Энгельгардтовская обсерватория в Казани и уже упоминавшаяся Московская обсерватория), что значительно увеличило их инструментальный парк и создало предпосылки для увеличения штата. Некоторые обсерватории впоследствии действительно значительно расширили свой персонал за счет временных внештатных должностей. Это превратило их в относительно самостоятельные учреждения, не вмещавшиеся в стандартные бюрократические схемы, в которых университетским обсерваториям, как и в середине XIX в., отводилось место «учебно-вспомогательных» учреждений.

Напряжение, возникшее в институциональной структуре российского научного сообщества, сразу обнаружило себя в первые революционные годы, когда бюрократические полномочия правительственных инстанций были ослаблены перестройкой государственного аппарата, осуществленной большевиками. Два этих фактора – институциональное напряжение и перестройка государственной структуры – дали начало ряду инициатив по пересмотру места университетских обсерваторий в иерархии академических учреждений, что было рассмотрено нами во второй главе настоящей диссертации.

Глава 2. Российские астрономические организации в 1917–1920 гг. После Октябрьской революции был короткий период конфронтации между бывшей Императорской академией наук и большевистским правительством. Однако он довольно быстро закончился, и академия вернула себе прежний статус авторитетной организации. Гораздо более сложные изменения происходили в сфере перестройки управления университетами. Значительное число университетских лидеров, традиционно ориентированных на реформизм, стали в оппозицию к большевикам. Кроме того, реформы, осуществленные под руководством М.М.Новикова при Временном правительстве, снабдили университеты рядом административных свобод, поставивших Министерство просвещения в непривычную для него ситуацию. Большевики застали этот административный конфликт в самом разгаре, оказавшись неподготовленными к нему. Их первые действия по отношению к университетам представляли собой хаотичный набор мероприятий, главной целью которых было стремление утвердиться в дореволюционном административном альянсе, курировавшем деятельность университетов. В это время было высказано много смелых, но вряд ли пригодных для реализации инициатив и проведен ряд спонтанных мероприятий, большинство из которых были отменены уже в середине 1920-х гг.

Однако эта относительно короткая разбалансировка административных отношений сыграла на руку представителям университетских обсерваторий, которые во время административной перестройки получили шанс реализовать проекты. Их замысел был сформулирован еще в дореволюционные годы. Так, представители Наркомпроса – ведомства, курировавшего учебные заведения, – относительно легко откликнулись на предложение создать при университетах сеть научно-ис­следовательских институтов. Благодаря этому на базе обсерваторий некоторых университетов были созданы Астрономо-геодези­ческие институты (АГНИИ). Штат обсерваторий-инсти­тутов вырос в несколько раз. В документации Наркомпроса они стали фигурировать как отдельные учреждения, что ослабило их зависимость от руководства университетов и дало возможность участвовать в научных проектах более автономно.

Перечисленные выше изменения были существенным достижением, хотя и не безусловной победой. Одним из сдерживающих факторов развития астрономических учреждений была относительная слабость Наркомпроса в поле административных отношений нового большевистского правительства. С одной стороны, это делало сотрудников этого ведомства более активными в поиске инициатив, способных обеспечить их ведомство собственной научной инфраструктурой, с другой – ограничивало их возможности в финансировании новых научных проектов. Тем не менее именно Наркомпрос поддержал такие новаторские астрономические проекты, как основание ГРАФО и ГАФИ. Именно благодаря административной поддержке Наркомпроса в профессиональном поле астрономической науки появились новые научные коллективы, слабо ассоциирующие себя с авторитетными дореволюционными организациями и, соответственно, с разрабатываемыми в них научными программами. Напряжения, медленно накапливающиеся внутри корпуса традиционных астрономических дисциплин, почти никак не отраженные в университетском дисциплинарном делении и долгое время относившиеся на счет индивидуального энтузиазма отдельных исследователей, пройдя через «фазовый переход» административных преобразований 1917– 1920-х гг., инициировали появление ощутимых дисциплинарных разломов, отразившихся в том числе на динамике институциональных преобразований астрономических организаций.

Глава 3. Основание новых астрономических учреждений. Теме создания ГРАФО, а затем ГАФИ посвящена большая часть текста диссертации. Кроме того, именно эта тема подкреплена наибольшим количеством не анализировавшихся и не публиковавшихся ранее архивных документов. В процессе написания этой главы особое внимание уделялось личной инициативе и индивидуальной активности астрономов Всеволода Викторовича Стратонова и Василия Григорьевича Фесенкова. Индивидуальная научная работа этих специалистов, влияние, оказанное ими на других людей, а также незаурядные социальные и административные усилия, проявленные в первые послереволюционные годы, стали решающим фактором в основании двух упомянутых выше астрономических учреждений.

В диссертации подробнее, чем это делалось до сих пор, выявлена последовательность событий, предшествовавших созданию этих институтов. В число значимых факторов включались не только сугубо научные предпосылки (связанные, например, с общими перспективами развития астрофизики в России и за рубежом), но и совершенно конкретные обстоятельства, сопутствовавшие деятельности этих специалистов на протяжении всей их научной карьеры. При этом анализировались не столько вопросы, касающиеся общих представлений о связи между наукой и социальными изменениями, сколько вполне определенные направления социального взаимодействиия, при которых могли возникнуть благоприятные условия для основания в большевистской России новых научных учреждений. В результате было выявлено следующее.

Во-первых, было показано, что основатель ГРАФО В.В.Стратонов не обладал к моменту основания обсерватории ни достаточным влиянием среди своих коллег астрономов, ни высоким административным постом в советском правительстве, который мог бы номинально обеспечить его возможностью воплотить в жизнь столь масштабный астрономический проект. Более того, в первые годы после революции Стратонов даже не задумывался о возобновлении своей научной карьеры, а когда все же встал на путь научного строительства, находился в более или менее острой конфронтации почти ко всем специалистам, представлявшим элиту российского астрономического сообщества. Чтобы понять, откуда Стратонов мог получить рычаги влияния, позволившие ему утвердить и в значительной степени осуществить проект задуманной им обсерватории, необходимо по-новому взглянуть на проблему взаимоотношений науки и власти в периоды, кризисные для государства.

Для того чтобы понять истоки влияния Стратонова, необходимо отказаться от привычного ассоциирования власти с инстанциями, осуществляющими государственное управление, и найти перспективу, которая выявляла бы эффекты властного взаимодействия, спрятанные за привычными формами их восприятия в периоды стабильного государственного управления. Первое, что требуется принять в расчет, это кризис легитимности, возникший в России в первые годы после революции. Ничем не сдерживаемые властные воздействия принимали в этот период (первые три года после Октябрьской революции) формы откровенного произвола, начиная от активизации криминальных групп и заканчивая насилием, осуществляемым от лица государственных структур. Материальные формы власти здесь могли быть особенно грубы и по варварски примитивны. Кроме того, лишившись легитимного каркаса, власть растворилась в плотных слоях повседневного взаимодействия, поставив на грань выживания людей, привыкших решать свои социальные конфликты путем привлечения правозащитных государственных организаций и не имеющих опыта прямого противостояния произволу правонарушителей.

В первые годы после революции большевистская власть не могла гарантировать рядовым гражданам ни сохранения их жилья, ни приемлемой оплаты труда, ни нормального питания, ни надежной защиты – как от криминала, так и от коррумпированных субъектов государственного управления. Значительно возросла зависимость людей от низших звеньев государственного аппарата – почти незаметных в стабильные периоды существования государства мелких чиновников, ответственных за распределение жилья, оплату труда, питания и вещевое обеспечение. Это сместило акценты в восприятии власти, придав громким государственным акциям имидж необоснованных декларативных заявлений, для реализации которых необходимо было иметь плотный рабочий контакт с совсем другой категорией государственных служащих, имеющих весьма косвенное отношение к разработчикам государственных решений, но зато ответственных за распределение имеющихся в их руках фондов.

Советская карьера Стратонова начинается как раз с этого внешне непримечательного, самого нижнего слоя бюрократической иерархии, влияние которого очень сильно возрастает в первые послереволюционные годы. Во время обустройства в Москве (он переехал туда сразу же после большевистского переворота) он занимает несколько ключевых должностей в распределении заработной платы сотрудникам университета, гонораров авторам за опубликованные в Госиздате труды и даже в контроле дома в Трубниковском переулке, где его избрали председателем домового комитета. Как опытный чиновник, прошедший прекрасную выучку в административном аппарате наместника императора на Кавказе, и как человек, чуждый тривиальных коррупционных соблазнов, Стратонов умело использует кратковременную фору в приобретении этими инстанциями преимущества властного превосходства. Ему удается включить свой дом в список домов КУБУ (Комиссии по улучшению быта ученых), предназначенных для расселения профессоров, лишившихся во время революции жилплощади, и, благодаря работе в издательстве, приобрести ряд ценных деловых контактов в Наркомпросе – ведомстве, через которое впоследствии проходило утверждение проекта ГРАФО в правительстве. Полученное по революционной реформе вузов звание профессора без защиты диссертации придало легитимный вид его возросшему академическому влиянию и окончательно убедило его в благополучных перспективах развития научной карьеры.

В какой-то мере инициативу Стратонова по основанию ГРАФО можно считать примером самопрезентации в качестве влиятельного лица в советском академическом истеблишменте. История основания этого учреждения, восстановленная по архивным документам, имеет ряд существенных отличий от истории, представленной самим Стратоновым в первой официальной публикации, посвященной этой теме. Стратонов пишет в статье «Основание Главной Российской астрофизической обсерватории» (опубликованной в первом томе «Трудов ГРАФО») от третьего лица, представляя себя в виде уже состоявшегося академического лидера, с самого начала открыто вставшего во главе этого начинания. Между тем, если верить архивным документам, при предварительном обсуждении проекта ему пришлось сделать ряд остроумных административных маневров, замаскировав на первых порах свое участие в этом проекте. Причиной такой осторожности могло быть не слишком дружественное отношение к нему некоторых влиятельных московских астрономов (как, например, директора Московской обсерватории С.Н.Блажко).

Стратонов использовал ряд модельных представлений об организации науки в имперский период. По его мнению, обсерватория должна была обладать центральным учреждением, расположенным в столице, и филиалами (наблюдательными центрами) на юге. В этом смысле, проект не вызывал противоречий с точки зрения распределения социальных ролей в дореволюционном академическом истеблишменте (и даже давал Стратонову номинальное право считать себя главой организации, сравнимой по статусу с Пулковской – бывшей Императорской – обсерваторией), но при этом серьезным образом противоречил изменившейся социополитической ситуации в стране. Первые же попытки Стратонова включить в сеть филиалов ГРАФО уже существующие южные обсерватории (Одесскую и Ташкентскую) натолкнулись на жесткие возражения со стороны местных властей – соответственно Украинской и Туркестанской республик. Несмотря на активные административные действия, Стратонову так и не удалось преодолеть сопротивление местных властей. Ряд уступок, которых ему удалось добиться в начале 1920-х гг., был аннулирован на всесоюзных совещаниях наркомов просвещения, прошедших в 1924–25 гг.

Летом 1922 г. Стратонов, как активный участник забастовки профессоров Московского университета, подвергается аресту и в конце того же года высылается за рубеж с группой других профессоров на т. н. философском пароходе.

Ни одна из оригинальных идей Стратонова так и не получила реального воплощения. Несмотря на его заверения в том, что, как только в стране будет создан астрофизический центр, все специалисты-астрофизики неастрофизических обсерваторий изъявят желание в нем работать, коллектив ГРАФО состоял в основном из малоизвестных специалистов, попавших в эту обсерваторию либо вследствие неприятного инцидента на предыдущем месте работы, либо из желания использовать ее как промежуточное звено в дальнейшем развитии научной карьеры, либо как способ выбраться из плохо оборудованных в столицу с надеждой получить более полноценные условия для реализации своих научных планов. Обсерватории так и не удалось обзавестись серьезной наблюдательной техникой, а южные обсерватории, на которые Стратонов рассчитывал в своих попытках включить их в сеть филиалов ГРАФО, категорически отказались сотрудничать с этим новым учреждением. Собственно, и самого центрального учреждения тоже не было, поскольку организационный комитет обсерватории собирался в двухкомнатной квартире Стратонова в Трубниковском переулке. Этой квартире был формально придан статус официального государственного учреждения. Однако после запрещения использовать помещения жилого фонда для организации в них служебных помещений обсерватория, точнее, ее организационный комитет, оказалась в одном шаге от роспуска. Организацию спасли действия В.Г.Фесенкова.

Сменив Стратонова на посту председателя организационного комитета ГРАФО, Фесенков в течение какого-то времени еще продолжает вести борьбу за южные филиалы, в особенности за Ташкентскую обсерваторию. Однако если для Стратонова главным приоритетом в его деятельности было организационное строительство и перераспределение материальных ресурсов существующих обсерваторий в пользу создаваемого им учреждения, а вопросы, связанные с конкретными направлениями астрофизических исследований он оставлял на потом, то для Фесенкова, наоборот, на первом месте стояли конкретные исследования, которыми он занимался в текущий момент. Сопротивление, встречаемое со стороны правительств южных республик, напряженная и не всегда честная административная борьба, отнимавшая большое количество сил и при этом не дававшая сколько-нибудь ощутимого результата, в конечном итоге приводят его к решению отказаться от относительно богатого оснащения Ташкентской обсерватории и начать исследования на базе уже имеющихся у него ресурсов. Персонал ГРАФО основывает собственную наблюдательную станцию в подмосковном Кучине с небольшим 7”-рефрактором, и вскоре, по ходатайству Фесенкова, организационный комитет ГРАФО преобразуется в ГАФИ – Государственный астрофизический институт.

Если говорить о предпосылках объединения, то истоки его следует искать не в предыдущих аналогичных прецедентах, а в стремлении создать единую, общую для всего Советского Союза инстанцию, которая осуществляла бы координацию научных исследований как в России, так и в союзных советских республиках. Идея создания такой организации появилась в Наркомпросе, когда центральные научные учреждения, унаследованные от имперского режима, остались без своих южных филиалов, и возник вопрос о легитимном статусе ранее филиальных научных организаций, находящихся на территории республик. После неудачи, постигшей российский Наркомпрос на межреспубликанских конференциях 1924–25 гг., руководители НКП продолжали вести борьбу за статус такого центрального координирующего органа. Натолкнувшись на сопротивление своих коллег в других республиках, представители Главнауки попытались заручиться поддержкой глав научных учреждений, подведомственных непосредственно Российскому НКП. В этих целях был проведен ряд совещаний, на которых обсуждались модели организации будущей советской науки. От этих совещаний и сформулированных на них решений можно вести в том числе генезис советской научной риторики, подвергшейся консервации и обретшей канонические формы чуть позже – в конце 1930-х – начале 1940-х гг.

Требование централизации напрямую вытекало из самостоятельных политических движений Наркомпроса РСФСР, стремящегося обрести устойчивую политическую позицию среди других советских ведомств. «Цетрализаторская» политика была реакцией НКП РСФСР на кризис легитимности, разразившийся в СССР в начале 1920-х гг. и повлекший за собой дезагрегацию имперских научных организаций. Однако с течением времени возник второй, альтернативный полюс централизации, на роль которого стала претендовать бывшая Императорская академия наук. Это учреждение с самого начала постаралось выйти из подчинения Наркомпросу и получить поддержку со стороны не республиканских, а всесоюзных руководящих инстанций, хотя по первым решениям большевистского правительства должно было номинально находиться под непосредственным руководством НКП.

Тем не менее академии наук действительно удается получить со стороны правительства, ВСНХ и некоторых промышленных комиссариатов гораздо более весомое обеспечение, чем был способен предоставить Наркомпрос. В результате руководство некоторых институтов начинает искать возможность перейти из ведомства Наркомпроса в подчинение академии. К концу 1920-х гг. сложилась даже стандартная процедура, позволяющая научным институтам выходить из подчинения НКП. Так, из Наркомпроса были «выведены» в академию Радиевый институт, Рентгенологический институт и некоторые другие.

В 1929 г. создается Комитет по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК СССР. С этого момента руководство научными учреждениями, осуществляемое НКП, начинает подвергаться все более острой критике со стороны Комитета. В 1930 г. для проверки деятельности Главнауки назначается «Комиссия по обследованию и чистке учреждений, подведомственных НКП РСФСР». После обследования выходит распоряжение о расформировании Главнауки – административного подразделения, курировавшего деятельность всех трех упоминавшихся выше московских астрономических учреждений. В том числе, в качестве одного из предложений, комиссия рекомендовала объединить московские астрономические организации в единый астрономический институт, что и было осуществлено впоследствии.

Переход на пятилетнее планирование подключило к реформе организации науки Госплан, корневой стратегией которого тоже становится централизация и стремление выстроить вертикальную структуру управления государственными учреждениями. Укрупнение и централизация научных учреждений, вывод их из системы образования и включение в единый административный аппарат во главе с Госпланом стали новыми тенденциями в организации советской науки. В 1931 г. институты объединились в ГАИШ. Сначала он назывался ОГАИШ – объединенный институт, затем необходимость в употреблении первого слова названия отпала.

Создание института становится поворотной точкой проекта ГРАФО. Для Фесенкова это было не просто вынужденной мерой, а элементом продуманной стратегии, что подтверждается большим количеством документов, цитируемых в тексте диссертации, и целым рядом практических шагов, предпринятых как самим Фесенковым, так и его сторонниками. Традиционные представления о характере астрономических исследований связывали работу астронома прежде всего с обсерваторией, а не с институтом. Именно в обсерватории астроном-специалист имел возможность аккумулировать свой визуальный навык, получить доступ к созерцанию недосягаемых для большинства людей объектов и, следовательно, обрести эксклюзивное право на авторитетное суждение об их природе. Авторитет астрономических центров определялся прежде всего разрешающей способностью установленных в них оптических инструментов. Именно на этом была основана, с одной стороны, международная конкуренция крупных астрономических центров, с другой – коммерческий успех оптических предприятий, способных изготавливать линзы и зеркала большого диаметра для крупных телескопов.

В астрономических институтах складывается совершенно иной тип научной работы. В отличие от обсерваторий институты не обладали привилегией первого взгляда. Их сотрудники работали с существенно вторичным материалом. Если здесь и появлялось что-то новое, то оно касалось перераспределения связей между означающим и означаемым – внесения новых смыслов в давно знакомые понятия и поиска неожиданных с точки зрения ортодоксального знания соответствий в наборах уже известных данных. Институт сместил направление взгляда в сторону подчиненных признаков – тех незначительных на первый взгляд деталей, которые при более глубоком изучении были способны выявить истину, природа которой не обнаруживала себя при непосредственном восприятии или, во всяком случае, требовала более долгого «всматривания», сопровождающегося спонтанно возникающими дискуссиями. В институте знание рождалось не столько из непосредственного созерцания какого-либо астрономического явления, сколько из пересечения многих серий информации, вступающих друг с другом в сложные, зачастую непредсказуемые отношения, порождающих новые – интерферентные – серии увиденного и возбуждающих интерес к тем особенностям астрономических явлений, которые легко могли ускользнуть от внимания изолированного обсерваторского наблюдателя.

С самого начала Фесенков стремился к тому, чтобы создать в своем институте рабочие отношения, поощряющие не редукционистские, а дополнительные схемы работы с новой информацией. Сразу же после перехода в организационный комитет ГРАФО он основал еженедельные семинары, на которых делались обзоры наиболее заметных астрономических работ, опубликованных в зарубежной печати, и докладывались результаты исследований сотрудников. После того как институт поделился на отделы, представители различных отделов легко вступали друг с другом в отношения сотрудничества и умели делать взаимно полезной совместно полученную информацию.

Эта особенность организации научной работы как нельзя лучше способствовала распространению методики Фесенкова и апробации ее на новых астрономических объектах. Фесенков в эти годы занимался фотометрией светящихся поверхностей. У него был собственный прибор для измерения поверхностной яркости, изготовленный по его проекту еще в Сорбонне – университете, где он защитил диссертацию по зодиакальному свету. Однако метод, который он применил в своем исследовании, оказалось возможным распространить на гораздо более широкий круг явлений, чем зодиакальный свет. Тот же самый прибор мог быть использован для изучения яркости поверхности Луны, планетных атмосфер, кометных хвостов и т. д. – всех явлений, которые образуют диффузное, пусть даже не очень яркое свечение. Что еще более важно, эта методика требовала детальной проработки целого ряда вопросов оптики полупрозрачных сред, намеченных в диссертации Фесенкова, но не получивших в ней исчерпывающего освещения. Для получения достоверных данных методами визуальной фотометрии нужно было научиться определять прозрачность атмосферы, ее собственное свечение, диапазоны селективных поглощений, интенсивность галактического свечения и его неоднородность в различных участках неба, влияние на яркость неба т. н. подстилающей поверхности – особенностей ландшафта в месте наблюдения – и многие другие параметры, включая индивидуальные качества ретины наблюдателя.

Комплекс вопросов, поставленных в диссертации Фесенкова как вспомогательные, на деле представлял собой новое направление в практике астрономической работы, в которое могли быть вовлечены целые коллективы, а не единственный человек. У этих вопросов была собственная специфика, не сводимая к методам точечной фотометрии (как в фотометре Цельнера, где конструировалась т. н. искусственная звезда) и, тем более, к фундаментальной астрометрии.

Сравнение яркости соседних участков (равно как других параметров излучения – поляризации, спектрального диапазона, температуры и т. д.) дает возможность создать новый тип кодирования данных наблюдения, выражающийся не в дискретных таблицах и строгих контрастных линиях, образующих контур явления, а в более или менее плавных фотометрических кривых. В методике Фесенкова использовалось не фигуративное кодирование визуальных сигналов, а аналоговая имитация – воспроизведение воспринимаемого светового явления последовательностью плавных изменений, находящихся в строгом соответствии с градиентами распределения энергии в перцептивном поле. Эти на первый взгляд незначительные изменения в способе регистрации небесных явлений формируют совершенно особый режим восприятия, обнаруживающий огромное количество еще не узнанного в, казалось бы, исхоженных вдоль и поперек лунных ландшафтах, зонах давно известных туманностей и поверхностей планет.

Эти изменения в способах обработки наблюдений начинают ощутимо влиять на традиционные для России астрофизические темы. Например, предложенная Бредихиным методика изучения кометных хвостов как набора гомологичных траекторий частиц кометного вещества, движущихся под действием сил т. н. отталкивательного ускорения, заменяется схемой движения туманных образований, для чего применяется математическая модель истечения вещества в конусообразной полости, очень похожая на модель движения межпланетного вещества, разрабатываемую Фесенковым. Для просчета этой модели необходимо было применять как раз методы поверхностной фотометрии. Рассеянные скопления начинают изучаться с точки зрения их интегрального блеска, для чего применяется метод расфокусированного изображения, искусственно превращающий дискретные наборы звезд в равномерно засвеченные площадки. Вопросы космогонии также начинают трактоваться с точки зрения движения частиц межпланетного вещества, закономерностей его распределения в Солнечной системе и т. д.

1. 
   Подробно прослежен генезис организации астрономических исследований в России в XIX в. Установлено, что в первые десятилетия XX в. в России существовали две модели организации астрономических исследований с существенными различиями в задачах и оценках перспектив развития астрономии. Первая модель, полнее всего воплощенная в Пулковской обсерватории, была нацелена на обслуживание государственных интересов в области геодезии, картографии и навигации и поддержание международного престижа российской астрономии; вторая модель, действенность которой рассмотрена на примере работы обсерватории Московского университета, предполагала широкую апробацию новейших методов исследований, не связанных напрямую с обслуживанием государственных интересов, и в большей мере ориентированную на индивидуальные исследовательские предпочтения сотрудников университетских обсерваторий.
   
2. 
   Проведен анализ стратегий укрепления социопрофессиональных позиций университетских обсерваторий. На примере обсерватории Московского университета показано, что, в отличие от Пулковской обсерватории, университетские наблюдательные центры более активно использовали альтернативные способы обеспечения научных исследований, к которым следует отнести, в первую очередь поддержку муниципалитетов и инвестирование со стороны меценатов. Выявлено, что в результате успешного применения таких стратегий некоторые обсерватории превратились, по сути, в самостоятельные научные центры и перестали соответствовать формальному статусу «учебно-вспомогательных учреждений», что создало напряжение в унаследованной от XIX в. институциональной структуре организации астрономических исследований. Показано, что в начале ХХ в. административные соглашения по обеспечению работы университетских обсерваторий стали сдерживать дальнейший рост астрономических исследований в университетах.
   
3. 
   На основе проработки обширного массива архивных документов реконструированы пути адаптации имперских схем организации астрономических исследований к новым политическим условиям, возникшим после Февральской и Октябрьской революций 1917 г. Выявлена преемственность в моделях организации астрометрических и геодезических исследований, обеспечивающих государственные интересы. Проведен анализ влияния университетских реформ, осуществленных в ходе Февральской и Октябрьской революций, на организацию астрономических исследований в университетах. Подробно прослежены институциональные преобразования, позволившие университетским обсерваториям избавиться от статуса «учебно-вспомогательного учреждения» и приобрести новую статусную идентичность, закрепленную в категории «научно-исследовательский институт».
   
4. 
   На основе неизучавшихся ранее архивных документов подробно восстановлена история проекта Главной астрофизической обсерватории. В результате проведенного социально-исторического анализа выявлен контекст властных отношений ближайшего послереволюционного периода и определены условия возможности возникновения новых форм научного строительства. Показано, что одним из таких условий стала вызванная революцией разбалансировка схем организации научных исследований. В период сбоя механизмов воспроизводства институционального порядка научная инфраструктура оказалась, во-первых, более восприимчивой в отношении новаторских инициатив, поступавших от ученых, не удовлетворенных состоянием развиваемых ими научных направлений; во-вторых, возникшие в результате этих инициатив научные учреждения оказались, хотя и на короткое время, более конкурентоспособными в отношениях со «старыми» организациями. Это дало возможность осуществить институциализацию в России новой астрономической дисциплины – астрофизики, которая до того времени развивалась в пределах учреждений, чья изначальная направленность носила астрометрический характер. Рассмотрена история объединения московских астрономических учреждений в единый институт – Государственный астрономический институт им. П.К.Штернберга. В частности, подробно проанализированы прецеденты предыдущих неудачных попыток объединения, предпринимаемых в 1924–25 гг. Установлен комплекс причин, сделавших актуальным это объединение с точки зрения государственной политики в области организации научных исследований. Показано, что генезис этого объединения следует вести от попыток создания единого координирующего центра сначала в Наркомпросе РСФСР, а затем в Комитете по заведованию учеными и учебными заведениями ЦИК СССР. Идеология, предполагавшая существование такого координирующего центра, изначально оформилась в Наркомпросе в ходе обсуждения этого вопроса на совещаниях директоров научных учреждений. От этих совещаний, в частности, можно вести генезис основных определений особенностей т. н. сталинской науки. После создания комитета Наркомпрос постепенно устраняется от лидерства в руководстве научными учреждениями. Объединяющую роль в этом процессе все больше начинает играть Академия наук СССР. Подробно прослеживаются мероприятия по проверке работы Наркомпроса, упразднению подразделений этого ведомства, занимавшихся руководством научными институтами, и цитируются рекомендации комиссии, легшие в основу постановления об объединении московских астрономических учреждений в единый астрономический институт.
   
5. 
   Рассмотрено происхождение новых организационных форм, сопровождавших развитие в России астрофизических исследований вплоть до институциализации последних в отдельном специализированном учреждении – Государственном астрофизическом институте. Для этого было предпринято исследование, посвященное изучению деятельности двух специалистов, последовательно сменивших друг друга на посту председателя организационного комитета Главной астрофизической обсерватории, – В.В.Стратонова и В.Г.Фесенкова. Основанный на архивных источниках анализ биографий этих ученых позволил выявить пути преодоления препятствий, возникших на пути институциализации астрофизики, которые порождались, с одной стороны, инертностью бюрократической ментальности в отношении новых организационных форм в науке, с другой – критическим отношением к развитию новой дисциплины самих астрономических коллективов, не всегда одинаково оценивающих перспективность тех или иных исследовательских направлений и подвергающих сомнению право на лидерство того или иного специалиста в разрабатываемой им проблеме. В работе подробно анализируется индивидуальная научная деятельность Фесенкова, в особенности развиваемый им метод фотометрии светящихся поверхностей. Показывается, каким образом внедрение этого метода позволяет изменить стратегии изучения небесных объектов, формируя собственное исследовательское поле и позволяя подключить к этой работе целые коллективы исследователей не только в пределах созданного им института, но и в других научных учреждениях. Подробно анализируются изменения, вызванные институтскими формами организации исследований как в способах научной коммуникации, так и в существе решаемых научных задач. В частности, анализируются изменения в таких традиционных для российской астрономии темах, как кометная астрономия и наблюдение переменных звёзд. Проводится тематический и историко-научный анализ исследований, выполненных в институте до 1931 г., с опорой на библиографию работ сотрудников института и отчеты о научной деятельности.
   
6. 
   В процессе институциализации астрофизики в России подробно охарактеризованы два этапа. Первый, «адаптивный» этап был связан с деятельностью В.В.Стратонова, второй – «конструктивный» – с деятельностью В.Г.Фесенкова. В ходе адаптивного периода Стратонову удалось найти проективную модель организации астрофизических исследований, бесконфликтно уместившуюся в традиционные представления о схемах организации научных исследований в России, что значительно упростило процедуру утверждения проекта ГРАФО в правительстве и подключило к его обсуждению широкий круг специалистов. Однако реализация этого проекта столкнулась с непреодолимыми трудностями, главным образом потому, что Стратонов исходил из имперских схем организации науки – центральном учреждении в столице и ряде филиалов (наблюдательных пунктов) на юге, в то время как переименовавшиеся в республики и получившие самостоятельность южные регионы бывшей империи отказывались признавать легитимным вторжение центральных российских учреждений в управление бывшими научными филиалами. В возникшей сложной ситуации, которая грозила роспуском организационного комитета ГРАФО, Фесенков (и здесь начинается второй, конструктивный этап) кардинальным образом меняет концепцию астрофизического научного учреждения и прилагает ряд незаурядных усилий к тому, чтобы утвердить в научном сообществе и соответствующих бюрократических службах представление об астрофизическом институте как об учреждении, которое способно полноценно работать в области астрофизики даже в отсутствие собственной мощной наблюдательной техники. В исследовании подробно характеризуются эти два этапа и дается детальная реконструкция происходивших событий с опорой на сохранившиеся архивные документы.
   

Основные идеи и положения диссертации изложены в двух опубликованных автором книгах и в статьях, наиболее значимыми из которых являются:

1. 
   Небо в земном отражении: История астрономии в России в XIX–XX вв. М.: Территория будущего, 2008.
   
2. 
   Небесный порядок. Тула: Гриф и К, 2003.
   

3. 
   Ivanov K. The Scientific Revolution through a Gendered Lens: A Review of Feminist Histories of Science // Laboratorium. 2009. # 1. P. 242-248.
   
4. 
   Engelgardt, Vasily Pavlovich // Supplement to the Modern Encyclopedia Russian, Soviet & Eurasian History. 2008. Vol. 9. Academic International Press. P. 171–174.
   
5. 
   На службе империи: астрономические институты в эпоху абсолютизма // Вопросы истории естествознания и техники. М., 2008. № 3. С. 81–106.
   
6. 
   Увиденное и отображенное: Модели анализа научных изображений // Логос. М., 2008. № 1. С. 48–58.
   
7. 
   Город на ладони: Ранняя история городской топографии // Логос. М., 2008. № 3. С. 184–199.
   
8. 
   Чем мы обязаны фундаментальной науке // Логос. М., 2005. № 6. С. 127–134.
   
9. 
   История неба // Логос. М., 2003 г. № 3(38). С. 3–65.
   
10. 
    Science after Stalin: Forging a New Image of Soviet Science // Science in Context. 2002. Vol. 15(2). P. 317–338.
    
11. 
    Как создавался образ советской науки в постсталинском обществе // Вестник Российской академии наук. М., 2001. Т. 71. № 2. С. 99–113.
    
12. 
    Scientific Feasts While the Public Starves: A Note on the Reconstruction of the Pulkovo Observatory after World War II // Journal for the History of Astronomy. 1995. Vol. 26. Part 4. Nov. (No.85). P. 363–368 (совместно с Гурштейном А.А.).
    

13. 
    
    жүктеу/скачать 0.55 Mb.
    
    Достарыңызбен бөлісу: