Об интерференционных явлениях в СРД в сфере грамматики

1.3. Об интерференционных явлениях в СРД в сфере грамматики

2. Выше уже говорилось о введенном Вайнрайхом разграничении двух основных типов интерференционных явлений: а) заимствовании языковых элементов (слов, морфем или устойчивых элементов, больших, чем слово) в целостности их формы и содержания и б) межъязыковое отождествление элементов двух языков и изменение элемента одного из этих языков под воздействием отождествленного с ним элемента другого языка. По поводу последнего надо заметить следующее. 1) Как правило, отождествляются единицы, имеющие в двух языках сходное значение¹⁰. Затем в результате отождествления в субдоминантном языке происходит дальнейшее уподобление значения отождествленного элемента под влиянием соответствующего элемента доминантного языка. Если происходит отождествление элементов двух языков, обладающих не только содержательной, но и определенной формальной близостью, то наблюдается эффект, иногда называемый исследователями двойной этимологией (см., например: Перехвальская 1987). Многочисленные случаи подобного развития мы можем наблюдать в цыганском языке, по поводу которых исследователи часто спорили о том, является ли тот или иной элемент исконным или заимствованным¹¹. По всей вероятности, в подобных случаях следует говорить о развитии исконного элемента под воздействием отождествленного с ним формально близкого элемента доминантного языка. Особенно часто подобное явление происходит при контактном взаимодействии близкородственных языков, когда отождествляемые элементы являются и этимологически тождественными. 2) Отождествление элементов двух языков часто влечет за собой калькирование конструкций доминантного языка, на место их элементов подставляются отождествленные элементы языка, испытывающего воздействие. Между копированием синтаксических конструкций и копированием конструкций, традиционно относимых к лексике – идиом и сложных слов, по всей видимости, нет принципиальной разницы. 3) И семантический сдвиг, и калькирование могут сопровождаться, а могут не сопровождаться привнесением в испытывающий контактное воздействие язык новых грамматических категорий. При семантическом сдвиге привнесение новых категориальных значений происходит реже, при калькировании значительно чаще (cм. Thomason & Kaufman 1988 ). 4) В рамках общих представлений о языковых изменениях контактнообусловленный семантический сдвиг несомненно представляет частный случай семантического изменения под аналогическим влиянием.

3. Я уже упоминал о том, что сами интерференционные механизмы не зависят от типа контактных ситуаций. Преимущественное использование того или иного механизма определяется, однако, определенными параметрами. Так, при семантическом сдвиге, калькировании и заимствовании грамматических морфем необходима значительная «психолингвистическая» доминация языка, оказывающего влияние. При лексических заимствованиях важна «престижность» языка-донора (см. Thomason & Kaufman 1978; Croft 2001б).

1.3.1. О семантическом сдвиге: именная система

Именная система СРД достаточно последовательно сохраняет свой "общецыганский" характер, как в плане состава грамматических категорий, так и с точки зрения способа их выражения. Имя в СРД характеризуется категориями числа (ед. и мн.), рода (м. и ж.), одушевленности/неодушевленности и падежа. Сохраняется типичный для цыганских диалектов "новоиндийский" "двухуровневый" характер строения именной лексемы, исчерпывающе описанный в современной научной литературе (см. Зограф 1976: 82-111, Matras 1997a) и дающий, если отрешиться от возможности разных теоретических трактовок этого феномена, семь падежных граммем: Ном., Акк., Ген., Дат., Инстр., Абл. и Лок.¹² Единственная именная грамматическая категория, имеющая как будто бы общецыганский характер и подвергшаяся в СРД радикальной редукции, – категория определенности.

В целом же СРД в плане сохранения структуры цыганского существительного является скорее консервативным, разделяя в этом смысле особенности других диалектов северной диалектной группы. Этот консервативный характер представляет особый интерес на фоне общей высокой степени интерферированности СРД.

Обращение к реальному функционированию этой системы неизбежно ставит перед исследователем достаточно существенные вопросы, важные для понимания характера интерференционных процессов, действующих в диалекте. Прежде всего, следует отметить, что контактнообусловленные изменения, испытанные СРД в именной сфере, относятся в основном к области семантического сдвига.

У.Вайнрайх эксплицитно писал о том, что при грамматической интерференции происходит отождествление «морфемы или грамматической категории языка А с морфемой или категорией языка Б» (Вайнрайх 1979: 73). Примерно такой же точки зрения придерживаются и современные исследователи. Так, Н.Борецки пишет как об отождествлении маркеров (Boretzky 1989: 368), так и об отождествлении грамматических категорий (Boretzky/Igla 1991: 6). Как представляется, базовой единицей межъязыкового отождествления разумно считать не грамматический маркер и не категорию как таковую, а конструкцию, понимаемую в духе Radical Construction Grammar У.Крофта (Croft 2001a)¹³.

Эта опора на конструкцию, а не на формант¹⁴ в процессе межъязыкового отождествления хорошо видна при анализе контактнообусловленных изменений в сфере функционирования падежных форм в СРД.

Рассмотрим функционирование инструменталиса в СРД. В большинстве цыганских диалектов этот падеж может выражать два центральных, прототипических значения – собственно инструменталисьное и комитативное. Соответствием для формы СРД в инструменталисьном значении является беспредложная форма русского творительного:

(1) и улыя тэвэрэса (Инстр.) и чингирдя сарэ дуй лакэ кисти, отчингирдя

«взял топором и отрубил ей две кисти рук, отрубил»

Форма СРД инструменталиса в комитативном значении соответствует русской конструкции «с + Твор.»:

(2) ёй джиндя очень мало лэса (Инстр.)

«она прожила очень мало с ним»

При этом собственно интерференционное воздействие русского языка проявляется в том, что во всех случаях, когда в русском употребляется конструкция «с + Твор.» в соответствующих фразах на СРД мы будем иметь форму инструменталиса. См. примеры, где Инстр. выражает значение обладания:

(3) джювлы-то вастэнца (Инстр.)

«женщина-то с руками»;

примеры, где инструменталис употребляется в конструкции, соответствующей русск. вместе с:

(4) авэн вместе амэнца (Инстр.)

«идем вместе с нами»;

а также многочисленные случаи, где употребление СРД инструменталиса определяется влиянием конкретных русских конструкций со словами, управляющими «с + Твор.».:

(5) нат, мэ туса (Инстр.) нисогласно

‘нет, я с тобой несогласен,

(6) онэ сыс сыр пшал пхэняса (Инстр.)

‘они были как брат с сестрой’

(7) дуй пашэса (Инстр.) бэрш

‘два с половиной года»

Здесь следует обратить внимание на два принципиальных момента:

1. Соответствующие русские и СРД конструкции имеют разное устройство с точки зрения традиционных представлений о синтаксических составляющих:

[Прожила [c ним]_PP]_VP

[джиндя лэса]_VP

Таким образом, мы видим, что различное устройство конструкций в плане выраженных в них традиционно выделяемых синтаксических отношений никак не влияет на возможность их межязыкового отождествления. Другими словами, двуязычный носитель отождествляет конструкции (в нашем случае русскую предложно-падежную и СРД падежную), а не отдельные форманты.

2. По всей вероятности, семантически обусловленные соответствия между двумя конструкциями устанавливаются на базе их прототипического значения (или значений), в данном случае – комитативного. Затем конструкция доминантного языка (русского) начинает влиять на сферу употребления (значения) конструкции подчиненного языка, в основном за счет ее употребления в разного рода идиоматических контекстах .¹⁵

В монолингвальной ситуации подобное закрепление идиоматического употребления падежных форм происходит путем метафоризации, представляя собой в то же время одно из проявлений грамматикализации (во всяком случае, мы имеем здесь потерю первоначальной функции и десемантизацию). Несомненно, такое развитие представляет собой аналогический процесс (ср. Hopper & Traugott 2003: 84-85). В ситуации двуязычия путь развития в субдоминантном языке как бы сокращается, вместо собственного когнитивно обусловленного развития мы имеем подстановку употреблений, свойственных доминантному языку.

3. Подобная ситуация характерна для функционирования именной системы СРД в целом. Для каждой русской падежной или предложно-падежной конструкции мы можем установить однозначные соответствия среди падежных форм СРД. Любопытно при этом, что в некоторых случаях интерференционное воздействие русского языка оказывает, по всей видимости, консервирующее воздействие на падежную систему СРД. Это относится, в частности, к сохранению в системе СРД локатива, самого нестойкого из цыганских падежей, исчезнувшего, например, из принадлежащего к той же самой балтийской диалектной группе диалекта лешаки. По всей видимости, это сохранение объясняется его отождествлением с русской конструкцией «у + генитив»¹⁶ (подробнее см.: Rusakov & Abramenko 1999a; Русаков 1999а).

1.3.1.3. Откуда берутся категории

1. В предыдущем разделе я пытался показать, что отождествляются конструкции, а не грамматические форманты, здесь же мы рассмотрим вопрос о том, можем ли мы говорить об отождествлении непосредственно грамматических категорий (см. Русаков 2003).

В СРД имеется генитив, согласующийся с ядерным словом (типичный пример Suffixaufnahme, см. Plank 1995) и аккузатив, форма которого для неодушевленных существительных совпадает с номинативной или ей омонимична.

Отождествление русского генитива с соответствующими цыганскими падежными формами зависит от того, в какой конструкции употреблен русский генитив.:

Именная поссесивная конструкция: Русск. Род. пад. – СРД Генитив

Дом отца Дад-эс-киро (Ген.) кхэр

Дочь отца Дад-эс-кири (Ген.) чяй
Глагольные конструкции: Русск. Род. пад. – СРД Аккузатив

Нет отца Нанэ дад-эс (Акк.)

Нет дома Нанэ кхэр (Акк.=Ном.)

Нет чая Нанэ чяё (Акк.=Ном.)

(Нет чаю)
Не увидел отца На дыхтём дад-эс (Акк.)

Не увидел дома На дыхтём кхэр(Акк.=Ном.)

(Не увидел дом)

Не увидел сестры На дыхтём пхэня (Акк.)

(Не увидел сестру)
(Выпил воду) Пиём паны(Акк.=Ном.)

Выпил воды
(Выпил чай Пиём чяё(Акк.=Ном.)

Выпил чаю)

Выпил чая
(Увидел отца Дыхтём дад-эс (Акк.)

Увидел дом Дыхтём кхэр(Акк.=Ном.))
«Псевдопартитивные конструкции»: Русск. Род. пад. – СРД Номинатив или Аккузатив

Краюшка хлеба Краюшка маро (Акк.=Ном.)

Стопка коньяка/?коньяку Стопка коньяко (Акк.=Ном.)

Таким образом, русский беспредложный генитив имеет два ряда соответствий, в одних случаях ему соответствует СРД генитив, в других – СРД аккузатив (так же как и русскому аккузативу). Возникает вопрос, можем ли мы вообще в данном случае говорить о каком-либо русском влиянии?

По всей вероятности, русское влияние можно подозревать прежде всего в отрицательных экзистенциальных конструкциях и конструкциях обладания. Русизмом является здесь само использование в подобных конструкциях форм неименительного падежа, маркирующее субъект, несвойственное большинству цыганских диалектов. Что же касается отождествления русск. генитив – СРД аккузатив, то тут, по-видимому, сыграли роль два не независимых друг от друга обстоятельства: а) широкая омонимия генитивных и аккузативных форм в русском, а также омонимия аккузатива и номинатива неодушевленных существительных в русском и цыганском и б) наличие большого количества конструкций, где генитив и аккузатив (а также генитив 2 = партитив) находятся в отношении относительной взаимозаменяемости (см. табл.). Кроме того, мог сыграть роль особый характер цыганского генитива, максимально приближающий его к прилагательным (о цыганских генитивах см. Koptjevskaja-Tamm 2000).

Действительно, если рассмотреть русский генитив «в зеркале» контактного языка, становится еще более ясной его «неоднородность». С одной стороны, имеются именные конструкции, где генитив выступает в своей прототипической функции. С другой стороны, мы наблюдаем множество глагольных конструкций, в которых генитив маркирует объект или субъект. В части этих конструкций генитив не может быть заменен на другую падежную форму, в других такие замены – прежде всего на аккузатив, а для ограниченной группы лексем – на партитив, – возможны. Иногда вариативность определяется сравнительно ясными правилами: выпил чай – выпил чая – выпил чаю, иногда весьма затемненными: не увидел сестры – не увидел сестру).¹⁷ По-видимому, в связи с исключительным употреблением цыганского генитива в именных группах русский генитив в приглагольных конструкциях был отождествлен с падежом прямого объекта, аккузативом. Это повлекло за собой появление СРД аккузатива и в конструкциях, где русский генитив маркирует не объект, а субъект (в отрицательных бытийных конструкциях). Интересно, что русские псевдопартитивные конструкции интерпретируются в СРД так же, как глагольные, невзирая на их формальное сходство с именными поссесивными конструкциями в русском языке. Здесь могли сыграть роль следующие моменты: 1) широкое распространение аппозитивных псевдо-партитивных конструкций в других цыганских диалектах, возможно имеющее общецыганский характер; 2) омонимия СРД аккузатива и номинатива у неодушевленных существительных, позволившая «включить» подобные случаи в пару «русский генитив – СРД аккузатив»; 3) значительные семантические различия между русскими генитивными и псевдопартитивными конструкциями и возможная внутренняя близость этих конструкций к соответствующим глагольным (чашка чаю – выпить чаю, о псевдопартитивных конструкциях см. Koptjevskaja-Tamm 2001)

По-видимому, наиболее адекватное объяснение данный фрагмент русско- – СРД соответствий получает в рамках представлений Radical Construction Grammar, согласно которым грамматические категории не являются заданными в системе языка, а выводятся из существующих в языке конструкций. В этом плане при межъязыковой интерпретации происходит как бы вытягивание категорий из конструкций.¹⁸ Для носителей СРД при такой интерпретации русский генитив несомненно распадается на две категории – генитив поссесивный и генитив приглагольный (с «примыкающими» сюда именными псевдопартитивными конструкциями). Другой вопрос, насколько подобная интерпретация адекватна для монолингвального носителя русского языка. Рассмотрение этого вопроса выходит, однако, за пределы данной работы (см. также 1.3.5).

2. Дополнительный момент, заслуживающий внимания, заключается в том, что наряду с падежными формами в СРД имеются предложно-падежные конструкции. Соотношение предложно-падежных и падежных конструкций в СРД иное, чем в русском: процентная доля падежно-предложных конструкций ниже, это объясняется тем, что ряду русских конструкций с предлогами жестко соответствуют падежные формы СРД¹⁹. При сравнении русских и СРД предложно-падежных конструкций можно отметить следующие закономерности:

а) Между русскими и СРД предложно-падежными конструкциями устанавливаются определенные соответствия, при этом цыганские предлоги достаточно стойко сохраняют особенности своего управления (так, например, русским направительным и локативным конструкциям с предлогом в соответствует конструкция СРД дрэ (дэ, дро) + Локатив).

б) СРД предлоги довольно четко сохраняют свою первоначальную (локативную) семантику, это подтверждается сравнением с другими цыганскими диалектами. Вместе с тем, на «идиоматической» периферии влияние русского языка очень сильно: многие случаи употребления предложных конструкций в СРД объясняются особенностями управления конкретных русских слов.²⁰

в) На значение и употребление СРД предлогов определенное влияние оказывают русские предлоги, близкие им по форме (см. выше о двойной этимологии). Так, на употребление предлога пэ/по, оказывает влияние русск. по, на употребление кэ/к – русск к.

1.3.2. О структурных кальках

При этом необходимо подчеркнуть нечеткий, континуумный характер границы между лексическим и грамматическим при калькировании.

Это относится, в частности, к такому яркому "славизму" в СРД как аналитическое будущее время типа ласа тэ багас “будем петь (буквально – возьмем петь, начнем петь)”²², действительно, как будто бы очень близкому русскому будущему несовершенному. Однако реально в текстах форма эта встречается достаточно редко. Так, в наших текстах мы имеем следующее количественное распределение глагольных форм со значением будущего времени: формы, формально совпадающие с настоящим – 62 (из них приставочные 19), форм аналитического будущего всего две. Если предположить, что моделью для данной формы послужила русская конструкция с глаголом стать, то, возможно, что в таком случае следовало бы говорить о включенности этой формы не только (или даже не столько) в футуральную сферу, сколько в сферу начинательности (Л.Н.Черенков, личное сообщение). Ср. формы, также аналогичные русским: мэ лыем тэ дыкхав "я стал (букв. взял) смотреть". Важно тут, что в любом случае в начале процесса калькирования должно было лежать лексическое отождествление элементов конструкции, в данном случае, по всей видимости, русского стать и СРД тэ лэс. Остается, однако, не совсем ясным, насколько подобные "русифицированные способы" выражения грамматических значений инкорпорированы в грамматику СРД. В известном смысле, у нас отсутствуют точные механизмы определения "уровня грамматикализованности" той или иной конструкции.²³

Подобную ситуацию мы имеем и в сфере способов выражения неактивного залога. Исконная система выражения пассивного залога с помощью суффикса -jov потеряла продуктивность, перейдя в сферу непродуктивного словообразования. Распространение возвратных глаголов, образованных при помощи частицы -пэ (-пэс), несомненно, поддерживается русским влиянием. Причем речь здесь идет прежде всего о калькировании конкретных русских глаголов. В зависимости от своих русских образцов возвратные глаголы в СРД могут иметь достаточно широкий спектр значений: прямо-возвратное, косвенно-возвратное, реже пассивное и т.п. (Вентцель 1964: 75-76). Одновременно в СРД используются аналитические пассивные конструкции: вспомогательный глагол + причастие, распространенные в разных цыганских диалектах, но также поддерживаемые русским влиянием.

В целом, говоря о калькировании грамматических конструкций. надо отметить, что если по отношению к семантическому сдвигу мы можем говорить об «импортированном» (и ускоренном) метафорическом процессе, то тут речь может идти об «импортированной» (и ускоренной) грамматикализации (ср. Keesing 1991: 35). В принципе и тут мы имеем дело скорее с количественными, нежели с качественными различиями по сравнению с «неконтактными» изменениями. Действительно, грамматикализация представляет собой процесс принципиально градуальный. Для такого рода процессов очень трудно отделить моменты, связанные с его возникновением (или скорее проявлением) в языковой системе (innovation, actuation) и его распространением в языковом сообществе (propagation).²⁴. Короче говоря, разные носители языка употребляют в разной степени грамматикализованные (хотя формально, возможно, и идентичные) конструкции. Ту же ситуацию мы имеем и в случае языкового контакта, разница заключается лишь в источнике инициации процесса грамматикализации.²⁵

1.3.3. О заимствовании морфем

В СРД, не считая префиксов, о которых будет сказано ниже, заимствована лишь одна грамматическая морфема в полном смысле слова – используемый в императиве показатель числа -те, употребляющийся в диалекте в качестве факультативного вторичного показателя наряду с исконным формантом:

(14а) дэ-н 'дайте'

дай-2PL

дай-2PL-2PL(RUSS)

Факт этот представляет собой прекрасную иллюстрацию положений, упомянутых выше, – -те является чуть ли не единственной в русской глагольной системе «агглютинативной» морфемой, имеющей лишь значение числа, но не лица (см. Русаков 1992; Rusakov 2001).²⁶
1.3.3.1. О заимствовании русских префиксов в СРД

Значительно более важным для функционирования глагольной системы СРД является заимствование системы русских префиксов (см. Rusakov 2001; Русаков 2000а).

1. Заимствование иноязычных префиксов не является специфической особенностью СРД и отмечается в ряде цыганских диалектов, контактировавших с языками с развитой префиксальной системой (Boretzky, Igla 1991). Практически каждый глагол в СРД может употребляться с таким же набором русских префиксов, как и его русский эквивалент (тэ дэс "дать", тэ отдэс "отдать", тэ выдэс "выдать" и т.д.). Заимствованные префиксы приносят с собой всю свойственную им гамму грамматических свойств: видовое и акциональное значения, способность менять валентностную структуру глагола и т.п.

Считается, что массированное внедрение русских префиксов в глагольную систему СРД существенно изменило эту систему, прежде всего в плане выражения видо-временных отношений. Наряду с элементами старой (общецыганской) временной системы с аспектуальным противопоставлением аориста и имперфекта и единой формой настоящего/будущего времени, реализующей видовые значения в зависимости от лексической семантики глагола и контекста (15), внедряются элементы новой (возникший под влиянием русского) видо-временной системы с утратой противопоставления аорист / имперфект, с формой прошедшего времени, способной выражать видовые противопоставления с помощью заимствованных префиксов, и двумя типами будущего времени (16):

(15) багалас "(он) пел (имп.)" багандя "(он) спел"

багала "поет, споет, будет петь",
(16) багандя "он пел" с-багандя "он спел"

багала "он поет"

ласа тэ багал "он будет петь" с-багала "он cпоет"

Исследователи отмечают при этом, что СРД "копирует" русскую видовую систему неполностью. Так, Н. Борецки справедливо указывает в этой связи на невозможность имперфективации в СРД и других диалектах, заимствовавших префиксы (Boretzky 1989: 370, Friedman 1985: 383).

Внимательное рассмотрение текстов на СРД и материалов синтаксической анкеты позволяет уточнить детали этой картины.

2. Глагольные формы, образованные при помощи русских префиксов, занимают значительное место в текстах на СРД. Так, в записанных нами (и А.Сурво) в 1984 г. текстах на общее количество ок. 500 финитных глагольных форм (без учета русских заимствований) приходится 107 форм с русскими приставками. Как и следовало ожидать, преобладающая сфера распространения подобных форм – прошедшее время (56 форм на 160 форм претерита), далее идет неаналитическое будущее (19 форм из 72). Ср. с этим сравнительно малое распространение приставочных глагольных форм в сфере настоящего (18 из 168).

3. И в текстах, и в ответах на вопросы синтаксической анкеты имеет место достаточно высокая степень вариативности в употреблении приставочных и бесприставочных глаголов. См., например, в соседних предложениях одного и того же текста (ср. также пример (1)):

(17) И авнэ рома, у-галынэ со ей буты кэрдя...

«И пришли цыгане, узнали, что она работает», и:

(18) Ну дотэ гыне пал латыр тэ родэн и вдруг галынэ…

«Ну тут пошли ее искать и вдруг узнали…»

Из этого можно, по всей видимости, сделать вывод, что употребление приставочных образований для выражения перфективного аспектуального значения не является обязательным. С другой стороны, приставочные глаголы употребляются, хотя и не очень часто, в явно имперфективном значении, калькируя, вероятно, имперфективирующие образования от русских приставочных глаголов:

(19) И вот, приезжали кэ ей бут молы сватать. Ей на гыя и дай ла на от-дыя

«И вот, приезжали к ней много раз сватать. Она не шла и мать ее не отдавала».

4. Н.Борецки указал в свое время на то, что цыганские глаголы с русскими префиксами образуются по модели конкретных русских глаголов, что мы имеем дело практически с лексическими кальками (Boretzky 1989: 368). Когда приставочный глагол отличается от соответствующего бесприставочного лексически (в частности, акционально), подобная разница в значении маркируется и соответствующей цыганской глагольной парой. См. в наших текстах: пхенава "скажу" – рос-пхэнава "расскажу".

То же самое происходит, когда русский приставочный глагол отличается от бесприставочного аспектуально: это отношение переносится и на цыганские соотносительные глаголы: по-пучнэ "попросили", у-черде "украли" и т.п. Подобные чисто видовые образования также повторяют обычно структуру соответствующих русских глаголов (Boretzky 1989: 368). Как и в русском языке, достаточно многочисленны случаи, когда при перфективации мы имеем и "акционально-лексическую" и видовую модификацию глагола:

(20) а пхэн лакири... вы-гыя палэ раклэстэ палэ ром.

«А ее дочь вышла за русского замуж»

Из вышесказанного можно сделать один важный предварительный вывод: грамматические изменения в сферу выражения аспектуальности также внедряются в СРД "лексическим путем".

5. На употребление приставочных resp. бесприставочных глагольных форм оказывает значительное влияние семантика исходного глагола. Так, глаголы с предельным значением (например, тэ авэс "прийти") употребляются в прошедшем и будущем времени как правило без приставок (речь идет о перфективирующей функции приставки) и имеют при этом перфективное значение; фиксируется и употребление претерита от этих глаголов в имперфективном значении. Непредельные глаголы могут употребляться в перфективном значении и с приставками, и без приставок:

(21) ей гыя учиться

«она пошла учиться», но

(22) ей у-гыя лэса

«она ушла с ним».

6. Возникает, однако, существенный вопрос: составляют ли приставочные образования часть лексикона СРД, или они образуются непосредственно в момент речи.

Ответить на этот вопрос сколько-нибудь определенно без прямого обращения к языковой компетенции носителей диалекта невозможно. Можно предположить, однако, что при употреблении префиксальных образований носители СРД используют обе стратегии – и извлечение приставочного глагола из лексикона и "конструирование" его непосредственно в момент речи. В этом плане ситуация с приставочными образованиями не должна отличаться принципиально от ситуации с использованием в диалекте русских заимствований, а шире – от ситуации с производством/ воспроизводством в речи грамматических форм слова в языках с развитой морфологией. Подтверждением (правда косвенным) реальности стратегии "конструирования" приставочных глаголов в момент речи могут служить достаточно частые случаи соседства в речи цыган русского приставочного глагола и его цыганского эквивалента:

(23) ев саро проигрывает, граф Черный, да графо кало, про-кхэлла саро

«Он все проигрывает граф Черный, этот черный граф, проигрывает все»

Подтверждением того, что по крайней мере часть приставочных образований хранится в лексиконе, является, как кажется, наличие некоторого количества приставочных глаголов, относительно которых остаются сомнения, «конструируются» ли они непосредственно в момент речи.

Это относится, прежде всего, к целому ряду приставочных образований от многозначного и функционально нагруженного глагола тэ лэс "брать, начинать, полувспомогательный глагол, образующий будущее аналитическое". См. в текстах:

(24) мать ее при-лыя

«мать ее приняла»; при-лыибэ "обычай, прием".

Соответствующие русские приставочные глаголы представляют собой с синхронной точки зрения достаточно сложные образования с абсолютно связанным корнем. Не совсем ясно, может ли в данной ситуации калькирование осуществляться в момент речи. Скорее можно предположить, что лексическое отождествление – или, по крайней мере, его начальная стадия – могло быть произведено на предшествующих стадиях развития диалекта, может быть, в условиях иного славянского языкового окружения.

И тут мы переходим к другому важному для понимания функционирования системы русских приставок в СРД вопросу. Является ли калькирование конкретных русских глаголов единственно возможной стратегией в СРД? Могут ли образовываться приставочные глаголы по определенным, закрепленным в СРД моделям без ориентации на конкретные русские слова? Говоря другими словами, обладают ли заимствованные приставки в СРД собственными словообразовательными/ словоизменительными потенциями?

Определенно ответить и на этот вопрос достаточно трудно. Однако и в наших текстах, и в ответах на анкету встречаются приставочные глаголы, определение которых как калек с конкретных русских глаголов достаточно затруднено. См., например, тэ пири-пасес "переночевать, букв. перележать", до-кэрдян "ты (меня) довел, букв. доделал", целая группа приставочных образований от глагола тэ чювэс "класть", обозначающих действия, совершаемые с одеждой (тэ рас-чювэспэ "раздеться", с-чювэс "снимать (одежду)" и др.). Подобного рода примеры не поддаются однозначной трактовке. С одной стороны, в принципе в них можно видеть кальки с определенных слов, относящихся к иным диалектным или хронологическим разновидностям русского языка (или иным славянским языкам), и, таким образом, "лексические остатки" контактов предшествующих состояний СРД. С другой стороны, возможно, что подобные примеры свидетельствуют о том, что наряду со стратегией калькирования конкретных глаголов, у носителей СРД существует стратегия производства новых глаголов (а возможно, и перфективных видовых форм уже существующих глаголов) при помощи "добавления" к цыганским глаголам русских префиксов по продуктивным схемам. Разумеется, различные стратегии могут по-разному комбинироваться и занимать разное место в языковой компетенции отдельных носителей СРД.

7. Говоря о системе видо-временных отношений в СРД в целом, надо отметить следующее:

– "Общецыганская" (при всей условности данного понятия) система выражения видо-временных отношений в СРД в значительной степени разрушена. Отчетливо видно это на судьбе имперфекта, употребляющегося во временной функции²⁷ крайне редко и приобретшего статус особой видо-временной формы, сочетающей значения хабитуалиса и отдаленного прошлого²⁸.

– Степень грамматической адаптированности элементов, обязанных своим возникновением интерференционному влиянию, достаточно трудно определить (ср. выше об аналитическом будущем).

– Уже говорилось о высоком уровне вариантности в использовании приставочных vs бесприставочных глагольных форм, в частности, для выражения видовых значений.

8. Надо отметить, что сложившаяся в СРД в высшей степени гетерогенная система выражения видо-временных отношений характеризуется высокой степенью «затемненности» (opacity). Действительно, по глагольной форме вне контекста практически невозможно определить ее аспектуальное значение. Наличие пары «приставочный – бесприставочный глагол» без контекста и соответствующей русской глагольной пары не позволяет определить характер отношений между исходным и производным словом. С другой стороны, как мы убедились, в диалекте существует довольно широкий набор средств – чисто грамматических и колеблющихся в диапазоне между грамматикой и лексикой, – с помощью которых могут выражаться и выражаются аспектуальные значения. Несомненно, что ситуация, фиксируемая в СРД, должна иметь в высшей степени маркированный характер. Таким образом, развитие способов выражения видо-временных отношений в СРД от "общецыганского состояния" до современного состояния диалекта²⁹ характеризуется движением от «прозрачности» (transparency) к «затемненности». В принципе можно было бы ожидать от подобной системы неустойчивости. Однако обращение к языковому материалу второй половины прошлого века позволяет прийти к выводу о, напротив, относительной устойчивости системы способов выражения видо-временных отношений в диалекте. Так, в сборнике текстов Добровольского (Добровольский 1908), отражающей языковое состояние, по многим параметрам достаточно близкое к СРД, мы наблюдаем ситуацию, схожую с современной. В выборке из 300 финитных глагольных форм (без русских заимствований) представлено 65 префиксальных форм. В целом за последние сто с лишним лет ситуация с выражением видо-временных отношений в диалекте существенным образом не изменилось. Сложный и непрозрачный фрагмент языковой системы демонстрирует достаточно высокую степень устойчивости. Это хорошо согласуется с выводами, к которым пришли в свое время Томасон и Кауфман, показавшие, что при интенсивных языковых контактах интерференционные явления могут увеличивать степень маркированности языковой системы (Thomason & Kaufman 1988).

9. Крайне интересен вопрос о соотношении грамматического и лексического в интерференционных изменениях в СРД, связанных с проникновением в систему диалекта русских префиксов. Русские приставочные глаголы представляют собой чрезвычайно сложный и внутренне противоречивый тип конструкции, сочетающий в себе черты схематического и субстанционального (идиоматического) типа конструкций. Практически каждый русский приставочный глагол в разной степени сочетает в себе «грамматичность» и «идиоматичность». Вместе с тем, и в плане выражения аспектуальных значений, и в плане создания лексического многообразия русских глаголов префиксы играют в русской глагольной системе чрезвычайно важную роль. Язык, находящийся под сильным русским влиянием, может по-разному реагировать на наличие в доминирующем языке такой сложной и непрозрачной системы. Некоторые такие языки вообще не реагируют на русскую префиксальную систему (см. Володин 1994; Груздева без даты). Это относится, например, к беспрефиксным³⁰ языкам и вообще к языкам с глагольной системой принципиально иного устройства. Любопытно, что язык алеутов острова Медный, столь старательно заимствовавший систему русских окончаний, русские префиксы не заимствовал (Головко 1997). Языки с относительно развитой префиксальной системой (но не использующейся для выражения чисто аспектуальных противопоставлений) могут идти по пути семантического отождествления своих и чужих префиксальных конструкций с распространением на первые аспектуальной семантики. Это характерно, в частности, для идиш, германская по происхождению префиксальная система которого стала использоваться под славянским влиянием для выражения аспектуальных противопоставлений. В цыганских же диалектах произошло заимствование славянских префиксов.

По-видимому, при установлении межъязыковых соответствий между русскими и СРД глаголами произошел своего рода конфликт между необходимостью отождествления такого распространенного и важного класса русских конструкций, каковыми являются префиксальные глаголы, и невозможностью осуществить это отождествление морфологическими средствами цыганского языка. Способом разрешения этого конфликта явилось заимствование. Возможность заимствования облегчалась тем, что в СРД все же уже ограниченно существовали префиксы (см. прим. Error: Reference source not found) и потенциально они не противоречили грамматической системе СРД.³¹

Невзирая на то, что не существует единой точки зрения на временные параметры развития перфективации как средства выражения грамматического аспектуального противопоставления в славянских языках, очевидно, что мы имеем здесь дело с двумя стадиями (возможно, частично накладывающимися друг на друга) процесса грамматикализации. Первая – это сращение локативных наречий с глаголами (по-видимому, значительная часть этого процесса прошла в общеславянскую эпоху). Вторая – приобретение приставочными глаголами перфективного аспектуального грамматического значения (возможно, что этот процесс начался в общеславянскую эпоху). Исследователи отмечали, что этот последний процесс имеет отличия от классических случаев грамматикализации. Действительно, надо отметить, что значительная часть перфективирующих приставок в русском языке, приобретя аспектуальное значение, сохранила достаточно четкие неграмматические семантические компоненты. Тем не менее, выводить за пределы грамматикализации процесс, основной смысл которого сводится к развитию у целого класса элементов определенного грамматического значения, было бы, как кажется, неразумно. нет никакого сомнения и в том, что в развитии этого значения большую роль должны были сыграть аналогические процессы.

В результате «полукалькирования» русских префиксальных глаголов СРД не скопировал полностью русскую систему выражения видо-временных отношений. «Русский» способ выражения видо-временных отношений как бы наложился на цыганский, не аннулировав последний. В приставочном глаголе в СРД может актуализироваться либо «лексический» компонент приставочного значения, либо аспектуальный, либо (по-видимому, чаще всего) оба вместе.

При этом в СРД имеется возможность выражения аспектуальных значений максимально приближенно – по крайней мере, внешне – к русской модели. Как уже было сказано выше, мы реально не можем определить степень «грамматикализованности». Относительно слабый уровень процесса грамматикализации в нашем случае определяется достаточно сложным характером процесса перфективации в русском языке, где "лексическое" и "грамматическое" тесно переплетаются.

Важно отметить также высокий уровень русско-цыганского билингвизма при доминации русского языка. Носители СРД, обладая высоким уровнем языковой компетенции в русском, способны непосредственно в процессе речевой деятельности на цыганском калькировать конкретные русские синтаксические и словообразовательные модели. Таким образом, в их "цыганскую" языковую компетенцию входят не только и не столько конкретные модели, обязанные своим возникновением русским образцам, сколько сама способность к подобному калькированию.

1.3.4. СРД: имя и глагол (интерференционное влияние)

Как представляется, разница в сценариях действия русского влияния, с одной стороны, на падежную, а с другой, на видо-временную систему СРД может быть объяснена тем, что в последнем случае не были установлены точные однозначные соответствия между конструкциями двух языков, точнее, тем, что эти соответствия не смогли перейти с лексического на собственно грамматический уровень. Одной из важных (хотя и не единственной) причин этого могло быть то, что СРД не скопировал русскую имперфективацию как продуктивную модель словообразования (словоизменения?). Хотя заимствованные префиксы и развили функцию (потенциальных) маркеров аспектуальных отношений, сама основа аориста стала, в сущности, аспектуально нейтральной.³² Собственно говоря, имперфективация могла проникнуть в СРД двумя путями: 1) путем заимствования русских имперфективирующих суффиксов или 2) путем калькирования соответствующих словообразовательных (словоизменительных?) структур собственными средствами. Возможность осуществления первого варианта должна была тормозиться прежде всего сложным, достаточно нерегулярным характером глагольной имперфективации в русском³³, к тому же заимствование грамматических суффиксов («наиболее прототипических аффиксов», Плунгян 2000: 90) во флективных языках – явление вообще довольно редкое (по сравнению с заимствованием гораздо более автономных префиксов), хотя и неуникальное.³⁴

Что касается возможности калькирования конструкций с имперфективацией, то, по всей видимости, СРД «не хватило» собственных языковых средств: не нашлось материально выраженных элементов для того, чтобы установить необходимые межъязыковые соответствия. Структурные возможности копирования оказались, таким образом, как бы блокированы. В результате аналогические процессы, лежащие в основе любой межъязыковой идентификации, не были осуществлены. По всей видимости, по крайней мере для языков синтетического типа, подобный конфликт между структурным воздействием и собственными «субстанциальными» возможностями часто создает своего рода предел для осуществления контактнообусловленных изменений. Иногда сила давления какого-то фрагмента языка-донора по какой-то причине превышает возможности сопротивления системы языка-реципиента, и тогда происходит прямое заимствование связанных грамматических элементов. Так произошло с русскими префиксами (см. также 2.3.1).³⁵

Другим важным аспектом рассматриваемой проблемы является влияние внутренних свойств грамматической категории на ее проницаемость. Так, исследователями отмечалось, что цыганские диалекты «охотнее» копируют иноязычные конструкции, относящиеся к модальной сфере³⁶, нежели к видовой (Friedman 2000; см. также Boretzky 1996). Как известно, категория вида, выражая разные параметры внутреннего устройства глагольного действия, наиболее тесно связана с лексической семантикой глагола. Это находит, в частности, и иконическое выражение, прежде всего – в порядке размещения глагольных аффиксов относительно корня (Bybee 1985, см. об этом Плунгян 2000). Тесная связь категории вида с лексическим значением конкретного глагола в языке-доноре может мешать ее последовательному грамматическому копированию в языке-реципиенте (см. также 1.3.8.2).

Ниже мы еще вернемся к проблеме разной контактной трактовки имени и глагола в СРД (см. 2.2.2). Отметим лишь, что категория падежа, имеющая, с одной стороны, более формальный, синтаксический характер, а с другой, достаточно четкие прототипические значения (для СРД это касается, в частности, локатива, инструменталиса, аблатива) легче отождествляется и калькируется при контакте, чем граммемы глагола.³⁷

1.3.5. О контактном воздействии в синтаксисе порядка слов

1. Переходя от морфологии и морфосинтаксиса к синтаксису порядка слов, надо отметить, что он традиционно признается одним из самых проницаемых уровней языка. Высказывались даже мнения, согласно которым порядок вообще меняется в основном контактнообусловленным образом (см. Smith 1981, а также Campbell & Harris 1995). Это, несомненно, является сильным преувеличением: известны многочисленные случаи изменений в порядке слов неконтактного происхождения (сюда относятся, в частности, практически все случаи установления жесткого порядка слов вместо прежнего относительно свободного порядка, определявшегося коммуникативно-прагматическими факторами). Однако, действительно, изменения в порядке слов особенно часто происходят под иноязычным влиянием (подробный анализ проблемы иноязычного влияния на порядок слов см. в Harris & Campbell 1995). Это объясняют иногда тем, что при изменении порядка слов аналогия типа действует реже, чем при изменениях в морфологии и морфосинтаксисе. Действительно, если в языке существует порядок слов NounAdjective, то что, собственно говоря, может аналогически воздействовать на изменение порядка элементов в этой конструкции (Bybee 1988: 354)? Харрис и Кэмпбэлл считают, что на порядок элементов могут повлиять другие конструкции с обратным порядком следования вершины и зависимого элемента (многочисленные конструкции типа DH могут повлиять на немногочисленные конструкции типа HD – например, NounAdjectiv – так, что порядок в этих последних будет перестроен, Harris & Cambell 1995: 231-232). Однако непонятно, действуют ли аналогические механизмы на столь абстрактном уровне, является ли конструкция типа «Head-Dependent» вообще конструкцией для носителя языка. Напротив, при межъязыковом отождествлении конструкция с порядком «прилагательное – существительное» в языке-доноре вполне может повлиять на изменение порядка в аналогичной конструкции в языке-реципиенте.

В целом относительный порядок основных компонентов в клаузе (S, O и V) является, по всей видимости, менее стабильным, чем порядок слов в других типах составляющих, т.е. в большей степени подвержен изменениям при контакте. По всей видимости, существует два типа отождествления конструкций. С одной стороны может происходить поэлементное отождествление, и тогда вероятно последующее структурное калькирование: появление новых конструкций или изменение порядка составляющих в уже существующих. С другой стороны, возможно отождествление конструкций, так сказать, целиком, отождествление, при котором они воспринимаются как эквивалентные, несмотря на разный порядок следования элементов.

2. Как отметил Н.Борецки применительно к цыганским диалектам, при иноязычном влиянии в области порядка слов в языке-реципиенте не столько закрепляются жесткие синтаксические ограничения, свойственные языку-донору, сколько под влиянием последнего появляются альтернативные варианты. Почти что независимо от жесткого resp. свободного порядка слов в языке-доноре степень свободы в языке-реципиенте скорее увеличивается. Так, в диалектах синти, испытавших очень сильное немецкое влияние, в частности, в синтаксической сфере, не закрепляются самые жесткие позиционные правила: глагол не обязательно занимает последнее место в зависимом предложении, отрицание занимает второе место лишь факультативно (Boretzky 1999). При доминировании языка со свободным порядком слов, определяемым прагматическими факторами, влияние может быть очень сильным. Такую ситуацию мы имеем в СРД, где синтаксис порядка слов практически полностью уподобился русскому.

Интересна ситуация с генитивными конструкциями в СРД. В принципе генитив в цыганских диалектах тяготеет к препозитивному употреблению (cf. Matras 2001: 166), в то же время для многих цыганских диалектов отмечается относительная свобода расположения генитива относительно вершины (см. Koptjevskaya-Tamm 2000: 146). В СРД явно преобладает препозиция генитива. Не совсем ясно, является ли это следствием упомянутого выше «цельного» отождествления русской и СРД конструкций или влияния русских притяжательных прилагательных (и притяжательных местоимений), с которыми вполне мог быть отождествлен цыганский (вторично склоняемый!) генитив.³⁸

1.3.6. Реанализ, аналогия, грамматикализация, заимствование

1. Вынесенные в название этого раздела термины представляют собой базовые понятия, которыми оперирует практически каждый современный исследователь грамматических изменений, однако относительно характера, взаимоотношений и (возможной) иерархии стоящих за ними процессов единства мнений, пожалуй, не существует.

Так, А.Харрис и Л.Кэмпбелл выделяют два основных механизма синтаксических изменений: реанализ (изменение в глубинной структуре при сохранении поверхностной)³⁹ и «расширение» (extension) (обратная ситуация). Понятие экстенсии более или менее совпадает с традиционными представлениями об аналогических изменениях (Harris & Campbell 1995). Понятие грамматикализации занимает в их концепции сравнительно небольшое место, при этом они определяют ее как «макропроцесс, состоящий минимально из одного процесса реанализа, но часто вовлекающий более, чем один реанализ» (Ibid: 92). В качестве особого механизма синтаксического изменения вводится также заимствование, понимаемое как копирование синтаксических структур доминирующего языка. Авторы достаточно эксплицитно утверждают при этом, что реанализ не характерен для контактнообусловленных изменений (Harris & Campbell 1995: 150).

Рассматривая грамматические изменения противоположной, «грамматикализационной» перспективе, П.Хоппер и Э.Трауготт определяют реанализ и аналогию как два базовых механизма грамматикализации. При этом главным механизмом, действующим на синтагматической оси является реанализ (могущий действовать и вне условий грамматикализации), аналогия парадигматически распространяет результаты реанализа на новые конструкции (Hopper & Traugott 2003: 50, 58, 68-70).

Другой классик теории грамматикализации К.Леман в качестве ведущих сил грамматических изменений выделяет аналогию и редукцию, последняя включает грамматикализацию и лексикализацию (Lehmann 1987: 203).

В своей книге о языковых изменениях В.Крофт в качестве их ведущих механизмов рассматривает «реанализ соотношения формы и функции» (form-function reanalysis)⁴⁰, интерференцию, интраференцию и грамматикализацию. При этом интерференция и интраференция представляют собой широкий класс аналогических процессов, при интерференции воздействие оказывают модели контактного языка, при интраференции – внутриязыковые модели (Croft 2000: 117-165). Следует заметить, что Крофт наиболее последовательно объединяет изменения билингвального и монолингвального типа.

Решительно отделяет грамматикализацию от реанализа М.Хаспельмат, на ряде примеров он показывает, что многочисленые случаи грамматикализации, объясняемые через реанализ, в таком объяснении не нуждаются, и что, напротив, реанализ реализуется вне грамматикализационных процессов. Хаспельмат выделяет несколько фундаментальных различий между реанализом и грамматикализацией, главные из них заключаются в однонаправленности и градуальности грамматикализации при двунаправленности и скачкообразном характере реанализа (Haspelmath 1998).

Наконец, Б.Джозеф вообще отрицает ценность и содержательность понятия «грамматикализация», предлагая рассматривать ее не как процесс или механизм грамматического изменения, а как его побочный продукт (epiphenomenon), результат, к которому могут привести реальные диахронические процессы: фонологическая диффузия и, особенно, аналогия (Joseph 2000a; Joseph 1998).⁴¹

2. Хотя в рассматриваемых процессах остается еще достаточно много неясного, можно, как представляется, сделать следующие предварительные выводы.

а) По всей видимости, нет оснований считать, что грамматикализация является побочным продуктом языковых изменений. Против этого говорит подавляющее преобладание в истории языка таких явлений, которые можно трактовать как грамматикализационные, по сравнению с приводимыми обычно контрпримерами. При таком преобладании считать грамматикализацию лишь результатом несвязанных друг с другом процессов было бы возможно лишь при сугубо телеологическом подходе к языковым изменениям, справедливо отвергаемом большинством лингвистов.

Другое дело, какова мотивация грамматикализации. Не имея возможности подробно останавливаться на этой сложной проблеме, заметим лишь, что она лежит, по-видимому, в сфере самых общих когнитивных принципов устройства языка, в целом тех же, что определяют наличие во всех языках грамматического компонента, хотя и по-разному устроенного и разного "объема" (интересные соображения по поводу мотивации грамматикализации см. в Haspelmath 1998: 319-322). В этой связи существенным представляется мнение К.Лемана, рассматривающего грамматикализацию в рамках общего направления развития языка в сторону редукции.

б) Ряд процессов, ассоциирующихся с грамматикализацией, действительно представляет, по всей видимости, ее непосредственные проявления. Это относится, например, к процессам фонетического сращения значимых элементов и их фонетической эрозии. Как правило такие изменения не являются частью регулярных звуковых изменений «младограмматического» типа (см., например, часто приводящееся в работах по грамматикализации образование французского будущего времени из сочетания с habere)⁴².

Напротив, реанализ и аналогия являются, по-видимому, относительно независимыми процессами когнитивного характера, происходящими, в частности, и в рамках грамматикализации как направления развития того или иного фрагмента языковой системы. Действительно, аналогия представляет собой базовую когнитивную операцию, применяющуюся и в рамках речевой деятельности человека, и за ее пределами. Разумеется, аналогия действует и вне связи с грамматикализацией⁴³.

В реальности реанализа как механизма грамматического изменения, как кажется, тоже не приходится сомневаться. Необходимость в нем появляется тогда, когда носитель языка сталкивается с потенциальной амбивалентностью какой-либо грамматической конструкции. Амбивалентность эта приводит к дополнительному анализу и возможному переосмыслению конструкции. И в этом плане реанализ, с одной стороны, может быть вызван процессами грамматикализации, приведшими к изменению конструкции, а с другой стороны, может выступать как один из этапов развивающейся грамматикализации. Соглашаясь с М.Хаспельматом в том, что многие из случаев грамматикализации, приводимых им, действительно, могут быть объяснены и без привлечения реанализа, следует заметить, что это еще не является доказательством того, что реанализ не имел там места. Главный его довод – скачкообразность реанализа – также может быть переосмыслен. Сам М.Хаспельмат соглашается с тем, что эту скачкообразность следует понимать лишь в плане «синтаксическом» (отсутствие промежуточных структур, Haspelmath 1998: 347 n 7). Однако градуальность реанализа, в плане возможного наличия в языковом сознании индивида вариантов трактовки конструкции, и градуальность в смысле распространения (propagation) изменения в языковом сообществе (там же) могут как бы снимать скачкообразность реанализа и хорошо согласовываться с нашими представлениями о градуальном характере самой грамматикализации.

в) Как представляется, едва ли разумно вслед за А.Харрис и Л.Кэмпбелл выделять «заимствование», понимаемое как копирование синтаксических структур доминирующего языка в качестве отдельного механизма грамматических изменений. Скорее, в случае языковых контактов мы имеем дело с особым внешним условием, в рамках которого могут осуществляться процессы, характерные для грамматических изменений вообще. Для аналогических изменений это было сформулировано особенно четко В.Крофтом, показавшим, что на характер аналогических процессов не оказывает принципиального влияния то, относятся ли конструкции, оказывающая и испытывающая влияние, к одному или к разным языкам. На примере семантического сдвига в СРД мы показали действие аналогических процессов при межъязыковом отождествлении.

Влияние доминирующего языка может выступать своеобразным катализатором процесса грамматикализации – это имеет место, в частности, при калькировании аналитических грамматических форм. В конечном итоге и здесь мы имеем дело с аналогическими процессами.

Сложнее дело обстоит с реанализом. Как было показано выше, большинство исследователей выводит реанализ за пределы контактнообусловленных процессов. Это, однако, не совсем понятно. При достаточно продвинутом билингвизме (а именно при таком билингвизме и происходит большинство грамматических изменений, во всяком случае, в ситуации сохранения языка) билингвальный носитель имеет более или менее равный доступ к обоим языкам и, по-видимому, способен применять к ним те же операции, что и монолингвальный носитель к своему родному языку. При межъязыковом отождествлении могут происходить в таком случае и процессы, по крайней мере, близкие к реанализу⁴⁴ (см. об этом, в частности, Mithun 2004). Так, обращаясь к нашему материалу, мы наблюдаем нечто подобное при интерпретации русского генитива (см. 1.3.1.3).⁴⁵

Как реанализ мы можем рассматривать и ситуацию с приставками: своего рода реанализ имел место, по-видимому, и в истории перфективации в русском (славянских?) языке: приставочные глаголы были переинтерпретированы как имеющие не только особое лексическое, но и аспектуальное значение.⁴⁶ При дальнейшей интерпретации приставочных глаголов носителями СРД перфективное значение как будто бы «опять» стало восприниматься как необязательное.⁴⁷

1.3.7. «Прагматическая» интерференция

1. Весьма перспективным представляется подробно разработанное Я.Матрасом понятие прагматически доминантного языка – языка, определяющего правила и узус речевого общения в многоязычном сообществе (Matras 1998). Прагматически доминантный язык служит для билингвальных носителей ресурсом для «дискурсивных, жестообразных, регулирующих дискурс целей» (Там же: 281). Подобными дискурсорегулирующими элементами являются междометия, слова-наполнители (fillers) и эмблематические выражения, сентенциальные частицы (типа итак, вот), фокусные частицы, включающие фазовые наречия (уже, еще), а также союзы, прежде всего противительные (там же: 293-4).

В СРД вышеперечисленные категории слов представлены по большей частью русскими заимствованиями:

(25) Ну, всё-таки, конечно, можно сказать, что лачипэн мэ на дыхтём, больше худыма

«Ну, всё-таки, конечно, можно сказать, что хорошего я не видела, больше плохое»

Важно отметить, что подобные элементы являются зоной, где явления интерференции и переключения кодов подходят друг к другу наиболее близко. Подробнее об этом см. 2.

2. По-видимому, прагматическая, в широком понимании, сфера определяет и контактнообусловленные явления в функционировании императивной парадигмы в СРД. Выше уже говорилось о заимствовании русского императивного окончания –те. Другой особенностью СРД является широкое использование в периферийных формах императивной парадигмы русских императивных частиц:

а) (26) давай сбагас «давай(те) споем»; давай ласа тэ багас «давай(те) будем петь»; давай тэ багас «давай петь»;

б) (27) джява-ка мэ «пойду-ка я».

1.3.8. Интерференция в других цыганских диалектах

1. Цыганский как балканский язык. Цыганский язык как диалектное единство сформировался в зоне распространения греческого языка, тем самым приобретя черты, сближающие его с языками балканского языкового союза. Кроме того, ряд цыганских диалектов, прежде всего, диалекты влашской и балканской групп (о цыганской диалектологии см. Matras & Bakker 1997; Matras 2001) продолжали (а некоторые продолжают) развиваться на Балканах и приобрели дополнительные балканские черты. Эти последние – прежде всего, дублирование объекта личным местоимением и «употребление в ряде диалектов футуральной частицы, восходящей к глаголу желания» (Matras & Bakker 1997: XIV), – представляют собой типичные случаи структурного калькирования. Что касается общецыганских черт, то как балканизм может рассматриваться прежде всего отсутствие инфинитива и замена его аналитическим конъюнктивом балканского типа (см. об этом Friedman 1997)⁴⁸, а также «употребление разных союзов при фактуальном и не-фактуальном придаточном изъяснительном» (Matras & Bakker 1997: XIV), оба этих явления достаточно хорошо объясняются влиянием греческого.⁴⁹ Таким образом, как справедливо указывает В.Фридман, цыганский язык не может быть отнесен к ядру Балканского языкового союза (БЯС) (Фридман 1997: 59) и едва ли может дать очень много для прояснения базовых моментов истории его формирования.

Очень существенно отошла от состояния, которое мы находим в других новоиндийских языках, система цыганского глагола в целом. Однако, тут мы наблюдаем, как кажется, не столько собственно балканские черты (глагольные системы в балканских языках достаточно сильно различаются), сколько отход цыганской глагольной системы от новоиндийского типа и приближение ее к «Standard Average European (SAE) типу.

Существует еще ряд черт цыганского, несомненно отличающих его от других новоиндийских языков, собственно "балканский" статус которых, тем не менее, не совсем ясен. Это также черты, сближающие цыганский с языками SAE ареала. Сюда относится (кроме особенностей устройства глагольной системы)⁵⁰ также наличие препозитивного артикля (см. прим. Error: Reference source not found), употребление предлогов, некоторые особенности устройства глагольной системы, переход к порядку SVO⁵¹. Отмечалось, что «балканизация раннего цыганского вызывает одновременно европеизацию многих его черт» (Matras 2001: 199). Таким образом, многие черты, полученные цыганским языком как совокупностью диалектов на Балканах (а ранее, вероятно, в Малой Азии) как бы укладываются в общее движение балканских языков к «усредненно-европейскому» типу (см. об этом также ниже 1.4).

В последние годы неоднократно подчеркивалась важная роль исследования относительно современных языковых контактов на Балканах для понимания процессов, приведших к возникновению БЯС.⁵² В этой связи материал современных влашских и балканских цыганских диалектов представляет достаточно большой интерес, сопоставимый с важностью материала «балканизованных» сербских диалектов для понимания более старых процессов балканизации болгарского (см. Соболев, 1990; 1991).

2. Благодаря работам ряда цыгановедов, в первую очередь Н.Борецки, мы довольно хорошо представляем себе, какие типы изменений распространены в цыганских диалектах (Boretzky 1999, Boretzky & Igla 1991, см. также обобщающий обзор в Matras 2001: 191-213). Это, прежде всего, семантический сдвиг в сфере падежных и предложно-падежных конструкций и копирование аналитических конструкций окружающих языков. Среди последних выделяются следующие зоны, где иноязычное влияние проявляется особенно сильно:

• 
  образование будущего времени;
  
• 
  пермиссивные конструкции и периферийные формы императива;
  
• 
  способы образования сложноподчиненных предложений.
  

Заимствованные служебные слова как правило инкорпорируются в состав калькированных конструкций, наибольшее количество их мы имеем в

• 
  суперлативных конструкциях;
  
• 
  при образовании периферийных форм императива.
  

Заимствованные деривационные морфемы представлены основном суффиксами – существительных и прилагательных – с диминутивным и ласкательным значением⁵³, а также некоторые моционные суффиксы, суффиксы nomina agentis⁵⁴ и т.п. Чрезвычайно распространено «гибридное» (калька + заимствование) образование неопределенных местоимений (СРД: со-нибудь).

Заимствования флективных показателей редки и носят единичный характер.⁵⁵ Особняком стоят случаи заимствования славянских префиксов в некоторых (но не во всех!) диалектах, контактировавших со славянскими языками.

Встает вопрос о том, в какой степени мы вправе говорить об образовании контактным путем новых категорий в цыганских диалектах. В большинстве случаев интерференционного воздействия речь идет скорее о появлении новых способов выражения грамматических значений, уже как-то выражаемых в конкретном диалекте и до контактнообусловленного изменения.⁵⁶ Однако тут встает принципиально не решенный грамматической теорией вопрос о «соизмеримости» категорий, о том, что в сущности мы должны считать появлением новой категории, а что изменением значения или сферы употребления уже существующей. Другая проблема, встающая перед исследователем, – измерение уровня грамматикализованности (я касался этого вопроса на примере аналитической формы типа лава тэ багав «стану петь» в СРД).

В целом обращение к материалу цыганских диалектов подтверждает неоднократно высказывавшиеся соображения о реальности параметров, положительное значение которых облегчает реализацию иноязычного влияния в сфере грамматики (см. обсуждение этой проблемы, например, в Harris & Campbell: 122-136). Среди них:

– ясность и простота формального выражения значения (служебное слово > агглютинативный аффикс > флексия);

– ясность и однозначность значения;

– принадлежность явления к дискурсообразующей и эмотивной сфере языка;

– структурная близость конкретного фрагмента грамматической системы двух языков;

– ?? существенность данного явления для грамматики языка донора.

Надо отметить также следующее:

а) эти факторы действуют как при заимствовании значащих единиц, так и при семантическом сдвиге или структурном копировании;

б) как справедливо отмечали С.Томасон и Т.Кауфман (1988 passim) эти параметры носят континуумный характер; их отрицательное значение не блокирует возможность интерференции, а лишь затрудняет ее; чем сильнее контакт, тем больше вероятность их преодоления;

в) по крайней мере, некоторые из них сущностно связаны (это относится, прежде всего, к первым двум параметрам), что объясняется действием в грамматике принципа иконичности).

3. Важной проблемой, встающей перед исследователем цыганских диалектов, является стратификация представленных в них интерференционных явлений. Проблема эта актуальна для любого языка, подвергавшегося интерференционному воздействию. Для цыганского ее исследование осложняется тем, что при переходе цыганского диалекта от одного языка окружающего населения к другому происходит как бы вытеснение старых интерференционных явлений новыми. Этот вопрос очень подробно и детально исследован для лексики (см. об этом 2.2.1), но существует и для грамматического компонента. В целом, для конкретного цыганского диалекта легко выделяются старый, «общецыганский» интерференционный компонент и интерференционные явления, обязанные своим появлением языку актуального общения. Промежуточные компоненты выделяются со значительно большим трудом⁵⁷. В последнее время появились чрезвычайно интересные работы, пытающиеся "поймать" сам момент перехода с одного окружающего языка на другой (Halwachs & Heischenk 2000 ).

4. В целом, характеризуя СРД на фоне других цыганских диалектов, следует заметить, что он принадлежит, как уже отмечалось, к числу наиболее интерферированных вариантов цыганского. Любопытно при этом, что, как и другие диалекты северной группы (см. Bakker 1999) СРД сочетает высокий уровень интерферированности с целым рядом архаических грамматических черт:

Консервативные черты СРД	Интерференционные явления
сохранение падежной системы	высокий уровень фонологической ассимиляции
скорее низкая степень упрощения и аналогического выравнивания в рамках именной и глагольной парадигм	интерференция на уровне морфосинтаксиса
хорошее сохранение адаптационного механизма в именной системе (см. 2.2)	высокий уровень смешения кодов, использование неадаптированных русских глагольных форм (см. 2.2)

жүктеу/скачать 0.61 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: