Экскурс: о балканском языковом союзе

1.4. Экскурс: о балканском языковом союзе

Надо заметить, что набор балканизмов не представляет собой пучка сущностно связанных между собой признаков. В историческом плане они в достаточной степени гетерогенны. Можно попытаться условно стратифицировать ареально существенные черты грамматического строя балканских языков.

I. Прежде всего, балканские языки демонстрируют на удивление большое количество признаков, объединяющих их с языками SAE ареала. Так, из 12 черт SAE языков, выделяемых М.Хаспельматом как наиболее существенные, один из ядерных балканских языков – албанский разделяет восемь:

1. Наличие определенного и неопределенного артиклей;

2. Относительные предложения, вводимые склоняемым относительным местоимением;

3. Аналитический перфект с глаголом обладания;

4. Экспериенцер при аффективных глаголах выражен по-преимуществу номинативом;⁵⁸

5. Пассив, образованный при помощи причастия;

6. Преобладание антикаузативной деривации над каузативной;

7. Внешний поссесор выражен дативом;

8. Сравнительные конструкции, образуемые при помощи союза;

9. Эквативные конструкции образуются с помощью маркеров релятивного происхождения.⁵⁹

Таким образом, если опираться на вышеприведенные «изоглоссы», албанский несомненно относится к SAE ареалу, разделяя 8-9 из приведенных М.Хаспельматом 12 признаков.⁶⁰ Для сравнения можно отметить, что всеми двенадцатью признаками характеризуются лишь немецкий и французский языки – общепризнанно наиболее яркие представители SAE типа (ядро языкового союза Карла Великого, см. van der Auwera 1998: 823), английский разделяет 10 признаков. Другие балканские языки также разделяют значительное количество SAE признаков (по данным М.Хаспельмата, новогреческий – 10, румынский – 8, болгарский – 5⁶¹). В целом, балканские языки (возможно, без болгарского) оказываются более «европейскими», чем некоторые другие языки европейской периферии – прежде всего, балто-славянские,– и приближаются к скандинавским. Необходимо отметить также следующие моменты:

– большая часть приведенных признаков является в принципе в высокой степени контактноиндуцируемыми (это, несомненно, относится к признакам 3, 5, 7, 8, 9, возможно и к признакам, 2 и 4; из всего списка лишь преобладание антикаузативной деривации является, по всей видимости, достаточно стойкой языковой чертой⁶²);

– встает вопрос о времени и реальном пути появления этих черт («Кто у кого заимствовал», Haspelmath 2001: 1506). Сам Хаспельмат определял наиболее вероятное время формирования SAE союза как «эпоху великих миграций перехода от античности к средневековью» (там же), подчеркивая в то же время необходимость «считаться с возможностью (и даже с высокой вероятностью) того, что различные признаки SAE возникли благодаря различным историческим обстоятельствам» (Haspelmath 2001: 1506). Это время – впрочем, определяемое достаточно условно – совпадает с эпохой радикальной перестройки албанской звуковой и грамматической систем.

II. Что касается собственно балканизмов, то их можно разделить на несколько условных – и выделяемых по разным параматрам – групп (см. Русаков 2000б).

(i) Балканизмы «коммуникативно-прагматического» происхождения, возникающие “когда носители различных языков пытаются общаться друг с другом наиболее эффективным образом” (Friedman, 1994: 86). В.Фридман указывает, что место подобных балканизмов (самый яркий из них – местоименное удвоение дополнений) “в системе различных (балканских – А.Р.) языков может быть описано в терминах континуума”, в некоторых языках эти явления определяются прагматическими факторами, в других они более или менее грамматикализованы (там же).⁶³ По всей видимости, балканизмы подобного типа могут распространяться достаточно быстро. К подобным “прагматическим” балканизмам относится, возможно, и балканский эвиденциалис, представленный в албанском, болгарском и македонском. Прямое влияние албанского на болгаро-македонский и наоборот более чем проблематично. В этой связи становится менее неправдоподобной возможность турецко-османского влияния (т.е. влияние прагматически доминантного языка, см. выше 1.3.7) на его возникновение и/или развитие (см. там же: 79-86), хотя детали этого процесса остаются неясными. Любопытно, что в балканских языках существуют и другие синтаксические черты, вероятно, османского происхождения, также относящиеся к “эмотивной” сфере функционирования языка (например, стилистически маркированное употребление некоторых существительных в функции качественных наречий). В целом эти явления имеют, по всей видимости, достаточно поздний характер.⁶⁴

(ii). «Диффузия процессов грамматикализации» (см. Dahl 2001: 1468-1470). К балканизмам такого рода относится, например, распространение аналитического будущего, образованного с помощью неизменяемой частицы, восходящей к глаголу желания. Данная конструкция типологически тривиальна, однако ее развитие демонстрирует высокую степень параллелизма в деталях и стадиях процесса грамматикализации в различных балканских языках. Вероятно это объясняется «импортированной» грамматикализацией (см. 1.3.2): относительно более грамматикализованные конструкции одного языка влияют на менее грамматикализованные конструкции другого, возникает своеобразная цепная реакция (см. Fiedler, 1989). По-видимому, таким образом могут быть объяснены многоие из традиционных балканизмов.

(iii) Наконец, существует ряд явлений (традиционно включаемых в круг балканизмов), исторические обстоятельства возникновения которых представляют серьезную проблему. Сюда относятся прежде всего чрезвычайно глубокие схождения в строении именной парадигмы и функционирования именной группы в целом, существующие между албанским и восточнороманскими языками, включающие, в частности:

• 
  наличие в обоих языках постпозитивного артикля;
  
• 
  сходство в строении падежной парадигмы, например, меньшее количество падежей в неопределенном склонении, нежели в определенном;
  
• 
  наличие в посессивных конструкциях специального элемента, занимающего особую синтаксическую позицию, и в то же время согласующегося с ядерным словом в роде, числе, падеже и частично определенности/неопределенности (элемент этот абсолютно обязателен в албанском и синтаксически обусловлен в румынском);
  
• 
  наличие аналогичного элемента в адъективной именной группе (в албанском он тождественен посессивному показателю, в румынском – нет);
  
• 
  сходство в оформлении именной группы (маркируется падежными окончаниями и показателем определенности первый член синтагмы, независимо от того, выражен ли он прилагательным или существительным).
  

При интерпретации этих схождений возникает несколько вопросов (об этой проблематике см. Çabej 1976, см. также Русаков 2002, 2004).

a) Поскольку они явно не случайны, встает вопрос о том, какой язык является источником влияния. Традиционно в качестве такового постулируется албанский, что определяется двумя обстоятельствами. Во-первых, в албанском все вышеперечисленные явления выступают более последовательно и с меньшим диалектным разнообразием.⁶⁵ Во-вторых, – и это более существенно – то, что мы имеем в восточнороманском, достаточно сильно отличается от особенностей строения и функционирования именной группы в других романских языках.⁶⁶ Что касается болгарского, то имеются все основания полагать, что он мог испытать в этом плане влияние восточнороманского.

б) Если мы принимаем идею об албанском происхождении рассмотренных выше явлений (или части из них), то возникает необходимость понять, как возникла эта достаточно своеобразная система в самом албанском. Высказывались соображения как о типологически редком способе устройства генитивной конструкции, представляющем особый подтип Suffixaufnahme или двойного падежного согласования (Plank 1995: 75), так и об ареально относительно обособленном положении албанского (и румынского) в этом отношении среди языков европейского ареала (Koptjevskaja-Tamm 2003). При этом в историческом плане формирование албанской генитивной и адъективной именной группы имеет определенные индоевропейские параллели (формирование членных прилагательных в балто-славянском, противопоставления сильных и слабых прилагательных в связи с формированием категории определенности в германском, изафетных конструкций в иранском).

в) В последнее время предпринимаются попытки рассмотреть албанско-восточнороманские схождения в области имени на более широком ареально-типологическом фоне. Так, Ю.К.Кузьменко пытается объяснить возникновение постпозитивного артикля в и.-е. языках (балканских, скандинавских, армянском) контактным влиянием языков с посессивным склонением (Kuzmenko 2003). В отношении балканских языков речь идет о доосманских тюрках, исчезнувших на Балканах, не оставив существенных языковых следов. Посессивные суффиксы тюркских диалектов могли быть отождествлены с указательными местоимениями балканских языков, иногда оказывавшимися в постпозиции. Это отождествление (еще один случай межъязыкового реанализа!) могло привести к их закреплению в постпозиции, далее постулируются процессы грамматикализации, приведшие к современному состоянию.

Разумеется, гипотеза Кузьменко оставляет много нерешенных вопросов как исторического, так и собственно лингвистического характера. Один из самых главных – почему влияние, проявившееся главным образом в стабилизации определенного порядка значащих элементов, не выявилось на уровне порядка составляющих именной группы: в албанском и – в несколько меньшей степени – румынском порядок этих элементов (вершина – зависимое) прямо противоположен тюркскому. Не отвечает эта гипотеза и на вопрос о влиянии балканских языков друг на друга.

Отметим лишь, что и идея субстратного происхождения «албанизмов» в румынском, и соображения о (пра)албанско-(пра)румынском билингвизме, и теория о доосманском субстрате указывают на достаточно ранний период, кончающийся, по-видимому, с приходом на Балканы славян.

г) Вместе с тем, надо отметить, что балканские языки, действительно, территориально примыкают к обширному «изафетному» (в широком понимании термина, включая и тюркский посессивный изафет) ареалу, в тоже время отличаясь по способу выражения посессивных отошений от большинства европейских языков. Если все же видеть в ареальном распределении грамматических явлений отражение пусть древних, но конкретных контактных ситуаций и признать возможность хотя бы минимального «восточного» влияния на образование албанских и восточнороманских посессивных и адъективных конструкций, то мы получим достаточно любопытную с типологической точки зрения ситуацию: при определенном структурном подобии изафетные конструкции иранского типа представляют собой ярчайший образец вершинного маркирования в именной группе (ср. также вершинно маркированные посессивные конструкции в семитских языках), соответствующие тюркские и венгерские конструкции могут быть охарактеризованы как отличающиеся двойным маркированием, тогда как балканские конструкции скорее сохраняют зависимостное маркирование (см. Koptjevskaja-Tamm 2002).

Очень перспективным представляется в этой связи сопоставление балканских черт с характерными языковыми чертами других ареалов Европы и – шире – Евразии. Внимательное ареально-типологическое рассмотрение циркумбалтий­ского ареала (Dahl & Koptjevskaja-Tamm 2001) показало, что имеются черты, объединяющие его с Балканским языковым союзом (в высокой степени свободный порядок SVO, возможно, наличие эвиденциала). Таким образом, оба ареала представляют собой как бы переходную зону между Standard Average European языковым типом и типом, представленным в центрально-евразийских языках (см. Koptjevskaja-Tamm, Wälchli 2001 728-733, см. также прим. Error: Reference source not found)⁶⁷. При этом балканский ареал более втянут в SAE союз, чем языки северной части Восточной Европы.