Интервью с композитором Юрием Саульским
РОК ПРИ СВЕТЕ КРАСНЫХ ФОНАРЕЙ
жүктеу/скачать 2.78 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- "А ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ МИСТЕР ЭПСТАЙН"
РОК ПРИ СВЕТЕ КРАСНЫХ ФОНАРЕЙ До прибытия "Битлз" в августе 1960 года клуб "Индра" был самым известным стриптиз-баром Гамбурга, в котором выступала знаменитая Кончита, пользовавшаяся широкой популярностью у публики. Она выходила на сцену в красно-черном костюме фламенко с собранными на затылке волосами, с гребнем и мантильей, и начинала танцевать. Выгнув спину и вращаясь под звуки гитар и кастаньет, повторяя гибкие движения цыганки, она раздевалась, постепенно открывая свои длинные красивые ноги, округлый зад и груди в плотно облегающем бюстгальтере. Затем, под овации немецких простофиль и звуки последнего аккорда оркестра, она расстегивала застежку на спине и... оказывалась мужчиной! Свет гас, и следующим номером на сцену выходили "Битлз". Проблемы начались с первых же нот. Металлический звук электрогитар и гулкий стук большого барабана глохли. "Нам казалось, будто мы играем под пуховым одеялом", - вспоминает Пит Бест, который очень быстро догадался, в чем дело: тяжелая обивка, украшавшая стены зала, поглощала резонанс. К этому добавлялось безразличие публики, пришедшей поглазеть на голую задницу, а не слушать рок. И в дополнение ко всему в антракте Бруно Кошмайдер объявил ливерпульским ребятам, что старуха из квартиры сверху пожаловалась в полицию на шум, который они устроили. А в "горячем" квартале Гамбурга никому не улыбалось иметь дело с легавыми. Во втором отделении "Битлз" постарались играть потише, но и это не удовлетворило Кошмайдера. Он стал делать им знаки, размахивая руками. "Mach Schau! Mach Schau!" - кричал он без остановки. Он требовал от них шоу, настоящего представления, подобного тем, которые устраивали в его клубах другие английские рокеры - белый Тони Шеридан или чернокожий Дерри Уилки, - выкрутасы в стиле Элвиса, акробатические фортели а-ля Литтл Ричард или клоунаду Билла Хейли, в то время как "Битлз" горделиво сохраняли на сцене спокойствие и даже некоторую отстраненность. Сам Леннон позже объяснил это так: "До "Битлз" все остальные подражали либо Элвису и его группе, либо Клиффу Ричарду и "Шэдоуз" (которые всей группой использовали на своих концертах настоящие хореографические па). Лидеры групп неизменно одевались в одинаковые розовые пиджаки, черные рубашки и белые галстуки и всегда корячились на авансцене впереди остального оркестра. Мы же делали все совершенно наоборот. Вели себя очень спокойно, почти не двигались. Но публике была нужна не музыка, а представление!" Джону Леннону дали двадцать четыре часа, чтобы придумать, как удовлетворить клиентов Кошмайдера. И здесь он мог рассчитывать только на себя. "Всякий раз, когда надо было срочно решить какую-нибудь проблему, расхлебывать приходилось мне одному. Все остальные обычно заявляли: "Да ладно, Джон, все в порядке, ты - наш лидер". А стоило делам поправиться, и об этом уже не могло быть и речи. Но в Гамбурге все было плохо. И тогда я придумал шоу". Следующим вечером Леннон отставил в сторону гитару и вышел на сцену, хромая, будто старый пират, так что "увечье" еще больше подчеркивало его мужественность. На мгновение он молча замер, затем вдруг взмахнул левой ногой над микрофоном и присел, повернувшись к залу спиной. Когда Джон начал подниматься, он снес стойку с микрофоном, но подхватил его у самого пола, сложившись пополам, точно горбун Квазимодо, поднес микрофон к губам и чуть слышно и очень медленно запел своим чувственным .голосом: "Би-боп-а-лу-ла..." Гамбург был покорен. Однако ежевечернее подражание Джину Винсенту не решало всех проблем, стоявших перед Ленноном. Сумев завладеть вниманием публики, требовалось научиться удерживать его в течение нескольких часов подряд. Подразумевалось, что "Битлз" должны играть с семи вечера и до полуночи почти без перерыва. В субботу они начинали даже в шесть. А как только стали пользоваться успехом, то зачастую задерживались на сцене до двух ночи, то есть играли по семь-восемь часов кряду. Ребята привыкли к часовым выступлениям, во время которых они повторяли одни и те же вещи, а потому оказались совсем не готовы к тому, что их ожидало. Но и это было еще не все, сладковато-тошнотворные медленные композиции, столь любимые Полом, как, например, "Red Sails in the Sunset", не понравились немцам. "Битлз" пришлось пополнить репертуар новыми песнями и научиться играть каждую вещь как можно дольше. В первый раз, когда они растянули песню Рэя Чарлза "What I Say" на двадцать минут, то сделали открытие: многократный повтор музыкальных фраз производил на публику невероятный эффект. Мало-помалу они научились воспроизводить завораживающую атмосферу ритм-энд-блюза. И вскоре завсегдатаи "Индры" увлеклись этой "негритянской музыкой". Теперь Джон Леннон знал, чего желала публика, и он решил дать ей насладиться за свои денежки сполна. Вдвоем с Полом они делали вид, что дерутся прямо на сцене, нападали на Джорджа и Стью, сталкивая их в публику, или кидались туда сами, заставляя зрителей подниматься со своих мест и танцевать вместе с ними. В подвыпившем состоянии Леннон принимался насмехаться над немцами. Нацепив на голову фуражку Африканского военного корпуса, он начинал маршировать гусиным шагом, потом замирал в боевом приветствии с криком "Хайль Гитлер!", сопровождая его потоком вызывающих ругательств. Однако вместо того, чтобы злиться, уже нагрузившиеся к тому времени зрители только покатывались со смеху от грубых шуток этих beknackte Peetles - чокнутых "Битлз". Спустя полтора месяца после прибытия "Битлз", Бруно Кошмайдер был вынужден закрыть "Индру": соседи жаловались на шум. Но поскольку они пользовались успехом, он предложил "ливерпульским мальчикам" перебраться в "Кайзеркеллер", где им предстояло играть попеременно с группой "Рори Сторм энд Харрикейнз". Это заведение, созданное специально как молодежный клуб, размещалось в подвальном этаже "Лидо Данс Пале", где посетителям предлагали пиво и шнапс, смешанный с кока-колой. Здесь была оборудована танцплощадка, а приглушенная атмосфера располагала к свободе общения и флирту. В десять вечера лица младше восемнадцати покидали помещение, так как после этого часа в клуб могла нагрянуть полиция с проверкой документов. Заведение пользовалось дурной славой. Через год после открытия клуб сделался вотчиной "шлягеров" - банды мотоциклистов, наводивших ужас на посетителей. При первых же признаках драки на забияк набрасывалась целая армия вышибал, нещадно избивала их, а затем выбрасывала на улицу, словно мешки с грязным бельем. Словом, тихоням здесь делать было нечего. И тем не менее именно здесь "Битлз" познакомились с тремя "экзисами", которые стали впоследствии самыми преданными поклонниками группы в Гамбурге. Эти юные немецкие буржуа, которые черпали вдохновение в трудах французских экзистенциалистов, исповедовали стиль небрежной элегантности: бархатные куртки, водолазки, шарфы и ботинки с закругленными носами, набриолиненная челка, спадающая на лоб. Один их вид был способен вывести из себя самого захудалого рокера, так что когда "экзису" попадалась на пути банда "шлягеров", он предпочитал дать деру. Все трое - Клаус Фурман, Астрид Киршерр и Юрген Фоллмер - были выходцами из добропорядочных семей среднего достатка. Отец Клауса был известным в Берлине врачом-терапевтом, покойный отец Астрид занимал в свое время довольно высокий пост в западногерманском представительстве компании "Форд Моторз", а отец Юргена был армейским офицером, погибшим на Восточном фронте вскоре после рождения сына. К моменту знакомства с "Битлз" Клаус и Астрид, которым было по двадцать два года, уже оставили учебу в Гамбургском институте моды, где еще продолжал учиться семнадцатилетний Юрген. Из всей троицы наиболее яркой внешностью и сильной личностью обладала Астрид. Прическа каре, кожаная одежда и бесстрастное выражение лица Астрид никого не оставляли равнодушным. Они с Клаусом были вместе в течение многих лет, но в октябре 1960-го, когда ребята познакомились с "Битлз", их союз уже дал трещину. Кстати, именно после очередной ссоры с Астрид Клаус и открыл "ливерпульских мальчиков". Бесцельно шатаясь по кварталу, где располагались ночные заведения, и пытаясь забыть о своих проблемах, Клаус был привлечен звуками громкой музыки, доносившимися из одного из подвалов. Он вошел, осторожно протиснулся к столику, находившемуся поближе к сцене, и присел рядом с группой рокеров, которые через некоторое время вышли на сцену: это были "Битлз". Необычное поведение и музыка англичан заинтриговали Клауса, который, как и большинство студентов в то время, увлекался джазом. Во время перерыва он заговорил с ними, показав конверты для пластинок собственного изготовления. (Много лет спустя он станет автором конверта пластинки "Revolver".) Джон резко переадресовал его к Стью, которого отрекомендовал, как "художника команды", а сам стал строить за спиной у Клауса гримасы. Но Стью отнесся к нему по-дружески и пригласил Клауса приходить еще, что тот и сделал, приведя в следующий раз полных скепсиса и испуганных Юргена и Астрид. В "Кайзеркеллере" "Битлз" играли уже не так, как в "Индре". Поскольку их выходы чередовались с номерами Рори Сторма, который был настоящим зверем на сцене, способным сломать себе ногу, прыгая с балкона в зрительный зал, ребята почувствовали, что могут позволить себе опять вернуться к спокойной манере исполнения. Юрген Фоллмер, который был в то время без ума от Джона Леннона и который не пропустил ни одного концерта "Битлз" в Гамбурге, вспоминает, что если Пол оживлялся, когда пел, то Джон "не делал ни единого лишнего жеста, играя на гитаре. Он ограничивался тем, что слегка подавался всем телом вперед под ритм музыки. Это была угрожающая сдержанность в стиле Марлона Брандо". Именно эту сдержанную жесткость попытался уловить Юрген, фотографируя Леннона следующей весной, когда "Битлз" вернулись в Гамбург. В отличие от Астрид Киршерр, чьи фотографии станут знаменитыми, так как она выбирала, в соответствии с тогдашней модой, искусственные карнавальные декорации, Юрген снимал "Битлз" в естественном окружении и потому смог выразить нечто гораздо более глубокое. "Юрген Фоллмер был первым фотографом, которому удалось передать красоту души "Битлз", - скажет Джон Леннон. И если слово "красота" с трудом сочетается с образом Джона Леннона, именно оно приходит на ум при взгляде на фотографию, на которой Джон, одетый в джинсы и черную кожаную куртку, прислонился плечом к кирпичной стене, засунув другую руку в карман и поставив одну ногу на носок пяткой внутрь. Уличный мальчишка, чья мечтательная и спокойная поза и такое же выражение на полном, почти женском лице, передают одновременно мужественное напряжение, смесь нежности и жестокости, которые и в самом деле напоминают Брандо времен фильма "Дикарь". Трое юных немцев были в восторге и от Стью Сатклиффа. У них он ассоциировался с другим киногероем: Джеймсом Дином. Юрген прозвал его "Тайной за стеклами темных очков". Эта тайна покорила Астрид, которая разглядела у Стью чувствительную и ранимую душу и влюбилась в него. Несмотря на полное незнание английского языка, что заставляло ее обращаться за помощью к Клаусу и Юргену, когда ей было нужно выразить свои пожелания, она явилась инициатором сближения со Стью и в конце концов организовала их совместную жизнь. Когда весной 1961 года "Битлз" опять приехали в Гамбург, чтобы работать в клубе "Топ Тен" у Петера Экхорна, Стью оказался под влиянием Астрид, отрастил по ее просьбе челку и стал одеваться в женственные наряды, которые она обожала. На одной из фотографий, где изображены они оба, Стью одет в рубашку, завязанную узлом чуть выше пупка и с огромным цветком в разрезе. Остальные "Битлз" находили смешным то, как Стью стлался перед Астрид. Пол увидел в этом возможность отделаться от басиста, которому явно не суждено научиться играть, как следует. Однажды вечером, когда они находились на сцене, Пол бросил в адрес Астрид какое-то оскорбительное замечание. Сдержанный Стью в бешенстве сорвал с себя гитару, перепрыгнул через площадку и кинулся на Пола, сбив его с табурета ударом в лицо. И пока они катались по полу в отчаянной драке, восторженная публика устроила им бурную овацию. Вскоре после этого Стью покинул "Битлз". Пол перешел на бас, и группа наконец обрела твердую музыкальную базу. Спустя шесть месяцев Стью и Астрид объявили о своей помолвке, и молодой человек вернулся к изучению живописи под руководством Эдуарде Паолоцци, художника шотландского происхождения, который считал своего нового ученика гением. Стью был не единственным Битлом, которого в Гамбурге интересовали женщины. Но сексуальная жизнь его приятелей вылилась в одну непрекращающуюся оргию. "Битлз" поселили в двух темных комнатах позади вшивенького кинотеатра "Бамби", и они быстро пристрастились каждый вечер развлекаться с девочками. Когда в два или три часа утра они возвращались к себе, их встречал запах дешевых духов и хихиканье девушек, прятавшихся в полумраке. Нередко любовные игры начинались еще до того, как ребята успевали разглядеть девиц. "Обычно мы имели в своем распоряжении пять или шесть девчонок, - вспоминает Пит Бест. - Через какое-то время Джон или Джордж кричали нам из своей комнаты, обращаясь к Полу или ко мне: "Ну, скоро ты там? Как насчет поменяться?" или "Ну как вы там, ребята? Мне бы хотелось попробовать какую-нибудь из ваших!" Как-то ночью они побили рекорд: восемь девушек, по которым каждый прошелся по два раза! И это были те самые парни, которые вскоре прославились своей песенкой "I Want to Hold Your Hand". Переспать с "Битлз" было модным в гамбургском квартале красных фонарей. Их бесплатно приглашали в бордели, импульсивные молодые проститутки в "Кайзеркеллере" встречали их насмешливыми жестами и криками: "Gazunka!", а шлюхи с усталыми лицами устраивались возле сцены и призывно стреляли в их сторону глазами. Джон подхватил триппер, но, по его собственному выражению, это не доставило ему особых хлопот: "Один укольчик в задницу, и ты об этом больше не вспоминаешь". В то время рок и секс были неотделимы от выпивки, которая ручьем текла по всему кварталу. На авансцену выставлялись ящики с пивом и сектом - сладким немецким шампанским, чтобы музыканты могли выпить вместе с посетителями. Когда умерла мать Джона, он чуть не утонул в пьянстве. В Гамбурге он, случалось, неделями пил не трезвея. Он научился выполнять в пьяном виде все, что ему было необходимо: питаться, заниматься любовью, менять струны на гитаре. Однажды, надравшись до предела, он так загремел на лестнице, что у него на всю жизнь остался шрам. Тем не менее, во время первого вояжа "Битлз" в Гамбург, наркотиков в их жизни еще не было. По словам Пита Беста, они впервые познакомились с таблетками "Преллиз" (прелудин из группы амфетаминов), только вернувшись сюда в 1961 году. С наступлением холодов, когда на Гамбург обрушилось ледяное дыхание ветра, прилетевшего с Северного моря, жизнь "ливерпульских мальчиков" сделалась более трудной. Нужно было купить теплую одежду и как следует питаться, а денег не хватало. Джон Леннон, издавна подверженный преступным фантазиям, быстро нашел выход из положения. Он и раньше замечал, как официанты обчищали карманы упившихся матросов. Почему бы "Битлз" не заняться тем же? В один из вечеров какой-то немецкий моряк, который угощал их выпивкой во время выступления, пригласил ребят поужинать вместе. Он был крепким на вид, а его кошелек казался пухлым. "Битлз" решили его ограбить. Правда, выйдя на улицу, Джордж и Пол сделали ноги, так что остались только Джон и Пит. Дойдя до автостоянки, они напали на немца. Джон ударил его в лицо, и оглушенный моряк упал на колени. Однако пока Пит обыскивал его, моряк пришел в себя и сбил Джона с ног. Затем сунул руку в карман и вытащил револьвер. По внешнему виду нельзя было определить, чем он заряжен, пулями или слезоточивым газом, поэтому парни в панике бросились на моряка, который попытался выстрелить поверх их голов, и принялись дубасить его, пока он не потерял сознание. И они убежали, вытирая слезы, лившиеся из обожженных газом глаз. Задыхаясь, они добрались к себе в "Бамби", где их поджидали Пол и Джордж. "Ну, сколько надыбали?" - спросил Джордж, не вставая с кровати. "Ни копья!" - рявкнул в ответ Джон. Убегая, они потеряли кошелек. Пол и Джордж покатились со смеху. Но даже избежав непосредственной опасности, новоявленные грабители не могли избавиться от страха. А что если немец захочет отомстить? Однако прошла неделя, но моряк не объявился. Ребята никогда больше и не слышали о нем и не имели никаких проблем с полицией до того момента, пока их не депортировали из Гамбурга: Кошмайдер, который пришел в бешенство, узнав, что они работали в клубе у его конкурента, обвинил ребят в намеренном поджоге, которого не было. Но если верить все тому же Питу Бесту, дел они там все же натворили. В 1974 году, беседуя со своим любимым гитаристом и другом Джесси Эдом Дэвисом, Леннон признался, что та история с немецким моряком была отнюдь не единственным случаем, а явилась одним из эпизодов целой серии подобных приключений. Чтобы свалить вину за свои преступления на немцев, он стал выбирать себе в жертвы английских матросов. Так продолжалось до того дня, пока он не отделал одного из них так сильно, что испугался, не убил ли он того парня. "Одному Богу известно, поднялся он или нет", - сказал Джон. Несмотря на то, что Джон так и не узнал, что случилось с тем парнем - в прессе также не появилось ни единого намека на то, что его жертва погибла, - всю свою жизнь он считал, что на его совести лежит вина за убийство. К тому времени, когда он открылся Джесси Эду Дэвису, Леннон уже нашел объяснение этому чувству, придя к убеждению, что его ожидает наказание: он полагал, что умрет от насильственной смерти. "Это моя карма", - сказал он Дэвису. "А ЧТО ЗДЕСЬ ДЕЛАЕТ МИСТЕР ЭПСТАЙН?" Мэтью-стрит - так назывался узкий проход между старыми складами, возвышавшимися позади ливерпульских доков. В начале шестидесятых здесь, перед входом в "Кэверн" ("Пещера") ежедневно к полудню выстраивалась очередь из молодежи. Прямо перед ними возвышался массивный силуэт бывшего ирландского гвардейца Пэдди Делани, работавшего прежде вышибалой в "Локарно Болрум" и всегда одетого в униформу: смокинг, пояс, похожий на цепочку от часов, и пуговицы из стразов. Когда он пропускал фанов, они протискивались в узкий коридор и спускались, будто крабы, на восемнадцать ступеней вниз по винтовой лестнице, ведущей в подвальное помещение. Этот подвал напоминал туннель метро. Три параллельных свода, опиравшиеся на шесть колонн, вытягивались на тридцать метров в длину и десять в ширину. Зал освещался голыми красными лампочками. Вентиляции никакой. В воздухе стоял постоянный запах хлорки из туалетов, знаменитых своей грязью. Под центральным сводом для зрителей были установлены двадцать рядов стульев. Округлая стена в глубине сцены была покрыта грубой штукатуркой, чтобы походить на стену башни в замке. Каменные стены были испещрены надписями, среди которых встречались названия местных групп: "Рори Сторм энд Харрикейнз", "Ян энд Зодиаке", "Джерри энд Пэйсмейкерз" и, само собой разумеется, "Битлз". Боб Вулер, радиоведущий и командир скаутов, занимался тем, что ставил пластинки в ожидании, пока не заполнится зал, и провозглашал: "Запомните же, пещерные гости, что лучшая из пещер - это "Кэверн!" Затем, когда "Битлз" делали ему знак, что готовы, он объявлял: "А сейчас встречайте свою любимую рок-энд-скорбную группу - "Битлз"!" Четыре фигуры, затянутые в кожу, взлетали по трем ступенькам, ведущим на эстраду, включали усилители и обрушивали на своих фанов музыкальную мешанину, отдаленно напоминавшую песню "Johnny В. Good". Качество музыки мало заботило публику, которая заводилась от громких аккордов электрогитар, пропущенных через тридцативаттные усилители "Вокс" и отраженных от низких кирпичных сводов потолка. С первых же нот девчонки принимались визжать. "Заткни-и-и-итесь!" - орал на них Джон Леннон, но крики от этого становились только громче. Тогда "Битлз" врубали усилители на полную мощность, и с потолка начинала осыпаться побелка, покрывая белыми хлопьями "пещерной перхоти" черные куртки музыкантов. Широко расставив ноги и согнув колени, Джон смотрел в зал своими близорукими глазами. Он исполнял несколько номеров подряд, затем запихивал в рот огромный кусок жевательной резинки и расслаблялся. "А теперь послушайте отрывок из мюзикла под названием "Мистер Мускул" ("Мистер Музыка"), которую исполняет Пегги Лег", - бросал он в зал, представляя версию Пола Маккартни композиции "Till There Was You". Еще он любил отпускать шутки в адрес любимого музыканта "Битлз": "А эта вещь принадлежит Чаку Берри, кривоногому белому музыканту, с лысиной из Ливерпуля". Когда Пол затягивал "Over the Rainbow", подмигивая секретаршам из "Кьюнард-Мэвис и Эдне", Джон строил рожи за его спиной или устраивал свой коронный аттракцион в духе Квазимодо, согнувшись пополам, вывернув лицо к плечу и скорчив ужасающую гримасу. А во время томных медленных вещей, которые Пол нашептывал в микрофон, он извлекал из своей гитары пронзительные звуки, оглядываясь по сторонам с оторопелым видом деревенщины, оказавшегося первый раз в столице. В тот период "Битлз" были самым настоящим одушевленным музыкальным автоматом. Их программа была лишена какого-либо порядка, они чередовали одну за другой самые разные песни: рок-н-ролл, ритм-энд-блюз, кантри, фольклор, радио-хиты, мелодии из мюзиклов, все, что могло взбрести в голову. Иногда они пели то, что заказывала публика. Или вдруг начинали спорить на сцене, что исполнять дальше. Они стремились развеселить публику и веселились сами. Кстати, именно чувство юмора, спонтанность делали их такими непохожими на другие рок-группы - как на те, что были до них, так и на те, которые вскоре займут их место. Наконец, наступала кульминация концерта - "Битлз" заводили какую-нибудь ритм-энд-блюзовую вещь в стиле фанки, например "Money", и играли ее очень долго. Они привезли с собой из Гамбурга один секрет, который сразу обеспечил музыкантам успех, стоило им только начать снова выступать в Ливерпуле. Секрет заключался в использовании принципа "джем-сейшна", когда медленно нарастающее возбуждение заставляет подняться со своих мест даже самых ленивых зрителей, полностью подчиняя их той энергетике, которую несет в себе бурлящий музыкальный поток. Однообразная мелодия госпел-блюза повторялась до бесконечности, а девушки в черно-белых платьях, надетых поверх пышных накрахмаленных нижних юбок, и юноши в серых свитерах под горло и темных куртках, не удержавшись, вскакивали с мест. Сгрудившись тесной толпой друг против друга, они начинали извиваться, выбрасывая вверх руки, будто участники жертвенного танца. Танцующие оказывались настолько стиснутыми со всех сторон, а в зале царили такая жара и влажность, что кирпичные своды покрывались каплями, а сам концерт никогда не заканчивался без того, чтобы кто-нибудь не потерял сознание. Когда зрители выбирались на свежий воздух, они встречали на лестнице Боба Вулера, настоятельно советовавшего им купить новую пластинку "Битлз". "Запомните, ребята, - увещевал он, - "My Bonnie" и "The Saints" записаны нашими "ливерпульскими мальчиками" вместе с Тони Шериданом!" Эта пластинка вышла в Гамбурге весной 1961 года. Берт Кемпферт, композитор, написавший "Stranger in the Night", работал в то время в фирме "Полидор". Он и пригласил "Битлз" аккомпанировать Тони Шеридану, с которым они выступали еще в клубе "Топ Тен". Эти записи не вызвали особого восторга в Германии. Как сказал сам Джон Леннон: "То, что мы делали, стоя за спиной Тони Шеридана, было по силам любой другой группе". 28 октября 1961 года стал знаменательным в истории рок-н-ролла. В тот день Рэймонд Джонс, один из завсегдатаев "Кэверн", последовав совету Боба Вулера, зашел в торговый дом "НЕМС" (От англ. NEMS - Northern England Music and Electric Industries - Музыкальные и Электротовары Северной Англии.), чтобы купить пластинку "Битлз". Эту пластинку, указанную в каталоге под названием "Топу Sheridan and the Beat Brothers", оказалось не так-то просто найти. Но когда директор магазина Брайен Эпстайн получил ее и поместил по этому поводу в витрине скромное объявление, то вскоре, к своему огромному удивлению, продал ее в гораздо большем количестве, чем последнего Элвиса Пресли или Клиффа Ричарда.И через какое-то время господин Эпстайн отправился в пещеру к "Битлз". Чтобы спуститься в подвал по скользким ступеням, ему потребовалось сделать над собой немалое усилие. Рок-клубы для тинейджеров не были его коньком. Изнеженный выходец из семьи богатых евреев-коммерсантов, получивший образование в многочисленных частных учебных заведениях, Брайен смолоду был задавакой. Даже возглавив крупнейший магазин пластинок в городе, он никогда по-настоящему не интересовался эстрадной музыкой. По его коже, должно быть, побежали мурашки, когда он, в пошитом на заказ костюме и в сопровождении своего помощника Алистера Тейлора, очутился в душном и грязном подвале, набитом молодыми людьми, жующими сэндвичи. Но неожиданно, несмотря на предрассудки, его реакция на "Битлз" оказалась точно такой же, как и у гамбургских "экзисов". Он влюбился в них с первого взгляда. Более того, Брайен пришел в такой восторг, что, выйдя на улицу, долго не мог успокоиться, рассказывая Тейлору о том, как он возьмет этих юнцов под свое крылышко и сделает из них настоящих звезд. По мнению Питера Брауна, который долгие годы работал у него заместителем, это восхищение носило чисто эротический характер: "Битлз" олицетворяли тайные сексуальные желания Брайена". Эти тайные желания явились причиной последующих попыток Брайена подъехать к некоторым членам группы, начиная с самого красивого - Пита Беста. (Однажды вечером по пути в Блэкпул Брайен вдруг сказал: "Ты не обидишься, если я предложу тебе заехать в гостиницу, Пит? Я бы хотел провести с тобой ночь". Пит ответил, что предпочитает ночевать дома.) Но гомосексуализм Брайена был не единственной причиной, по которой его тянуло к "Битлз". Было и нечто другое, столь же мощное, как и секс: он завидовал им ничуть не меньше, чем желал их. В юношеском возрасте Брайен часто ощущал себя неудачником, и поэтому в двадцать семь лет пришел к убеждению, что счастья нет. Поскольку он чувствовал себя в плену у собственной семьи, у мелочного мирка провинциальной лавочки, он уже делал попытки освободиться от недостойной рутины мелкой торговли, но все было тщетно. Поэтому один только вид этих беззаботных юнцов, которые играли всякую ерунду, пили и ели прямо на сцене, кадрили девчонок из зала или по-дружески мутузили друг друга, вскружил ему голову. Очень скоро он стал отождествлять себя с ними: стоило ему приодеть их в дорогие шерстяные костюмы, как сам он начал покупать себе кожаные куртки. До самой смерти Брайен Эпстайн лелеял мечту о том, чтобы его считали "пятым Битлом". И все же Брайен вряд ли отдавал себе отчет в том, что им двигало в тот вечер, когда он впервые подошел к эстраде и услышал насмешливое приветствие иронически улыбающегося Джорджа Харрисона: "А что здесь делает мистер Эпстайн?" Он и в самом деле не знал, что ответить. В течение последующих недель Брайен регулярно возвращался в "Кэверн" послушать "Битлз". Он навел о них справки в городе. "Чем меньше я их вижу, тем лучше себя чувствую", - проворчал Аллен Уильяме, с которым "Битлз" только что расстались из-за финансовых проблем. "Если эти хулиганы заявятся сюда, - заявил отец Брайена служащему магазина, - скажите им, что он уехал, и закройте магазин". Семейный адвокат Реке Малкин считал, что вся эта история не больше, чем преходящее увлечение: "Еще одна из твоих блестящих идей, Эпстайн! Интересно, сколько это будет продолжаться на сей раз?" Да и сам Брайен, отличавшийся непостоянством натуры и часто нарывавшийся на неприятности, уже начал колебаться. "Битлз", со своей стороны, также не проявляли особого энтузиазма по отношению к Брайену. Отец Пола был не в восторге от мысли, что он может стать менеджером его сына. Тетя Мими потребовала, чтобы Брайен нанес ей визит, во время которого попросила молодого человека относиться к Джону с особым уважением. Не в силах устоять перед перспективами, которые предлагал Эпстайн, "Битлз" не могли удержаться и от насмешек в адрес своего вероятного менеджера, которому они дали прозвище "Юродивый". Брайен ничего не понимал в поп-музыкальном бизнесе и еще меньше разбирался в рок-н-ролле. Но у "Битлз" хватило смекалки, чтобы сообразить, что им необходимо заполучить контракт на запись пластинки. "В Ливерпуле мы уже достигли вершины, и если хотели идти дальше, для этого было необходимо добиться известности в остальной части страны, выйти на общенациональный уровень, вырвавшись из замкнутого круга Ливерпуль - Гамбург", - объясняет Пит Бест. Джон с присущей ему резкостью спросил у Брайена: "Ты можешь сделать так, чтобы мы попали в хит-парад?" Брайен, который часами распинался о том, что он может для них сделать, ни в чем не был уверен. В конце концов, устав от разглагольствований, Джон сам принял за него решение: "Ну ладно, Брайен. Считай, что с сегодняшнего дня ты наш менеджер. Где контракт? Я хочу его подписать!" У Брайена не было контракта. В этих делах он был таким же профаном, как и Джон. Правилам игры он учился на ходу, и то, что разыгрывалось между ним и "Битлз", превратилось в бесконечную психодраму. Сделка была заключена 24 января 1962 года в офисе компании "НЕМС". Когда все участники "Битлз" уже поставили свои подписи на последней странице документа, Брайен заявил, что подписывать его не будет. Он объяснил, что готов делать все возможное, чтобы раскрутить их, но что не хочет связывать их узами, от которых они, возможно, когда-нибудь захотят освободиться. Он брал на себя обязательства, ничего не требуя взамен. (Только спустя девять месяцев "Битлз" добились от него настоящего контракта, который был подписан 9 октября 1962 года в день двадцатидвухлетия Джона. Согласно этому контракту, в течение пяти лет Брайен должен был получать обычный гонорар менеджера в размере двадцати пяти процентов от всех доходов группы.) Когда Браейн говорил о том, что хочет оставить для "Битлз" дверь открытой, он скорее всего думал о себе. Нет сомнения в том, что Эпстайн всегда был исключительно честным, но вместе с тем и противоречивым человеком. И если порой Брайен разыгрывал небывалую щедрость, изображая драму человека, приносящего себя в жертву, то в конечном счете он вполне компенсировал свои затраты на "Битлз", хотя тогда эти деньги казались ему пущенными на ветер. Мать Брайена Малка Эпстайн, больше известная как Куини (она получила это прозвище из-за своего имени: Малка переводится с иврита как "королева", позднее оно закрепилось потому, что сын начал бессознательно пародировать все ее манеры) всю жизнь ходила за ним, как наседка. Она была дочерью богатого фабриканта мебели из Шеффилда и воспитывалась в католическом пансионе, вынеся оттуда убеждение, что причина всех ее несчастий - повсеместный антисемитизм. Позднее эта же мысль посетила и Брайена. В восемнадцать лет она вышла замуж за процветающего ливерпульского коммерсанта Харри Эпстайна, который был старше ее на одиннадцать лет, и сразу, со школьной скамьи, переместилась в большой город, где антисемитизм был распространен в такой же мере, как и в учебном заведении. Будучи оторванной от родителей, она замкнулась в узком мире своей семьи. Ей не хватало любви и внимания, и она воспитывала первенца Брайена, словно желая с его помощью компенсировать все свои многочисленные комплексы. Так же как и Джон Леннон, Брайен вырос в женском окружении. Только вокруг него были отнюдь не амазонки; он жил с дивой, для которой кульминация дня наступала тогда, когда она шла одеваться к ужину. День за днем он присутствовал при этой церемонии и с удивительной серьезностью сам выбирал платья для матери. Позже Брайен признавался, что не помнит того времени, когда был "сексуально нормальным". Он мог бы добавить, что, стыдясь собственных желаний, всегда стремился к саморазрушению. В десятилетнем возрасте его отчислили из Ливерпульского колледжа (школы для мальчиков) за непристойные рисунки. В шестнадцать он окончательно бросил школу, проучившись до этого по меньшей мере в семи разных учебных заведениях и не сдав за все это время ни одного обязательного экзамена. Когда Брайен объявил отцу, что собирается заняться бизнесом, связанным с высокой модой - единственной отраслью, где он может добиться успеха, Харри Эпстайн был категорически против. Настоящий мужчина не должен рисовать женские платья. Единственное, что оставалось Брайену, так это поступить на работу продавцом в компанию, принадлежащую семье. Но и здесь, где от него не требовалось ничего особенного, Брайену приходилось терпеть постоянные унижения со стороны властного деда. Когда ему исполнилось восемнадцать, он отправился в Лондон на военную службу. Каждый вечер он наслаждался удовольствиями, которыми изобиловала столица. Все кончилось скандалом. Будучи солдатом второго класса, он раздобыл себе офицерскую форму, чтобы ходить в ней по барам в поисках любовных приключений. Веди он себя поскромнее, возможно, все сошло бы ему с рук, но те заведения, в которых он бывал, посещали настоящие офицеры, у которых на его счет стали появляться подозрения. За ним установила наблюдение военная полиция, и однажды ночью он был арестован в "Арми-энд-Нэйви клабе" на Пиккадилии. Если бы не родители, которые подняли на ноги всех своих знакомых, он бы попал под трибунал. Избежав уголовного преследования, он был освобожден от воинской обязанности по состоянию здоровья и отправился домой. Когда Брайен вернулся в Ливерпуль, ему доверили пост директора мебельного магазина. Дела шли хорошо, но Брайена это не вдохновляло. Он познакомился с актерами из местной театральной труппы и стал мечтать о том, чтобы стать актером. Записавшись в Королевскую академию драматического искусства, он проучился там три семестра. Не то, чтобы он не хотел продолжить учебу, но и тут его личная жизнь вошла в конфликт с собственными амбициями: он был арестован за то, что "приставал" к полицейскому в штатском в общественном туалете. Очень кстати оказалось, что соседом Эпстайнов был лучший адвокат по уголовным делам Реке Мэйкин. Ему удалось выпутать Брайена из этой истории. Последовало очередное возвращение в лоно семьи. На этот раз Брайен возглавил отдел по продаже пластинок в новом магазине, недавно открывшемся на Грейт Шарлотт-стрит. Он добился такого успеха, что очень скоро его отдел занял большую часть здания. Однако он не прекращал поисков запретных удовольствий. По завершении долгого трудового дня Брайен нередко отправлялся на прогулку в сторону небезызвестного общественного туалета в Западном Дерби. Как-то раз на него даже напали и ограбили. А когда нападавший обнаружил в бумажнике удостоверение личности своей жертвы, то попытался шантажировать Брайена. Молодой человек снова обратился к Рексу Мэйкину, и тот объяснил ему, что в данном случае единственный выход - заявить в полицию, но это очень опасно, поскольку в те времена гомосексуализм все еще считался уголовным преступлением. Используя Эпстайна в качестве приманки, полиция сумела задержать шантажиста с поличным, и он получил три года тюрьмы. На суде, как это разрешает британское законодательство, Брайен предстал как "мистер Икс". Тем не менее в Ливерпуле его секрет был секретом Полишинеля. Часто говорилось о том, что "Битлз" в течение долгого времени не догадывались о гомосексуализме Брайена Эпстайна. В действительности они знали об этом с самого начала. 21 февраля 1962 года они встретились в кафе "Кардома" с Яном Шарпом, и когда он услышал от них имя нового менеджера, то чуть не поперхнулся. "Так кому же из вас он строит глазки?" - спросил он у ребят. "Ты думаешь, что он?.." - оторопел Джон. "Я бы лично не слишком наклонялся, чтобы подобрать контракт", - отшутился Шарп. Через несколько дней после этого разговора Шарп получил письмо от адвоката Брайена с требованием официально взять свои слова обратно и принести извинения Эпстайну. В противном случае ему грозило уголовное преследование. В последний раз Шарп встретился с "Битлз", когда они ехали в такси, набитом девчонками, по Маунт-стрит. "Шарпи!" - окликнул его Джон, высунувшись из окна автомобиля. Машина остановилась, и Джон с Полом рассказали Яну о том, что получили ангажемент в новом клубе в Гамбурге. А затем признались, что подписали документ, в котором обязались никогда больше с ним не разговаривать. "Извини, приятель!" - бросил Джон, когда машина уже тронулась с места. жүктеу/скачать 2.78 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|