Исследование Ценностей Перевел М. Немцов Robert m pirsig Zen and the Art of Motorcycle Maintenance



бет18/28
Дата11.06.2016
өлшемі1.74 Mb.
#128107
түріИсследование
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   28

20


Очевидно, я заснул. Солнце жарит. По моим часам -- без нескольких минут полдень. Я выглядываю из-за камня, на который опираюсь, и вижу, что Крис крепко спит на другой стороне. Высоко над ним лес прекращается, и голые серые скалы уводят к пятнам снега. Мы можем взобраться по тыльной стороне этого хребта прямо туда, но чем ближе к вершине, тем опаснее. Я некоторое время смотрю на вершину горы. Что там я сказал Крису прошлой ночью? -- «Увидимся на вершине горы»... нет... «Встретимся на вершине горы».

Как я мог встретиться с ним на вершине горы, если я уже и так с ним? В этом что-то странное. Он сказал, что я ему также говорил кое-что еще как-то ночью -- что здесь одиноко. Это противоречит тому, во что я на самом деле верю. Я совсем не считаю, что здесь одиноко.

Мое внимание привлекает звук упавшего камня с одной стороны годы. Ничего не движется. Абсолютно тихо.

Всё в порядке. Такие маленькие подвижки камней слышишь постоянно.

Хотя не всегда и маленькие. Лавины начинаются вот с таких подвижек. Если ты над ними или рядом, за ними интересно наблюдать. Но если они над тобой -- никакой помощи не жди. Остается только смотреть, как она приближается.

Люди произносят странные вещи во сне, но с чего мне говорить ему, что мы с ним встретимся? И с чего бы ему думать, что я не сплю? Действительно, здесь что-то не то, от чего-то -- ощущение очень плохого качества, но я не знаю, что это. Сначала появляется ощущение, а потом вычисляешь, почему.

Я слышу, как Крис задвигался, и вижу, что он озирается по сторонам.

-- Где мы? -- спрашивает он.

-- На вершине хребта.

-- А, -- говорит он. Улыбается.

Я распаковываю обед: швейцарский сыр, пеппероны и крекеры. Тщательно разрезаю сыр, а потом пеппероны на аккуратные кусочки. Тишина позволяет каждую вещь делать правильно.

-- Давай построим здесь хижину, -- говорит он.

-- Охххх, -- стону я, -- и карабкаться к ней каждый день?

-- Конечно, -- издевается он. -- Разве трудно?

Вчера в его памяти -- это давно. Я передаю ему сыр и крекеры.

-- О чем ты все время думаешь? -- спрашивает он.

-- О тысячах вещей, -- отвечаю я.

-- Каких?

-- Большинство из них не будут иметь для тебя никакого смысла.

-- Типа?

-- Типа, почему я тебе сказал, что мы встретимся на вершине горы.

-- А, -- говорит он и смотрит вниз.

-- Ты сказал, что голос у меня был, как у пьяного? -- переспрашиваю я.

-- Нет, не как у пьяного, -- отвечает он, по-прежнему глядя вниз. То, как он старается не смотреть на меня, заставляет усомниться, говорит ли он правду.

-- Как тогда?

Он не отвечает.

-- Как тогда, Крис?

-- Просто по-другому.

-- Как?


-- Ну, я не знаю! -- Он бросает на меня взгляд, и в нем виден страх. -- Так, как ты обычно говорил давно, -- добавляет он и снова смотрит вниз.

-- Когда?

-- Когда мы жили здесь.

Я старательно контролирую свое лицо, чтобы он не заметил никакой перемены в выражении, потом осторожно поднимаюсь, отхожу и методично переворачиваю носки на камне. Они давно высохли. Возвращаясь с ними, я вижу, что он по-прежнему смотрит на меня. Обыденным тоном я произношу:

-- Я и не знал, что говорил по-другому.

Он на это не отвечает.

Я натягиваю носки и надеваю на них башмаки.

-- Я хочу пить, -- говорит Крис.

-- Нам не так уж много нужно спуститься, чтобы найти воду, -- говорю я, вставая. Некоторое время смотрю на снег, потом говорю: -- Ты готов?

Он кивает и мы надеваем рюкзаки.

Идя по гребню к истоку оврага, мы слышим еще один клацающий звук падения камня -- намного громче, чем первый совсем недавно. Я оглядываюсь посмотреть, где это. По-прежнему ничего нет.

-- Что это было? -- спрашивает Крис.

-- Подвижка камней.

Мы оба секунду стоим тихо, прислушиваясь. Крис спрашивает:

-- Наверху кто-то есть?

-- Нет, я думаю, просто тающий снег высвобождает камни. Когда в самом начале лета так же жарко, как сейчас, слышно много таких подвижек. Иногда больших. Так снашиваются горы.

-- Я не знал, что горы изнашиваются.

-- Не изнашиваются -- снашиваются. Они округляются и становятся покатыми. Эти горы еще не сношены.

Теперь везде вокруг нас -- кроме верха -- склоны горы покрыты черноватой зеленью леса. На расстоянии лес похож на бархат.

Я говорю:

-- Ты сейчас смотришь на эти горы, и они выглядят такими постоянными и мирными, но они все время изменяются, а изменения эти не всегда уж и мирные. Под нами, вот сейчас под нашими ногами есть силы, которые могут разорвать всю эту гору на части.

-- А они делают это когда-нибудь?

-- Что делают когда-нибудь?

-- Разрывают всю гору на части?

-- Да, -- отвечаю я. Потом вспоминаю: -- Недалеко отсюда девятнадцать человек лежат мертвые под миллионами тонн скал. Все были поражены, что их только девятнадцать.

-- А что случилось?

-- Простые туристы откуда-то с востока; остановились на ночевку в специальном месте для лагеря. Ночью подземные силы вырвались на волю, и когда спасатели на следующее утро увидели, что произошло, то только покачали головами. Они даже не пытались начинать раскопки. Можно было только с глубины в несколько сот футов скал выкопать тела, которые все равно придется закапывать в землю снова. Вот они их там и оставили. Они и сейчас там лежат.

-- А откуда узнали, что их было девятнадцать?

-- Соседи и родственники из их городов сообщили, что они пропали.

Крис смотрит на вершину горы перед нами:

-- Их что, не предупредили?

-- Не знаю.

-- Скорее всего, предупреждение было.

-- Может, и было.

Мы идем туда, где хребет загибается внутрь, к началу оврага. Я вижу, что мы можем со временем найти в нем воду. Постепенно принимаю вниз.

Сверху еще немного постукивают камни. Мне вдруг становится страшно.

-- Крис, -- говорю я.

-- Что?


-- Знаешь, о чем я думаю?

-- Нет. О чем?

-- Я думаю, мы будем очень клевыми, если пока оставим эту верхушку в покое и попытаемся взять ее как-нибудь другим летом.

Он молчит. Потом произносит:

-- Почему?

-- У меня нехорошие чувства по ее поводу.

Он долго ничего не говорит. Наконец спрашивает:

-- Например?

-- Ох, я просто думаю, что мы можем попасть там в бурю или в оползень -- или что-нибудь типа такого, и это будет настоящая беда.

Снова молчание. Я поднимаю взгляд и вижу на его лице подлинное разочарование. Думаю, он знает, что я чего-то не договариваю.

-- Почему бы тебе пока об этом не подумать? -- говорю я. -- А потом, когда доберемся до воды и пообедаем, решим.

Мы продолжаем спускаться вниз.

-- О'кей? -- спрашиваю я.

Он, наконец, уклончиво отвечает:

-- О'кей...

Спускаться теперь легко, но я замечаю, что скоро склон станет отвеснее. Здесь все еще открыто и солнечно, но скоро опять зайдем под деревья.

Я не знаю, что и думать обо всех этих зловещих разговорах по ночам, кроме того, что это не хорошо. Для нас обоих. Похоже, что все напряжение езды на мотоцикле, походов, Шатокуа, всех этих старых мест вместе взятое оказало на меня плохое влияние, которое сказывается ночами. Хочется слинять отсюда -- и как можно скорее.

Я и не предполагаю, что для Криса это -- тоже как прежде. Меня сейчас легко зашугать, и я не стыжусь признаться в этом. Он никогда никого не шугался. Никогда. Вот в чем разница между нами. Вот почему я жив, а он -- нет. Если он там, наверху -- какая-то психическая сущность, какой-то призрак, какой-то доппельгангер, ожидающий нас наверху, Бог знает как именно... ну, ему тогда придется ждать долго. Очень долго.

Эти проклятые высоты через некоторое время просто жуть нагоняют. Я хочу вниз, далеко вниз; совсем, далеко, вниз.

К океану. Да, правильно. Где медленно накатываются волны, где всегда шум, и никуда нельзя упасть. Ты уже там.

Вот мы снова входим в деревья, и вид на вершину перекрывается их кронами. Я рад.

Я, к тому же, думаю, что мы в этом Шатокуа зашли по тропе Федра так далеко, как нам хотелось. Теперь лучше оставить эту тропу. Я отдал все должное уважение тому, что он думал, говорил и писал, и сейчас хочу сам развить некоторые идеи, развитием которых он пренебрег. Заголовок этого Шатокуа -- «Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом», а не «Дзэн и Искусство Лазать по Горам», и на горных вершинах не бывает мотоциклов; Дзэна там, по моему мнению, тоже маловато. Дзэн -- «дух долины», а не горной вершины. На вершинах гор найдешь только тот Дзэн, который сам туда и принесешь. Давай выбираться отсюда.

-- Хорошо спускаться вниз, а? -- говорю я.

Нет ответа.

Боюсь, нам придется немножко поссориться.

Лезешь-лезешь на вершину, а получишь там только огромную, тяжеленную каменную таблицу с нацарапанной на ней кучей правил.

Это примерно то, что произошло с ним.

Подумал, что он -- чертов Мессия.

Только не я, парень. Часы слишком долги, а плата -- слишком коротка. Пошли. Пошли...

Вскоре я уже скачу по склону каким-то идиотским подпрыгивающим галопом... тыг-дык, тыг-дык, тыг-дык... пока не слышу, как Крис вопит:

-- ПОДОЖДИ! -- и, оглянувшись, не вижу, что он отстал на пару сотен ярдов и маячит среди деревьев.

И вот я торможу и жду его, но, немного погодя, вижу, что тащится позади он намеренно. Разочарован, конечно.

Полагаю, в этом Шатокуа мне следует кратко наметить то направление, в котором двигался Федр, не оценивая его, -- а потом продолжить уже про свое собственное. Поверь, когда мир кажется не двойственностью разума и материи, но тройственностью Качества, разума и материи, тогда искусство ухода за мотоциклом, как и другие искусства, приобретает измерения смысла, которых у него раньше никогда не наблюдалось. Спектр технологии, от которого бегут Сазерленды, становится не злом, а позитивным кайфом. А демонстрировать это -- долгая и кайфовая задача.

Но прежде, чем уволить этот другой спектр по статье, я должен сказать следующее:

Возможно, он бы отправился в направлении, по которому я сейчас собираюсь пойти, если бы эта вторая волна кристаллизации, метафизическая, заземлилась бы, наконец, на то, на что я ее буду заземлять, то есть на повседневный мир. Я думаю, метафизика хороша, если она улучшает повседневную жизнь; иначе забудь про нее. Но, к несчастью для него, он ее не заземлил. Она ушла в третью мистическую волну кристаллизации, от которой он так и не оправился.

Он размышлял по поводу отношений Качества к разуму и материи, и определил Качество как родителя разума и материи, как то событие, которое порождает разум и материю. Эта коперниканская инверсия отношения Качества к объективному миру могла бы звучать загадочно, если бы ее так тщательно не объяснили, но он и не хотел, чтобы она была загадочной. Он просто имел в виду, что на режущем лезвии времени, перед тем, как можно выделить какой-нибудь предмет, должно существовать нечто вроде внеинтеллектуального осознания, которое он называл осознанием Качества. Не можешь осознавать, что увидел дерево, до тех пор, пока не увидишь дерево, и между мгновением видения и мгновением осознания должен существовать временной зазор. Мы иногда не придаем ему значения. Но нет оправдания мысли, что он на самом деле не имеет значения -- никакого оправдания.

Прошлое существует только в наших воспоминаниях, будущее -- только в наших планах. Настоящее -- наша единственная реальность. Дерево, которое осознаешь интеллектуально вследствие этого крохотного временного зазора, -- всегда в прошлом и, следовательно, всегда нереально. Любой интеллектуально постигаемый предмет -- всегда в прошлом и, следовательно, нереален. Реальность -- всегда момент видения перед тем, как имеет место интеллектуализация. Другой реальности нет. Эта доинтеллектуальная реальность -- и есть то, что, как чувствовал Федр, он верно определил как Качество. Поскольку все интеллектуально определяемые вещи должны возникнуть из этой доинтеллектуальной реальности, Качество -- родитель, источник всех субъектов и объектов.

Он чувствовал, что интеллектуалы испытывают обычно самые большие трудности в видении этого Качества именно потому, что они столь скоры и абсолютны, вгоняя все в интеллектуальную форму. Легче всего увидеть это Качество маленьким детям, необразованным и культурно «лишенным» людям. Они обладают наименьшей предрасположенностью к интеллектуальности из культурных источников и наименьшей формальной тренировкой для того, чтобы глубже привить ее себе. Вот, чувствовал он, почему квадратность -- такое единственное в своем роде интеллектуальное заболевание. Он ощущал, что случайно привил себе иммунитет против него, или, по меньшей мере, до некоторой степени сломал привычку своей неудачей в школе. После этого он не ощущал собственной принудительной идентификации с интеллектуальностью и мог исследовать антиинтеллектуальные доктрины с пониманием.

Квадратные, говорил он, из-за своей предвзятости к интеллектуальности обычно считают Качество, доинтеллектуальную реальность, не имеющим значения, простым бессобытийным переходным периодом между объективной реальностью и субъективным восприятием ее. Поскольку у них -- предубежденные представления о его незначительности, они не стремятся обнаружить, отличается ли оно как-нибудь от их интеллектуального представления о нем.

Отличается, сказал он. Как только начинаешь слышать звучание этого Качества, видеть эту корейскую стену, эту не-интеллектуальную реальность в ее чистой форме, хочется забыть все это словесное барахло, которое, как начинаешь видеть, -- постоянно где-то в другом месте.

Теперь, вооруженный этой новой, переплетенной во времени, метафизической троицей, он полностью остановил тот раскол романтического-классического Качества, что угрожал погубить его. Они уже не могли препарировать Качество. Теперь он мог просто сидеть и в свое удовольствие препарировать их. Романтическое Качество всегда соотносилось с мгновенными впечатлениями. Квадратное Качество всегда вовлекало множество соображений, которые растягивались на период времени. Романтическое Качество было настоящим, «здесь и сейчас» вещей. Классическое Качество всегда занималось больше чем просто настоящим. Всегда рассматривалось отношение настоящего к прошлому и будущему. Если постиг, что и прошлое, и будущее содержатся в настоящем, -- у-ух, вот это оттяг; значит, то, ради чего живешь -- настоящее. И если твой мотоцикл работает, то чего из-за него беспокоиться? Но если ты считаешь, что настоящее -- просто миг между прошлым и будущим, просто проходящее мгновение, то пренебрегать прошлым и будущим ради настоящего -- это действительно плохое Качество. Мотоцикл может работать сейчас, но когда ты в последний раз проверял уровень масла? Мелочная суета с романтической точки зрения, но хороший здравый смысл -- с классической.

Теперь у нас два разных типа Качества, но они больше не раскалывают само Качество. Они просто -- два разных временных аспекта Качества, краткий и долгий. До этого требовалась только метафизическая иерархия, выглядевшая так:











реальность







субъективная
(ментальная)








объективная
(физическая)


классическая
(интеллектуальная)





романтическая
(эмоциональная)








качество,
которому Федру
следовало бы обучать





качество,
которому Федр
обучал







То, что он дал им взамен, было метафизической иерархией, выглядевшей так:







качество
(реальность)








романтическое качество
(доинтеллектуальная реальность)








классическое качество
(интеллектуальная реальность)











субъективная реальность
(разум)





объективная реальность
(материя)

Качество, которому он обучал, было не просто частью реальности -- оно было всем целиком.

Затем он в понятиях триединства перешел к ответу на вопрос: Почему все видят Качество по-разному? Вопрос, на который до сих пор всегда приходилось отвечать уклончиво-благовидно. Теперь он говорил: «Качество бестелесно, бесформенно, неописуемо. Видеть тела и формы -- значит интеллектуализировать. Качество независимо от каких бы то ни было тел и форм. Имена, тела и формы, которые мы придаем Качеству, только частично зависят от Качества. Также они частично зависят от априорных образов, которые мы накапливаем в своей памяти. Мы постоянно стремимся найти в событии Качества аналогии нашему предыдущему опыту. Если мы этого не сделаем, то окажемся неспособны действовать. Мы выстраиваем наш язык в терминах этих аналогий. Мы выстраиваем всю нашу культуру в терминах этих аналогий.»

Причина, по которой люди видят Качество по-разному, говорил он, в том, что они приходят к нему с разными наборами аналогий. Он приводил примеры из лингвистики, показывая, что для нас буквы хинди dа, dа и dhа звучат идентично, поскольку у нас нет к ним аналогий, чтобы почувствовать различия. Подобным же образом, большинство говорящих на хинди не может различить и thе, потому что нечувствительны к этому различию. Для индейских селян, говорил он, вовсе не необычно видеть призраков. Но для них кошмар -- пытаться увидеть закон тяготения.

Это, говорил он, объясняет, почему целый класс первокурсников, изучающих композицию, приходят к одинаковой оценке качества в сочинении. У них всех -- сравнительно одинаковое прошлое и одинаковые знания. Но если ввести группу иностранных студентов или, скажем, вывести средневековые поэмы из диапазона классного опыта, то способность студентов оценить качество, возможно, будет соотноситься не столь хорошо.

В некотором смысле, говорил он, именно выбор Качества студентом определяет студента. Люди расходятся во мнениях о Качестве не потому, что Качество различно, а потому, что различны люди в смысле их опыта. Он прикинул, что если бы два человека обладали идентичными априорными аналогиями, то они бы каждый раз идентично видели бы и Качество. Тем не менее, способа проверить это не существует, поэтому приходится оставлять эту прикидку чисто спекулятивной.

В ответ своим коллегам по школе он писал:

«Любое философское объяснение Качества будет и ложным, и истинным именно потому, что оно -- философское обобщение. Процесс философского объяснения -- аналитический процесс, процесс разламывания чего-то на субъекты и предикаты. То, что я имею в виду (и все остальные имеют в виду) под словом Качество, нельзя разломать на субъекты и предикаты. Не потому, что Качество так загадочно, но потому, что Качество так просто, прямо и непосредственно.

Простейшая интеллектуальная аналогия чистого Качества, которую могут понять люди в нашей среде, такова: "Качество -- реакция организма на его окружающую среду" (он взял этот пример, потому что его главные вопрошающие, казалось, видели все в свете теории поведения "стимул-реакция"). Амеба, помещенная на поверхность воды с капелькой разбавленной серной кислоты поблизости, будет отодвигаться от кислоты (я думаю). Если бы она могла говорить, то, ничего не зная про серную кислоту, сказала бы: "Эта среда имеет плохое качество". Если бы у нее была нервная система, она действовала бы гораздо более сложным образом, чтобы преодолеть плохое качество среды. Она искала бы аналогий, то есть образов и символов из предыдущего опыта, чтобы определить неприятную природу своей новой окружающей среды и таким образом "понять" ее.

В нашем высокосложном органическом состоянии мы, развитые организмы, реагируем на свое окружение изобретением множества замечательных аналогий. Мы изобретаем землю и небеса, деревья, камни и океаны, богов, музыку, искусства, язык, философию, инженерию, цивилизацию и науку. Мы называем эти аналогии оеальностью. Они и являются реальностью. Мы завораживаем наших детей во имя истины знать, что они -- и есть реальность. Мы швыряем любого, кто не приемлет этих аналогий, в лечебницу для умалишенных. Но именно Качество заставляет нас изобретать аналогии. Качество -- непрекращающийся стимул, который наша среда налагает на нас ради создания того мира, в котором мы живем. Полностью. Каждый малюсенький кусочек.

Теперь взять то, что вынудило нас создать мир, и включить его в мир, который мы создали, явно невозможно. Вот почему Качество нельзя определить. Если мы все же определим его, то определим мы нечто меньшее, чем само Качество.»

Я помню этот фрагмент ярче, чем любой другой, вероятно потому, что он -- самый важный. Когда он его написал, то испытал мгновение страха и уже было вычеркнул слова: «Полностью. Каждый малюсенький кусочек». Безумие в них. Думаю, он видел его. Но он не мог увидеть никакой логической причины для вычеркивания, и малодушничать было уже слишком поздно. Он проигнорировал предупреждение и оставил все как было.

Он положил карандаш, а потом... почувствовал, как что-то подалось. Будто что-то внутри напряглось слишком сильно и не выдержало. А потом стало уже слишком поздно.

Он начал видеть, что сместился со своей первоначальной позиции. Он уже говорил не о метафизической троице, но об абсолютном монизме. Качество -- источник и сущность всего.

Целый новый поток философских ассоциаций хлынул в голову. Гегель с его Абсолютным Разумом тоже говорил так. Абсолютный Разум тоже независим -- как от объективности, так и от субъективности.

Тем не менее, Гегель сказал, что Абсолютный Разум -- источник всего, но потом исключил из «всего» романтический опыт. Абсолют Гегеля был полностью классическим, полностью рациональным и полностью упорядоченным.

Качество не таково.

Федр вспомнил, что Гегеля считали мостом между философиями Запада и Востока. Веданта индуистов, Путь даосистов и даже Будда -- всё описывалось как абсолютный монизм, сходный с философией Гегеля. Федр в то время сомневался, однако, являются ли мистические Некто и метафизические монизмы самообратимыми, поскольку мистические Некто не следуют никаким правилам, а метафизические монизмы -- следуют. Его Качество было метафизической сущностью, а не мистической. Или мистической? В чем разница?

Он ответил себе, что разница -- в определении. Метафизические сущности определены. Мистические Некто -- нет. Это делало Качество мистическим. Нет. На самом деле -- и тем, и другим. Хотя он до сих пор в чисто философском свете считал его метафизическим, всю дорогу он отказывался определять его. Поэтому оно к тому же еще -- и мистическое. Его неопределимость освобождала его от правил метафизики.

Потом, импульсивно, Федр подошел к книжной полке и вытащил небольшую голубую книгу в картонном переплете. Он сам переписал и переплел ее очень давно, когда не мог найти нигде в продаже. Ей было 2400 лет; «Дао Дэ Цзин» Лао Цзы. Он начал читать строки, читанные уже множество раз, но сейчас он изучал их, чтобы увидеть, сработает ли некая подстановка. Он начал читать и интерпретировать прочитанное одновременно.

Он читал:

Качество, которое может быть определено, не есть Абсолютное Качество.

И он то же самое говорил.



Имена, которые можно дать, не есть Абсолютные имена.

Это начало неба и земли.

Названное суть мать всех вещей...

Именно.


Качество (романтическое Качество) и его проявления (классическое Качество) -- по природе своей одно и то же. Ему даются разные имена (субъекты и объекты), когда оно становится классически проявленным.

Романтическое качество и классическое качество вместе могут быть названы «мистическим».

Из таинства достичь более глубокого таинства -- вот врата к секрету всей жизни.(13)

Качество всепроникающе.

И его применение неистощимо!

Непостижимо!

Как источник всех вещей...

И всё же, кажется, остается хрустально прозрачным, как вода.

Я не знаю, чей это Сын .

Образ того, что было до Бога.(14)

...Постоянно, непрерывно оно, кажется, существует. Черпай из него, и служит оно тебе с легкостью...(15)

Разглядываемое, но не увиденное... слушаемое, но не слышимое... хватаемое, но не тронутое... эти три избегают всех наших расспросов и так сливаются и становятся одним.

Не его восходом есть свет.

Не его заходом есть тьма

Непрекращающееся, постоянное

Не может быть определено

И вновь обращается в царство небытия

Вот почему оно зовется формой бесформенного

Образом ничто

Вот почему оно зовется ускользающим

Встречая его ты не видишь его лица

Следуя за ним ты не видишь его спины

Тот кто крепко держится за качество древнего

Способен знать первозданные начала

Которые есть неразрывность Качества(16)

Федр читал строку за строкой, стих за стихом всего этого, видел, как они подходят, совпадают, становятся на место. Именно. Вот то, что имелось в виду. Вот что он все время говорил, только бедно, механистично. В этой же книге не было ничего смутного или неточного. Она была такой точной и определенной, какой только и могла быть. Она была тем, что он говорил, -- только на другом языке, с другими корнями и началами. Из другой долины он видел то, что находилось в этой, теперь уже не как историю, рассказываемую чужими, а как часть той долины, в которой жил он сам. Он видел всё.

Он разгадал код.

Он читал дальше. Строку за строкой. Страницу за страницей. Ни единого несоответствия. То, о чем он все время твердил как о Качестве, было здесь Дао, великой центральной генерирующей силой всех религий, восточных и западных, прошлых и настоящих, всего знания, всего.

Когда свой мысленный взор он обратил вверх, и узрел собственный образ, и понял, где он был и что видел, и... я не знаю, что произошло на самом деле... но сейчас то пробуксовывание, которое Федр ощущал раньше, внутренний раздрай его ума, внезапно набрал силу -- как камни на вершине горы. Прежде, чем он смог остановить его, внезапно аккумулированная масса осознания начала расти и расти, перерастая в лавину мысли, выходя из-под контроля; с каждым добавочным возрастанием направленной вниз, всевырывающей массы, высвобождающей стократно собственный объем, а затем той массы, выкорчевывающей себя еще в стократном объеме, и уже это -- стократно еще; дальше и дальше, все шире и шире; пока не осталось стоять ничего.

Ничего больше вообще.



Всё не выдержало под ним.


Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   28




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет