Исследование мотивации: точки зрения, проблемы, экспериментальные планы

Поскольку привычка и влечение не зависят друг от друга, то присущая влечению функция активации привыч­ки также не должна зависеть от источников влечения. Влечение пред­ставляет собой неспецифическую ве­личину, в которой объединены специ­фические состояния, такие, в частно­сти, как голод и жажда. Реакция, выработанная в условиях голода, должна, соответственно, осуще­ствляться и тогда, когда имеется только жажда и при этом налицо исходная стимульная ситуация. Другими словами, энергетизирующей фун­кцией обладает и иррелевантное вле­чение. Иррелевантное влечение мо­жет усиливать релевантное (суммация влечений) или даже замещать его (замещение влечения).

Эмпирические свидетельства неод­нозначны. Если при суммации влече­ний иррелевантное влечение сильнее, то часто, например, обнаруживался эффект, противоположный энергетизирующему, а именно тормозящий эф­фект. Голод и жажда оказались мало подходящими для проверки гипотезы взаимного замещения, поскольку си­стемы регуляции обоих влечений не независимы друг от друга. Если же взять в качестве иррелевантного аверсивное побудительное условие (боль), то, по-видимому, от внешних стимульных особенностей аверсивно-го побуждения зависит стимуляция или торможение поведения; послед­нее происходит, когда в зависимости от плана эксперимента возникает конфликт реакций. Надо сказать, что постулат о неспецифичности влече­ния принимается скорее в виде ис­ключения, а не правила [см.: R. Bolles, 1965, р. 265 и далее]. Тот же вывод приходит на ум и при разборе исследований, в которых делалась попытка вывести общую активность из суммации влечений. Оказалось, что голод сам по себе не побуждает крыс к активности; решающим допол­нительным условием является вне­шняя стимуляция (шорохи, темнота).

Постулат неспецифичности влече­ния лег в основу также одной обшир­ной ветви исследований психологии человека [J. Taylor, R. Spence, 1952]. Тейлор [J. Taylor, 1953] разработал опросник (MAS, Manifest Anxiety Sca­le, см. гл. 6) для измерения устойчи­вых индивидуальных различий общей, т. е. не зависящей от ситуации, тре­вожности. Речь идет не о ситуацион­ном детерминанте, а о мотивационной диспозиции. Тревожность рассматри­вается как «приобретенное влече­ние». (Приобретенные влечения мы обсудим ниже.) Людям, набиравшим высокий тестовый балл, приписывал­ся высокий уровень влечения. Соот­ветственно они должны были иметь и повышенный уровень готовности к реагированию [К. Spence, 1958a].

Отсюда можно получить различные следствия применительно к обучению простым и сложным заданиям. Ход рассуждений при этом будет таким. Задание является легким, если вер­ные реакции уже обладают опреде­ленной силой привычки и если нет большой конкуренции силы привычки неверных реакций. Вследствие муль­типликативной связи _SH_R и D тревож­ные люди должны лучше обучаться легким заданиям, чем малотревож­ные. Ведь доминирующий потенциал еще более обеспечит превосходство верных реакций над неверными, не говоря уже о превышении порога ре­акции. В сложном задании все долж­но быть наоборот. Сила навыка вер­ных реакций незначительна по срав­нению с неверными. Высокий уровень влечения у тревожных людей усугу­бит и без того неблагоприятное соот­ношение сил конкурирующих реакций не в пользу верных. Кроме них выше порога окажутся и другие, иррелевантные, привычки. Для подтверждения теории взаимодействия общей силы влечения и сложности задач были взяты задачи с парными ассоциаци­ями низкой (высокая ассоциативная связь между членами пары) и высо­кой степеней сложности (низкая ассо­циативная связь, когда напрашивают­ся другие реакции, что приводит к интерференции с верной в данном контексте реакцией).

Спенс, Фарбер и Мак-Фанн [К. Spence, T. Farber, H. McFann, 1956] подтвердили выдвинутые гипо­тезы, но Вайнер и Шнайдер [В. We-iner, К. Schneider, 1966b] дали аль­тернативное объяснение и в контроль­ном эксперименте опровергли ги­потезы, вытекающие из теории вле­чения. Альтернативное объяснение Вайнера строилось на неоднократно подтверждавшихся данных о том, что у тревожных людей успех повышает, а неудача снижает результаты, а у нетревожных все наоборот. Посколь­ку легкие задачи можно рассматри­вать как повод испытать успех, а трудные — как повод испытать неуда­чу, обнаруженный Спенсом различ­ный эффект объясняется, скорее, ес­ли принять в расчет когнитивные опосредующие процессы, переживани­ем успеха и неудачи, а не конкурен­цией реакций (согласно теории влече­ния).

Чтобы подтвердить одно из двух объяснений, Вайнер в эксперименте устранил связь между легкими зада­чами и успехом и соответственно между сложными задачами и неуда­чей. Испытуемым, работавшим с объ­ективно легкими парами ассоциаций, по ходу опыта сообщали, что их ре­зультаты ниже среднего. Работа со сложными ассоциациями соответ­ственно сопровождалась информа­цией об успехе. В этих условиях дей­ствительно обнаружилось, что раз­личный эффект научения обусловлен не уровнем общей тревожности («си­лой влечения» как личностной над ситуационной особенностью), а акту­альным переживанием успеха — неуспеха. Тревожные заучивали сложный список пар триграмм (напри­мер, хов — мег) быстрее, чем нетре­вожные, если им сообщалось об успе­хе. Напротив, нетревожные при сооб­щении о неуспехе заучивали легкий список быстрее, чем тревожные.


Рис. 4.7. Число повторений, необходимых для заучивания легкого и трудного списков из 13 пар триграмм, в зависимости от преоблада­ния в мотивации достижения стремления к успеху или избегания неудачи и в зависимости от информации об успехе или неуспехе по ходу опыта [В. Werner, К. Schneider, 1971, р. 260]

В повторном исследовании Вайнер и Шнайдер [В. Weiner, К. Schneider, 1971; см. также: К. Schneider, H. Gallitz, 1973] получили те же данные, причем уровень тревожности испыту­емых, степень сложности задачи и обратная информация брались во всех возможных комбинациях друг с другом. Индивидуальные различия определялись с помощью методики измерения мотива достижения по па­раметру «стремление к успеху — избегание неудачи» (см. гл. 6). Из данных, приведенных на рис. 4.7, вид­но, что тревожность и информация об успехе — неуспехе при сложных зада­чах взаимодействуют сильнее, чем при легких.

Подводя итоги, следует констатиро­вать, что и этот, последний постулат теории влечения вызвал к жизни много остроумных исследований, ре­зультаты которых требовали перес­мотра, если не полного отказа, исход­ной теории влечения Халла. В двух последующих разделах мы обратимся к некоторым модификациям этой те­ории и посмотрим, удалось ли им справиться с нуждающимися в объяс­нении феноменами.

Приобретенные влечения. Влечение как интенсивный стимул

Даже применительно к сфере пер­вичных, т. е. организмических, влече­ний у таких животных, как обыч­ные крысы, подтвердить отдельные постулаты теории влечения Халла удавалось с переменным успехом, в постоянном столкновении с возмож­ными альтернативными объяснени­ями. Естествен вопрос: как же теория может претендовать на объяснение всех тонкостей человеческого пове­дения, если с ее постулатами дело обстоит не совсем благополучно? Ведь заранее ясно, что большую часть поведения человека едва ли можно вывести из редукции первич­ных влечений. Еще в 1918 г. Вудвортс, введя понятие влечения, отде­лил его от поведенческих механиз­мов, которые влечение запускает, он указал также, что и сами механизмы могут приобретать побудительную функцию независимо от первичных влечений как источника энергии. Толмена [Е. Tolman, 1926a; 1932] также волновала проблема, как вторичные влечения вырастают и отделяются от первичных. Оллпортом [G. Allport, 1937] был выдвинут принцип функци­ональной автономии. Хотя этот прин­цип и не оспаривает историю проис­хождения мотивов из первичных вле­чений, однако предполагает быстро возникающую независимость от них. Коллеги Халла, в первую очередь Маурер и Миллер, пытались распро­странить теорию влечения на более сложные мотивационные феномены, такие, как фрустрация, конфликт и условия вторичной мотивации прежде всего у человека. Результатом яви­лось постулирование приобретенных влечений (acquired drives).

Заслуживает внимания тот факт, что среди первичных поисковых («возбуждающих аппетит») источни­ков типа голода, жажды или полового влечения не нашлось таких, из кото­рых можно было бы вывести приобре­тенные влечения. «Вывести» означа­ет здесь экспериментально зафикси­ровать и показать, что новое влече­ние в соответствии с теоретическими постулатами, прежде всего, в состо­янии подкрепить поведение, т. е. спо­собствует научению.

Исключение, возможно, составляет так называемая фрустрация. Фрустра­ция возникает, когда исходные усло­вия препятствуют реакциям, ведущим к удовлетворяющей влечение цели, или, если цель достигнута, препят­ствуют самим консумматорным реак­циям. В обоих случаях наблюдается так называемый эффект фрустрации. Животное реагирует резче, чаще или вариативнее. Скорее всего, эффект фрустрации базируется на усилении того влечения, удовлетворение кото­рого нарушается. При этом встает вопрос: не приобретается ли при ча­стых фрустрациях новое влечение, которое вносит свою долю в суммар­ную интенсивность влечения и в своей специфической форме связано с агрессивными реакциями? Послед­нее утверждали Доллард, Дуб, Мил­лер, Маурер и Сире [J. Dollard et al., 1939] в своей ставшей популярной книге «Фрустрация и агрессия». Фру­страция рассматривается ими как не­обходимое и в то же время достаточ­ное условие агрессии. Это утвержде­ние по ряду соображений оспарива­лось и уточнялось [см.: S. Feschbach, R. Singer, 1971; A. Bandura, 1971b; Н. Zumkley, 1978]. Мы подробнее остановимся на этом в гл. 8.

Выведение усиления влечения из усиления фрустрации по ряду причин представляется сомнительным. Сле­дующие за срывом реакции часто дают повод к такому напрашивающе­муся объяснению. Животное, не обна­ружив пищу в обычном месте, не может завершить поведенческую це­почку консумматорной реакцией. Не удивительно поэтому, что оно вместо нее проявляет инструментальные ре­акции или другие формы поведения. К тому же могут вмешаться результа­ты прежнего научения, например ве­дущее к успеху более интенсивное реагирование. Возрастание интенсив­ности или вариативности поведения можно также объяснить не влечени­ем, а ассоциативным фактором. Такое объяснение подкрепляется данными В. Холдера, Маркса, Э. Холдера и Кольера [W. Holder et al., 1957] о научении крыс после сбоя, т. е. после отсрочки подкрепления, реагировать не сильнее, а слабее.

Амсел продвинул вперед анализ ус­ловий, отделив эффект фрустрации от реакций на сбой и наблюдая пос­ледующие целевые реакции. Голод­ные крысы помещались в заканчивав­шийся двумя камерами коридор, в каждой из которых находилась пища. Когда реакция пробежки была усво­ена, в каждой второй из последу­ющих проб одна из камер оказыва­лась без пищи. Эффект фрустрации измерялся, во-первых, скоростью, с которой животное покидало (пустую) камеру, и, во-вторых, скоростью, с которой оно мчалось в другую часть коридора. Оба показателя скорости возрастали [A. Amsel, J. Roussel, 1952]. На рис. 4.8 приведены измене­ния скорости пробежки по второй части коридора.

В последующих экспериментах [A. Amsel, J. Ward, 1954; A. Amsel, D. Prouty, 1959] животные после по­сещения первой камеры ставились в ситуацию выбора. Чтобы найти в дру­гой камере пищу, животные должны были выработать одну из двух проти­воположных реакций в зависимости от того, находили они или нет в первой камере пищу (т. е. получали или нет подкрепление). После некоторой тренировки животные усваива­ли нужное различение. Спрашивает­ся: можно ли объяснить этот резуль­тат, исходя из теории влечения, т. е. является ли научение эффектом спе­цифического, вновь приобретенного (фрустрационного) влечения или ус­ловий, ведущих к общему усилению влечения? Эту наиболее близкую Халлу точку зрения отстаивал Браун [J. Brown, 1961]. Или же имеются другие мотивационные факторы, ко­торые ассоциативно связаны с внешними ситуационными стимулами? Такое объяснение предпочитает Ам-сел [A. Amsel, 1962]. Ведь можно по­казать, что заученные реакции вызы­ваются стимулами, связанными с на­рушением исходных условий. Тем са­мым животное явно стремится пре­дупредить предстоящий сбой. Амсел считает решающим для объяснения наблюдаемых эффектов фрустрации не усиление влечения, а воздействие на мотивацию побудительных стиму­лов внешней ситуации.

Все же доказать существование приобретенных влечений, пожалуй, удалось, если не среди поисковых, то среди аверсивных влечений, в ча­стности при научении избеганию. По-видимому, в данном случае действует страх. Страх можно рассматривать как условную реакцию на боль, а саму боль — как первичное аверсивное влечение, редукция которого под­крепляет инструментальное поведе­ние бегства или избегания. Поскольку можно показать (это будет сделано позднее), что и в искусственно вы­званном состоянии страха, не связан­ном необходимо с реально испытан­ной ранее болью, вырабатываются и сохраняются реакции бегства и избе­гания, то страх, видимо, является приобретаемым и получающим само­стоятельность влечением, которое можно связать со всевозможными ус­ловиями.

Эти соображения впервые были вы­сказаны Маурером [Н. Mowrer, 1939]. При этом он воспользовался вторым вариантом психоаналитической те­ории страха, сформулированным Фрейдом в 1926 г. Согласно ей, страх выступает как «реальный», т. е. эф­фективный, сигнал, предупрежда­ющий о приближающейся угрозе и мотивирующий защитные реакции. На­блюдения за животными в экспери­менте, на который часто ссылался еще Халл, показали, что реакции, направленные на избегание электри­ческого удара, поддаются угашению с большим трудом. Другими словами, животные, помещенные в ту же ситу­ацию, вновь обращаются в бегство, хотя болевой раздражитель, отсут­ствует. Казалось бы, речь идет о типичном случае классического обус­ловливания. Однако вызывает удив­ление высокая сопротивляемость уга­санию, хотя необходимое для класси­ческого обусловливания подкрепле­ние уже отсутствует. Значит, объяс­нение по аналогии с классическим обусловливанием не годится. Маурер предположил, что страх вызывают сигнальные стимулы, связанные с си­туацией, в которой первоначально бы­ла испытана боль. Выступая сперва как условная реакция на боль, страх затем превращается в качестве со­стояния аверсивного напряжения в автономное влечение, которое реду­цируется посредством реакции бег­ства. Тем самым именно редукция страха подкрепляет в дальнейшем реакцию бегства даже при отсутствии боли.

Это объяснение, казалось, разре­шило парадокс существования в дан­ном случае редукции влечения. Ма­урер [Н. Mowrer, 1938] воспользовал­ся им в эксперименте с людьми еще в 1938 г. Испытуемые получали в паль­цы легкий электроразряд, который предварялся световым сигналом. Из­мерявшаяся параллельно в качестве индикатора состояния эмоционально­го напряжения кожно-гальваническая реакция возрастала с появлением светового сигнала и падала при включении тока, что соответствовало данным самоотчетов испытуемых, го­воривших, что световой сигнал приво­дил их в возбуждение, а удар током был своеобразным облегчением.

Для доказательства на примере страха научаемости влечениям Н.Миллер [N. E. Miller, 1941; 1948] провел ставшие классическими эк­сперименты. Экспериментальный ап­парат состоял из двух разделенных дверцей камер. Левая камера была белой, и полом в ней служила сетка, через которую можно было пропу­скать электрический ток; правая бы­ла черной и имела обычный пол. Соединительную дверцу можно было открыть из белой камеры, повернув приделанное к ней горизонтально ко­лесико или нажав находящийся ря­дом рычаг. Убедившись, что при от­крытой дверце крысы не оказывают никакого предпочтения белой или черной камере, экспериментатор 10 раз помещал каждое животное в бе­лую камеру при открытой дверце и пропускал через пол ток. Животное могло спастись, убежав в черную ка­меру. На следующих этапах экспери­мента электроразряд больше не применялся. Животное сначала 5 раз помещали в белую камеру при закры­той дверце, и если оно приближалось к дверце, экспериментатор открывал ее. Затем в течение 16 раз дверца открывалась, если животное науча­лось поворачивать колесико. В пос­ледней фазе условием открывания дверцы было усвоение новой реак­ции — нажатия рычага. На последних этапах эксперимента все животные при открытой дверце бежали в чер­ную камеру, хотя электроразряда не было. Половина из них выучилась инструментальной реакции поворота колесика, чтобы спасаться, если дверца закрыта, а позже, когда эта реакция уже не действовала, научи­лись нажимать рычаг. Скорость реак­ции на протяжении 16 проб постоянно возрастала. Остальные животные проявили характерные реакции стра­ха: «застывание», съеживание, дефе­кацию и уринацию.

На основании этих результатов Миллер делает следующий вывод. Страх представляет собой безуслов­ную реакцию вегетативной нервной системы на болевые стимулы. Она может вызываться и другими, услов­ными, стимулами (белый цвет камеры как сигнальный стимул). Однако сам страх одновременно является стиму­лом, поскольку может вступать в связь с реакциями. Но, будучи стиму­лом, он является и влечением, так как любая реакция, выводящая из сферы действия вызывающие страх стимулы, подкрепляется. Страх отве­чает требованиям центрального по­стулата теории влечения: его редук­ция выполняет функцию подкрепле­ния.

Миллер в отличие от Халла лишил влечение его исключительной связи только с первичными потребностями. Он пишет:

«Влечение — это интенсивный, побуждающий , к действию стимул. Любой сделавшийся доста­точно сильным стимул может стать влечением. Чем интенсивнее стимул, тем большей фун­кцией влечения он обладает» [N. Miller, J. Dollard, 1941, p. 18]. Соответственно и внешние стимулы, если они достаточно сильны, могут приобретать характер влечений. Что же каса­ется приобретенных влечений типа страха, то «статус влечения приобретается через связь слабых сигналов с реакциями, порождающими сильные стимулы» [ibid., p. 66].

Однако возведение страха в ранг влечения, понимаемого в смысле Халла, приводит к осложнениям. В рас­смотренных экспериментах мы не имеем дело с научением бегству. Бег­ство дает животному возможность быстрее уйти от болевого раздражи­теля, как только он возникает. В нашем случае мы имеем дело с на­учением избеганию. На основании ус­военных предварительных сигналов животное после нескольких проб пус­кается в бегство раньше, чем возни­кает боль, т. е. оно избегает боли.



Рис. 4.9. Выработка реакции избегания на по­даваемый удар электрического тока у одного из подопытных животных [Я. Solomon, L. Wyn­ne, 1953, p. 6]

Мы уже видели, что высокую сопро­тивляемость угасанию нельзя объяс­нить на основании павловского обус­ловливания, так как боль, служащая в данном случае подкреплением, впоследствии отсутствует. Выйти из этого затруднения помогает призна­ние за страхом функции влечения. Вызываемая реакцией избегания ре­дукция страха подкрепляет эту реак­цию и повышает сопротивляемость угасанию (пока не угаснет сам страх). Вот почему нет необходимости отбрасывать постулат подкрепления.

Впрочем, сам Маурер [Н. Mowrer, 1947] ограничил применимость посту­лата подкрепления при помощи ре­дукции влечения. В 40-е гг. он испове­довал так называемую теорию двух факторов, согласно которой всякое научение опирается либо на класси­ческое, либо на инструментальное обусловливание. (Позже, в 1960 г., он перешел на позиции мотивационной теории ожидания; см. гл. 2 и 5.) По этой теории редукция потребности яв­ляется не универсальным условием любого подкрепления, а лишь услови­ем подкрепления при инструменталь­ном научении, которое ограничено произвольной моторикой скелетной мускулатуры. При классическом обус­ловливании, ограниченном непроиз­вольной моторикой, для подкрепле­ния достаточно простого совпадения. При научении избеганию оба механиз­ма действуют совместно: сначала страх по классической схеме связы­вается с сигнальными стимулами, за­тем редукция страха ведет к подкреп­лению инструментальных реакций из­бегания.

Однако с подобным объяснением не согласуются кажущиеся парадоксаль­ными данные Соломона и Уинна [R. Solomon, L. Wynne, 1953]. Эти авторы установили, что выработанная реакция избегания после нескольких повторений начинает осуществляться еще до наступления реакции страха. Через 10 с после условного раздра­жителя собаки получали сильный удар током и быстро научались избе­гать этого, перепрыгивая через барь­ер. На рис. 4.9 изображена типичная для подопытных животных динамика латентного времени. Уже после 7 проб собака прыгает, не дожидаясь электроразряда, и еще через 3 пробы латентное время устанавливается между 1 — 2 с. Это слишком короткий промежуток, чтобы можно было гово­рить о наличии реакции страха. Ведь страх — это реакция вегетативной нервной системы, требующая для сво­его возникновения, как правило, 2 — 4 с [см.: К. Spence, W. Runguist, 1958]. Если в отдельных случаях ла­тентное время превышало этот интер­вал, то затем оно становилось иногда еще короче, чем 1 — 2 с. Получается, будто животное стремится избежать не только боли, но и страха перед болью. Сопротивляемость угасанию в этом эксперименте оказалась почти неограниченной; некоторым собакам для угасания реакции требовалось свыше 650 проб. Здесь едва ли под­ходит объяснение, что уменьшение страха, действуя как редукция влече­ния, вызывает новое подкрепление усвоенной реакции избегания. Авторы объясняют высокую сопротивля­емость угасанию в терминах «консер­вации тревожности». Если тревож­ность ослабевает, время реакции уве­личивается, вновь возникает ощуще­ние страха, которое подкрепляет ре­акцию избегания. Но все же исключи­тельная сопротивляемость угасанию остается непонятной.

Объяснение, отказывающееся от попытки вывести реакцию избегания из приобретенных влечений, было предложено Шонфельдом [W. Schoenfeld, 1950]. Как и Скиннер, Шонфельд отбросил гипотетические про­межуточные переменные. С его точки зрения, все обстоит гораздо проще: есть стимулы с позитивной и негатив­ной подкрепляющей ценностью. Если они совпадают с нейтральными сти­мулами, последние со временем так­же приобретают соответствующую подкрепляющую ценность. В резуль­тате изначально нейтральные стиму­лы приобретают негативный характер и организм вырабатывает устраня­ющие неприятный стимул реакции. С точкой зрения на страх как на приоб­ретенное влечение связывались боль­шие ожидания. Здесь видели возмож­ность уменьшить, если не преодолеть совсем, разрыв между поведением животных и человека, между экспе­риментами по научению крыс с по­мощью голода или жажды и формами поведения человека, преследующего всевозможные цели и не удовлетво­ряющегося исключительно биологиче­скими потребностями. В этом случае стремление к обладанию, власти, признанию и достижению можно было рассматривать как выработанное по­ведение избегания, подкрепляемое и поддерживаемое редукцией страха и в конечном счете (если проследить индивидуальное развитие вплоть до раннего детства) коренящееся в пер­вичных влечениях типа голода, жаж­ды и боли. Такой ход рассуждений смыкался с идеями психоанализа и во многом способствовал тому, чтобы сделать их доступными, проверяемы­ми и применимыми в исследованиях научения и влечений. Примером это­му могут служить книги Маурера [Н. Mowrer, 1950], а также Долларда и Миллера [J. Dollard, N. Miller, 1950]. Рассмотренная в гл. 2 попытка Бра­уна [J. Brown, 1953] вывести «мотив денег» и связанный с ним «мотив труда» из приобретенного в раннем возрасте страха также свидетель­ствует о надежде вывести все проб­лемы мотивации из первичных влече­ний. Браун отмечает:

«Во многих, если не во всех, примерах поведения взрослого, отчетливо характеризу­ющегося реакциями добывания денег, вряд ли есть необходимость постулировать действие приобретенного влечения к деньгам. Влечение к деньгам не может быть объектом научения. Напротив, вырабатывается тревожность на по­явление разнообразных признаков, сигнализи­рующих об отсутствии денег. Приобретение денег автоматически ликвидирует или реши­тельно изменяет эти признаки и тем самым приводит к редукции тревожности» [J. Brown, 1953, р. 14].

Исследования, чьим символом была теория влечения, не оправдали этих ожиданий. Объяснительная ценность отдельных постулатов теории влече­ния, а также гипостазирования страха как приобретенного влечения все больше ставилась под сомнение. Для объяснения полученных эксперимен­тальных результатов (а в отношении их разнообразия теория влечения оказалась чрезвычайно плодотвор­ной) привлекалось все больше факто­ров, представлявших собой не внут­ренние (состояния влечения), а в ос­новном внешние ситуационные детер­минанты. События, так сказать, пере­местились «вовне». Сигнальные раз­дражители, содержания стимулов, мотивирующие ожидания явно предо­ставляли более подходящие теорети­ческие возможности для объяснения активации, направленности и интен­сивности, другими словами, для объ­яснения целенаправленности поведения. В следующей главе мы рассмот­рим эти подходы.


Рис. 4.10. Четыре вида конфликтных ситуаций. Р обозначает субъек­та, А, В, С и 0 — позитивный (+) или негативный ( — ) требовательный характер объектов, или целей поведения, между которыми осуще­ствлялся выбор. Строчные буквы а, Ь, с, d обозначают соответству­ющие этому характеру и воздействующие на субъекта силы, т. е. силы, толкающие его либо к объекту, или цели, либо от них

Рис. 4.11. Силы поля конфликтной ситуации, при которой позитив­ная и негативная валентности однонаправлены [К. Lewin, 1946a р. 812]

В завершение разговора о теории влечения уместно процитировать Боллса, внесшего свою лепту в свя­занные с этой теорией исследования:

«Понятие влечения можно сравнить со стари­ком, прожившим долгую, активную и небеспо­лезную жизнь. Это понятие породило значи­тельное число концепций и эмпирических ра­бот; возможно, косвенно оно внесло большой вклад в наше понимание поведения. Но время свершений позади. Пришла пора, когда более молодые, более энергичные, более способные концепции должны взять верх. Поэтому, как бы мы ни были привязаны к нашему старому другу, его уход не должен повергать нас в отчаяние» [R. Bolles, 1967, р. 329 — 330]