Квазифизиологическая модель мотивации привлекательностью Биндры

Биндра [D. Bindra, 1974; 1969] предложил модель, во многом схо­жую с моделью Боллса. Он также отверг постулат теории S — R о под­креплении реакций. Аргументируя свою точку зрения, он указывает на то, что научение может происходить и тогда, когда осуществление реакций невозможно. Эксперимент, доказы­вавший это, заключался в следу­ющем. Животные видят привлека­тельный объект, но не могут на него реагировать, находясь под действием кураре (кураре — яд органического происхождения, который временно блокирует нервно-мышечную переда­чу). Как только действие яда прекра­щается, научение этих животных де­лает значительный скачок [см.: Е. Та-ub, A. J. Berman, 1968]. Серьезный удар постулату подкрепления реак­ции нанесло также интенсивно иссле­дуемое в 70-е гг. научение через под­ражание. Достаточно простого наблю­дения модели, чтобы сразу овладеть совершенно новым способом поведе­ния; естественно, что наблюдающий при этом не получает никакого под­крепления [см.: A. Bandura, 1971a].

В модели Биндры R — S "-ожидания не предусматриваются, так как он считает их сводимыми к ожиданиям типа S — S*, поскольку «вырабатыва­емая специфическая форма реакции представляет собой спонтанную кон­струкцию, образуемую из наличного состояния мотивации и простран­ственно-временного распределения различных дистальных и контактных стимулов, указывающих на привлека­тельный характер ситуации» [D. Bindra, 1974, р. 199].

Эти реакции напоминают локомо-цию в жизненном пространстве, кото­рая, по Левину, свободно следует наличным силам и предоставляемым полем возможностям действия. Боллс [R. С. Bolles, 1972, р. 406] сомневает­ся в правомерности отрицания суще­ствования особых R — S'-ожиданий, потому что в таком случае осуще­ствляемые реакции оказались бы слишком сильно связанными с пове­денческим репертуаром данного со­стояния мотивации, а это противоре­чит гибкости поведения многих мле­копитающих, и тем более человека. За исключением этого расхождения основные позиции обоих авторов очень близки, но модель Биндры во многих отношениях разработана бо­лее детально, к тому же с привлече­нием физиологических данных.

Согласно Биндре, мотивация детер­минируется не состоянием потребности организма или требовательными характеристиками внешних раздражи­телей, а взаимодействием обоих фак­торов, определяющих центральное со­стояние мотива, как его обозначил еще Морган [С. Т. Morgan, 1943]. Во временном отношении управление осуществляется привлекательными объектами окружения. Они возбужда­ют центральное состояние мотива в той мере, в какой готовность к этому уже имеется (например, с ними согла­суются проприоцептивные указатель­ные раздражители, или вообще нет никакой готовности центрального со­стояния мотива). Центральное состо­яние мотива оказывает, прежде все­го, общее активирующее и стимулиру­ющее воздействие на все способству­ющие поисковому (или уклоняющему­ся) поведению сенсомоторные функции. Оно одновременно влияет на автономные телесные функции (та­кие, как выделение слюны при поис­ке еды) и усиливает репрезентацию привлекательного объекта среди центральных репрезентаций (в мозге) других объектов, как фигуру на фоне. Таким образом, речь идет о как бы взаимном усилении выраженности центральной когнитивной репрезента­цией целевого объекта и центрально­го состояния мотива.

Изменение поведения (научение) происходит при центральной репре­зентации сочетаемости ситуационных стимулов и стимулов привлекательно­сти. Нейтральные до тех пор ситуаци­онные стимулы превращаются в сиг­налы, обусловливающие привлека­тельность. Рисунок 5.16 дает пред­ставление об этой модели. Стрелки обозначают переход от доступных на­блюдению событий к недоступным наблюдению (гипотетическим) процес­сам; заканчивающиеся развилкой ли­нии представляют процессы, происхо­дящие между гипотетическими пере­менными. Биндра различает три вида реакций: инструментальные (поиск и избегание), консумматорные (все, что делается в контакте с целевым объ­ектом) и регуляторные (организмиче-ские реакции, такие, как секреция желёз). С помощью своей модели Биндра смог объяснить ряд феноме­нов, не поддающихся интерпретации в теории подкрепляемого научения.

Теории «ожидаемой ценности»

Все последующие теории мотивации в основном строились по типу так называемых теорий «ожидаемой цен­ности». Нельзя не отметить, что и независимо развивающиеся теорети­ческие положения совпадают с дан­ным типом теорий. Это отмечал еще Физер [N. Т. Feather, 1959a; см. так­же обзор: М. A. Wahba, R. J. House, 1947]. Прежде чем будут рассмотрены наиболее важные теоретические по­ложения, коротко повторим историю вопроса.

Впервые положения «ожидаемой ценности» появились в теориях Леви­на и Толмена. Оба исследователя с самого начала вполне однозначно оп­ределили переменную «ценность» как центральную для всякой мотивацион-ной теории привлекательности: Ле­вин — понятием «валентность», а Тол-мен— понятием «нужность» цели. Пе­ременная «ожидание» в теории Тол­мена появилась раньше, чем у Леви­на. Толмен ввел понятие «ожидание» как выученное знание о соотношении средств и цели. Позднее из него выросла развернутая формулировка теории «ожидаемой ценности» в виде матриц «ожидаемой ценности». У Ле­вина переменная «ожидание» снача­ла была связана со структурировани­ем областей окружения, т. е. содер­жалась в восприятии избираемого, ведущего к целевой области пути действия, и только позднее при ана­лизе формирования уровня притяза­ний [К. Lewin, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears. 1944] понятием «потенци­ала» была выделена вероятность до­стижения цели как особый конструкт. Совместно с валентностью вероят­ность (потенциал) достижения цели определяет «действующую силу», а при формировании уровня притяза­ний — «результирующую вален­тность», т. е. ту задачу, которая вы­бирается для выполнения. Теория ре­зультирующей валентности — это одна из тех теорий «ожидаемой ценно­сти», к которым мы сейчас обратим­ся.

В традиции теоретико-ассоциатив­ного исследования научения, каза­лось, сначала не было места для таких «менталистских» конструктов, как «ценность» или «ожидание». И все же их функциональные эквиваленты мож­но различить и под одеждой понятий теории S — R. Переменная «ценность» связывается с результатом подкреп­ления редукцией влечения (D), а позднее и с переменной «привлека­тельность» К. Для объяснения того, как целевые объекты могут оказывать действие привлечения (К), сторонники теории S — R воспользовались ранее постулированным Халлом r_G — s_G-механизмом, частичной антиципиру­ющей реакцией. В s_G, предвосхищении целевого объекта, содержится пере­менная «ценность». Одновременно Гс — SQ-механизм благодаря ассоци­ативной связи включает переменные ожидания: ведь обратная связь опре­деленной реакции r_G ассоциирована с репрезентацией (s _G) наступающего це­левого события (S_G).

Хотя в русле теорий Толмена или Левина напрашивалось рассмотрение r_G — SQ-механизма как гипотетическо­го конструкта для «менталистского» процесса ожидания, Халл, а также Спенс и Шеффилд отказались от такой трактовки. Привычка (_s H _R) по­ка оставалась единственным струк­турным компонентом, направляющим поведение, но ее одной было недо- j статочно для объяснения феноменов латентного научения и смены привле-кательности, легко интерпретировав-шихся при использовании толменовского понятия «ожидание». После то­го как были введены s_G — r_G-механизм и привлекательность К, ; они, будучи эквивалентами понятия ожидания, могли заполнить пробел в теории S — R. Для привлекательности действенно все, что связано с D. «В Влияние активации неспецифично. Согласно Спенсу, оно с одинаковой силой передается всем в данный мо­мент активировавшимся привычкам, при этом запускаются привычки, не­посредственно связанные с целевой реакцией.

Шеффилд своей теорией индукции влечения сделал еще шаг вперед. На пути к цели после некоторого науче­ния заранее осуществляются частич­ные целевые реакции. Они-то и ведут к неспецифическому возбуждению. Тем самым усиливается выполнение доминирующей в данный момент при­вычки. Поскольку предшествующее научение делает доминантными пра­вильные, т. е. ведущие к цели, при­вычки, то в критические моменты в поведенческой последовательности из всех возможных реакций выделя­ется и осуществляется благодаря уси­лению возбуждения правильная реак­ция. Активирующее влияние частич­ной целевой реакции, как было и у Спенса, неспецифично, т. е. сводится к возбуждению только наиболее важ­ных реакций. Вот почему К, по Шеф­филду, осуществляет свою функцию направления поведения опосредован­но.

Наконец, Маурер, введя эмоции ожидания как направляющие поведе­ние переменные, полностью преодо­лел бихевиористское небрежение конструктом «ожидание». Ближе всех подошел к когнитивной теории Боллс, связавший с соотнесенной с целью переменной «ценность» (S*) два вида ожиданий сочетаний «ситуация — следствия» (S — S*) и «действие — следствия» (R— S*). Тем самым раз­работка проблемы «ожидаемой цен­ности» в рамках теории S — R приоб­рела когнитивный характер, не усту­пая когнитивным теориям Левина [К. Lewin, 1938] и Толмена [Е. С. Tolman, 1959] и даже превосходя их в отношении строгости понятий.

Класс теорий «ожидаемой ценно­сти» объединяет различные теорети­ческие традиции. У каждой из них своя область интересов: будь то изна­чально постулированная значимость определенных ситуаций, или объясне­ние поведения в условиях принятия решения, или учет интенсивности и продолжительности усилий. Эти те­ории будут изложены в следующей последовательности: теория принятия решений, теория результирующей ва­лентности, теория социального науче­ния Роттера и теория инструменталь­ности.

Истоки этой теории восходят к Бле-зу Паскалю (1623—1662). На вопрос некоего шевалье де Мере о наилуч­шей тактике азартной игры Паскаль ответил, что надо решаться на ту игру, при которой максимально произ­ведение возможного денежного выиг­рыша на вероятность этого выигрыша. Позднее проблема целесообразного решения особую значимость приобре­ла в экономике, например в вопросах покупки (траты денег) или отказа от покупки (сохранения денег) [см.: W. Edwards, 1954]. Ценность объекта рассматривалась при этом с гедони­стической точки зрения, как имеющая последствием удовольствие или не­удовольствие, и обозначалась как по­лезность. Считалось, что зависимость полезности товара от его количества выражается отрицательной монотон­но возрастающей функцией, а при установленных ценах можно так учесть решения потребителя, что до­биться максимального сбыта. В этой теории потребитель рассматривался как «экономист», т. е. как человек, который (а) исчерпывающе информи­рован, (b) способен к различению большого числа альтернатив, (с) по­ступает рационально.

Однако постепенно стало ясно, что в сфере хозяйствования решения не­редко принимаются в условиях ча­стичной неизвестности возможных последствий, причем эти решения в известной мере сходны с решениями, принимаемыми в азартных играх. Именно для этих случаев еще в XVII в. Паскаль предложил шевалье де Мере правило поведения: среди возможных альтернатив выигрыша следует предпочесть альтернативу с максимальным произведением ценно­сти выигрыша на его вероятность. Эту величину назвали «ожидаемой ценно­стью». Но вряд ли реальное поведе­ние при покупке или азартной игре определяется подобными математи­ческими расчетами. Давид Бернулли в 1738 г. предложил взять за основу не ожидаемую объективную, а субъ­ективную ценность, последняя была названа им ожидаемой полезностью. Исходя из этого, Нейман и Моргенштерн в 1944 г. построили дескрип­тивную модель поведения, с помощью которой, исходя из субъективных предпочтений, можно было опреде­лить функцию полезности для данно­го индивида. После этого можно сре­ди альтернативных сочетаний полез­ности и вероятности события выбрать индифферентные альтернативы (на­пример, для кого-то равноценными являются альтернативы либо полу­чить 12 марок, либо с 50%-ной веро­ятностью— 20 марок, либо совсем ни­чего не получить, т. е. для этого индивида сумма в 12 марок имеет половину ожидаемой полезности 20 марок).


Рис. 5.17. Распределение (в %) предсказаний появления желательных (Ж), нежелательных (н_ж) и нейтральных (Н) событий в зависимости от объективной вероятности их наступления [F. W. Irwin, 1953, р. 331]

Эта выработанная в теории реше­ний модель поведения с индивидуаль­но определяемой функцией полезно­сти породила многочисленные иссле­дования [W. Edwards, 1962]. Но прев­ращение этой модели в «психологиче­скую», т. е. способную предсказать реальное поведение, оказалось свя­занным со значительными сложностя­ми. Помимо различий между объек­тивной и субъективной полезностью существуют различия между объек­тивной и субъективной вероятностью. Например, пограничные области веро­ятностных шкал систематически искажаются. Наблюдается тенденция к переоценке относительно высоких ве­роятностей и недооценке относитель­но низких (см. рис. 5.17). Чтобы ука­зать на субъективный характер веро­ятности и полезности, говорят о субъ­ективно ожидаемой полезности (СОП).

Но даже если за основу берутся субъективные, а не объективные дан­ные по вероятности и полезности, выбор альтернатив с одинаковой субъективно ожидаемой полезностью свидетельствует о явном предпочте­нии определенных областей вероят­ности. Если нужно, например, сделать выбор между альтернативами, в кото­рых возрастающая выгода так соче­тается с уменьшающейся вероятно­стью, что ожидаемая полезность всех альтернатив оказывается одинаковой по величине, то предпочитается 50%-ная вероятность. При негативной по­лезности, скажем, когда деньги обя­зательно будут потеряны, имеет ме­сто другая закономерность. Здесь об­наруживается тенденция к выбору наименьших вероятностей, которые связаны с максимальной возможно­стью проигрыша.

Существует еще ряд трудностей. По-видимому, вероятность и полез­ность не просто мультипликативно связаны друг с другом, т. е. вероят­ность приобрести или потерять что-то не просто дополняющие друг друга величины, они имеют различный вес. Кроме того, кажущаяся вероятность события зависит от степени его жела­тельности, и наоборот, желатель­ность события — от его вероятности. Что касается первого вида взаимов­лияния вероятности и желательности события, то Ирвин [F. W. Irwin, 1953] установил большую кажущуюся веро­ятность позитивного события, чем не­гативного. Он предлагал студентам из пачек по 10 карточек, содержавших соответственно одну, три, пять или девять маркированных карточек, до­стать одну карточку. За доставание в первых двух сериях попыток маркиро­ванной карточки Ирвин ставил « + », а в двух последующих—«-». В конт­рольной группе это событие остава­лось нейтральным, т. е. не давало ни « + », ни «-». Перед каждой попыткой испытуемому сообщали содержавше­еся в пачке количество маркирован­ных карточек, и он должен был оце­нить вероятность вытягивания такой карточки. На рис. 5.17 представлено распределение таких оценок для же­лательного (« + »), нежелательного («-») и нейтрального событий в зави­симости от объективной вероятности, определяемой числом имеющихся маркированных карточек. При всех значениях объективной вероятности вероятность наступления желатель­ного события переоценивалась в сравнении с вероятностью нежела­тельного, а вероятность нейтральных событий занимала промежуточное по­ложение (кроме того, систематически переоценивалась относительно высо­кая вероятность и недооценивалась относительно низкая).

Вместе с тем вероятность наступле­ния события может влиять на его желательность. Правда, это касается, как мы сейчас увидим, событий, отно­симых к достижениям. Чем невероят­нее успех, т. е. чем труднее задача, тем выше он оценивается. Все пере­численные трудности в предсказании поведения на основе формальных мо­делей принятия решения не преодо­леваются и остальными теориями «ожидаемой ценности».

Уровень притязаний и теория результирующей валентности

Чтобы объяснить выбор испытуемы­ми степени сложности задачи в так называемых экспериментах по фор­мированию уровня притязаний, Эска-лона [S. Escalona, 1940] и Фестингер [L. Festinger, 1942b] разработали те­орию результирующей валентности. В совместной работе Левина, Дембо, Фестингера и Сире [К. Lewin, T. Dem-bo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944] эта теория получила дальнейшее разви­тие.

В работе ученика Левина—Хоппе, посвященной «успеху и неудаче» [F. Норре, 1930], понятие уровня при­тязаний заняло важное место в ис­следовании мотивации и со временем проникло в обиходный язык. Под этим понятием в исследовании мотивации имеется в виду, во-первых, многообразно варьировавшаяся и весьма плодотворная эксперимен­тальная парадигма, а во-вторых, гипо­тетический конструкт, служащий в теории мотивации для объяснения ин­дивидуальных различий поведения в ситуации достижения. В последнем случае уровень притязаний означает свойство индивида, играющее реша­ющую роль в самооценке имеющихся способностей и достигнутых результа­тов. В гл. 6, 9 и 12 мы подробно рассмотрим это.

В качестве экспериментальной па­радигмы уровень притязаний означа­ет:

«...сообщаемую экспериментатором испыту­емому целевую установку по отношению к уже известной, более или менее освоенной и снова решаемой задаче, причем сама эта установка (цель) внутренне принимается испытуемым» [Н. Heckhausen, 1955, р. 199].

Обычно испытуемый ставится пе­ред определенной задачей, которая может быть решена им более или менее хорошо и быстро, или перед различными задачами одного и того же типа, но разной степени сложно­сти. После того как испытуемый полу­чил первое представление о степени достижимости стоящих перед ним це­лей, он перед каждой очередной по­пыткой должен выбрать цель следу­ющего выполнения и сообщить ее экспериментатору. Так выстраивается представленная на рис. 5.18 последо­вательность событий.

Прежде всего Хоппе решил выяс­нить, отчего зависит переживание до­стигнутого результата как успеха или неудачи, поскольку то же самое до­стижение для одного испытуемого мо­жет означать успех, а для другого — неудачу. Как показывают результаты исследований, переживание успеха или неудачи зависит не просто от степени объективной трудности зада­чи, с которой справился испытуемый, а и от выработанного уровня притяза­ний. Если новый результат достигает или превышает этот уровень, появля­ется ощущение успеха, если не дости­гает— неудачи. Как видно из рис. 5.18, реакция самооценки определяет­ся так называемым отклонением достигнутой цели, т. е. позитивной или негативной разницей между вырабо­танным уровнем притязания и очеред­ным достижением. Успех и неудача непосредственно отражаются на уровне притязаний следующего вы­полнения. После успеха уровень при­тязаний, как правило, повышается, а после неудачи — снижается, но не на­оборот (так называемая «закономер­ность сдвига»). Как свидетельствуют приведенные в табл. 5.2 данные Юк-нат [М. Jucknat, 1938], сдвиг уровня притязаний вверх или вниз зависит от интенсивности пережитого успеха или неудачи.


Рис. 5.18. Выстраивание событий в эксперименте по формированию уровня притязаний [К. Lewin, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944, p. 334]

Таблица 5.2

Частота (в %) сдвига уровня притязаний вверх или вниз в зависимости от интенсивности пере­житого успеха или неудачи [М. Jucknat, 1938, р. 99]

Переживания успеха и неудачи в основном связаны с задачами сред­ней степени трудности. Удача в очень легких и неудача в очень трудных заданиях не сказываются на само­оценке. Вместе с тем чем выше имеющегося уровня достижений степень трудности решенной задачи, тем сильнее переживается успех и чем ниже достигнутое по сравнению с уровнем притязаний, тем сильнее ощущается неудача. Эта асимметрия в эмоциональных последствиях само­оценки сочетается с тенденцией к возрастанию уровня притязаний при постепенном росте уровня достиже­ний в повторном выполнении заданий. Успех при этом все время пережива­ется одинаково, независимо от возра­стания уровня достижений относи­тельно исходного уровня притязаний. Дело решает отклонение от цели, разница между последним достижени­ем и базирующимся на нем уровнем притязаний к очередному выполне­нию (см. рис. 5.18). Разница эта для каждого индивида до известной сте­пени сохраняет постоянство во вре­мени. Она может быть позитивной или негативной, т. е. уровень притяза­ний всегда или несколько (иногда значительно) выше уже имеющегося уровня достижений или несколько (значительно) ниже. После явного улучшения достижений обычно на­блюдается сравнительно большая го­товность повышать уровень притяза­ний, чем при ухудшении достиже­ний— его понижать. (Эта закономер­ность видна и в приведенных в табл. 5.2 данных Юкнат по сильно выра­женным успехам и неудачам.) Для объяснения тенденции повышения уровня притязаний Хоппе ввел поня­тие «я-уровень». Оно означает стрем­ление удерживать самосознание на возможно более высоком уровне с помощью высокого личного стандарта достижений. Позднее это понятие превратилось в понятие мотива до­стижения, определяемого как

«...стремление повышать свои способности и умения или поддерживать их на возможно более высоком уровне в тех видах деятельно­сти, по отношению к которым достижения считаются обязательными, так что их выполне­ние может либо удаться, либо не удаться» [Н. Heckhausen 1965a, р. 604].

Помимо установления и объяснения индивидуальных различий в целевых отклонениях (со временем они стали важнейшими критериями в исследо­вании мотивации достижения, см. гл. 6) в исследовании уровня притязаний учитывалось множество интраиндиви-дуальных переменных, увеличива­ющих или уменьшающих это отклоне­ние по сравнению с нормой. Было установлено, что если задаче прида­ется большое личностное значение, то уровень притязаний имеет тенден­цию к повышению, т. е. позитивные отклонения увеличиваются, а нега­тивные уменьшаются [J. D. Frank, 1935; Е. D. Fergason, 1962]. Похожие явления имеют место, когда выбран­ная цель в какой-то степени нереаль­на, т. е. испытуемые руководствуются скорее желаниями, чем реалистиче­скими ожиданиями [L. Festinger, 1942а]. Введение при формировании личностного уровня притязаний стан­дарта достижений референтной соци­альной группы может привести к кон­фликту между индивидуальными и социальными нормами (между соб­ственным и чужим стандартом дости­жений) и тем самым оказать влияние на уровень притязаний субъекта [Н. Heckhausen, 1969, р. 158 и далее]. Одно только присутствие, авторитет и поведение экспериментатора и на­личие зрителей уже влияют на испы­туемого. При этом может произойти расщепление уровня притязаний на социально данный и лично принятый. [Обзор результатов исследований уровня притязаний дали Левин и его сотрудники: К. Lewin, T. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944; а так­же Хекхаузен: Н. Heckhausen, 1965a, p. 647-658].

Созданная в начале 40-х гг. теория результирующей валентности [К. Le­win, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Se­ars, 1944] помимо изложенных общих тенденций должна была объяснить причины наблюдаемого в каждом конкретном случае сдвига уровня притязаний. Формирование уровня притязаний рассматривается как осу­ществляемый с элементом риска вы­бор между различными по трудности задачами одного типа или различны­ми достижениями при решении одной и той же задачи. В любом случае речь идет об альтернативах разных степеней сложности. Каждая такая степень сложности обладает позитив­ной валентностью в случае успеха и негативной — при неудаче. Как мы ви­дели, позитивная валентность успеха возрастает с увеличением степени сложности лишь до некоторой вер­хней границы, по другую сторону ко­торой успех уже не может быть до­стигнут и при максимальной мобили­зации собственных способностей (на­пример, даже олимпийский чемпион не в состоянии превзойти на секунду результат 10 с в беге на 100 м). На­оборот, негативная валентность не­удачи возрастает с уменьшением сте­пени сложности задачи. Неудача тем неприятнее, чем легче была задача, эта закономерность также имеет свою границу, за которой задания воспринимаются настолько легкими, что неудача может быть вызвана только неблагоприятным стечением обстоятельств. Если бы каждый вы­бор степени сложности определялся разницей ее позитивной и негативной валентности, то результирующая ва­лентность с увеличением степени сложности задачи должна была бы монотонно возрастать: выбирались бы только самые сложные задачи, какие человек вообще в состоянии выпол­нить. Однако так практически никог­да не бывает. Выборы имеют тенден­цию располагаться в области средней степени трудности и при этом ниже достигнутого уровня притязаний.

Для каждой альтернативы суще­ствующих градаций сложности задачи имеется такая взвешенная результи­рующая валентность, причем, соглас­но теории, выбирается задача с мак­симальной суммой взвешенных вален­тностей успеха и неудачи. Отдельные результирующие валентности соот­ветствуют в теории поля Левина ре­зультирующим силам, наиболее ин­тенсивные из которых и определяют поведение субъекта в ситуации выбо­ра. В первоначальной формулировке вместо субъективной вероятности ис­пользовалось понятие «потенциал», которое в окончательной редакции соответствует, скорее, результиру­ющей валентности.

Если для каждой альтернативы в серии различных по сложности задач известны валентности успеха и не­удачи, а также их субъективные веро­ятности, то можно предсказать уро­вень притязаний, который будет вы­бран при очередном выполнении. Уро­вень притязаний может как понижать­ся, так и повышаться. Все определя­ют изменения валентности успеха и неудачи в зависимости от субъектив­ной вероятности успеха последова­тельности задач. На рис. 5.19 изобра­жена функциональная зависимость, при которой максимальная результи­рующая валентность находится в об­ласти сложных задач, т. е. ведет при формировании уровня притязаний к позитивному отклонению выбираемой цели.

Применение теории результиру­ющей валентности в качестве модели для предсказания возможно только при наличии многочисленных данных, позволяющих определить динамику каждой из представленных на рис. 5.19 кривых. Кроме того, при каждом изменении уровня достижений необ­ходимо осуществлять сдвиг по шкале абсцисс, на которой ряд задач распо­ложен по возрастающей объективной степени сложности. Не удивительно, что теория результирующей вален­тности пригодна скорее для объясне­ния уже свершившегося, чем для предсказания будущего поведения. В дальнейшем Аткинсон [J. W. Atkinson, 1957] упростил в этой теории связь между валентностью и вероятностью, одновременно дополнив ее индивиду­альными различиями в мотивах. В результате возникла так называемая модель выбора риска (см. гл. 9). Ее эффективность в предсказании фор­мирования индивидуального уровня притязаний оказалась более высокой.