Исследование мотивации: точки зрения, проблемы, экспериментальные планы

Рис. 2.4 обобщенно представляет историю исследования проблемы мо­тивации. На нем схематично изобра­жены все три направления— теоретико-инстинктивное, теоретико-личностное и теоретико-ассоциативное, а также пять различ­ных линий внутри двух последних направлений. Очерк истории пробле­мы, которому посвящена эта глава, с одной стороны, должен дать читате­лю представление о разнообразии и диапазоне исследований и теорий, которые так или иначе связаны с мотивами и мотивацией. С другой стороны, он может послужить в качестве общей ориентирующей схемы при анализе мотивации, изучение ко­торой началось слишком недавно, чтобы иметь собственную историю. Наиболее удачной попыткой создания такого исторического обзора нам представляется фундаментальная ра­бота Мадсена [К. В. Madsen, 1974].

Последующие главы книги посвяще­ны преимущественно линиям психоло­гии мотивации и когнитивной психоло­гии. Автору всегда приходится отда­вать предпочтение одному в ущерб другому, если только он не собирает­ся писать Handbuch или справочник [как это делается в: С. N. Gofer, М. Н. Appley, 1964; Н. Thomae, 1965]. С нашей точки зрения, более целесо­образно посвятить книгу линии психо­логии мотивации, так как именно в ней плодотворно перекрещиваются традиции психологии личности, когни­тивной психологии и психологии на­учения. Изучая «высшие» человече­ские мотивы, представители психоло­гии мотивации не только пришли к осознанию всех основных проблем мотивации, но и развернули интенсив­ные исследования с целью их реше­ния. В работах этого направления все более прочные позиции завоевывает объяснение поведения как процесса взаимодействия изменчивых ситуаци­онных факторов с относительно по­стоянными личностными характери­стиками.

Глава 4

При объяснении поведения с первого взгляда исходят из личности, что позволяет сконцентрировать внима­ние почти исключительно на индиви­дуальных различиях. При теоретико-личностном подходе классификации мотивационных диспозиций придается первостепенное значение. Ведь толь­ко она выделяет базовые перемен­ные, позволяющие предсказывать ин­дивидуальные различия в поведении. И неважно, как называть такие базо­вые переменные — инстинкты, склон­ности, потребности, влечения или мо­тивы. В любом случае речь идет о диспозициях, счета которых при объ­яснении постоянства поведения в из­меняющихся ситуациях трудно опро­тестовать. Они одновременно призва­ны объяснить, что побуждает и что направляет деятельность. Ситуацион­ные детерминанты лишь актуализуют поведение, а затем им управляет мотивационная диспозиция. Согласно нашему различению мотива и мотива­ции, здесь мы имеем дело с психоло­гией мотивации без мотивации, т. е. с одними лишь мотивами или, в край­нем случае, с обусловленными моти­вами различиями мотивации.

Уже этот пробел указывает на воз­можность другой постановки пробле­мы, при которой основное внимание обращается на ситуационную специ­фичность поведения, а не на индиви­дуальные различия. Как вообще запу­скается последовательность дей­ствий, как она направляется целью, согласуется с требованиями актуаль­ной ситуации и, наконец, приходит к своему завершению? К этим вопро­сам, акцентирующим внимание на де­терминантах конкретного протекания деятельности, на ее функциональных аспектах, обращено объяснение пове­дения со второго взгляда. Указав на активированную в данный момент мотивационную диспозицию и тем более на набор инстинктов, ответить на них нельзя. Вопросы задаются не об об­щем мотиве, а о конкретных мотива­ционных процессах. Дискуссии об ин­стинктах породили протест против диспозиционального объяснения. До­верие к нему было подорвано, осо­бенно в связи с бихевиоризмом. Та­кое объяснение представлялось «ми­стическим», поскольку используемые при этом понятия вряд ли можно было перевести в доступную для эм­пирической проверки форму, и, сле­довательно, столь скороспелые гло­бальные объяснения мешали деталь­ному анализу. В усилиях исследовате­лей возникло смещение на объясне­ние того, что побуждает деятельность и что ею управляет, исследователям хотелось добраться до «фактиче­ских» основ поведения, а не до чего-то весьма общего и трудно изучаемо­го, не до чего-то унаследованного, а до протекающих в организме физи­ологических процессов, которые мож­но зафиксировать. Вот как описывал бунт бихевиористов несколько деся­тилетий спустя Г. Мюррей:

«Во времена расцвета примитивного бихеви­оризма главной мишенью для нападок и крити­ческих выступлений стало господствовавшее тогда понятие «инстинкт». В подсознании аме­риканцев это понятие было как-то связано не только с образом холодного и чопорного бри­танца, размышлениями в тиши кабинета, но еще и с порочным понятием конституциональ­ной обусловленности и его отталкивающим отпрыском — расизмом. Непростительной ошиб­кой Мак-Дауголла было допущение, что вместе с определенными диспозициями человек насле­дует: паттерн бегства вместе со страхом, пат­терн борьбы вместе с гневом, паттерн опека­ющего поведения вместе с жалостью и т. д.

Показав, что большинству инструментальных актов научаются и большинству целевых объ­ектов (специфических ценностей) тоже, соци­альные психологи не стали тратить время на разбирательство дела Мак-Дауголла. С его теорией инстинктов, судя по всему, и так было покончено. Но она тут же воскресла в новой форме и под новым именем — сначала как «влечение», а позднее как «потребность». Это перевоплощение никак не устранявшегося представления о направляющей силе привет­ствовалось некоторыми как провозвестник но­вой, научной, эры в психологии» [Н. Murray, 1951, р. 454 — 455].

В этой главе обсуждаются важней­шие теоретические течения, связан­ные с решительным отходом от диспозициональных категорий и обраще­нием к объяснению поведения, оттал­кивающемуся от ситуации. Центр ин­тересов смещается на поведение в его интраиндивидуальных изменениях во времени, в частности на феномены научения. На ум приходят ассоциатив­ные концепции образования связей между стимулом и реакцией благода­ря накоплению пространственно-временных сочетаний. В какой степе­ни поведение совершается за счет простых стимульно-реактивных свя­зей без участия движущих сил, моти­вации, было главным дискуссионным вопросом в споре между Ахом и Леви-ном. Вопрос о способе связи компо­нентов научения и мотивации остает­ся и по сей день центральной пробле­мой психологов, разрабатывающих пограничные области психологии на­учения и психологии мотивации. Од­нако в 20-е гг. сначала обратились к более подробному изучению движу­щих сил, пытаясь через изучение ис­ходных условий и последующих эф­фектов сделать наблюдаемыми не­наблюдаемые величины «потреб­ность» и «влечение», которые наряду с внешними стимулами определяли поведение как его внутренние ситу­ативные детерминанты. Все это под­готовило почву для теории влечения Халла, отдельные постулаты которой будут рассмотрены здесь в свете эм­пирических подтверждений их обос­нованности. Влечения отчасти схожи со старым пониманием инстинкта, в частности с его энергетической побу­дительной функцией.

Позднейшее постулирование приоб­ретенных производных влечений и трактовка влечения как интенсивного стимула имели целью распространить теорию влечения на поведение, которое непосредственно не выводится из состояний физиологических потребно­стей. Под влиянием психоаналитиче­ской теории бихевиористы стали вы­ходить за пределы экспериментиро­вания с животными на сложные пси­хологические феномены человеческо­го поведения. В первую очередь они занялись феноменами конфликтов, что способствовало плодотворной ин­теграции теории научения, психоана­лиза и теоретико-полевых представ­лений.

Вслед за теорией конфликтов бу­дет рассмотрен вклад, который вне­сли в обсуждение проблемы ситуаци­онной детерминации поведения тра­диции психологии активации и когни­тивной психологии. И если физиоло­гически ориентированные теории ак­тивации развивали психологию влече­ний, то различные когнитивные те­ории доказывали влияние на поведе­ние когнитивной оценки ситуации. В них подчеркивалась роль промежу­точных когнитивных процессов в фе­номенах мотивации. В теоретических подходах к мотивации через когни­тивную оценку ситуации необычайно интенсивные исследования породила теория когнитивного диссонанса.

Ситуационно обусловленное пове­дение зависит от информации о теку­щей ситуации. В простейшем случае поведение сводится к рефлексоподобным стимульно-реактивным свя­зям: реакции вызываются стимулами и, так сказать, находятся под их контролем. Среди ситуационных де­терминантов следует различать внешние и внутренние. К внешним ситуационным детерминантам отно­сятся такие стимулы, которые нахо­дятся вне организма, в окружающей обстановке, и воздействуют на пери­ферию органов чувств. Внутренние ситуационные детерминанты связаны с самим организмом. К ним относятся либо стимулы, либо преходящие состо­яния организма.

Хотя еще Фрейд [S. Freud, 1895] в своей первой работе сделал центром мотивационной теории накопление внутренних побудительных раздражи­телей, в ранних стимульно-реактивных теориях поведения значе­ние придавалось только внешним сти­мулам. Казалось, что наряду с врож­денными стимульно-реактивными свя­зями, рефлексами, при помощи клас­сического и инструментального (оперантного) обусловливания можно объ­яснить практически любое поведение, сколь гибко оно ни приспосаблива­лось бы к изменяющимся условиям ситуации. То, чем можно манипулиро­вать при помощи стимула и что мож­но наблюдать в виде реакции, долж­но иметь мозговые нейрофизиологи­ческие корреляты. Сколь бы гипоте­тичным ни выглядело такое утвер­ждение, оно бросило на эксперимен­тальное воспроизведение и распуты­вание S — R-связей отсвет надежно­сти нейрофизиологических фактов. Чем чаще и с меньшим числом проб и ошибок торндайковская кошка откры­вала «проблемный ящик» и добира­лась до пищи, тем больше S — R-связь казалась подтвержденной нейрофизиологически.

Объяснения приобретенных адек­ватных ситуации изменений поведе­ния сводились исключительно к обра­зованию ассоциаций, ни Торндайк, ни Павлов не считали необходимым (в дополнение к процессам возбуждения и торможения) вводить понятие моти­вации. Это особенно примечательно, поскольку оба исследователя в своих экспериментах по научению с пище­вым подкреплением заботились о том, чтобы их подопытные животные были голодны. Если бы павловские собаки были сыты (т. е. не «раздра­жены»), то они не реагировали бы слюноотделением на появляющийся перед мордой мясной фарш; если бы торндайковские кошки были сыты, то пищедобывающая активность, выра­жающаяся в отпирании запоров, от­сутствовала бы. Оба исследователя занимались вопросами структуры ме­ханизма S — R-связей, в частности временными соотношениями, гарантирующими наибольший успех научения.

Павлов обнаружил, что первона­чально нейтральный раздражитель может весьма эффективно замещать Вызывающий реакцию безусловный раздражитель, если в фазе обучения оба раздражителя совпадали во вре­мени, но нейтральный раздражитель подавался несколько раньше и не более чем на 5 с. При объяснении возникновения новых S — R-связей — будь то замещение стимула при клас­сическом обусловливании или заме­щение реакции при инструменталь­ном — Павлов и Торндайк не доволь­ствовались принципом простого соче­тания (пространственно-временного контакта). По Павлову, безусловный, вызывающий реакцию раздражитель «усиливает» изначально нейтральный раздражитель. Согласно торндайков-скому закону эффекта, достигаемое состояние удовлетворения прочнее связывает ведущие к успеху инстру­ментальные реакции с предшество­вавшими стимулами [см.: W. Angermeier, 1972]. Лишь позже, в теории ре­дукции влечения Халла, базисным со­стояниям мотивации стало уделяться должное внимание как внутренним ситуативным детерминантам при объ­яснении S — R-связей.

Почти сразу после того, как Павлов и Торндайк сформулировали условия, при которых приобретаются и начина­ют определять поведение новые S — R-связи, возникли сомнения в доста­точности старого ассоциативного принципа простого совпадения. Чтобы объяснить изменения поведения, до­полнительно постулировались процес­сы мотивации как внутренние ситу­ационные детерминанты. В вюрцбург-ской школе Ах попытался облечь волю в форму «детерминирую­щей тенденции», которая наряду с простым совпадением может вести к новым реакциям на данные стимулы. Ах [N. Ach, 1910], чтобы измерить силу воли, сопоставил оба принципа связи — ассоциацию на основе повто­ряющихся совпадений и детерминиру­ющую тенденцию. Он поставил воп­рос следующим образом: насколько частыми должны быть повторения, чтобы детерминирующая тенденция не смогла разрушить ассоциацию? Ле­вин [К. Lewin, 1922] счел неправомер­ным рассмотрение ассоциации и де­терминирующей тенденции как двух различных принципов объяснения свя­зи реакции со стимулом в поведении, каждый из которых уже представляет собой достаточное условие. Так воз­никла дискуссия Ах — Левин. Ниже она излагается более подробно, пос­кольку в ней отражено принципиаль­ное значение мотивационных факто­ров в целенаправленном поведении. В сущности, речь идет о легко упускаемом из виду различении на­учения и мотивации, правда, вместо Левина [К. Lewin, 1917a] приоритет в таком различении часто приписывает­ся Толмену и его коллегам, хотя они сделали это приблизительно в 1930 г. Взгляды Толмена мы обсудим в сле­дующей главе. Результатом его многолетних исследований стало обоснование факта, что различия в «нужности целевого объекта» (de­mand for the goal object) влияют на осуществление одинаково прочно за­ученных стимульно-реактивных свя­зей. Ценность той цели, к которой приводит поведение, влияет на это поведение (например, на интенсив­ность или быстроту). Поведение не есть простое воспроизведение ре­зультатов предшествовавшего науче­ния. Необходимо различать поведе­ние и результаты научения, и это впервые выяснилось уже в дискуссии Ах — Левин.

Ах [N. Ach, 1910] остроумно вос­пользовался методом парных ассоци­аций. Серии пар бессмысленных сло­гов заучивались путем многократных повторений на протяжении семи дней. Серии различались типами слогов: в первой — пары образовывались пере­становкой букв (например, дук — куд), во второй — пары были рифмованны­ми (например, мяр — пяр) и в третьей — слоги были обычными, т. е. разными (например, сул — рид). С восьмого по двенадцатый день прово­дились контрольные опыты, во время которых предъявлялся первый слог пары, а испытуемый должен был вос­произвести второй. Ошибочные реак­ции и время реакций регистрирова­лись. Однако в каждый из дней испы­туемый получал определенную ин­струкцию (детерминирующую тенден­цию): отвечать либо переставленными слогами, либо рифмованными. Пос­кольку в каждый из дней предъяв­лялся один и тот же стимульный материал (слоги), то всякий раз воз­никала ситуация, при которой для трети слогов детерминирующая тен­денция совпадала с так называемой тенденцией ассоциативного воспроиз­ведения, т. е. соответствовала силе ассоциаций, образовавшихся в ходе недельного заучивания (гомогенная деятельность). В этом случае ошибоч­ные реакции отсутствовали и время реакции было коротким. Иначе обсто­яло дело с остальными двумя третя­ми слогов, когда, согласно Аху, возни­кал конфликт между детерминиру­ющей тенденцией и тенденцией ассо­циативного воспроизведения (гетеро­генная деятельность). Как и ожида­лось, в этой ситуации часто возника­ли ошибочные реакции и время реак­ций было больше.

Левин [К. Lewin, 1922] усомнился не в самих данных, а в их интерпрета­ции, что в условиях гетерогенной де­ятельности необходимо возникает конфликт между детерминирующей тенденцией, т. е. новой постановкой задачи, и тенденцией ассоциативного воспроизведения, основывающейся на заученных ассоциациях слогов. Ас­социация пар слогов как результат научения, в свою очередь, основыва­ется на действовавшей на протяже­нии 7 дней детерминирующей тенден­ции, которую можно, как это сделал Ах, назвать тенденцией ассоциативно­го воспроизведения. Однако заучен­ный благодаря этой тенденции мате­риал как таковой не образует тенден­цию к воспроизведению, как только появится первый член пары. Заучен­ные ассоциации, по Левину, хоть и образуют блок (Band), но сами по себе не обладают тенденцией ассоци­ативно заполнять имеющиеся в дан­ный момент пробелы. Для этого тре­буется особая «сила»: тенденция (мо­тивация) актуального воспроизведе­ния.

Но как тогда объяснить результат, полученный Ахом в условиях гетеро-генной деятельности? Если заучен­ные ранее ассоциации не обладают сами по себе тенденцией к воспроиз­ведению, то не может возникнуть и конфликт, выразившийся в действи­тельности в ошибочных реакциях и возрастании времени реакции. Левин предположил, что условия контроль­ных опытов из-за содержавшейся в них гомогенной деятельности прово­цировали тенденцию ассоциативного воспроизведения. Последняя у испы­туемого осуществлялась двояким об­разом. Например, задание переста­вить буквы в слоге можно было вы­полнять каждый раз отдельно, в со­ответствии с инструкцией, но можно было просто воспроизводить заучен­ные пары слогов. И то и другое приводит к успеху, но в последнем случае воспроизведение становится проще и осуществляется быстрее. По­этому у испытуемого детерминиру­ющая тенденция перестановки неза­метно меняется на тенденцию просто­го воспроизведения. Когда же неожи­данно появляется гетерогенный мате­риал, детерминирующая тенденция воспроизводить заученное приводит к ошибочным реакциям или к конфлик­ту и удлинению времени реак­ции, поскольку испытуемый замечает, что уже не следует заданной инструк­ции.

Левин [К. Lewin, 1922] эксперимен­тально проверил свое теоретическое утверждение, что сила ассоциации ни­какой тенденцией к воспроизведению не обладает, а также свое обоснова­ние конфликта в опытах Аха с гетеро­генной деятельностью. В первой се­рии он повторил эксперимент Аха в упрощенном виде. Материалом для заучивания служили обычные слоги, половина из которых предъявлялась 270 раз, а вторая половина — лишь 6. Только в контрольных опытах требо­валась перестановка (гетерогенная Деятельность), так что, согласно Аху, следовало ожидать, что интенсивно заученный материал (более высокая сила ассоциаций) даст больше откло­нений, чем поверхностно знакомые пары слогов. Однако никаких разли­чий не обнаружилось. В обоих случа­ях перестановка протекала гладко, без ошибочных реакций и без увели­чения времени реакции.

Следующая серия подтвердила Правильность предположения Левина о незаметной смене в опытах Аха детерминирующей тенденции на тен­денцию ассоциативного воспроизведе­ния. В опытах Левина в фазе заучива­ния запоминались переставленные и рифмованные слоги, затем следовали две различные контрольные фазы. В одной из них задание требовало но­вого типа манипулирования со слога­ми, а именно замены гласной. После того как испытуемый проделывал эту операцию с 20 новыми слогами, в случайном порядке вставлялись ра­нее заученные переставленные или рифмованные слоги. В этих условиях, как и ожидалось, эффекты конфлик­та полностью отсутствовали; испыту­емые ни в одном случае не узнали в критических слогах заученный ранее материал.

Другое контрольное задание бы­ло, напротив, нацелено на создание конфликта. Испытуемому требова­лось отвечать рифмованными сло­гами, и вначале предъявлялись уже заученные рифмованные слоги (го­могенная деятельность), появление переставленных слогов из ранее за­ученного материала вело к значи­тельному увеличению времени реак­ции. Тем самым предположение Леви­на подтвердилось: в условиях гомо­генной деятельности функцию управ­ления незаметно начинает осуще­ствлять в противоположность ин­струкции простое воспроизведение ранее заученного. При непредвиден­ном включении гетерогенных слогов неизбежно возникает конфликт.

Так уже в начале 20-х гг. было экспериментально показано, что за­ученные стимульно-реактивные связи сами по себе недостаточны для опре­деления поведения. Чтобы заученные S — R-связи начали влиять на поведе­ние, необходимо действие мотивационного фактора, неважно, дается та­кая тенденция экспериментатором (как в опытах Аха и Левина) или же самим испытуемым. Наряду с заучен­ным репертуаром форм поведения (S — R-связи, привычки, навыки) не­обходим мотивационный фактор, что­бы заученное начало определять по­ведение. Так постепенно стало ясно, что для определения или объяснения поведения (за исключением рефлек­торного) простого воздействия стимула как единственного ситуационного детерминанта недостаточно. После этого начали разделять структурный (в частности, S — R-связи) и мотивационный компоненты и при объясне­нии поведения связывать их между собой. Само разделение на сегодняш­ний день имеет запутанную историю. В частности, пытаясь уточнить роль мотивационного компонента, его су­жали, расширяли или делали вообще ненужным. Однако во всех случаях под мотивационным компонентом по­нимались не личностные диспозиции, а различного характера и происхож­дения ситуационно обусловленные мотивационные факторы.

Промежуточную позицию в спорах об инстинктах занимал Вудвортс [R. Woodworth, 1918]. С одной сторо­ны, полемизируя с Мак-Дауголлом, он выступал против абсолютизации ин­стинктов как последнего мотивацион­ного основания детерминации поведе­ния. С другой, не соглашаясь с бихе­виористским ассоцианизмом, он оспа­ривал объяснительную ценность чи­стых S — R-связей. Он вставил между стимулом и реакцией еще один детер­минант — состояние организма — и обогатил уравнение поведения S — R членом О (организм): S — О — R. Раз существует организмическое состо­яние нужды, следует, как предложил еще Шеррингтон, различать подгото­вительные и консумматорные реакции (конечные действия). Подготовитель­ные реакции могут в весьма значи­тельной степени определяться внешними стимулами, на консумма-торных, напротив, сказывается вли­яние внутренних стимулов, влечений (drive), которые приводят поведение к завершению, к удовлетворению, к покою.

Рассматривая поведение «динами­чески», Вудвортс указывал на возмож­ность приобретения «механизмами» поведения (структурный компонент) характера стабильного влечения (т. е. превращение в мотивационный компо­нент).

В результате под стимулами начали понимать не только внешние воздей­ствия на организм, но и внутренние возникающие в самом организме и оказывающие на него свое действие стимулы. Фрейд еще в 1895 г. отме­чал специфику внутренних раздражи­телей, как таких, от которых орга­низм не может спастись бегством, в физиологии начался поиск способов регистрации внутренних стимулиру­ющих различные формы поведения раздражителей. Для голода и жажды Кенноном с сотрудниками была раз­работана локальная теория мотива­ции [W. В. Cannon, A. L. Washburn, 1912]. При помощи проглатываемого резинового шарика, который в желуд­ке надувался, измерялись желудоч­ные сокращения. Они коррелировали с ощущениями голода. Внутренними организмическими стимулами, ответ­ственными за чувство жажды, счита­лись ощущения пересыхания слизи­стой оболочки рта.

Под напором развернувшихся в пос­ледующие десятилетия интенсивных исследований [см.: R. Bolles, 1967; 1975] локальная теория мотивации рухнула. Например, оказалось, что собаки, которых поили «не по-настоящему» (выпитая вода выводи­лась наружу через вставленную в пищевод трубку раньше, чем достига­ла желудка), выпивали чрезвычайно большое количество воды, хотя их полость рта постоянно была влажной. Регуляция приема пищи и жидкости оказалась необычайно сложной, и до сих пор ее физиологические механиз­мы полностью не раскрыты. Наряду с периферическими органами (пищевой тракт, желудок, кишечник, печень, соматические клетки, артериальное и венозное кровообращение) в ней при­нимают участие и мозговые центры как центральные интегративные меха­низмы [S. Balagura, 1973].

С физиологической точки зрения более сбалансированную теорию вле­чений предложил Морган [С. Т. Mor­gan, 1943], назвав ее теорией «цен­тральных мотивационных состояний»-При различных видах мотивации, как, например, голод, жажда или половое влечение, за счет внешних и внутрен­них раздражителей, гормональных факторов и факторов опыта возникает специфическое для каждого моти­ва «центральное мотивационное со­стояние», которое характеризуется следующими признаками:

1. Стойкость. Длительность состо­яния превышает время появления инициирующих условий и последу­ющего поведения.

2. Общая активность. Ее уровень постепенно возрастает.

3. Специфическая активность. Вы­зывает специфические формы пове­дения, не зависящего от конкретных условий ситуации.

4. Подготовленность. Повышение готовности организма к консумматорному поведению, определяемому со­ответствующими средовыми услови­ями.

Все эти признаки, считает Морган, нельзя объяснить воздействием внешних или внутренних стимулов. И хотя центральные мотивационные со­стояния детально изучены физиоло­гически, но на сегодняшний день ма­ло изучена их связь с последующим протеканием поведения, что делает это понятие малопригодным для психологического объяснения поведе­ния.

В другом направлении исследова­ний, связанном в первую очередь с именем Рихтера, за индикатор пери­одических колебаний влечений была принята общая активность подопыт­ных животных, которая, очевидно, за­висит от циклических колебаний пот­ребностей, необходимых для поддер­жания организма в состоянии равно­весия (гомеостаза). День за днем в барабанах для бега автоматически регистрировалась активность живот­ного. Интерпретация зарегистрирован­ных колебаний активности строилась на трехчленной схеме детерминации: потребность через внутреннюю сти­муляцию вызывает влечение, or ко­торого линейно зависит повышение активности. Долгое время считалось, что физиологические индикаторы потребностных состояний свидетель­ствуют о наличии соответствующего влечения и что последнее, пока оно не удовлетворено, ведет к повыше­нию общей активности. Вначале даже считали, что при помощи принципа гомеостаза можно объяснить любое поведение [R. В. Raup, 1925]. Однако вскоре оказалось, что выводы о на­личии влечения, основаны ли они на предварительных индикаторах пот­ребности (need) или на последующем повышении активности, слишком пос­пешны и прямолинейны.

И в этом случае все оказывается значительно сложнее. Повышение и понижение активности изголодавших­ся крыс гораздо сильнее зависят от условий внешней стимуляции, чем это кажется на первый взгляд. Это мож­но пояснить на примере эксперимен­та Кэмпбелла и Шеффилда [В. Campbell, F. Sheffield, 1953]. Они держали крыс семь дней в специаль­ных клетках, опора которых позволя­ла регистрировать каждое движение животного. Экспериментальное поме­щение было темным и звукоизолиро­ванным, вентилятор создавал равно­мерный звуковой фон, маскирующий остаточные шумы. Первые четыре дня пищи было достаточно, послед­ние три дня ее не давалось вовсе. Раз в день экспериментатор входил на 10 мин в помещение, включал свет и выключал вентилятор. Активность регистрировалась как во время изме­нения стимуляции, так и за 10 мин до этого. На рис. 4.1 приведен график изменения активности на протяжении семи дней. В отсутствие изменений стимуляции активность сохраняется на одном и том же низком уровне, хотя начиная с четвертого дня голод возрастает. В периоды изменения стимуляции, напротив, активность устойчиво выше и увеличивается с возрастанием голода.


Рис. 4.1. Средние изменения активности, изме­ренной в 10-минутные интервалы до или во время ежедневного изменения стимуляции в сытом состоянии (1 — 4 дни) и при возраста­ющем голоде (5 — 7 дни) [В. Campbell, F. Shef­field, 1953, p. 321]

Эти данные противоречат предпо­ложению Рихтера об автоматическом возрастании активности с обострени­ем потребностного состояния. Что яв­но возрастает, так это готовность реагировать на внешние стимулы. В какой-то мере приведенные данные подтверждают рассуждения Моргана об усиливающемся общем мотиваци-онном состоянии. В последующих эк­спериментах Шеффилд и Кэмпбелл [F. Sheffield, В. Campbell, 1954] пока­зали, что рост активности в период голодания особенно выражен, если в предыдущие дни изменение стимуля­ции происходило во время кормления. Животные научались выделять сиг­нальные стимулы, за которыми обыч­но следовало кормление. Это позво­ляет предположить, что наблюдавши­еся Рихтером периодические колеба­ния влечения вызывались стимулами, предвещавшими кормление, этот мо­мент в его экспериментах не контро­лировался.

Тем не менее к перспективе вы­явить и измерить влечение через наблюдаемые показатели исследова­тели относились оптимистически. Ре­гистрация общей активности была сопряжена с трудностями интерпрета­ции, поскольку каждый раз остава­лось под вопросом, с каким конкрет­но влечением мы имеем дело. Ведь общая активность не целенаправлена соответственно конкретному влечению. Поэтому шагом вперед явилось измерение конкретной и целенаправ­ленной активности при помощи ново­го экспериментального аппарата: ко­лумбийского ящика с препятствием. Его чертеж представлен на рис. 4.2' Чтобы добраться до объекта, побуж­дающего влечение, животное, поме­щенное во входную камеру (А), долж­но пробежать по решетке, через кото­рую пропускается электрический ток (В). Дверца, ведущая к ней (t,), от­крывается экспериментатором. Когда животное преодолевает препятствие, оно попадает в переднюю часть каме­ры с подкреплением (С) и наступает на пластинку (Е), открывающую дверцу (t₂) в заднюю часть этой каме­ры (Д), где собственно и находится специфический объект конкретного влечения (пища, вода или партнер по полу).

Вначале животным давалась пред­варительная тренировка, чтобы они ознакомились с устройством при на­личии объекта влечения, и лишь во время последних тренировочных про­бежек через решетку пропускался ток. В основных экспериментах варь­ировалась продолжительность лише­ния возможности удовлетворить спе­цифическую потребность (депривация) и затем в течение 20 мин реги­стрировалось, сколько раз животное стремится преодолеть боязнь решетки с электроразрядами, чтобы до­браться до привлекающего объекта. Таким путем рассчитывали не только определить зависимость интенсивно­сти или настоятельности отдельных влечений от продолжительности деп-ривации, но и сравнить различные виды влечений.

Как видно из рис. 4.3, жажда, по-видимому, быстрее достигает своей интенсивности, чем голод, а голод — быстрее, чем половое влечение у самцов. Конечно, число попыток пре­одолеть препятствие по ряду причин не может служить надежным индика­тором интенсивности влечения. На­пример, во время предварительной тренировки неконтролируемые фак­торы могли привести к различным результатам научения. На результа­тах может также сказаться измене­ние длительности наблюдения. Вряд ли можно решить, какая продолжи­тельность наблюдения наиболее ва­лидна для измерения интенсивности данного влечения. Прежде всего в опыте систематически не контролиро­валась привлекательность объекта. Между тем, как теперь хорошо изве­стно, этот мотивирующий фактор мо­жет активировать поведение незави­симо от потребностного состояния. Кроме того, при каждом контакте с объектом влечения, каким бы мимо­летным этот контакт ни делал экспе­риментатор, возникают различные проявления консумматорной активно­сти, которые нельзя считать полно­стью сопоставимыми между собой.