ПРЕДМЕТ, ДЕЛЕНИЕ И МЕТОД НАУКИ О ЯЗЫКЕ

Предмет лингвистики — язык, т. е. слова и предложения. Задача ее — исследовать естественный процесс развития языка, т. е. раскрыть законы, по которым он развивается с формальной и функциональной стороны.

Кроме названия лингвистика, науке этой дают еще другие названия. Так как с названием обыкновенно связывается известное — правильное или неправильное — представление о науке, то разбор названий может послужить к выяснению сущности самой науки.

Лингвистика. Против этого термина справедливо замечают, что он слово варварское: из латинского слова lingua сделано существительное посредством греческого суффикса -ιχυς. Пожалуй, могут смеяться над языковедами, что собственной науке они дали название, изобличающее их бесцеремонное обращение с классическими языками. Однако факт, что лингвистика (в особенности во Франции) — наиболее популярный термин. А потому лингвист должен отнестись к этому термину так, как он относится ко всем явлениям языка: без рассуждений принять существующее и употребляющееся слово за факт. Дело в том, что, для того чтобы данное слово служило названием данной вещи, вовсе не требуется, ни чтобы его корень означал эту вещь, ни чтобы морфологическое строение слова было правильно. Требуется только, чтобы оно употреблялось с данным значением. Ультрамонтане прекрасно выражает людей с известными убеждениями, хотя корень или, вернее, корни слова не имеют ничего общего с этими убеждениями. С другой стороны, шахматист имеет морфологическое строение тоже неправильное, а слово это так же хорошо означает игрока в шахматы, как если бы его морфологическое строение было совсем правильно. Хорошо же слово «лингвистика» тем, что оно, будучи в состоянии означать науку о языке, ничего не соозначает.

С точки зрения правильности в выборе корня и морфологического строения безукоризненны термины глоттика, или глоттология. Но термины эти почему-то не вошли в употребление.

Сравнительная грамматика. Неуклюжее название не наносит науке никакого вреда; гораздо хуже, если название выражает определенно нечто такое, что не согласно или мало согласно с сущностью самой науки. Неправильное название будет навязывать ложный взгляд на науку, от которого весьма трудно отрешиться. Сказанное относится к официально принятому в наших университетах термину сравнительная грамматика. Название это своим происхождением обязано тому обстоятельству, что первые научные истины, касающиеся языка, были добыты путем сравнения. Тем не менее против такого названия можно привести следующие соображения.

1) Науку не называют по ее методу, а по ее объекту.

2) Сравнение не есть метод, принадлежащий единственно науке о языке; он свойствен ей постольку же, поскольку свойствен и другим наукам.

3) Так как мы должны исследовать не только название само по себе, но и связываемое с ним представление, то необходимо заметить, что под сравнением в этом случае обыкновенно понимают сравнение слов и форм одного языка с соответствующими словами и формами других языков. А такое сравнение не только не единственный, но даже не главный метод науки о языке; весьма важные результаты дает исследование слов и форм, не выходящее из границ одного какого-нибудь языка.

Объект нашей науки, как уже замечено выше, составляют слова и предложения. Рассмотрим ближе этот объект, т. е. собственно слово, потому что предложение еще почти не вошло в науку о языке.

Слово есть агрегат человеческих звуков, с которым связана известная, более или менее определенная идея. Первое, что подлежит исследованию языковеда, — это звуки, или фонетические единицы слова. Необходимо исследовать, как они производятся человеческими органами речи; чем обусловливается их изменение и влияние друг на друга; каковы характер изменения и история звуков данного языка; каковы их рефлексы в родственных данному языках.

Такое исследование приведет к раскрытию звукофизиологических (антропофонических) и фонетических законов, действующих в языке.

Почти всякое слово разлагается непосредственно не только на звуки, но и на такие знаменательные (связанные с известным значением) комплексы звуков, которые встречаются и в других словах. Например, в слове подсвечниками такие комплексы будут: под-, -свеч-, -ник-, -ами. Это морфологические единицы слова. Каждая из них встречается и в других словах. Описание и систематика этих единиц, исследование их истории и рефлексов

в родственных языках раскроет морфологические законы языка. Но слово, а равно каждая из морфологических единиц, его составляющих, имеет свою внутреннюю сторону; главная морфологическая единица, называемая корнем, имеет своей функцией выражение известного значения; второстепенные единицы, называемые префиксами, суффиксами и окончаниями, имеют своей функцией выражение известного отношения. Целое слово имеет известное значение. Каждая из этих функций имеет тоже свою историю и может быть исследована не только в данном языке, но и в других, родственных.

Таким образом, развитием языка управляют разные законы — фонетические, морфологические и другие, которые могут скрещиваться и парализовать действие друг друга.

Трудно представить удовлетворительное деление науки, многие отделы которой почти нетронуты. Но так как какое-нибудь деление необходимо, то я скажу, как приблизительно можно разделить лингвистику.

Часть теоретическая (Физиология звука)

Часть эмпирическая (Фонетика в тесном смысле)

Внешнее (Лексикология в тесном смысле

Я старался сообщить в сжатом виде те более или менее общепризнанные истины, которые необходимы всякому, приступающему к изучению языка. Несколько больше времени необходимо посвятить замечаниям о характере и методе лингвистики, так как господствующий в науке взгляд на эти вещи неправилен.

Наука о языке возникла в среде наук историко-филологических и разрабатывалась людьми, воспитавшими свой ум на этих науках. Поэтому не удивительно, что она позаимствовала и свой метод и свои, так сказать, научные идеалы у наук историко-филологических. Задача историка и археолога — восстановление фактов, имевших место в более или менее отдаленном прошлом, восстановление по дошедшим до нас следам и осколкам этих фактов.

По примеру истории и лингвистика начертала себе идеалом восстановление ариоевропейского праязык¹, его ближайших по-

томков, родоначальников разных европейских языков и степени их взаимного родства. Воссоздать языки, давно погибшие, языки, о которых мы заключаем только по их известным нам живым и мертвым родичам, — вот идеал, который рисует лингвисту один из знаменитейших современных ученых, миланский профессор Асколи¹.

Какой же метод применялся и применяется при этой грандиозной работе? Метод весьма простой, но вместе с тем метод весьма мало научный. Он может быть формулирован так: если в языке В и в языке С замечаем явление х, то оно произошло еще в языке А, из которого развились языки В и С. От греческого глагола κλύω (слышу) 2 sg. Imperat. будет κλυ = θι. Соответствующая ему форма санскритская будет çru-dhi. Из этого заключают, что в языке, из которого развился и греческий и санскритский, было уже это повелительное в форме *krudhi (k, потому что взрывной k физиологически первичнее спиранта ç). Вещь возможная, но чем мы докажем, что этот именно корень соединялся с этим именно суффиксом? Греческий и санскритский знают и другие суффиксы для 2 sg. Imperat., и -dhi могло присоединиться к kru- самостоятельно на греческой и индийской почве. Следовательно, это индогреческое совпадение не дает нам никакого строгого научного доказательства существования формы *krudhi в ариоевропейском праязыке. Еще меньше значения при вопросе о степени родства языков имеют разные лексические данные. В зенде находим слово bagha, вполне соответствующее древнеперсидскому baga и общеславянскому бог. На основании этого факта и других, ему подобных, J. Schmidt заключает о ближайшем родстве славянской семьи с иранской. Но какое может иметь значение факт, что из нескольких корней, употребленных ариоевропейскими языками для понятия «бог», иранские и славянские языки употребили корень bhag? И можно ли основывать классификацию на признаках, совершенно случайных, на признаках, без которых язык не перестает быть сам собой? Не удивительно, что о классификации и родстве языков существует почти столько мнений, сколько выдающихся лингвистов, и каждое из них имеет диаметрально себе противоположное: по случайному признаку а санскрит будет ближе к греческому, по такому же случайному признаку b ближе к славянскому и т. д.

Это более грубое, так сказать, внешнее направление в последнее время уступило место более тонкому, внутреннему. Последнее стремится воссоздать прежде всего звуковую систему данного праязыка и раскрыть генетические отношения звуков разных языков. Но так как это направление отличается от только что упомянутого не принципами, а объектом исследования, то только кажется более научным. Первоначальное k во многих случаях, но при неиз-

вестных условиях изменилось в санскрите и зенде в ç; из этого заключают, что изменение k в ç совершилось в родоначальнике этих языков, в праарийском. Тот же звук k при других, почти таких же неизвестных условиях, изменился в спирант, и это явление замечаем, с одной стороны, в арийской семье, с другой — в литвославянской: санскр. daça, зенд. daça, лит. desimtis, ст.-сл. , греч. δέκα, лат. decem. Из этого следовало бы заключить что k изменилось в спирант в праязыке до выделения литвославянского языка, но после выделения греко-италийского. Заключают, однако, нечто другое, а именно: первоначальное k, на месте которого в арийской и литвославянской области встречаем спирант, перешло из праязыка во все языки несколько смягченным (k'), но в арийской и литвославянской области смягчение развилось дальше, тогда как в греко-италийской исчезло. Возьмем еще пример. Арийские языки знают только три гласных: a, i, и. На месте арийского а во всех европейских языках и в армянском встречаются а, е, о. Гласные эти появляются приблизительно в одних и тех же словах, но каковы условия их появления — неизвестно. Из этого одни заключают, что ариоевропейский праязык имел только а, которое в родоначальнике языков европейских и армянского разветвилось на а, е, о; другие же, — что а, е, о были уже в праязыке, но в арийской области слились в один звук а.

Для классификации языков такого рода исследования не дают ничего: по изменению k в s (š) литвославянская ветвь будет ближе к арийской, по так называемому разветвлению а — ближе к европейской. Если обратить внимание на такие случаи, как naktis, , nox, то придется заключить, что славянский ближе к латинскому, нежели к литовскому, и т. п.

Во всех этих рассуждениях скрывается бессознательное убеждение, что звук может зарождаться только раз, убеждение в моногенезисе звука, тогда как все факты говорят в пользу полигенезиса. Мы видим, что одни и те же изменения появляются в разное время в разных языках совершенно независимо друг от друга...

В связи с направлением лингвистики, которое можно назвать археологическим, находится то пренебрежение, какое оказывалось и оказывается новым языкам. Весьма немногочисленны те лингвисты, которые, будучи свободны от неосновательного предубеждения против новых языков, обратились к изучению этих

языков. Однако что бы сказали о зоологе, который бы начал изучение своего предмета с животных ископаемых, с палеонтологии? Только изучение новых языков может способствовать открытию разнообразных законов языка, теперь неизвестных потому, что в языках мертвых их или совсем нельзя открыть, или гораздо труднее открыть, нежели в языках новых. Наконец, только изучение новых языков может установить взаимную связь между отдельными законами. Тогда и реконструкция языков-родоначальников и история обособления ариоевропейских языков приобретают более прочные основания. Если зоолог по данной части тела может восстановить животное, которому эта часть тела принадлежит, то только потому, что он знает, что известного устройства зубы связаны причинной связью с известного устройства желудком и т. п. Тогда как лингвист пока не может показать взаимной связи между разнообразными фонетическими и морфологическими чертами языка.

Если, таким образом, естественнее начинать изучение лингвистики с языков новых, то, надеюсь, лишне доказывать, что предпочтение пред всяким другим новым языком должно быть отдано языку родному.

Метод лингвистики, как и всякой другой науки, удобнее изучать на практике. Здесь можно сделать только следующее замечание. Мы не располагаем никакими общими истинами или аксиомами, которые можно бы было применять путем дедукции к науке о языке. И в этом смысле наука наша чисто индуктивная. Но и индуктивные науки обыкновенно пользуются общими истинами, добытыми путем индукции, для дедуктивных заключений. Такие общие истины возможны и в лингвистике, особенно в части ее, называемой физиологией звука. Эта часть науки рассматривает звуки и их изменения с самой общей точки зрения, и добытые ею системы могут служить для дедукции при изучении фонетики. Идеал физиологии звука — такое состояние, в котором она могла бы указать теоретическое основание всех эмпирических данных фонетики.

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

Звуки языка с течением времени подвергаются изменениям. Спонтанеические изменения звука зависят от постепенного изменения его артикуляции. Произнести звук мы можем только тогда, когда память наша сохраняет нам отпечаток его артикуляции. Если бы в этом отпечатке отражались все совершенные нами артикуляции данного звука в равной мере, если бы он представлял среднюю всех этих артикуляций, то, руководствуясь им, мы всегда совершали бы данную артикуляцию приблизительно одинаково. Но последние (по времени) артикуляции вместе с их случайными уклонениями удерживаются памятью несравненно сильнее, чем
¹ Казань, 1883.
289

более ранние. Потому ничтожные уклонения приобретают способность прогрессировать и звук мало-помалу вырождается. Такое изменение звука было бы вполне постепенно и чрезвычайно медленно, если бы оно совершалось в произношении одного субъекта, а не в произношении сменяющих друг друга поколений. Когда данный звук, изменяясь, станет уже весьма похож на тот звук, в который он должен измениться, или же приблизится к нулю, то для поколения воспринимающего открывается возможность постоянных ослышек: вместо данного звука оно может воспринять весьма близко похожий на него, а слабый звук может вовсе не воспринять. Следовательно, звуковые изменения могут ускоряться неточностью восприятия. От указанного изменения звуков, зависящего от постепенного изменения их артикуляции, следует отличать изменения, зависящие от неточности воспроизводства: вместо менее удобопроизносимой звуковой группы мы часто подставляем более удобопроизносимую. В таких случаях не бывает никакого изменения одного звука в другой, а простая подстановка одного вместо другого.

Законы изменения звуков могут быть признаны только вторичными законами, только отдаленными последствиями законов изменения артикуляций, которые и будут первичными законами. Потому изменения звуков будут правильны только в общем. В каждом языке мы найдем отложения звуковых законов, отложения, которые будут представлять разного рода однообразия. Эти однообразия постоянно разрушаются фонетическими и морфологическими процессами, а также заимствованием. Это объясняется тем, что нет непосредственной связи между первоначальным звуком и тем, который развился из него иногда только по прошествии целых столетий. Непосредственной причины связи не будет даже между двумя соседними ступенями данного звука, а только между двумя соседними ступенями его артикуляции. Соседние или близкие ступени одного и того же звука обыкновенно не встречаются в языке.

Мы должны признать существование всеобщих звуковых законов, потому что история разных, даже неродственных, языков представляет нам массу поразительных аналогий: звуки изменяются одинаково в разных языках и в разные эпохи одного и того же языка. Если мы видим разное изменение одного и того же звука в разных языках или в разных эпохах одного какого-нибудь языка, то вернее всего, что в таких случаях мы имеем дело не с одним звуком, а с двумя весьма близкими друг к другу, но все-таки различающимися, если не своими акустическими качествами, то своей артикуляцией.

Есть некоторое соотношение между изменениями отдельных звуков данного языка; другими словами, в звуковой системе данного языка заметим известную гармонию, будем ли мы рассматривать эту систему в порядке сосуществования или в порядке последовательности. Существование всеобщих звуковых законов дает
290

возможность ответить на вопрос о генезисе разных звуковых категорий. Одна звуковая категория развивается из другой, и, таким образом, одна звуковая система получается путем переинтеграции другой...

...Если вследствие закона ассоциации по сходству слова должны укладываться в нашем уме в системы или гнезда, то благодаря закону ассоциации по смежности те же слова должны строиться в ряды.

Итак, каждое слово связано двоякого рода узами: бесчисленными связями сходства со своими родичами по звукам, структуре и значению и столь же бесчисленными связями смежности с разными своими спутниками во всевозможных фразах; оно всегда член известных гнезд или систем слов и в то же время член известных рядов слов...

Указанные нами связи суть только непосредственные связи слов: слова связаны с другими или потому, что они на них похожи, как слова, или потому, что мы имеем привычку употреблять их рядом с этими словами.

Но мы не должны никогда терять из виду основной характер языка: слово есть знак вещи. Представление о вещи и представление о слове, обозначающем эту вещь, связываются законом ассоциации в неразлучную пару. Это будет, конечно, ассоциация по смежности. Только немногочисленный в каждом языке класс слов звукоподражательных связан с соответствующими вещами еще ассоциацией по сходству, например «шушукать» и т. п. Если представление о вещи неразлучно с представлением о соответствующем слове, то что же из этого следует? Слова должны классифицироваться в нашем уме в те же группы, что и обозначаемые ими вещи.

Представления наши будут представлениями о предметах и их действиях или состояниях, о качествах этих предметов, их количествах и отношениях, о качествах их действий или состояний. В языке мы имеем те же группы: имена существительные с местоимениями и числительными, глаголы, имена прилагательные, наречия.

Это будут посредственные связи слов.
...Мы только что видели, что каждому из больших отделов того, что мы называем, соответствует в языке известный общий тип: слова, обозначающие предметы, их качества, их действия или состояния и прочее, отличаются друг от друга не только своим со-
291

держанием, но и своей внешностью, своей структурой и в известной степени своими звуками. Здесь мы можем сделать первое указание на основной закон развития языка. Это будет закон соответствия мира слов миру мы еле и. В самом деле, если язык есть не что иное, как система знаков, то идеальное состояние языка будет то, при котором между системой знаков и тем, что она обозначает, будет полное соответствие. Мы увидим, что все развитие языка есть вечное стремление к этому идеалу.

Рассуждая вообще о словах, мы не в состоянии дать более точную формулу закона, чем та, которую мы привели выше. Она будет представляться читателю все более ясной и определенной по мере того, как наш анализ слова будет идти все глубже...
...В целых сотнях слов повторяются одни и те же или похожие друг на друга морфологические элементы, вследствие чего в языке образуются более или менее многочисленные семейства слов, родственных по корню, суффиксу или префиксу. Само собой понятно, что слова данного языка, представляя известные однообразия в том материале, из которого они построены, должны представлять известные однообразия и в самом своем строении.

В языке всегда можно открыть известные типы слов и связь между отдельными типами, другими словами, можно открыть известные структурные семейства, системы типов. С другой стороны, область называемого, мир понятий представляет известное число общих категорий, как предмет, его признак, его действие и проч. Каждая из этих категорий имеет свою более или менее обширную семью; представления о предметах действующих, о предметах, испытывающих действие других предметов, о служащих орудием при действии и проч. составят одну семью; представления о действиях, принадлежащих настоящему времени, прошлому или будущему, о действиях мгновенных и продолжительных и проч. составят другую семью, или систему.

Язык не был бы пригоден для той цели, для которой он существует, если бы упомянутым системам понятий не соответствовали с большей или меньшей точностью системы словесных типов. Системы, наиболее выдающиеся, системы, отдельные члены которых находятся в наиболее тесном отношении друг к другу, открыты и описываются с древнейших времен под именем систем склонения и спряжений. К этим двум системам грамматики часто прибавляют третью — изменение прилагательных по степеням (motio). Но упомянутые системы не единственные системы языка: все то, что известно в грамматиках под общим именем словообразования, представляет массу систем, не настолько выделяющихся в необозримой массе слов, составляющих язык, чтобы быть замеченными при поверхностном наблюдении...
292

...Само собой разумеется, что каждая словесная категория находится в таком более или менее определенном отношении сродства и зависимости не с одной какой-нибудь категорией, а со многими, потому что, несмотря на все уклонения, язык представляет одно гармоническое целое.

Больше разнообразия и меньше абсолютного порядка представляют слова, рассматриваемые со стороны их строения. Это находится в связи преимущественно с природой ариоевропейского суффикса. В языке устанавливается несколько, например, склонений или спряжений; поэтому данная форма будет гармонировать с прочими, составляющими одну структурную систему, будучи отличной от форм, родственных ей по функции, но принадлежащих другим системам. Однако и здесь замечается стремление к абсолютному однообразию, к уменьшению числа систем. Это происходит путем вытеснения одних суффиксов другими, причем победоносными суффиксами оказываются те, которые лучше помнятся благодаря частому употреблению, своей полнозвучности и выразительности, а также большему соответствию данным основам.

Кроме склонения и спряжения, язык имеет и другие, менее выдающиеся системы. Они тоже стремятся к однообразию, но преимущественно к однообразию внутри своей категории, к однообразию структурному, которое может задерживать полное упорядочение слов, происходящих от одного корня. Здесь мы видим, что производство, являясь тормозом абсолютному упорядочению слов, родственных по корню, не перестает, однако, вносить в язык порядок, но порядок относительный.

Вся масса не гармонирующих с данной языковой системой продуктов воспроизводства мало-помалу сглаживается, или уступая систематизирующей и обновляющей силе производства, или вполне отчуждаясь от прежних своих родичей и получая самостоятельность...

должны бы прежде всего поставить вопрос, насколько правильна общепринятая в грамматиках классификация слов, существующая уже с лишком две тысячи лет. Но этот трудный и сложный вопрос не может найти места в настоящем кратком очерке. Что общепринятая классификация слов не выдерживает строгой критики, читатель может найти доказательства в XI главе книги Пауля¹. Не имея возможности теперь заняться этим вопросом, мы можем сказать только, что более правильной классификацией была бы такая, по которой все слова делились бы на знаменательные, имя и глагол, и незнаменательные, служебные, или частицы разных степеней: первой степени, например наречия, в которых элемент знаменательности еще очень силен, второй, например предлоги, которые гораздо менее знаменательны, и так далее до частиц, вроде русской то и греческой γέ. частиц, вполне служебных, лишенных всякой знаменательности и самостоятельности. И вот в истории языка мы видим, что одна знаменательная категория обыкновенно получается из другой, частицы же получаются из осколков систем знаменательных слов; при этом частицы более низких степеней развиваются из частиц более высоких степеней.