О СИСТЕМЕ СПРЯЖЕНИЯ САНСКРИТСКОГО ЯЗЫКА В СРАВНЕНИИ С ТАКОВЫМ ГРЕЧЕСКОГО, ЛАТИНСКОГО, ПЕРСИДСКОГО И ГЕРМАНСКОГО ЯЗЫКОВ1

(ПРЕДИСЛОВИЕ)

Под глаголом, или verbum, в собственном смысле слова следует понимать ту часть речи, которая выражает соединение предмета с качеством и их отношения друг к другу.

В соответствии с этим определением глагол не имеет никакого реального значения, но есть только грамматическая связка между субъектом и предикатом, посредством внутреннего изменения которой обозначаются указанные существенные отношения.

Под это понятие подходит только один-единственный глагол и именно так называемый verbum abstractum — быть, esse. Но и у этого глагола, поскольку его функцией является выражение отношений между субъектом и предикатом, мы должны отделить понятие существования, которое он включает в себя; в своей грамматической функции ему не надлежит выражать существование субъекта, поскольку оно выражается вступающим в связь субъектом. Так, в предложении homo est mortalis (буквально: человек есть смертен) существование субъекта homo выражает не глагол est (есть); понятие существования содержится в качестве первого и основного признака в понятии, выражаемом словом homo, и к нему, так же как и к другим признакам, связываемым с понятием homo, присоединяется посредством связки est признак mortalis. В предложении der Gott ist seynd (бог есть существующий) слово seyn² выполняет две различные функции. В соответствии с первой оно в качестве грамматической связки обозначает только отношение между субъектом и предикатом; в соответствии со второй оно выражает качество, которое соединяется с субъектом.

Мне кажется, что только ввиду отсутствия полностью абстракт-

ного глагола в роли грамматической связки используется глагол, которому присуще понятие существования. Можно легко себе представить существование языка, имеющего лишенную всякого значения связку, посредством изменения которой выражаются отношения между субъектом и предикатом... Соединение субъекта со своим предикатом не всегда выражается посредством особой части речи, но может только подразумеваться; в этом случае отношения и дополнительные определения значения обозначаются посредством внутреннего изменения и флексией самого слова, выражающего атрибут. Изменяемые таким образом прилагательные составляют область глагола в обычном смысле.

Среди всех известных нам языков священный язык индийцев обладает наибольшими способностями к передаче самых различных отношений совершенно органическим образом — посредством внутренней флексии и изменения основы. Но несмотря на эту поразительную гибкость, он иногда присоединяет к корню verbum abstractum, вследствие чего основа и присоединенный verbum abstractum различаются в грамматических функциях глагола.

Среди языков общего с древнеиндийским происхождения нас должен удивлять прежде всего греческий той же способностью выражать различные отношения посредством флексии. В спряжении глагола он следует не только тому же принципу, что и санскрит, но употребляет те же самые флексии, которыми выражает те же самые отношения; он объединяет их в одинаковые tempora и соединяет тем же способом verbum abstractum с основой.

Латинский язык сходствует с индийским не меньше, чем греческий; в нем едва ли можно найти хоть одну выражающую отношение флексию, которая не была бы общей с санскритом. Однако в спряжении глагола соединение корня с вспомогательным глаголом является у него господствующим принципом. При этом соединении часть подлежащего определению отношения он выражает не посредством флексии основы, как это имеет место в индийском и греческом, но оставляет корень совершенно неизменным.

Целью настоящего исследования является показать, как в спряжении древнеиндийского глагола определения отношений выражаются соответствующими видоизменениями корня и как иногда verbum abstractum сливается с основой в одно слово, а основа и вспомогательный глагол различаются в грамматических функциях глагола; показать, далее, что в греческом мы имеем аналогичное положение, а в латинском стала господствующей система соединения корня с вспомогательным глаголом, и вследствие этого возникло кажущееся различие латинского спряжения от спряжения в санскрите и греческом, наконец, доказать, что во всех языках, которые произошли от санскрита или вместе с ним от общего предка, ни одно определение отношения не обозначается такой флексией, которая не была бы у них общей с упомянутым праязыком, а мнимые своеобразия возникают или вследствие слияния основы с вспомогательными словами в одно слово, или же в резуль-

тате производства из причастий tempora derivativa, употреблявшихся уже в санскрите, способом, которым в санскрите, греческом и многих других языках образуются verba derivativa.

Под языками, находящимися в близком родстве с санскритом, понимаю я главным образом греческий, латинский, германский и персидский. Поразительно, что бенгальский, который среди прочих новоиндийских наречий меньше всего пострадал от чуждых примесей, в грамматическом отношении обнаруживает меньше совпадений с санскритом, чем упомянутые языки, хотя он при этом сохранил значительное количество древнеиндийских слов. Процесса замены новыми органическими видоизменениями древнеиндийских флексий не происходило, но после того, как постепенно вымер смысл и дух этих последних, постепенно прекратилось и их употребление и tempora participialia (под которыми я понимаю отнюдь не описательные времена, как лат. amatus est) заменили времена, образовывавшиеся в санскрите посредством внутреннего изменения основы. Так, в новогерманских языках многие отношения выражаются описательно, тогда как в готском они обозначались флексией, так же как в санскрите и греческом.

Чтобы показать в полном свете истинность этого положения, в высшей степени важного для истории языка, необходимо прежде всего познакомиться с системой спряжения древнеиндийских языков, затем сравнительно рассмотреть спряжение в греческом, латинском, германском и персидском языках, устанавливая их тождественность и познавая одновременно постепенное и ступенчатообразное разрушение простого языкового организма, а также стремление заменить его механическими соединениями, вследствие чего создается впечатление нового организма, хотя в действительности наличествуют старые, но не узнаваемые нами элементы.

(ИЗВЛЕЧЕНИЯ)

В этой книге я намереваюсь дать сравнительное и охватывающее все родственные случаи описание организма указанных в заглавии языков, провести исследование их физических и механических законов и происхождения форм, выражающих грамматические отношения. Незатронутой остается только тайна корней или принципов наименования первичных понятий; мы не исследуем, почему, например,. корень i означает «ходить», а не «стоять»,
¹ F. Ворр, Vergleichende Grammatik des Sanskrit, Send, Armenischen, Griechischen, Lateinischen, Altslavischen, Gothischen und Deutschen, 2 Ausg., Berlin, 1857.
33

или почему комплекс звуков stha или sta означает «стоять», а не «ходить». Кроме того, мы стремимся проследить как становление, так и процесс развития языков, но таким образом, что те, кто необъяснимое, с их точки зрения, желает оставить без объяснений, найдут в этой книге, очевидно, меньше побудительных причин, чем можно было бы ожидать в связи с высказанными выше намерениями. В большинстве случаев первичное значение и тем самым происхождение грамматических форм устанавливается само по себе, посредством расширения нашего лингвистического кругозора и путем сопоставления родственных по происхождению явлений, в течение тысячелетий разделенных друг с другом, но тем не менее несущих на себе отпечаток несомненных семейных черт. В исследовании наших европейских языков действительно наступила новая эпоха с открытием нового языкового мира — и именно санскрита, относительно которого удалось установить, что он по своему грамматическому строению находится в самой тесной связи с греческим, латинским, германским и т. д. языками, в результате чего было создано твердое основание для понимания грамматической связи обоих названных классических языков и их отношений к германскому, литовскому, славянскому. Кто бы мог каких-нибудь 50 лет тому назад мечтать о том, что из далекого Востока к нам придет язык, который по совершенству своих форм не уступает, а иногда и превосходит греческий и оказывается способным внести ясность в борьбу диалектов греческого, указывая, в каких из них сохраняются древнейшие явления.

Отношения древнеиндийского языка к своим европейским родственникам настолько ясны, что они очевидны даже для того, кто бросает взгляд на эти языки издалека; но, с другой стороны, они бывают настолько скрытыми, настолько глубоко переплетенными с самыми тайными процессами языкового организма, что каждый привлекаемый для сравнения с ним язык кажется самостоятельным и мы вынуждены применять всю силу грамматической науки и грамматического метода, чтобы познать и представить различные грамматики как первоначальное единство.

Семитские языки более компактной природы и, если не говорить о лексике и синтаксисе, обладают в высшей степени экономичной структурой; они утеряли очень немногое, и то, что им было дано с самого начала, передали последующим временам. Трехчленный согласный корень, отличающий это семейство от прочих, вполне достаточен, чтобы выделять каждый принадлежащий к нему индивидуум. С другой стороны, родственная связь, охватывающая индоевропейские языки, не менее всеобща, но во многих отношениях бесконечно более тонкого характера. Члены этого семейства вынесли из своего более раннего состояния чрезвычайно богатое оснащение, а в безграничной способности к составлению и агглютинации располагают необходимыми средствами. Они смогли, потому что имели многое, многое утерять и тем не менее продолжать языковую жизнь. И в результате многократных потерь, много-

кратных изменений, звуковых отпадении, преобразований и передвижений древние члены одного семейства стали почти неузнаваемыми друг для друга.

Несомненным фактом остается по крайней мере то, что с наибольшей ясностью проявляющиеся отношения латинского к греческому хотя никогда и не отрицались, однако вплоть до настоящего времени толковались совершенно неточным образом, а также то, что язык римлян, который в грамматическом отношении можно сопоставить только с самим собой или же с языками того же семейства, и теперь все еще рассматривается как смешанный язык, так как он действительно обладает многим, что является свойственным греческому, хотя элементы, из которых возникли подобные формы, не чужды греческому и другим родственным языкам, как это я пытался доказать уже в своей «Системе спряжения». Если не считать многочисленных некритических сопоставлений слов без всякого принципа и порядка, то родство классических и германских языков, до того как обнаружились связующие азиатские звенья, оставалось почти совсем неустановленным, хотя знакомство с готским насчитывает уже более 150 лет. А готский столь совершенен по своей грамматике и столь ясен в своих отношениях, что если бы раньше существовало строго систематическое сравнение языков и описание анатомии языка, то давно было бы уже вскрыто, прослежено, понято и признано всеми филологами отношение его, а вместе с тем и всей совокупности германских языков к языкам греков и римлян. И действительно, что важнее и чего более можно требовать от исследования классических языков, как не сравнения их с нашим родным языком в его древнейшей и совершеннейшей форме? С того времени, когда на нашем лингвистическом горизонте появился санскрит, его элементы не представляется возможным исключать при глубоком грамматическом изучении родственных ему языковых областей, чего ранее не имели в виду даже самые испытанные и всеобъемлющие исследователи в данной области науки¹. Не следует бояться того, что практическое и основательное изучение utraque lingua, что для филологов представляется наиболее важным, пострадает от распространения на слишком многие языки. Многообразие исчезнет, как только будет установлена действительная тождественность и поблекнут краски, придававшие
¹ Мы ссылаемся на в высшей степени важное суждение В. ф. Гумбольдта о безусловной необходимости санскрита для истории и философии языка. Было бы уместно вспомнить и слова Я. Гримма из предисловия ко второму изданию его замечательной грамматики: «В силу того, что благородное состояние латинского и греческого не во всех случаях способно оказать помощь германской грамматике, в которой слова обладают более простыми и глубокими звуками, более совершенная индийская грамматика, по меткому замечанию А. Шлегеля, может служить хорошим коррективом. Этот язык, относительно которого история свидетельствует как о наиболее древнем и наименее испорченном, может предоставить важнейшие правила для общего описания рода и видоизменить до настоящего времени открытые законы более поздних языков, не отменяя всех этих законов»
35

ей пестроту. Одно дело — изучать язык и другое дело — обучать ему, т. е. описывать его организм и механизм. Изучающий может придерживаться тесных границ и не выходить за пределы изучаемого языка, а взгляд обучающего, напротив того, не должен быть ограничен одним или двумя языками одного семейства, он должен собрать вокруг себя представителей всего рода, с тем чтобы внести жизнь, порядок и органическую связь в расстилающийся перед ним материал исследуемого языка,. Стремление к этому кажется мне справедливым требованием нашего времени, а последние десятилетия дали нам необходимые для того средства.

форме противоречит этому, так как они в большинстве случаев оканчиваются на -а, а некоторые и состоят только из одного а. Среди же глагольных корней нет ни одного с конечным -а, хотя долгое а и все другие гласные, за исключением âи, встречаются в конечных буквах глагольных корней. Имеют место также случайные внешние совпадения, например i в качестве глагольного корня означает «ходить», а в качестве местоименной основы — «этот».

Глагольные корни, как и местоименные, состоят из одного слога, и признаваемые за корни многосложные формы содержат или редупликационный слог, как jâgar, jâgr — «бодрствовать», или сросшийся с корнем предлог, как ava-dhir — «презирать», или же развились из имен, как kumâr — «играть», которое я вывожу из kumâra — «мальчик». Кроме закона односложности, санскритские, глагольные корни не подлежат никаким дальнейшим ограничениям, и односложность может выступать во всевозможных формах, как в самых кратких, так и в самых распространенных, так же как и в формах средней степени. Это свободное пространство было необходимо, когда язык в пределах односложности должен был охватить все царство основных понятий. Простые гласные и согласные оказались недостаточными, необходимо было создать также и корни, где несколько согласных сливаются в нераздельное единство, выступая одновременно как простые звуки; например: stha — «стоять» есть корень, в котором давность слияния s и th подтверждается однозначными свидетельствами почти всех членов нашего семейства языков... Предположение, что уже в древнейший период языка было достаточно одного гласного, чтобы выразить глагольное понятие, доказывается тем замечательным совпадением, с каким почти все члены индоевропейского семейства языков выражают понятие «ходить» посредством корня i.

Если, следовательно, подразделение языков, проводимое Фридрихом Шлегелем, неприемлемо по своим основам, то в самой идее естественноисторической классификации языков заключается известный смысл. Мы; однако, предпочитаем с Августом Шлегелем устанавливать три класса, различая их следующим образом: во-первых, языки без настоящего корня и без способности к соединению и поэтому без организма, без грамматики. Сюда относятся китайский, который весь, как кажется, состоит из голых корней, грамматические категории, так же как и вторичные отношения главных понятий, узнаются в нем по положению слов в предложении. Во-вторых, языки с односложными корнями, способными к соединению, почти только этим единственным путем получающие свой организм, свою грамматику. Основной принцип словообразования в этом классе, как мне представляется, заключается в соединении глагольных и местоименных корней, которые совместно представляют и тело и душу. К этому классу принадлежит индоевропейское семейство и, кроме того, все прочие языки, если только они не подпадают под первый или третий класс и сохра-

няются в состоянии, которое делает возможным сведение форм слова к простейшим элементам. В-третьих, языки с двусложными глагольными корнями и тремя обязательными согласными в качестве единственного носителя основного значения. Этот класс-охватывает только семитские языки и образует их грамматические формы не посредством соединения, как второй класс, а только внутренней модификацией корня.

Из односложных корней возникают имена — существительные и прилагательные — посредством присоединения слогов, которые мы без соответствующего исследования не должны рассматривать как лишенные самостоятельного значения или как нечто подобное сверхъестественным существам; нам не следует отдаваться во власть пассивной веры в непознаваемость их природы. Несомненно, они имеют или имели значение, так как языковой организм соединяет значимое со значимым. Почему же языкам добавочные значения не обозначать также добавочными словами, присоединяемыми к корням? Все получает смысл и олицетворение посредством осмысленного и органического языка. Имена обозначают лица или предметы, к ним примыкает то, что выражают абстрактные корни, поэтому в высшей степени естественно среди словообразовательных элементов выделять местоимения как носители качеств, действий и состояния, которые корень выражает in abstracto. И действительно, как это мы покажем в главе о словообразовании, обычно обнаруживается полная тождественность между важнейшими словообразовательными элементами и некоторыми местоименными основами, которые в изолированном состоянии еще склоняются. Не следует удивляться, если некоторые словообразовательные элементы не представляется возможным с полной вероятностью объяснить на основе сохранивших свою самостоятельность слов; эти прибавления происходят из самых темных эпох доистории языка и поэтому в позднейшие периоды сами не способны определить, откуда они взялись, почему присоединенные суффиксы не всегда точно повторяют изменения, которые с течением времени осуществляются в соответствующих изолированных словах, или же изменяются, в то время как те остаются неизменяемыми. И все же в отдельных случаях обнаруживается поразительная верность, с какой присоединенные грамматические слоги сохраняются в течение тысячелетий в неизменном виде, что видно из того полного совпадения, которое имеет место в различных членах индоевропейского семейства языков, хотя они уже с незапамятных времен потеряли друг друга из виду и каждый член языковой семьи с тех пор был предоставлен собственной судьбе и опыту.

При историческом изучении языков, при определении более близкой или более далекой степени родства различных языков речь идет не о том, чтобы установить внешние различия в известных частях грамматики, а о том, чтобы выяснить, не обусловлены ли

эти различия общими законами и нельзя ли вскрыть те скрытые процессы, посредством которых язык от своего предполагаемого прежнего состояния пришел к своему нынешнему. Различия перестают быть различиями, как только устанавливаются законы; в силу которых то, что ранее имело определенную форму, либо должно было тем или иным образом перемениться, либо с известной свободой сохраняло прежний вид, либо на место старой формы ставило новую. Подобного рода законы, которые частично обязательны, а частично можно игнорировать, я надеюсь открыть в славянском и тем самым разрешить загадку отличия его типа склонения от типа склонения родственных ему языков.

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ДРЕВНЕСКАНДИНАВСКОГО, ИЛИ ИСЛАНДСКОГО, ЯЗЫКА

ограничивается лишь переходом в другой, тождественный, но более простой по своему грамматическому строю и более смешанный по своему характеру вид языка. Так, еще в VI в. нашей эры во Франции говорили на галльском языке, несмотря на огромные усилия римлян искоренить его, и еще до сегодняшнего дня говорят по-кимрски в Уэллсе, а в современном английском языке можно еще ясно распознать англосаксонский.

Происхождение языка издавна рассматривалось как важнейший фактор при определении происхождения народа и его древнейшего местонахождения; все цивилизованные нации, которые считают интересным для себя узнать о себе и своей древнейшей истории, должны были бы, как и мы, проделать исследования в этом направлении или хотя бы высказать по этому вопросу догадки; но этому предмету до сих пор во многих странах уделялось так мало внимания, что едва ли можно думать о более или менее полном научном исследовании происхождения древнего языка народа и всего того, что сюда относится.

ОБ ЭТИМОЛОГИИ ВООБЩЕ

Если мы сравним несколько языков, стремясь к тому, чтобы это сравнение было полным и дало нам возможность судить об их родстве, древности и прочих отношениях, то мы должны непременно иметь в виду обе эти стороны языка и особенно не забывать о грамматике, так как опыт показывает, что лексические соответствия являются в высшей степени ненадежными. При общении народов друг с другом невероятно большое число слов переходит из одного языка в другой независимо от характера происхождения и типа этих языков. Так, например, значительное число датских слов попало в гренландский, а множество португальских и испанских слов — в малайский и тагалогский языки.

Грамматические соответствия являются гораздо более надежным признаком родства или общности происхождения, так как известно, что язык, который смешивается с другим, чрезвычайно редко или, вернее, никогда не перенимает форм склонения и спряжения у этого языка, но, наоборот, скорее теряет свои собственные. Так, например, английский язык не перенял форм склонения и спряжения у скандинавского или французского, но, напротив,
41

потерял многие древние англосаксонские флексии. Таким же образом ни датский язык не перенял немецких окончаний, ни испанский — готских или арабских. На эту сторону соответствий, являющуюся наиболее важной и значительной, до настоящего времени почти совершенно не обращали внимания при исследовании языка, что составляет самую большую ошибку большинства работ, написанных до сегодняшнего дня в этой области, и служит причиной того, что они являются столь сомнительными и имеют столь малую научную ценность.

Язык, имеющий наиболее богатую формами грамматику, является наименее смешанным, наиболее первичным по происхождению, наиболее древним и близким к первоисточнику; это обусловлено тем обстоятельством, что грамматические формы склонения и спряжения изнашиваются по мере дальнейшего развития языка, но требуется очень долгое время и малая связь с другими народами, чтобы язык развился и организовался по-новому. Так, датский язык в грамматическом отношении проще исландского, английский проще англосаксонского; такие же отношения существуют между новогреческим и древнегреческим, итальянским и латинским, немецким и мизиготским, и так же обстоит дело во всех известных нам случаях.

Язык, каким бы смешанным он ни был, принадлежит вместе с другими к одной группе языков, если наиболее существенные, материальные, необходимые и первичные слова, составляющие основу языка, являются у них общими. Напротив того, нельзя судить о первоначальном родстве языка по словам, которые возникают не естественным путем, т. е. по словам вежливости и торговли, или по той части языка, необходимость добавления которой к древнейшему запасу слов была вызвана взаимным общением народов, образованием и наукой; формирование этой части языка зависит от множества обстоятельств, которые могут быть познаны только исторически. Только с их помощью можно установить, заимствовал ли народ подобные элементы непосредственно из другого языка или сам создал их. Так, английский язык по праву причисляется к готской группе языков, и в частности к саксонской ветви, основной германской ее части, так как целый ряд слов английского словарного запаса является саксонским в своей основе... Следует отметить, что местоимения и числительные исчезают самыми последними при смешении с другим неоднородным языком; в английском языке, например, все местоимения готского, а именно саксонского, происхождения.

Когда в двух языках имеются соответствия именно в словах такого рода и в таком количестве, что могут быть выведены правила относительно буквенных переходов из одного языка в другой, тогда между этими языками имеются тесные родственные связи;
¹ Под готскими Р. Раcк разумел германские языки. (Примечание составителя.)
42

особенно если наблюдаются соответствия в формах и строении языка, например:

греч.	φήμη	— лат.	fāma	греч.	ολκòσ	— лат.	sulcus
	μήτηρ		māter		βολβòσ		bulbus
	φήγòσ		fāgus		αμόργη		ămurca
	πηλòσ		pállus		ολκοσ		vulgus

Здесь мы видим, что греческое η часто в латинском переходит в а, а ò в и; известно, что, сравнивая множество слов, можно вывести большое число правил перехода, а так как в данном случае имеются большие соответствия также в грамматике обоих языков, то мы можем с полным правом заключить, что между латинским и греческим языками имеют место тесные родственные связи, которые достаточно хорошо известны и которых мы можем здесь больше не касаться.

Отдельные языки могут иметь очень значительное сходство с другими как в словарном составе, так и в грамматическом строе, но даже самые малые соответствия вряд ли могут быть открыты при переводе отрывка одного языка на другой. Поэтому очень опасно делать выводы относительно еще не установленных языковых соответствий по переводу «Отче наш» — способ, который так долго использовался и который Аделунг вновь употребляет в своем «Митридате»¹.

Язык следует знать, как и всякий другой предмет, если хочешь судить о нем, и вряд ли существует какой-либо окольный путь для достижения этой цели. Если сравнивать, таким образом, отрывок из греческого с хорошим латинским переводом его или наоборот, то едва ли можно подумать, что между этими языками имеются хотя бы самые отдаленные исторические или этимологические связи, доказывающие, что латинский язык почти целиком имеет своим источником греческий. Различные точки зрения, исходя из которых разные грамматисты рассматривают один и тот же предмет в двух языках, и различные способы, которыми они пользуются для выведения соответствия в них, могут очень легко ослепить того, кто сам не обладает основательными познаниями строения языка и его внутренней сущности...

Один язык может утерять одни слова из общего первоначального фонда, другой — другие, один может позже развить или приобрести одни новые слова, другой — другие, образуя их иным способом или заимствуя из иного источника. То же самое может иметь место и в отношении окончаний. В результате подобных
¹ «Митридат, или всеобщее языкознание» И. X. Аделунга (1732 — 1806) представляет собой четырехтомный сборник переводов «Отче наш» почти на 500 языков и диалектов. Опубликован посмертно в период 1806 — 1817 гг. Фактически И. X. Аделунгом обработан был только первый том и часть второго, а остальное — И.С. Фатером (1771 — 1826). (Примечание составителя.)
43

процессов беглому взгляду может показаться неодинаковым на вид то, что по существу является очень близким.

Но даже слова, являющиеся фактически тождественными в обоих языках, очень редко в них употребляются в той же самой связи, так как значение и употребление слов очень редко совпадают в двух даже близкородственных языках... В подтверждение сказанного можно было бы привести многочисленные примеры, но легче всего можно в этом удостовериться, если взять шведскую или немецкую книгу и перевести отрывок из нее на датский язык таким образом, чтобы по возможности повсюду употреблять те же самые слова; в результате мы получим, конечно, нестерпимый, а скорее всего и просто непонятный датский язык...

... Одно и то же слово может иметь не только разные значения в двух языках, когда, например, в одном случае оно расширено, в другом сужено, т. е. когда общее понятие в одном языке сведено в своем употреблении до частных случаев, а в третьем его употребление допустимо только в некоторых случаях, имеющихся в первом языке, или когда из буквального оно становится фигуральным или обособленным и т. п., — но иногда одно и то же слово в двух языках или даже в том же языке имеет прямо противоположное значение. Это бывает в тех случаях, когда основное значение нейтрально, но может употребляться иногда в положительном, иногда в отрицательном смысле; так, например, лат. hostis обозначало первоначально любого чужого человека, затем стало употребляться дифференцированно:

1) гость, отсюда в слав. языках: русск. гость, польск. gość, и т. д.; в готск. gast, исл. gestr; это употребление, возможно, из одного из этих языков перешло в латинский. Отсюда, кроме того, и латинское hospes, которое является лишь произносительным вариантом первого, как и франц. hôte и т. д.;

2) враг — значение, которое и удерживается в латыни. Примерами других примечательных изменений в значении являются: исл. frænde — родственник, нем. Freund — друг; исл. feigr — близкий к смерти, нем. feige — трусливый; исп. nenna — желать, датск. nænde — решаться, сметь; исл. geta — мочь, датск. gide — желать; исл. timi — время, датск. time — час; исл. kátr — веселый, радостный, датск., kåd — резвый, шаловливый, шведск. kåt — сладострастный, бесстыдный.

То, что здесь сказано о различии в значении родственных слов, применимо и к окончаниям, где различие также может быть очень велико, несмотря на установленное родство; о различии собственно форм или букв будет идти речь позже, когда будут рассматриваться окончания или формы склонения и спряжения, которые, конечно, также могут не совпадать. Один язык осуществляет небольшое изменение в одном направлении, другой — в другом, но каждый — по-своему; иногда один язык теряет одно, другой — другое, и оба притом могут развить или воспринять что-то новое; иногда один язык употребляет те же самые окончания для того, чтобы обозна-
44

чить иную связь между понятиями. Так, например, латинские аблативы стали именительными падежами в итальянском, испанском и португальском, точно так же исландские аккузативы стали именительными в датском и шведском языках. Это может иметь место также и в таких двух языках, которые имеют одинаковое число падежей или форм связи, а отсюда легко может быть объяснено то, что один язык требует другого окончания в ряде часто встречающихся случаев, чем другой, или что значение окончания с самого начала не было ясно определенным, но распространялось на много случаев. Так, в греческом форма вокатива ποιητα стала в латинском формой именительного poeta; в древнегреческом языке имелись обе формы. Точно так же формы латинских именительных падежей на -о стали формами аккузатива в исландском, где слова получили новую форму именительного падежа на -а:

(см. Р. Рас к, Грамматика исландского языка, стр. 24).

Если одно и то же слово имеется во многих языках, то следует считать, что оно принадлежит тому языку, в котором оно выступает в своем наиболее необходимом, материальном и общем значении; например: шведск. pojke, датск. paag (мальчик) происходит, без сомнения, от финского pojca (сын, мальчик), так как оно имеет там гораздо более распространенное, древнее и необходимое значение...

Если в пределах одной группы слово встречается в одном или нескольких языках и совершенно неизвестно в остальных, но в другой, граничащей с ней группе языков встречается повсеместно, тогда совершенно очевидно, что оно перешло из второй группы языков в первую; например: kjeijte — левая рука и kjejthaandet — левша, из финно-лаппск. gjetta, лапл. gjat, фин. käsi, род. п. käden — руки и köttö — однорукий; исл. kot — дом, маленький хутор, финно-лаппск. guatte, лапл. kåte, фин. kota и т. п.

Если слово выступает изолированно в одном языке, без каких-либо очевидных связей и без производных слов или с очень небольшим их числом и, напротив, в другом языке имеет ясные связи (если оно является производным или сложным) или имеет целый ряд производных (если оно является корневым словом) и кажется, таким образом, совершенно вплетенным в язык, тогда можно заключить, что это слово перешло из второго языка в первый; например: исл. kinrok, датск. kjönrög — сажа из нем. Kien-rusz — сажа (смолистая); исл. skial — документ из финно-лаппск. zhial, а это последнее из топ zhiaellam — я пишу и др.; исл. bal — пламя, огонь, датск. et baal из финно-лаппск. buolam — жгу (нейтр.), boaaldam — сжигаю; датск. forstyrre из нем. stöhren, verstöhren, zerstöhren и др.
45

Если слово обладает формами изменения, свойственными языку данной группы, и такое слово встречается в другом языке, в строе которого не имеется форм склонения и спряжения, в которых слово нуждается, то в высшей степени вероятно, что оно перешло из последнего языка в первый. Так, исл. gamall, gömul, gamalt, датск. gammel — старый — не имеет степеней сравнения, так как формы ældre — старее и ældst — самый старый — образованы от положительной степени другого слова (нем. alt, älter, ältest), оно поэтому, возможно, произведено из древнееврейского корня elm...

При исследовании языка не следует думать, что можно выяснить подлинное происхождение всех слов; многие слова являются корневыми, и для них можно указать только побочные слова в другом языке и родственные или производные слова в самом языке. Они максимально используются, если с их помощью вскрываются следы древнейшей формы и первичного значения, или, короче, основная форма и основное значение целой группы связанных между собой слов. Впрочем, не следует приводить это самое слово из других языков при условии, если будет доказано, что оно в одном из них древнее и отсюда, очевидно, перешло в тот язык, о котором идет речь. Например, если указать, что исл. betur, betri (betst), bezt (bestur), beztur — это то же самое слово, что и датск. bedre — лучше, best — самый лучший, англ. better, best, нем. besser, best и т. д., то это ничему не поможет, так как это не приблизит нас к источнику; но если доказать, что это слово является тем же самым, что и греч. βελτιον, ψν; βελτιστον, οσ, η, то это будет иметь уже определенную ценность, поскольку греческий более древен, чем исландский, и ближе к первоисточнику, если только сам не является источником общих элементов.

Корневые слова характеризуются краткостью, простотой и материальностью значения. Имея дело со сложным или производным словом, можно получить основное слово, причем, возможно, древнейшее из сохранившихся. При этом следует все же от слогов производящих отличать короткие окончания или формообразующие слоги, с помощью которых слова сначала включаются в язык, а затем принимают в соответствии со своей природой формы склонения или спряжения; например, греч. φιλοσ, исл. vinur не следует называть производными словами, несмотря на οσ и ur, так как они являются лишь признаками именительного падежа; напротив, слово ămīcus является производным, так как us — это только окончание, но icus является производной формой, общей для многочисленных слов в латинском языке; мы стремимся все же отыскать более краткий корень, который, по-видимому, обнаруживается в слове ămo. В исл. vingast — вступать в дружбу -st есть окончание, -ga- — производный элемент и vin- — корень.

Когда сравниваются слова, следует отделять корень от всех остальных частей; если корни совпадают, то родство слов неопровержимо, какими бы несхожими ни были производные слоги или
46

окончания. Но особенно тщательно нужно следить за тем, чтобы не затронуть или не разрушить сам корень, который выступит тогда в ложном виде и запутает наблюдателя. Если взять, например, omhyggelig — заботливый, старательный, то от- является предлогом, входящим в состав сложного слова, -elig — производным окончанием, как в glaedelig — радостный, visselig — конечно, наверное и т. д., но g удвоено, так как оно стоит между двумя гласными, а у в производных словах часто происходит из и. Таким образом, корень имеет вид hug (или hyg), который довольно ясно может быть выведен из исл. hugr — ум, сознание, ad hyggia — думать, omhyggelig — тот, кто думает о чем-то, у кого ум и сознание направлены на что-то, кто заботится о чем-то. Исландцы говорят hugsa urn там, где датчане говорят at tænke på.

Когда, таким образом, слова оказываются освобожденными от всех добавлений, то их оказывается возможным сравнить между собой; здесь следует быть чрезвычайно осторожным, чтобы не смешать неродственные слова или не спутать корень слова в его древнейшей форме с новым и широко распространенным словом в другом языке; здесь нет иного средства помощи, кроме значения. Как мы видели из предшествующего, оно не обязательно должно быть то же самое, но значения сопоставляемых слов все же должны находиться в известном родстве и связи друг с другом, так как если значение в одном слове совершенно чуждо значению другого, то они неродственны друг с другом. Показательным в этом отношении является приведенный выше корень hug, который ни в малейшей степени не родствен с датским словом et Hug — удар, толчок, весьма распространенным в современном датском языке; оно является производным от hugge — ударить, бить, исл. högg — удар из höggva — рубить; эти оба значения не имеют ничего общего между собой.

В словах, которые мы считаем идентичными в разных языках, не только значения и окончания должны не совпадать, но и вся форма их корней может иметь все буквы совершенно иные; если бы все эти три части, а именно значение и обе формы — окончание и корень — были совершенно общими, то это было бы одно и то же слово того же самого языка. Различие в одной из этих частей делает их не одним и тем же словом одного языка. Бесконечное разнообразие человеческих группировок и формирований, различие в строе чувств и образе мыслей делают легко понятным, что вся совокупность понятий и представлений, обозначаемая и хранимая языком того или иного народа, может быть совершенно тождественной у разных, иногда далеких друг от друга народов. Разнообразие человеческой речи, различное устройство органов речи, которое позволяет признать иностранца, стоит поговорить с ним один только раз, даже и не видя его, делают естественным, что множество слов у различных народов получает почти бесконечные видоизменения в произношении и форме.

ОБ ИСТОЧНИКЕ ГОТСКИХ ЯЗЫКОВ, В ЧАСТНОСТИ ИСЛАНДСКОГО

Соответствия, которые мы нашли в словарном составе и строе языка, согласуются с недвусмысленными историческими свидетельствами о переселении наших предков на север из Скифии; в частности, это относится к последней основной волне поселенцев, которые принесли нам из Tanais язык, поэтическое искусство и руны, имеющие столь бросающееся в глаза сходство с древнейшим финикийско-греческим алфавитом. По-видимому, скандинавы и германцы являются ветвями великого фракийского племени и их языки происходят также из этого первоисточника. Это совпадает и с тем, что известно о языке латышского племени и его отношении к греческому. Латышское племя является ближайшей ветвью фракийского, затем скандинавского и германского; последний, очевидно, находится в более далеких связях, что вполне естественно вследствие того, что местопребывание наших предков находилось на юго-востоке; но это различие не столь велико, и оба языка, очевидно, были рядом друг с другом. Однако ни в коем случае скандинавское племя не может считаться происходящим от фракийского, косвенно через германское, что противоречит и истории и внутренней сущности языка. Но, с другой, стороны, никак нельзя сказать, что исландский происходит от греческого. Греческий не является древним чистым фракийским; меньше всего, говоря о греческом, можно ограничить себя аттическим, так как он является одной из позднейших разновидностей греческого и совсем не той, где родство выступает яснее всего. Насколь-

ко аттический имеет преимущество в образовании и благозвучии, настолько дорический и эолийский — в древности и важности для науки о языке. Если бы эти последние были утеряны, то едва ли идентичность с латинским, или, скажем, с исландским была бы удовлетворительно доказана. На основании всего сказанного мы считаем возможным заключить, что исландский, или древне-северный, имеет своим источником древний фракийский язык; во всяком случае в своей основной части он произошел от языка великого фракийского племени, древнейшими и единственными остатками которого являются греческий и латинский, вследствие чего эти языки следует рассматривать как его источник. Но для его полного этимологического разъяснения большое значение имеют латышские и славянские группы языков. Кроме того, значительное влияние оказывает также финский язык.

АЗИАТСКИЕ ЯЗЫКИ
Мы замкнули круг и рассмотрели все окружающие нас языки, а также обнаружили источник древнесеверного языка; вместе с тем можно допустить, что существует еще более близкий его источник; идя в этой связи далее, мы находим на юго-востоке так называемую остерландскую группу языков. Мы уже видели, что различные слова, а возможно и окончания, могут найти четкое объяснение на основе данных этой группы и что некоторые слова этой группы языков ближе готским языкам, чем фракийские...

Но так как языки остерландской группы имеют совершенно иную структуру и совершенно иное строение, чем готские языки, как в образовании слов и форм, так и в изменении как имени, так и глагола (это слишком хорошо известно, для того чтобы мне нужно было описывать и развивать это далее), то подобное сходство не может быть объяснено не чем иным, как заимствованием. Эти заимствования имели место в древнейший первобытный период существования племен. Ни один непредубежденный человек не сможет сравнить подобные совпадения в отдельных немногих словах с прочным родством и тесным единством с фракийской группой языков, не говоря уже о том, что он отдаст ей предпочтение при определении источника готских языков. На северо-востоке мы встречаем другую примечательную группу языков — армянскую.

Одной из многочисленных ошибок Аделунга, обесценивающей «Митридат» и делающей его пригодным для употребления только в качестве литературного источника, является утверждение, что это племя вообще не стоит ни в какой связи с фракийским.

Армянские языки, напротив, кажутся гораздо ближе к готским, чем остерландские; по крайней мере слова, обозначающие ближайшее родство, и подобные им, у них общие. Это свидетельствует, как кажется, о настоящем, хотя и очень отдаленном, родстве между языками. Правда, армянский язык слишком далек, чтобы его можно было признать источником фракийского или готского.

Он, кроме того, настолько неизвестен и недоступен, что в наших условиях не стоит его исследовать подробнее; это едва ли приведет нас ближе к цели. Но так как армянский язык, по-видимому, не прерывает линии родства, то, возможно, все же было бы интересно пойти далее, до тех пор пока связи прервутся. И действительно, наряду с остерландскими и армянскими языками мы находим очень большое племя и языковую группу, или, возможно, вернее сказать, две группы — персидскую и индийскую, каждую из которых определяли как источник германской группы. Санскрит, зендский, пехлевийский и персидский языки являются основными частями этой необыкновенно большой семьи.

Бесспорно, что эти языки имеют много бросающихся в глаза сходств с германскими и северными языками, но все же в большинстве случаев это тождество не непосредственное, а идущее через фракийские языки. Но так как можно утверждать с определенностью, что никто из тех, кто выдвинул эти предположения, не оценил всего значения трех древних основных языков готской группы (именно исландского, англосаксонского и мизиготского), не говоря уже об индийских и персидских языках, и так как, далее, для того чтобы доказать подобный тезис, требуется тщательнейшее исследование обоих сравниваемых предметов, то едва ли можно то, что основывается лучше на некоторой части схожих слов и отдельных грамматических совпадениях, принимать за что-либо большее, нежели за предубежденность или по крайней мере за недоказуемую, хотя и интересную догадку. Эта догадка недоказуема уже потому, что на индийских и персидских языках имеется очень мало памятников и совсем нет грамматик или словарей, а если что и имеется, например на санскрите, который является древнейшим и важнейшим из всех указанных языков, то это слишком недоступно или недостаточно.

Мы видели на примере финской группы, какое большое число слов и даже грамматических окончаний может совпадать в языках, не связанных подлинным родством. Поэтому, слишком опрометчиво доверившись совпадениям, рискуешь тем, что при более глубоком ознакомлении с языком откажешься от своих гипотез, или тем, что вызовешь улыбку. То немногое, что может быть добыто предварительной работой, ни в коей мере не достаточно, чтобы доказать, что одна группа языков произошла от другой, особенно если этому противоречит значительное различие между племенами в области религии, обычаев и общественных установлении, известных нам так же давно, как и оба племени.

Кроме того, уже географическое положение стран свидетельствует о том, что индийский или персидский языки не могут быть подлинным источником, из которого берет начало исландский язык. Нет никаких исторических свидетельств, что наши предки вышли из Индии или Персии; напротив, все обстоятельства указывают на фракийское племя, откуда, как мы выше нашли возможным заключить, и произошло северное племя. Но это племя имело, конечно,
50

как и всякое другое, свой корень, и не так уж невероятно, что индийское племя и является таким корнем, достойным того, чтобы его познали и исследовали, если он только не слишком глубоко скрыт под землей. Пока же мы будем довольствоваться ближайшим и ясным источником нашего древнего языка и предоставим греческим ученым исследовать, откуда ведет свое подлинное происхождение фракийская группа. Но мы уверены, что и им не нужно будет идти далее индийских языков, так как цепь прерывается на одном конце односложными языками, на другом конце — малайской и австралийской языковыми группами, которые со своей стороны ограничены великим Мировым океаном. Обе эти широко распространенные группы языков отличаются, как небо от земли, от готской, фракийской и индийской групп языков.