Оно есть у других, но его нет у нас

Оно есть у других, но его нет у нас

Конкретные представители российско-немецкого этноса, в зависимости от их окружения, способны унаследовать в чистом виде отдельные русские и немецкие ключевые идеи. Однако весь этнос владеет совокупностью своеобразных ключевых понятий.

Российско-немецкие ключевые понятия зачастую заявлены в поэзии через минус-приём: “heimatlos” [“бесприютный”], “hoffnungslos” [“безнадежный”], “ohne Heim” [“без дома”]. Нередко используются контекстуальные антонимы – “die Obdachlosigkeit” [“бездомность”].

Диссертант обращает внимание на то, что во многих российско-немецких текстах наблюдается сочетание, концентрация различных ключевых понятий, что усиливает идейно-художественное впечатление. В работе приведены примеры средоточия большинства элементов этнической картины мира российских немцев и их национальных ключевых понятий в одном тексте (“Я засохшее дерево…” А. Гизбрехт и др.).

Изучение российско-немецкой литературы как субсемиосферы в подразделе 2.3 “Российско-немецкая литература в контексте законов семиосферы (Ю. Лотман): периферийное положение, пограничность, пребывание на стадии пассивного насыщения, готовность к самоописанию” позволяет фиксировать и прогнозировать многие характерные процессы и признаки. Исходя из научной теории о семиосфере, разработанной Ю. Лотманом, автор диссертации обозначает отдельные законы семиосферы и в свете каждого из них рассматривает явление литературы российских немцев. Рассуждения предваряются краткой характеристикой понятий семиосферы и субсемиосферы.

Российско-немецкая литература – часть мировой литературы, своеобразное национальное явление, возникшее под влиянием русской и немецкой культур.

В исследуемый период российско-немецкий этнос находится в маргинальных условиях, поскольку в военное время идеологически не был отделён советской системой от собственно немцев и был депортирован. Депортация, безусловно, охватила и российско-немецкую интеллигенцию, в том числе писательский контингент. В условиях давления советского норматива российско-немецкая литература, находясь на отдалённой периферии советского культурного пространства, не была достаточно погружена в семиотическое пространство и теряла специфику и потенциальное богатство. Однако в поле этого исторического напряжения началось созревание её собственного ядра. В то же время побочным явлением подобного исторического прессинга стала волна российско-немецкой массовой литературы, стремление множества российских немцев закрепить на бумаге историческую память этноса.

Российско-немецкая литература практически не имела контактов с современной германской литературой. Следовательно, на российско-немецком жанровом поле активны не современные, а классические источники.

Одноканальная система позволяет передавать только предельно простые сигналы. Для генерации нового культура абсолютно нуждается в “другом”, во влиянии извне. На российско-немецкую культуру как субсемиосферу оказывается воздействие со стороны русской и немецкой культур, генерирующее новую информацию. C одной стороны, наступает процесс растворения в других культурах, ассимиляции, которой российские немцы сопротивляются, с другой – наблюдается заключённость российско-немецкой культуры в капсулу (глагол “abkapseln” [“заключать в капсулу”] встречается в работах о культуре российских немцев у А. Энгель-Брауншмидт, В. Вебера). Литература российских немцев создаётся на территории титульного этноса (на ранних этапах – русского, на поздних – немецкого). Следовательно, контакт с “чужой” культурой необходим российско-немецким литераторам не только как способ возбуждения новой творческой энергии, но и как способ поиска читателя, поскольку российские немцы в разное время оказываются внутри “другой” для их основной естественно-языковой установки культуры: сначала внутри русской культуры (эмиграция в Россию), затем, обрусев, – внутри немецкой (обратная эмиграция в Германию).

Российско-немецкая история развивается по закону “отрицания отрицания”: преобладание немецкого (тезис) – обращение к русской культуре (антитезис) – окончательное формирование российско-немецкого этноса (синтез). Благодаря своему бикультурализму российские немцы способны быть проводни­ками прорусской культуры в Европу.

На настоящем этапе российско-немецкая литература находится на стадии пассивного насыщения, накопления творческого потенциала. Она готова к са­моописанию, а следовательно, к систематизации имеющих в ней место процес­сов и закономерностей. Начало кодификации наступило недавно, что указывает на динамический, формирующийся характер российско-немецкой литературы. Это прогнозирует её будущую активность.

Без семиотического различия русской и немецкой культур в процессе рождения российско-немецкой культуры диалог был бы невозможен. В то же время равновеличие обеих культур, их сходство и взаимное тяготение способствовали относительно несложному преодолению семиотического барьера. Немцы, прибывшие в Россию, были частью формирующейся нации, к тому же по своей численности ограниченной группой, и были заинтересованы в русском влиянии.

Российский немец – семиотическая личность, в какой-то мере близкая “русскому западнику” или “русскому Байрону” (Ю. Лотман), однако соединение русского и европейского начал здесь принципиально разное. Запад “русского западника” сконструирован по контрасту с русской действительностью, Запад “русского Байрона” стремится быть аналогом “чужого” в своей культуре. В отличие от подобных искусственных русско-европейских семиотических субъектов, российские немцы первого поколения привносят в российскую культуру знание истинного Запада.

Во второй половине XX в. в российско-немецкой культуре до конца 1980-х гг. наблюдается приоритет русского, после 1990 г., с началом обратной эмигра­ции, – приоритет немецкого.

Социальные катаклизмы не могли не отразиться на жанровом поле россий­ских немцев, обусловив его своеобразие, в первую очередь, жанровую инертность, пристрастие к жанрам. Сам факт активной жанровости, охватывающей российско-немецкую литературу второй половины XX в., указывает на аберрацию её естественного развития, ведь современная ей поэзия, особенно лирика, активно освобождаются от жанровых оков. Причины возникшей жанровости – консервация старых немецких литературных традиций, определённый схематизм всей советской ли­тературы, выпадение писателей – российских немцев из современного литературного процесса в СССР, на кон­кретных этапах (депортация, трудармия, комендатура) – их полная изоляция.

Жанровое поле российско-немецкой литературы хронологически претерпевает смещение материала из центра в периферию и обратно. Так, в 1940-1950-е гг. большие (поэма, лирический цикл, лирическая книга), а также изысканные (сонет, венок сонетов, триолет) формы были оттеснены на периферию, потому что в условиях депортации, особенно трудармии российско-немецкие авторы были лишены возможности создавать крупные произведения, составлять и издавать книги, а также проявлять интерес к изысканной поэтике.

Сатирические и юмористические жанры (к примеру, шванк) во время депортации также не активны, и очередной всплеск шванка (Э. Гюнтер) возникает уже в 1970-е гг., когда условия бытования российско-немецкого этноса стабилизируются, боль приглушается и у авторов появляется желание обратиться к истокам народного юмора.

В 1941-1956 гг. в основном возникают жанры среднего лирического объёма, благодаря своей величине не требующие особых условий для создания текста. Их лирическая тональность позволяет адекватно выражать переживания, в том числе этнические. Наиболее распространённым жанром оказывается песня, способная бытовать в коллективном сознании. Значимы идиллия, элегия, послание.

В период с 1957 по 1990 г., при несомненном сохранении лирики, для осмысления тягот прошлого и отражения социальной и исторической проблематики активизируются эпические и лиро-эпические стихотворные жанры – поэма, басня, баллада, шванк.

В 1990-2000-е гг. для российско-немецких поэтов наступает период раскрепощения творческих сил. При умеренном бытовании лирических, лиро-эпических и эпических стихотворных жанров и их жанровых аур значительно увеличивается число крупных концептуальных жанровых форм (лирического цикла и лирической книги), появляются экспериментальные (отрывок) и религиозные (молитва, псалом) жанры, укрепляют позиции восточные и западные “твёрдые” жанровые формы (сонет, венок сонетов, триолет, хайку, сенрю). Жанр молитвы развивается в основном в авангардной традиции. На новом этапе российско-немецкая литература обретает способность к рождению собственных жанровых форм, которые появляются на поле немецкого (Dreizeiler, Vierzeiler, Achtzeiler) и русского (российско-немецкая шансонная песня) языков.

Происходят не только приведённые выше поэтапные смещения внутри жанрового поля, но и смещения внутри одного жанра из центра в периферию и из периферии в центр, перераспределение жанровых признаков. Так, в песне и по­эме получают дополнительную силу содержательные признаки (к примеру, от­ражение судьбы российско-немецкого народа), лежащие на поверхности жанра, а следовательно, в его периферии.

В пределах российско-немецкой литературы, её жанрового поля, одного произведения наблюдается накапливание вторичных элементов, их экспан­сия в центр. В периферии жанрового поля российско-немецкой литературы зреют жанры, перешедшие затем в ядерные структуры.

Активизируются признаки, способные отражать и маркировать национальную картину мира (к примеру, приёмы повторов в песнях, прошедшее время в элегии и др.), а также приобретаются новые элементы (субъектная форма “мы” в значении “российско-немецкий народ” в стилизации под “блатную” шансонную песню).

Автор диссертации приходит к выводу о прямой связи между историческими событиями и теми или иными жанровыми вспышками. Так, потеря автономии, депортация, трудармия активизировали элегию, послание, адаптация в Германии – стилизацию под “блатную” шансонную песню. Характерно, что жанр песни в разных его модификациях сопровождает российско-немецкий этнос на всех этапах его бытования.

На отсутствие гомологической картины (различная скорость развития литературных явлений) в российско-немецкой субсемиосфере указывают, к примеру, следующие факты: российско-немецкая драма развивается пассивнее других жанров; российско-немецкая массовая литература необыкновенно активна.

В разделе 3 “Средние лирические стихотворные жанры как быстрая эмоциональная реакция на этнические переживания” диссертант обращается к исследованию песни, идиллии, элегии и послания в российско-немецкой поэзии, которые благодаря среднему лирическому объёму не требуют особых условий для создания и фиксации произведения, а их лирическая эстетическая тональность даёт возможность адекватного выражения, выплеска эмоций, в том числе этнических переживаний. По наблюдениям автора реферируемой работы, подобные жанры наиболее активны в 1941-1956 гг., на первом изучаемом историческом этапе. Появление средних лирических жанров неизменно и на последующих этапах бытования российско-немецкой лирики.

Статистические данные показывают, что песня в поэзии российских немцев – наиболее распространённый жанр (обнаружено 678 песен). Её изучению посвящены подразделы 3.1 и 3.2.

Вследствие своего разнообразия песня остаётся одним из противоречивых и трудно определяемых жанров. Исследователями российско-немецкой песни – от В. Жирмунского до современных учёных – значительно большее внимание уделялось народной песне российских немцев, и, в особенности, её музыкальной стороне (Е. Шишкина-Фишер, А. Шваб и др.), чем их авторскому песенному творчеству.

Комментируя материал исследования и учитывая как собственно литературную песню, так и песню синтетического характера, диссертант даёт ряд имён российско-немецких авторов песен, в том числе авторов мелодий. В работе приводятся факты, доказывающие пристальное внимание российских немцев к жанру песни: апелляция к ней практически у каждого исследуемого автора; наличие номинаций “das Lied”, “песня” и близких к ним указаний (“der Gesang”, песнь) в названиях стихотворений, лирических циклов, жанровых рубрик, лирических книг; распространённость лексики с семантикой пения в российско-немецкой поэзии; программное значение песни в сознании поэтов – российских немцев, их стремление создавать своеобразные художественные “манифесты” о песне, её функциях и признаках (Ваккер Н. Leid und Lied [Страдание и песня]), в том числе вкрапляя их в крупные произведения (Бельгер Г. Дом скитальца). Российские немцы нередко манифестируют способность песни наиболее адекватно выражать душевные переживания, её свойство постоянно сопровождать человека в его бедах и радостях.

Проведено комплексное исследование российско-немецкой песни. Её содержательные приоритеты – апелляция к сфере чувств, изображение сложной судьбы российско-немецкого этноса (и связанного с этой темой странствия), родины, творчества, природы, этапов жизни человека и др. Поэтика песни зиждется на константных синтаксических и лексических повторах. Исследование метрической палитры российско-немецкой песни обнаруживает в ней закономерное первенство Х4. В то же время очевидна стиховая мутация жанра песни. Экспериментальна её периферия, которую охватывают сверхкраткие и сверхдлинные размеры – Х3, Я2, Я3, 6-, 7-стопные Я и Х, а также верлибр и ЯВ. Тонические размеры (3-, 4-иктные дольник и тактовик) в стиховом репертуаре песни указывают на её исконную связь с фольклором российских немцев. Практически пятую часть строфического репертуара при естественном преобладании равнострофической организации занимает не типичная для песни вольная рифмовка.

Исследование показывает, что российско-немецкая песня отличается ярко выраженной способностью к внутрижанровому делению, обусловленной не только многочисленностью песенных примеров и взаимовлиянием творчества различных авторов, но и спецификой этнических процессов. Под национальным влиянием жанр способен создать множество модификаций, отдельные из которых могут быть эффективны в выражении этнических устремлений.

Автор диссертации предлагает собственную классификацию российско-немецкой песни, в пунктах 3.2.1, 3.2.2, 3.2.3, 3.2.4, 3.2.5, 3.2.6 соответственно анализируя “песню о вещи”, “песню о песне”, “песню о времени года, о време­ни суток”, “песню человека труда, специалиста”, “песню о судьбе”, “песню за мир”. В основу классификации положен содержательный критерий, который сопряжён с этническими устремлениями российских немцев, спецификой их бытования: “песня о песне” манифестирует особое положение песни в российско-немецкой поэзии, “песня о вещи” и “песня о времени года (суток)” передают косвенную связь переживания, в том числе этнического, и предмета (явления), “песня человека труда” – любовь к труду, “песня о судьбе” – драматические события в жизни российско-немецкого народа, “песня за мир” – необходимость адаптации к советским условиям (и вызванную этим клишированность).

Наиболее обстоятельно рассмотрена “песня о вещи”: помимо её поэтики и проблематики, автор исследования обращается к истокам данной песенной разновидности, усматривая основные из них в русской народной и немецкой литературной песнях.

В жанровой разновидности “песня о песне”, являющейся свидетельством особого внимания российско-немецкого народа к песенному жанру, авторы манифестируют его основные признаки и функции.

“Песня о судьбе” выполняет миссию исторического документа, регистрируя этапы судьбы российско-немецкого этноса.

“Песни о времени года, о времени суток” нередко обращаются к реальным временным (и пространственным) координатам и природным элементам, однако имеют задачу воссоздания определённого настроения, заложенного в символике времени суток или времени года – увядания, грусти (осень, вечер), подъёма душевных сил (весна, утро), мистицизма, бессилия доброго начала (полночь).

“Песня человека труда” (за исключением “песни трудармейца”) показывает профессиональное предназначение человека, сопровождая осознание им своей трудовой миссии во всплеске эмоций, в душевном подъёме. Род деятельности предстаёт любимым делом, состоянием души. Доминантным становится субъектное построение от лица представителя какой-либо профессии; хронотоп обусловлен сферой трудовой деятельности.

Наиболее этничны “песня о судьбе” и российско-немецкая шансонная песня. Однако каждая из песенных разновидностей может быть обращена к национальным устремлениям.

Песенные модификации выступают как в чистом виде, так и смешиваются между собой. Так, возможны диффузии “песни о времени года” с “песней человека труда”, стилизации под народную песню и “песни о песне” с “песней о времени суток”, “песни о песне” с “песней о судьбе” и др.

Отмечена фольклоризация российско-немецких песен, во многом связанная с анонимным распространением вольнолюбивых песен российских немцев во время репрессий.

Особое внимание уделено песенной разновидности, возникшей в 1990-е гг. как продукт эмиграции, – российско-немецкой шансонной песне (пункт 3.2.7). Теория шансона как творческого направления малоразработана, хотя шансоноведение в последнее время, несомненно, укрепляет свои позиции. Исследование художественного материала (наблюдения над творчеством В. Куземы и В. Гагина, многоаспектный анализ лирического цикла С. Янке “Из песенного блокнота”) предварено экскурсом в историю изучения шансона.

С. Янке в своей стилизации под “блатную” шансонную песню касается различных сторон быта и бытия российских немцев в Германии. Лирический герой страдает от маргинальности и стремится “врасти” в новое и пока чужое для него общество. Явное отличие российско-немецкого шансона от русского – в особом коллективном субъекте (типе российского немца), стремящемся породниться с отчуждающим его миром (в отличие от культивирующего мир изгоев героя русского “блатного” шансона). Асоциальность героя российско-немецкого шансона принципиально отличается от асоциальности героя русского шансона.

В подразделе 3.3 “Идиллия. Защищённость, ограждённость от “другого”. Диффузия с элегическим жанром” показано, что обращение российских немцев к жанровой ситуации и признакам идиллии (Жакмьен Р. Idylle [Идиллия]; Шмидт А. Пастораль XXI) во многом обусловлено стремлением найти отдохновение и гармонию в безмятежной художественной реальности, создать мирообраз покоя, умиротворения.

Изложив специфику жанрового содержания и структуры идиллии, автор диссертации даёт целостный анализ идиллических текстов Г. Генке – “Abendidyll” [“Вечерняя идиллия”] и “Nachtidyll” [“Ночная идиллия”]. Идиллия Г. Генке имеет некоторую тенденцию к сближению с пейзажной медитативной элегией, но, не допуская в свою тональность настроение разочарования и грусти, сохраняет идиллическую константу – безмятежный тон – и множество её доминант: ограниченный топос, идиллические мотивы, темы, ситуации (“берег”, уединение, рыбная ловля), пейзажные элементы, наблюдателя со стороны, статику и зрительность образов. Анализ всего российско-немецкого идиллического корпуса (46 текстов) очерчивает контуры метаидиллии в поэзии российских немцев, чертами которой, помимо отмеченных у Г. Генке, предстают образ человека в центре художественного мира и высокая частотность мотивов родины, дома.