Жас ғалымдар, магистранттар, студенттер мен мектеп оқушыларының «хxi сәтбаев оқулары»

260
261
«XXI Сәтбаев оқулары»
«СТУДЕНТТЕР»
сериясы
3 Калиев С., Жарыкбаев К. Казахское обучение и воспитание. 
– Алматы: Санат, 1996. – 350 с.
4 Казахская юрта. Национальное отображение мира // 
Подготовил: Б.Кайырбеков. – Алматы: Родной яз., 1998. – 80 с.
5 АргынбаевХ.А. Казахская семья. – Алматы: Кайнар, 1996. – 288 с.
6 КайдарА. Каков казахский народ? — Алматы: Дайк-Пресс, 
2008. — 652 с.
7 Сейдимбек А. Казахский мир. – Алматы: Санат, 1997. – 464 с.
8 АкпанбекГ.А. Есть ли научная основа в казахских традициях? 
// Ак желкен. – 1995. – № 1. – С. 14-15.
9 ЖумабаевМ. Педагогика. – Алматы: Родной яз., 1992. – 160 с.
10 Исмагулова Б., Ережепова Э. Казахско-русский, русско-
казахский словарь. – Алматы., 2002.
АРХЕТИП БЛУДНОГО СЫНА В ПРОИЗВЕДЕНИИ
А. С. ПУШКИНА «СТАНЦИОННЫЙ СМОТРИТЕЛЬ»
четвеРиК С. Ю.
студент, Торайгыров университет, г. Павлодар
Первые упоминания термина «архетип» встречаются в работах 
швейцарского психиатра Карла Густава Юнга: «Коллективное 
бессознательное как сохраняемый человеческим опытом 
репозиторий (англ. repository – склад, хранилище) и в то же время 
само предварительное условие этого опыта есть образ мира, который 
сформировался ещё в незапамятные времена. В этом образе с 
течением времени выкристаллизовывались определенные черты, 
так называемые архетипы, или доминанты. Это господствующие 
силы, образы доминирующих законов, регулярно повторяющихся 
событий и принципы общих закономерностей, которым подчиняется 
последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых 
душой. В той степени, в какой эти образы являются относительно 
верными отражениями психических событий, их архетипы, т. e. их 
основные черты, выделенные в процессе накопления однородного 
опыта, соответствуют определенным всеобщим характеристикам 
физического мира» [1, с. 112]. Понятие, сформировавшись в 
психологии, перешло также в социологию, культурологию, 
литературоведение. 
В русской литературе выявляется целый ряд архетипов, одним 
из которых является архетип блудного сына. Д. Лихачев говорил: 
«Вся наша литература «питается» одной притчей – эта притча o 
блудном сыне» [2]. Именно поэтому литературные гении, знавшие 
специфику русского сознания, обращались к данному архетипу в 
своих произведениях. 
Как пишет O. С. Шуpупoвa, «в каждом тексте осуществляется 
диалектическое взаимодействие объективного и субъективного, 
индивидуaльнo-aвтopскoгo сознания и восприятия действительности, 
характерного для всех представителей той или иной культуры 
на данном этапе её развития и запечатлённого в национальной 
языковой картине мира. Каждый текст предполагает собственное 
видение мира и отображает процесс формирования индивидуального 
сознания. Однако культурная специфика текста отражается как в 
его денотативном пространстве, то есть в выборе автором темы 
и нарративной программы текста, которые могут совпадать у 
ряда различных текстов, так и в сигнификaтивнoм пространстве, 
отражающем особенности индивидуaльнo-aвтopскoй интерпретации 
вещей» [3, с. 26]. Именно поэтому можно увидеть, что архетип 
блудного сына постоянно встречается в русской литературе, 
начиная с XVII века. Каждый автор изображает его по-своему. В 
древнерусской литературе мы наблюдаем данный архетип в таких 
произведениях, как «Повесть о Горе-Злочастии», «Повесть о Савве 
Грудцыне», в XVIII в. – в трагедии А. П. Сумарокова «Синав 
и Трувор», в XIX в. к нему обращался А. С. Пушкин в повести 
«Станционный смотритель», а в XX в. – В. М. Шукшин в повести 
«Калина красная». Эти произведения являются яркими примерами 
интерпретации архетипа блудного сына в русской литературе.
«Тот, кто говорит архетипами, глаголет как бы тысячей 
голосов, он подымает изображаемое им из мира однократного и 
преходящего в сферу вечного; притом и свою личную судьбу он 
возвышает до всечеловеческой судьбы и через это высвобождает и в 
нас благотворные силы, которые во все времена давали человечеству 
возможность выдерживать все беды и пережить даже самую долгую 
ночь. В этом – тайна воздействия искусства...» [1, с. 112].
Продуктивность архетипа, восходящего к евангельской притче 
o блудном сыне, в литературе связана с актуализацией сакрального 
смысла притчи. В произведениях русской классики, обыгрывающих 
событийную и образную модель притчи, за бытовым сюжетом 
обнаруживается бытийное, за семейной историей взаимоотношений 

262
263

жүктеу/скачать 4.43 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: