Книга 3 часть третья а есть а



бет39/41
Дата12.07.2016
өлшемі2.58 Mb.
#194049
түріКнига
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   41
Глава 9. Генератор

«Убирайтесь с дороги!» Доктор Стадлер услышал это по радио, сидя в своей машине. Он не понял, исходил ли следующий звук – полувопль, полусмех – от него, или он услышал его по радио, раздался щелчок, и все смолкло. Радио замолчало. Никаких звуков из отеля «Вэйн-Фолкленд» не раздавалось.

Он переключал кнопки под освещенной шкалой приемника. Все было мертво, не последовало никаких объяснений, никаких ссылок на технические неполадки, не слышно было звуков всегда выручавшей музыки. Все станции молчали.

Его передернуло, он вцепился в руль, навалившись на него всем телом, как жокей в конце заезда, нога его нажала на акселератор. Небольшой отрезок автострады, казалось, подпрыгивал вместе со скачками фар. За пределами этой освещенной полосы простирались лишь прерии Айовы. Он не знал, почему слушал радиопередачу; а теперь не понимал, почему дрожит. Внезапно он фыркнул – это прозвучало как злобное рычание, адресованное то ли радио, то ли тем людям в городе, то ли небу.

Он следил за номерами дорог на редких помильных столбах вдоль автострады. Ему незачем было смотреть на карту: за четыре прошедших дня эта карта отпечаталась в его сознании подобно вытравленным кислотой линиям. Этого они у меня не смогут отнять, думал он; они не остановят меня. У него возникло ощущение, что его преследуют; но позади него на целые мили не было ничего, кроме света задних фар его машины – двух маленьких сигналов опасности, бегущих во тьме прерий Айовы.

Он двигался уже четыре дня. Причиной послужило и лицо человека, сидящего на подоконнике, и лица тех, кого он встретил, выскочив из комнаты. Он крикнул им, что не договорился с Галтом и что и им не удастся, что Галт уничтожит их всех, если они первыми не уничтожат его.

– Не набивайте себе цену, профессор, – холодно ответил ему мистер Томпсон. – Вы достаточно вопили, что ненавидите его со всеми потрохами, но, когда пришло время действовать, вы совсем не помогли нам. Я не понимаю, на чьей вы стороне. Если он не пойдет на уступки мирно, мы, возможно, будем вынуждены оказать на него давление, ну, например, использовать заложников, которым он не хотел бы, чтобы причинили боль, – и вы первый в этом списке, профессор.

Я? – вскрикнул он, задрожав от ужаса и горького, отчаянного смеха. – Я? Да он проклинает меня больше, чем кого бы то ни было!

Откуда мне это знать? – отозвался мистер Томпсон. – Я слышал, что когда-то вы были его учителем. И не забывайте, вы единственный, с кем он согласился встретиться.

Казалось, ум его плавится от ужаса, у него было ощущение, что он вот-вот будет раздавлен двумя стенами, приближавшимися к нему: у него не оставалось шансов на спасение, если Галт откажется сдаться, и еще меньше, если он присоединится к этим людям. Именно в тот момент начал формироваться и приобретать четкие очертания образ грибообразного сооружения посреди прерий Айовы. Позже все образы стали сливаться в его сознании.

Объект "К" – подумал он, не отдавая себе отчета, вид ли этого строения, или феодального замка, возвышающегося над равниной, способствовал его осознанию, в какое время и к какому миру он принадлежал… Я Роберт Стадлер, думал он, это моя собственность, она появилась благодаря моим открытиям, мне говорили, что я изобрел это… Я покажу им! Он не понимал, имел ли в виду человека на подоконнике, или тех, других, или вообще все человечество… Его несвязные мысли уподобились плавающим в воде щепкам. Взять все под контроль… Я покажу им!.. Контролировать все, заставлять… Другого способа жить на земле нет…

Именно эти высказывания словесно обозначили план, заполнивший его сознание. Он чувствовал, что все остальное ему понятно – понятно благодаря дикому чувству, яростно вопившему, что других пояснений не требуется. Завладев объектом "К", он будет управлять частью страны как феодальной вотчиной. Каким образом? Ответ давали его чувства: как-нибудь. По какой причине? Сознание его постоянно повторяло, что основной причиной служил ужас, который он испытывал по отношению к банде мистера

Томпсона, что находиться среди них для него небезопасно, что его план – вынужденная необходимость. В глубине его затуманенного сознания таился и ужас другого характера, но он был подавлен и утоплен вместе со связками между отдельными щепками слов.

Эти щепки являлись единственным компасом, указывающим ему путь в течение четырех дней и ночей, когда он ехал по пустой автостраде, по стране, скатывающейся в хаос, когда прибегал к невероятным ухищрениям, чтобы незаконно приобрести бензин, когда ухитрялся выкроить редкие часы для беспокойного сна в мрачных отелях, под вымышленным именем… Я Роберт Стадлер, думал он, мысленно повторяя это снова и снова, как формулу всемогущества… Захватить контроль, думал он, несясь на огромной скорости и пренебрегая дорожными знаками в полупустых провинциальных городах, проезжая по вибрирующей стали моста Таггарта через Миссисипи; минуя попадавшиеся на пути остатки разоренных ферм среди бескрайних просторов Айовы… Я им покажу, продолжал думать он, пусть преследуют, теперь им не остановить меня… Так он думал, хотя никто не преследовал его, кроме света задних фар его машины и мотивов, утонувших в его сознании.

Он посмотрел на молчавшее радио и хмыкнул: его сдавленный смех походил на кулак, угрожающе поднятый к небу. Именно я практичен, думал он, у меня нет выбора… нет другого пути… Я покажу всем этим наглым бандитам, которые забыли, что я Роберт Стадлер… Все они погибнут, а я нет!.. Я выживу… Я одержу победу!.. Я покажу им!

Слова эти в его сознании напоминали островки твердой земли посреди безмолвного болота, связь между которыми затоплена и погребена на дне. Если соединить его слова, получилось бы предложение: «Я докажу ему, что другого способа жить на земле нет!..»

Разрозненные огни впереди были светом в казармах, построенных на территории объекта "К", известной теперь как Город Гармонии. Он заметил, что там происходило что-то странное. Ограда из колючей проволоки разорвана, у ворот не стояли часовые. В темноте, освещавшейся мерцающим светом фонариков, происходило что-то необычное: там стояли бронетранспортеры, раздавались команды, сверкали штыки. Никто не остановил его машину. На углу одного из бараков он увидел распростершееся на земле неподвижное тело солдата. Пьяный, подумал он, предпочитая думать так, хотя и удивился чувству сомнения. Грибовидное сооружение находилось прямо перед ним на небольшом возвышении; сквозь узкие щели окон пробивался свет; бесформенные трубы, торчавшие из-под купола, нацелились на темную страну. Когда доктор Стадлер вышел из машины у входа, путь ему преградил солдат. Солдат был вооружен должным образом, хотя на нем не было головного убора, а форма висела мешком.

Ты куда, парень? – спросил он.

Посторонись, – презрительно приказал доктор Стадлер.

Что у тебя за дело здесь?

Я доктор Роберт Стадлер.

А я Джо Блоу. Я спросил, что ты тут делаешь? Ты из новых или из старых?

Дай пройти, идиот! Я доктор Роберт Стадлер!

Не его имя, а его тон и манеры, казалось, убедили солдата.

– Один из новых, – произнес он, открыл дверь и крик нул кому-то внутри: – Эй, Мак, займись-ка старичком, выясни, что ему нужно!

В пустом тусклом бетонированном холле его встретил человек, который походил на офицера, но его китель был расстегнут, а из угла рта нагло свисала сигарета.

Ты кто?– рявкнул он, и рука его метнулась к кобуре.

Я доктор Роберт Стадлер.

Его имя не произвело никакого эффекта.

Кто дал тебе разрешение явиться сюда?

Я не нуждаюсь в разрешении.

Это, казалось, произвело впечатление; человек вынул сигарету изо рта.

– Кто за тобой послал? – спросил он с оттенком недоверия.

Позвольте мне поговорить с комендантом, пожалуйста, – нетерпеливо потребовал доктор Стадлер.

С комендантом? Ты опоздал, братишка!

Тогда с главным инженером. Главным – кем? А, с Вилли? С Вилли все в порядке; он один из нас, но его нет, уехал по поручению.

В холле были еще какие-то люди, которые прислушивались с явным любопытством.

Сделав знак рукой, офицер подозвал одного из них – небритого штатского в накинутом на плечи весьма потрепанном пальто.

Что тебе надо?– рявкнул он Стадлеру.

Кто-нибудь скажите мне, пожалуйста, где джентльмены из научного персонала? – спросил доктор Стадлер вежливым, но не допускающим возражений тоном.

Двое мужчин переглянулись, будто такой вопрос был здесь неуместен.

Вы прибыли из Вашингтона? – подозрительно спро сил человек в штатском.

Нет. И я хочу, чтобы вы поняли, что я порвал с этой бандой из Вашингтона.

Ага! – Человек, казалось, был доволен. – Значит, вы друг народа?

Я бы сказал, лучший друг, какого народ когда-либо имел. Я тот самый человек, который дал народу все это. – Он обвел рукой вокруг себя.

Это правда? – спросил человек, на которого слова Стадлера произвели большое впечатление.

Так вы один из тех, кто пришел к согласию с боссом?

– С этого момента и навсегда босс здесь я. Мужчины переглянулись, отступив на несколько шагов.

Офицер спросил:

– Вы сказали, ваша фамилия Стадлер?

Роберт Стадлер. И если ты не знаешь, что это значит, то скоро узнаешь!

Пожалуйста, следуйте за мной, сэр, – вежливо, но не очень уверенно произнес офицер.

То, что происходило потом, доктор Стаплер понять не мог, – его ум отказывался принять реальность того, что он видел. В плохо освещенных, неприбранных кабинетах двигались люди, на их телах болталось слишком много оружия; резкими голосами, варьировавшими между страхом и наглостью, ему задавали множество бессмысленных вопросов. Он не задумывался, хотел ли кто-либо что-нибудь пояснить ему; он их не слушал; он не мог поверить, что все это действительно происходит. Он продолжал твердить тоном феодального монарха:

– Я здесь босс, отныне и навсегда… Приказы отдаю я… Я приехал, чтобы взять на себя руководство… Я владею этим… Я доктор Роберт Стадлер – и если вы не знаете этого имени в этом месте, вам нечего здесь делать, вы, идиоты! Вас разнесет на части, если у вас такие познания! Вы хоть проходили физику в школе? Да по-моему, вас бы даже в среднюю школу не допустили, ни одного из вас! Что вы здесь делаете? Кто вы такие?

Ему потребовалось довольно длительное время, чтобы понять, когда его ум не мог больше сопротивляться увиденному, что кто-то опередил его: у кого-то возник тот же план выживания, и кто-то решил обеспечить себе такое же будущее. Он осознал, что эти люди, которые называют себя друзьями народа, захватили объект "К" несколько часов назад с намерением установить свое правление. Он с горьким, недоверчивым презрением рассмеялся им в лицо:

– Вы сами не знаете, что делаете, вы, несчастные малолетние преступники! Вы полагаете, что вы – вы – способ ны управлять сложной научной аппаратурой? Кто у вас главный? Я требую встречи с ним.

Его властный тон, его презрение и их паника – слепая паника людей разнузданного насилия, у которых отсутствуют критерии опасности или безопасности, заставили их поколебаться и подумать, что, возможно, он какой-то секретный высокопоставленный член их руководства; они были в равной мере готовы и подчиниться, и игнорировать любую власть.

Его водили от одного нервного начальника к другому и наконец повели вниз по железной лестнице, вдоль длинного, железобетонного, разносящего эхо подземного коридора на аудиенцию лично с боссом.

Босс скрывался в подземной аппаратной. Среди нагромождений сложных приборов, испускающих звуковые волны, на фоне распределительного щита со сверкающими рычагами, дисками набора и датчиками, известного как «ксилофон», Роберт Стадлер увидел нового хозяина объекта "К". Это оказался Каффи Мейгс.

Он был в полувоенной форме и кожаных крагах; складки шеи нависали над воротом; вьющиеся черные волосы слиплись от пота. Он беспокойно, твердо расхаживал перед «ксилофоном», отдавая приказы людям, которые вбегали и выбегали из комнаты.

– Пошлите курьеров во все окружные ценгры в пределах досягаемости! Сообщите, что друзья народа победили! Передайте, чтобы не подчинялись приказам из Вашингтона! Новой столицей Народной Республики является Город Гармонии, который впредь будет называться Мейгсвилл! Скажите, что я надеюсь получить пятьсот тысяч долларов с каждых пяти тысяч человек завтра утром или…

Прошло некоторое время, прежде чем внимание Каффи Мейгса и его затуманенный взор обратились к фигуре доктора Стадлера.

Ну, что вам? Что вам? – резко спросил он.

Я доктор Роберт Стадлер.

А? О да! Да! Вы тот важный малый из космоса, да? Вы тот парень, который отлавливает атомы или что-то в этом роде. Так какого черта вы здесь делаете?

Это я должен задать вам этот вопрос.

А? Послушайте, профессор, мне не до шуток.

Я здесь для того, чтобы взять на себя управление.

Управление? Чем?

Этим оборудованием. Этим местом. Территорией, находящейся в радиусе его действия.

Мейгс некоторое время тупо смотрел на него, а затем тихо спросил:

Как вы сюда попали?

На машине.

Я спрашиваю, с кем вы приехали?

Ни с кем.

Какое при вас оружие?

Никакого. Достаточно моего имени.

Вы приехали сюда один, со своим именем и машиной?

–Да.

Каффи Мейгс расхохотался ему в лицо.



Вы полагаете, – спросил доктор Стадлер, – что вы сможете справиться с этими устройствами?

Уходите, профессор, уходите же! Убирайтесь, пока я вас не расстрелял! Нам здесь не нужны интеллигенты!

А что вы понимаете в этом! – Доктор Стадлер указал на «ксилофон».

Кого это волнует? Дюжину механиков можно нанять за десять центов! Убирайтесь! Это вам не Вашингтон! Они ничего не добьются, вступая в сделку с этим радиопривидением и произнося бесконечные речи! Действие – вот что необходимо! Прямое действие! Катись, док! Твое время вышло! – Он неустойчиво покачивался взад и вперед, хватаясь время от времени за рычаг «ксилофона». Доктор Стадлер понял, что Мейгс пьян.

Не хватайся за эти рычаги, ты, идиот!

Мейгс неохотно отдернул руку, затем демонстративно помахал ею перед панелью:

Я буду трогать то, что мне нравится! И не тебе говорить мне, что делать!

Отойдите от панели! Уходите отсюда! Здесь все мое! Вы понимаете? Это моя собственность!

Собственность? Ха! – коротко рявкнул Мейгс.

Я изобрел это! Я создал это! Я сделал это реальностью!

Правда? Ну что ж, большое спасибо, док, но ты нам больше не нужен. У нас есть свои техники.

У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, что я должен был знать, чтобы создать это? Вы не смогли бы сделать ни одной трубы! Ни одного болта!

Мейгс пожал плечами:

Возможно.

Так как вы смеете даже думать о том, чтобы присвоить это? Как вы посмели прийти сюда? Какие у вас права на это?

Мейгс постучал по своей кобуре:

– Такие.

Послушай, ты, пьяная дубина! – закричал доктор Стадлер. – Ты знаешь, с чем играешь?

Не смей так разговаривать со мной, старый дурак! Кто ты такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом? Я могу голыми руками сломать тебе шею! Ты что, не знаешь, кто я?

Ты трусливый и безмозглый головорез!

Да? Разве? Я босс! Я босс, и меня не остановит старое чучело вроде тебя! Убирайся отсюда!

Они стояли некоторое время, уставившись друг на друга, рядом с панелью «ксилофона», в полном ужасе. Ужас Стадлера, в котором он не хотел признаться даже себе, коренился в отчаянной борьбе с собой, нежелании верить, что он смотрит на конечный результат своих трудов, что перед ним его духовный сын. У Мейгса было больше причин для ужаса, который определял его бытие: он всю жизнь жил в ужасе и отчаянии, а сейчас стремился забыть то, что наводило на него ужас – даже в момент триумфа, когда он считал, что наконец в безопасности, этот представитель таинственной, непостижимой породы – интеллигент – не боялся его и не повиновался его власти.

Убирайся отсюда! – прорычал Каффи Мейгс. – Я позову своих людей! Я убью тебя!

Убирайся ты, грязный, мерзкий, безмозглый идиот! – прорычал в ответ доктор Стадлер. – Думаешь, я позволю тебе наживаться на моей жизни? Неужели ты думаешь, что это для тебя я… я продал… – Он не закончил. – Перестань трогать эти рычаги, черт тебя побери!

Не указывай мне! Не хватало еще, чтобы ты говорил мне, что делать! И ты не запугаешь меня своей высокомерной болтовней. Я буду делать что хочу. За что же я боролся, если не могу поступать так, как мне взбредет на ум? – Он фыркнул и протянул руку к рычагу.

Эй, Каффи, осторожнее! – завопила какая-то фигура в дальнем углу комнаты, рванувшись вперед.

Прочь! – взревел Каффи Мейгс. – Все прочь! Чтобы я испугался?! Я вам покажу, кто здесь хозяин!

Доктор Стадлер рванулся, чтобы остановить его, но Мейгс оттолкнул его одной рукой, громко расхохотался, увидев, что Стадлер упал, а другой дернул за рычаг «ксилофона».

Грохот, душераздирающий треск рвущегося металла, с силой сталкивающихся предметов, звуки борющегося с самим собой чудовища – все это слышалось только внутри строения. Снаружи все было спокойно. Просто внезапно все строение бесшумно поднялось в воздух, распалось на несколько огромных обломков, выбросило в небо несколько свистящих полосок голубого света и рухнуло грудой булыжника. В радиусе сотни миль, включая округа четырех штатов, телеграфные столбы посыпались, как спички, фермерские дома превратились в кучи щебня, дома в городах рухнули в течение секунды, жертвы, мгновенно превратившиеся в изуродованные трупы, не услышали даже подобия какого-либо звука, а на периферии круга, на полпути через Миссисипи, локомотив и шесть первых вагонов пассажирского поезда металлическим душем посыпались в реку вместе с западными пролетами расколовшегося надвое моста Таггарта.

На том месте, где находился проект "К", среди руин не осталось ничего живого – разве что несколько бесконечно долгих минут там существовал кусок изуродованной плоти и жгучая боль того, кто совсем недавно считался великим умом.


Я испытываю состояние какой-то невесомости, свободы, подумала Дэгни, полностью осознав, что на данный момент ее единственной неуклонной целью была телефонная будка, что ее совершенно не касались намерения прохожих, которые окружали ее на улице. Но это не способствовало появлению чувства отрешенности от города; наоборот, впервые в жизни у нее возникло ощущение, что она владеет городом, любит его, что она никогда раньше не любила его так, как в этот момент, таким глубоким, сильным и уверенным чувством собственницы. Ночь стояла тихая и ясная, Дэгни посмотрела на небо; оно соответствовало состоянию скорее мрачному, чем веселому, хотя и с предвкушением радости. Погода была скорее безветренной, чем теплой, с признаками хотя и далекой, но уже наступающей весны.

Убирайтесь с дороги! – думала она не с возмущением, а почти с удовольствием, с чувством освобождения и отмежевания, мысленно обращаясь к прохожим, к машинам, которые мешали ее передвижению, к тому страху, который овладевал ею в прошлом. Прошло менее часа с тех пор, как она услышала эту произнесенную им фразу, и голос его, казалось, все еще звучал на улицах, постепенно перерастая в нечто напоминающее смех.

Она торжествующе засмеялась в зале отеля «Вэйн-Фолкленд», когда услышала, как он произнес эти слова; она смеялась, прикрыв рот рукой, так что смех отражался только в ее глазах – и в его, когда он посмотрел прямо на нее, и она не сомневалась, что он слышал ее смех. Они смотрели друг на друга в течение секунды поверх голов вопящей и визжащей толпы – а в это время разбивались вдребезги микрофоны, хотя все станции мгновенно отключили, опрокидывались столы и билось стекло – несколько гостей в панике бросились к выходу.

Затем она услышала вопль мистера Томпсона, махнувшего рукой в сторону Галта:

– Уведите его назад в комнату, за его охрану вы отвечаете головой!

Толпа расступилась, когда три человека вели Галта. Мистер Томпсон на мгновение, казалось, пал духом, он опустил голову на руки, но вскоре овладел собой, вскочил места, вяло махнул своим сторонникам, чтобы следовали за ним, и выскочил через боковой запасной выход. Никто не обернулся и ничего не сказал гостям: некоторые из них уже в панике бежали к выходу, другие сидели, боясь пошевелиться. Зал напоминал корабль без капитана. Дэгни двинулась сквозь толпу вслед за уходящей кликой. Никто не пытался остановить ее.

Она нашла их сгрудившимися в одном из маленьких кабинетов: мистер Томпсон сидел, сгорбившись в кресле, обхватив голову руками, Висли Мауч стонал, Юджин Лоусон рыдал с нотками ярости, как избалованный ребенок, Джим наблюдал за ними с какой-то странной напряженностью во взгляде.

– Я ведь предупреждал вас! – кричал доктор Феррис. – Предупреждал, да? Вот чего вы добились вашим мирным убеждением.

Дэгни продолжала стоять у двери. Казалось, они осознавали ее присутствие, но их это не волновало.

Я слагаю с себя все полномочия! – вопил Чик Моррисон. – Я ухожу в отставку! Хватит с меня! Я больше не знаю, что сказать стране! Я не могу мыслить! И даже не буду пытаться! Это бесполезно! Я ничего не мог сделать! Вы не должны осуждать меня! Я сложил с себя все обязанности! – Он взмахнул руками в жесте то ли беспомощности, то ли прощания и выскочил из комнаты.

У него есть оборудованное убежище в Теннесси, – задумчиво произнес Тинки Хэллоуэй, словно и он предпринял подобные меры предосторожности и теперь раздумывал, не пора ли.

Он не продержится там долго, если вообще туда доберется, – сказал Мауч. – Со всеми этими бандами налетчиков и транспортными проблемами… – Он развел руками и не закончил высказывания.

Дэгни понимала, какие мысли их обуревают; она знала, что независимо от того, какие убежища они подготовили для себя, они знали, что попали в западню.

Она не заметила на их лицах ужаса, лишь намек на легкий испуг. Выражение их лиц колебалось от полной апатии до облегчения, как у плутов, которые понимают, что игра иначе и не могла закончиться, и теперь даже не стараются что-то изменить или хотя бы сожалеть об этом, до обиженного ослепления Лоусона, который просто не хотел ничего понимать, до своеобразной напряженности Джима, на лице которого блуждала таинственная улыбка.

– Ну? Так что? – нетерпеливо спрашивал доктор Феррис с кипучей энергией человека, чувствующего себя как рыба в воде в истерическом мире. – Что вы теперь собираетесь с ним делать? Спорить? Дискутировать? Произносить речи?

Все молчали.

Он… должен… спасти… нас – медленно произнес Мауч, направляя остатки своего ума на предъявление ультиматума реальности. – Он обязан… занять должность… и спасти всю систему…

Почему бы тебе не написать ему об этом в любовном послании? – спросил Феррис.

Мы должны… заставить его… занять пост… Мы обязаны силой заставить его взять на себя управление, – тоном лунатика повторил Мауч.

Ну теперь-то, – спросил Феррис, внезапно понижая голос, – вы понимаете, каким ценным учреждением является Государственный институт естественных наук?

Мауч ничего не ответил, но Дэгни заметила, что все поняли, о чем идет речь.

– Вы были против моего исследовательского проекта, называя его непрактичным, – тихо продолжал Феррис. – Но что я вам говорил?

Мауч молчал, щелкая костяшками пальцев.

– Сейчас не время для щепетильности, – с неожиданной силой сказал Джеймс Таггарт непривычно тихим голосом. – Нечего сюсюкать.

Мне кажется, – мрачно произнес Мауч, – что… что… цель оправдывает средства…

Сегодня уже слишком поздно для угрызений совести или каких-то принципов, – сказал Феррис. – Только прямое действие еще может сработать.

Никто не ответил; они как будто хотели, чтобы молчание, а не слова выразили их мнение.

Ничего не получится, – сказал Тинки Хэллоуэй. – Он не уступит.

Это вы так считаете! – хмыкнул Феррис. – Вы не видели нашу экспериментальную модель в действии. В прошлом месяце мы добились признания в трех запутанных делах об убийстве.

Если… – начал мистер Томпсон, и голос его внезапно перерос в стон, – если он умрет, мы все погибнем!

Не беспокойтесь, – произнес Феррис. – Он не умрет. «Увещеватель Ферриса» надежно защищает от такого исхода.

Мистер Томпсон промолчал.

– Мне кажется… у нас нет выбора… – почти прошептал Мауч.

Все молчали; мистер Томпсон старался не замечать, что все взгляды устремлены на него.

– Ну что ж, поступайте как знаете. Я не могу мешать. Делайте что хотите!

Доктор Феррис повернулся к Лоусону.

– Джин, – напряженно, все еще шепотом произнес он, – беги в радиорубку. Распорядись, чтобы все станции приготовились. Скажи, что я подготовлю мистера Галта к выступлению в течение ближайших трех часов.

Лоусон вскочил и с неожиданно радостной ухмылкой выбежал из комнаты.


Она поняла. Поняла, что они собираются делать и каково внутреннее состояние, позволившее им прийти к этому решению. Они не надеялись, что задуманное приведет к успеху. Они понимали, что Галт не сдастся; они и не хотели, чтобы он сдался. Они знали, что ничто их не спасет; они и не желали, чтобы их спасли. Ими руководила паника безрассудных эмоций, всю свою жизнь они боролись с реальностью и теперь достигли того состояния, когда наконец почувствовали себя как дома. Их даже не волновало, откуда у них это чувство; их сущность сводилась к тому, чтобы никогда не задумываться, что и как они чувствуют, к ним просто пришло осознание, что именно к этому они стремились, что это как раз и есть та реальность, которая составляет смысл их чувств, действий, желаний, их устремлений и выбора. В этом и заключались суть и характер их бунта против жизни и не имевшего названия поиска безымянной нирваны. Они не хотели жить. Они хотели, чтобы умер он.

Ужас, который она ощутила, был подобен внезапному удару хлыстом; она поняла, что предметы, которые она воспринимала как людей, таковыми не являются. Ей стало ясно все, пришла пора действовать. Он в опасности; в ее сознании не было ни места, ни времени для эмоций по поводу действий недочеловеков.

Надо сделать все так, – шептал Висли Мауч, – что бы никто никогда не узнал…

Никто и не узнает, – ответил Феррис; в их голосах слышалась осторожность заговорщиков. – Это секретное место, отдельное строение на территории института… Звуконепроницаемое и стоящее на достаточно безопасном расстоянии от всего остального… Лишь немногие работающие там имели туда доступ…

Если бы мы полетели… – произнес Мауч и внезапно умолк, будто заметил на лице Ферриса предостережение.

Дэгни увидела, как Феррис остановил на ней взгляд, внезапно вспомнив о ее присутствии. Лицо ее не дрогнуло, всем своим видом она выказывала полнейшее безразличие, словно ничего не понимала и ничто ее не волновало. Затем, будто осознав, что разговор здесь ведется секретный, она повернулась, слегка пожав плечами, и вышла из комнаты. Она знала, что они уже перешагнули ту черту, когда стали бы волноваться из-за нее.

Она так же неторопливо, с видом полного безразличия шла сквозь залы отеля к выходу. Но, когда она прошла квартал и свернула за угол, голова ее внезапно дернулась вверх, складки вечернего платья подобно парусу с шумом забились об ноги от неожиданной стремительности движений.

И теперь, мчась в темноте, думая только о том, как поскорее добраться до телефонной будки, она чувствовала, что в ней неуклонно растет новое ощущение, вытесняющее напряжение страха и опасности; ощущение свободы мира, которому никто и ничто не помешает.

Она заметила полоску света на тротуаре, которая пробивалась из окна бара. Никто не обратил на нее внимания, когда она прошла через полупустой зал, – немногочисленные посетители все еще напряженно перешептывались перед потрескивающей пустотой телеэкрана.

Стоя в тесном пространстве телефонной будки, как в кабине корабля, готового к полету на другую планету, она набрала номер ОР – .

Ей тут же ответил голос Франциско:

Слушаю.


Франциско?

Привет, Дэгни. Я ждал твоего звонка.

Ты слушал радио?

– Да.


– Они намерены силой заставить его сдаться. – Она старалась говорить так, будто просто излагала факты. – Они собираются пытать его. На территории ГИЕНа есть какая-то машина, которую они называют «увещевателем Ферриса». Это в штате Нью-Гэмпшир. Они упоминали о самолете. Сказали, что заставят его выступить по радио в течение ближайших трех часов.

Понял. Ты звонишь из телефонной будки?

– Да.

Ты все еще в вечернем туалете?



– Да.

Слушай внимательно. Иди домой, переоденься, упакуй самое необходимое, возьми драгоценности и другие ценные вещи, которые сможешь унести, надень что–нибудь теплое. У нас не будет времени на это позже. Встретимся через сорок минут на северо-западном углу, в двух кварталах к востоку от главного входа в терминал Таггарта.

Хорошо.

Пока, Слаг.



Пока, Фриско.

Меньше чем через пять минут Дэгни стояла в спальне своей квартиры и срывала с себя вечернее платье. Она оставила его на полу посреди комнаты, как ненужную форму армии, в которой она больше не служила. Она надела темно-синий костюм и – вспомнив слова Галта – белый с высоким воротом свитер. Упаковала чемодан и сумку с ремнем, которую могла повесить на плечо. Драгоценности она засунула в самый угол сумки, включая пятидолларовую золотую монету, которую заработала в той долине, и браслет из сплава Реардэна, полученный ею за пределами долины.

Она легко вышла из квартиры, заперев дверь, хотя понимала, что, возможно, больше никогда в нее не вернется. На мгновение ей стало труднее, когда она пришла в свой кабинет. Никто не видел, как она вошла; в приемной никого не было; огромное здание Таггарта казалось необычайно тихим. Она стояла и смотрела на свой кабинет, вспоминая обо всех годах, проведенных здесь. Потом она улыбнулась; нет, не так уж и трудно, подумала она, открыла сейф и достала документы, за которыми пришла. Ничего другого брать из своего кабинета она не хотела – кроме портрета Натаниэля Таггарта и карты трансконтинентальных дорог Таггарта. Она сломала рамы, свернула в трубочку портрет и карту и сунула их в чемодан.

Она как раз запирала чемодан, когда услышала чьи-то поспешные шаги. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел главный инженер; он весь дрожал, лицо его было перекошено.

– Мисс Таггарт! – вскричал он. – О, слава Богу, мисс Таггарт, вы здесь. Мы искали вас повсюду!

Она не ответила, лишь вопросительно посмотрела на него.

Мисс Таггарт, вы слышали?

Что?


Значит, не слышали! О Господи, мисс Таггарт, это… ке могу поверить, но… Господи, что делать? Мост… моста Таггарта больше нет!

Дэгни смотрела на него, не в силах пошевелиться.

– Его нет! Взорван! Взлетел на воздух в одну секунду. Никто точно не знает, что случилось, но похоже… думают, что-то произошло на объекте "К" и… похоже на… звуковые волны. Мисс Таггарт! Невозможно никуда добраться в радиусе сотни миль! Это немыслимо, этого не может быть, но в этом радиусе все сметено с лица земли!.. Мы не можем добиться никаких разъяснений! Никто ничего не знает – ни газеты, ни радио, ни полиция! Мы все еще пытаемся до биться ответа, но слухи, которые доходят с краев этого кольца… – Он вздрогнул. – Только одно определенно: моста нет! Мисс Таггарт! Мы не знаем, что делать!

Она бросилась к своему столу и схватила телефонную трубку. Рука ее застыла в воздухе на полпути. Затем медленно, толчками, с невероятным усилием она заставила руку двигаться, чтобы положить трубку обратно на рычаг. Ей казалось, что для этого потребовалось много времени, будто рука ее должна была преодолеть атмосферное давление, с которым человек не в силах бороться; и в течение этих коротких мгновений непроходящей ослепляющей боли она поняла, что чувствовал Франциско в ту ночь, двенадцать лет назад, и что чувствовал юноша двадцати шести лет, когда в последний раз смотрел на свой двигатель.

– Мисс Таггарт, – кричал главный инженер. – Мы не знаем, что делать!

Трубка мягко опустилась на рычаг.

– Я тоже не знаю, – ответила Дэгни.

Через мгновение она поняла, что все кончено. Она слышала собственный голос, советующий все поточнее выяснить и позже сообщить ей, а потом ждала, когда эхо шагов главного инженера затихнет в коридоре.

Пересекая в последний раз вестибюль вокзала, она взглянула на памятник Натаниэлю Таггарту – и вспомнила свое обещание. Это всего лишь символ, подумала она, но это будет то прощание, которое Натаниэль Таггарт заслужил. У нее не оказалось никакого другого пишущего средства, поэтому она достала из сумочки помаду и, улыбаясь мраморному лицу человека, который понял бы ее, нарисовала на пьедестале у его ног большой знак доллара.

Она первая пришла на место встречи, которое находилось в двух кварталах к востоку от входа в терминал. Пока ждала, она заметила первые признаки паники, которая вскоре охватила весь город: машины ехали слишком быстро, некоторые были загружены домашним скарбом, мимо нее промчалось слишком много полицейских автомобилей, а вдалеке звучало слишком много сирен. Новость о том, что мост разрушен, явно расползалась по городу, вскоре все поймут, что город обречен, и начнется паническое бегство во имя спасения; бежать некуда, но ее это больше не волновало.

Она видела, как приближается Франциско; она узнала его быструю походку прежде, чем увидела лицо под низко надвинутой на глаза шляпой. Она отметила тот момент, когда он, подойдя ближе, увидел ее. Он махнул ей рукой и улыбнулся в знак приветствия. Какое-то едва ощутимое напряжение в движении его руки напоминало жест Д'Анкония, приветствовавшего долгожданного путника у ворот своих владений.

Когда он подошел, она стояла, торжественно выпрямившись, глядя на его лицо и на здания величайшего в мире города, будто именно такие свидетели и отвечали ее ожиданиям, потом медленно, ровным, уверенным тоном произнесла:

– Клянусь своей жизнью и любовью к ней, что никогда не буду жить ради другого человека и никогда не попрошу и не заставлю другого человека жить ради меня.

Он наклонил голову, словно подтверждая сказанное. Его улыбка теперь означала приветствие.

Затем он поднял ее чемодан, взял ее под руку и произнес:

– Вперед.


***

Подразделение, известное как объект "Ф" – в честь его организатора доктора Ферриса, представляло собой маленькое строение из железобетона и располагалось у подножья холма, на котором, на виду у всех, возвышался Государственный институт естественных наук. Из окон института открывался вид только на небольшое серое пятно крыши этого подразделения, затерянного в зарослях старых деревьев; оно выглядело оттуда как вход в подземелье.

Двухэтажное здание было построено в виде двух ассимметрично поставленных друг на друга кубов разной величины. На первом этаже отсутствовали окна, лишь усеянная железными шипами дверь, на втором, словно нехотя уступая дневному свету, виднелось единственное окно. Фасад походил на лицо одноглазого человека. Сотрудников института эта постройка не интересовала; никто из них не ходил по тропинкам, ведущим к ее двери; они молчаливо сошлись на предположении, что проект, над которым работали в этом здании, связан с экспериментами над вирусами опаснейших болезней.

Оба этажа занимали лаборатории, заполненные клетками с морскими свинками, собаками и крысами. Но сердцем здания была комната в подвальном этаже, глубоко под землей; стены этой комнаты неумело покрыли листами какого-то пористого звукопоглощающего материала, на обивке начали появляться трещины, сквозь которые виднелся голый камень.

Здание постоянно охраняли четверо специальных охранников. В этот вечер число охранников увеличили до шестнадцати человек, вызванных междугородным звонком из Нью-Йорка для выполнения особого задания. Охранники, так же как и все остальные служащие объекта "Ф", подбирались очень тщательно на основании одного-единственного качества: безграничной способности подчиняться.

Эти шестнадцать человек были выставлены вокруг здания и в пустынных лабораториях первого и второго этажей, где они и дежурили, не проявляя никакого интереса к тому, что происходило внизу, под землей.

В комнате подвального этажа, под землей, в стоящих у стены креслах сидели доктор Феррис, Висли Мауч и Джеймс Таггарт. В противоположном углу стояла машина, напоминающая небольшой шкаф неправильной формы. В передней панели машины располагались несколько рядов стеклянных шкал, на которых красным цветом была отмечена критическая точка, квадратный экран, похожий на усилитель, ряды цифр, деревянных рычажков и пластмассовых кнопок, ручка управления с одной стороны и красная стеклянная кнопка с другой. Панель, казалось, выражала больше чувств, чем лицо управляющего машиной техника, рослого молодого человека в рубашке, на которой проступили пятна пота, и с закатанными выше локтей рукавами; его светло-голубые глаза остекленели от полной сосредоточенности на работе; время от времени он шевелил губами, словно вспоминая зазубренный урок.

Короткий провод соединял машину с аккумулятором, находившимся позади нее. Длинные витки провода, похожие на изгибающиеся щупальца осьминога, протянулись по каменному полу от машины к кожаному мату, расстеленному на полу под конусообразным лучом ослепительного света. На мате, привязанный к нему ремнями, лежал Джон Галт. Он был обнажен; маленькие металлические диски электродов на кончиках проводов были присоединены к его запястьям, плечам, бедрам и лодыжкам; какое-то приспособление, напоминающее стетоскоп и соединенное с усилителем, пристроено на груди.

– Пойми, – сказал доктор Феррис, впервые обращаясь к Галту, – мы хотим, чтобы ты взял на себя управление экономикой страны. Мы хотим, чтобы ты стал диктатором. Хотим, чтобы ты управлял. Понятно? Мы хотим, чтобы ты отдавал приказы и думал, какие приказы следует отдавать. Мы добьемся того, чего хотим. Никакие призывы, логика, возражения или пассивное послушание тебя не спасут. Нам нужны идеи – иначе тебе не поздоровится. Мы не выпустим тебя отсюда до тех пор, пока ты не скажешь, какие примешь меры для спасения нашей системы. А потом заставим тебя рассказать об этом по радио всей стране. – Он поднял руку, показывая секундомер: – Даю тебе тридцать секунд. Решай, начнешь говорить или нет. Если нет – начнем мы. Понятно?

Галт смотрел ему прямо в глаза, лицо его ничего не выражало, будто он понимал больше, чем сказал Феррис. Он не отвечал.

Все прислушивались к раздававшемуся в тишине тиканью часов – часы отсчитывали секунды – и к тяжелому, прерывистому дыханию Мауча, вцепившегося в ручки кресла.

Феррис сделал знак технику, стоявшему у машины. Техник дернул рычаг, зажглась красная стеклянная кнопка, и послышались два новых звука: низкое жужжание электромотора и странный стук, похожий на приглушенное тиканье часов. Они не сразу поняли, что этот стук слышен из усилителя и что они слышат биение сердца Галта.

– Номер три, – сказал Феррис, делая знак пальцем. Техник нажал кнопку под одной из шкал. По телу Галта пробежала волна дрожи. Его левая рука судорожно подергивалась от электрического тока, идущего по проводу, пропущенному между его левым запястьем и плечом. Он откинул назад голову, закрыл глаза, сжал зубы и не проронил ни звука.

Когда техник убрал руку с кнопки, рука Галта перестала вздрагивать. Он не двигался.

Трое переглянулись ищущим взглядом. Глаза Ферриса не выражали ничего, во взгляде Мауча отразился ужас, во взгляде Таггарта – разочарование. Тишину нарушал звук приглушенного биения сердца.

– Номер два, – произнес Феррис.

На этот раз заряд направили между правым бедром и лодыжкой Галта, и конвульсии сотрясали его правую ногу. Он схватился обеими руками за края мата. Его голова дернулась, затем он снова затих. Сердце забилось немного быстрее.

Мауч отвернулся, вжавшись в спинку кресла. Таггарт остался сидеть на краешке кресла, подавшись вперед.

– Номер один, постепенно, – сказал Феррис.

Торс Галта подбросило, затем его сотрясла долгая судорога, особенно заметная возле связанных кистей рук, электрический разряд заставлял биться в конвульсиях всю верхнюю часть его туловища, от одного запястья до другого. Техник медленно поворачивал ручку, увеличивая силу разряда; стрелка на шкале приближалась к критической отметке. Дыхание Галта, вырывавшееся из его пораженных легких, стало прерывистым.

– Получил? – зарычал Феррис. Ток отключили.

Галт молчал. Он вдохнул полной грудью. Сердце бешено колотилось. Но постепенно дыхание становилось ровнее, он заставил себя расслабиться.

– Что вы с ним миндальничаете? – завопил Таггарт, впившись взглядом в обнаженное тело на матрасе.

Галт на мгновение открыл глаза и взглянул на троих мужчин. Взгляд его был спокойным и трезвым, не выдававшим никаких мыслей или чувств. Затем он уронил голову и тихо лежал с закрытыми глазами, словно забыл о них.

Его нагое тело выглядело странно неуместным в этом подвале. Они это знали, хотя ни один из них не признался бы в этом даже самому себе. Линии его высокой фигуры, от лодыжек до узких бедер, талии, широких плеч, выдерживали сравнение с линиями древнегреческих статуй, и наполнены они были тем же содержанием. Только они были более удлиненными, более легкими и предполагали большую подвижность, большую силу и неутомимую энергию – это тело могло принадлежать не воину на колеснице, а скорее творцу самолетов. И подобно тому, как смысл древнегреческой статуи – изображение человека в образе бога – вступал в противоречие с атмосферой выставочных залов нашего времени, его тело выглядело странно в этом подвале – месте доисторического варварства. Дисгармония казалась еще большей, потому что Галт удивительно органично вписывался в мир проводов и нержавеющей стали, точных инструментов и рычагов на пульте управления. Возможно – и именно этой мысли яростней всего противились те, кто наблюдал за пыткой, именно эта мысль гнездилась глубоко в их душах, потому что на поверхность она выливалась в виде неясной ненависти и смутного ужаса, – возможно, именно отсутствие в современном мире таких статуй превратило генератор в осьминога, и может быть, именно поэтому тело Галта оказалось в щупальцах этого осьминога.

– Я слыхал, ты здорово разбираешься в электричестве, – сказал Феррис и ухмыльнулся. – Но и мы тоже – как ты думаешь?

Ответом ему послужили все те же два звука: гул мотора и биение сердца Галта.

– Смешанные разряды! – приказал Феррис, сделав знак технику.

Удары тока следовали теперь один за другим, нерегулярно и непредсказуемо, практически без перерыва или с перерывом до нескольких минут. Лишь по судорогам, которые сотрясали ноги, руки, торс или все тело Галта, можно было догадаться, что электрический разряд проходит между какими-то двумя электродами или через все электроды сразу. Стрелки на шкалах то приближались к критическим отметкам, то вновь отклонялись к нулю: машину создавали с таким расчетом, чтобы причинить жертве сильнейшую боль, не повредив, однако, тела.

Ожидание очередного удара оказалось невыносимым даже для самих наблюдателей. Минуты ожидания заполнились звуками сердцебиения: сердце Галта колотилось теперь в рваном ритме. Паузы были рассчитаны так, чтобы сердцебиение могло возвратиться к нормальному ритму, но жертва, в любую секунду ожидающая очередного разряда, не могла вздохнуть свободно.

Галт лежал расслабившись, он будто не старался бороться с болью, а подчинялся ей, пытался не уменьшить ее, а вытерпеть. Он то приоткрывал рот, вдыхая, то из-за внезапного шока вновь крепко сжимал губы, он не сопротивлялся дрожи, охватывавшей его одеревеневшие мышцы, но гасил ее в ту же секунду, как разряд кончался. Лишь кожа на лице натянулась и плотно сжатые губы несколько раз искривились. Когда электрический удар прошел через его грудную клетку, голова его дернулась и медно-золотые пряди волос разлетелись, словно под порывами ветра, дующего прямо в лицо. Тем, кто наблюдал за ним, показалось странным, что волосы его темнеют, пока, наконец, они не поняли, что его голова стала мокрой от пота. Они думали, что жертва, слыша стук собственного сердца, готового, кажется, в любую секунду разорваться, должна испытывать ужас. Но от ужаса дрожали сами палачи, прислушиваясь к неровному, прерывистому ритму и почти не дыша всякий раз, когда биение сердца останавливалось. Казалось, сердце неистово бьется, колотясь в отчаянном гневе, в агонии о стенки ребер, – сердце протестовало, человек не делал к этому никаких попыток. Он лежал спокойно, закрыв глаза, слушая, как сердце борется за жизнь. Висли Мауч сорвался первым.

О Господи, Флойд! – закричал он. – Не смей убивать его! Его нельзя убивать! Если он умрет, мы умрем тоже!

Он не умрет, – огрызнулся Феррис. – И захочет, да не умрет! Машина не даст! Все рассчитано! Никакой опасности нет!

Но может, хватит? Теперь он подчинится! Я уверен!

Нет! Не хватит! Я не хочу, чтобы он подчинялся. Нужно заставить его добровольно работать на нас!

Давай! – закричал Таггарт. – Чего ты ждешь? Разве ток не должен быть сильнее? Он ведь еще ни разу не вскрикнул!

Что с тобой? – задохнулся Мауч, случайно увидев выражение лица Таггарта, наблюдавшего за сотрясающими тело Галта судорогами; Таггарт напряженно смотрел на Галта, но глаза его казались стеклянными, мертвыми; мышцы лица стянулись в непотребную карикатуру на наслаждение, взгляд стал бессмысленным.

Получил? – вопил Феррис. – Теперь ты готов хотеть того же, что и мы?

Ответа не последовало. Иногда Галт поднимал голову и смотрел на них. Под глазами у него проступили темные круги, но взгляд был ясен и тверд.

Наблюдателей охватила все возрастающая паника, они уже не контролировали ни себя, ни ситуацию – комната наполнилась невнятными пронзительными выкриками:

– Мы хотим, чтобы ты взял это на себя!.. Мы хотим, чтобы ты управлял!.. Мы приказываем тебе приказывать!.. Требуем, чтобы ты стал диктатором!.. Приказываем тебе спасти нас!.. Приказываем тебе думать!..

Ответом им был лишь стук сердца, от жизни которого зависели и их жизни.

Электрический разряд пронзил грудную клетку Галта, и сердце его забилось рывками, словно спотыкаясь, – и вдруг тело ослабло, затихло, сердцебиения больше не слышалось.

Наступившая тишина потрясла их, но прежде чем они смогли вскрикнуть, охвативший их ужас стал невыносимым, потому что Галт открыл глаза и поднял голову.

Потом они осознали, что не слышно и шума мотора, красная лампочка на пульте погасла – ток больше не подавался, генератор перегорел.

Техник снова и снова без толку нажимал на кнопку. Снова и снова дергал рычаг. Потом пнул машину ногой. Красная лампочка не загоралась, мотор не гудел.

Ну? – лязгнул зубами Феррис. – Ну? В чем дело?

Генератор не работает, – беспомощно произнес тех ник.

Что с ним?

Не знаю.


Ну так выясни и исправь!

Техник не являлся профессиональным электриком; его взяли на эту работу не потому, что он был квалифицированным специалистом, а потому, что он был готов не раздумывая нажать на любую кнопку, которую ему укажут; ему требовались такие усилия, чтобы что-нибудь понять, что можно было не сомневаться – в его сознании не оставалось места ни для чего другого. Он открыл щит на задней панели машины и в замешательстве уставился на спутанные витки проводов: внешне все выглядело исправным. Он натянул резиновые перчатки, взял плоскогубцы, подтянул наугад несколько гаек и почесал в затылке.

– Не знаю, – сказал он; в его голосе слышалась беспомощная покорность. – Откуда мне знать?

Трое мужчин вскочили с места и окружили машину, уставившись на ее упрямые детали. Они сделали это непроизвольно – они знали, что здесь ничем помочь не могут.

– Ты должен ее исправить! – завопил Феррис. – Она должна работать! Нам нужно электричество!

– Мы должны продолжить! – кричал Таггарт; его трясло. – Это нелепо! Так не пойдет! Меня ничто не остановит! Я не дам ему уйти! – Он показал на мат.

Сделай что-нибудь! – кричал Феррис на техника. – Не стой же! Сделай что-нибудь! Исправь ее! Я приказываю тебе ее исправить!

Но я не знаю, что с ней, – в изумлении ответил техник.

Так посмотри.

Как?


Я приказываю тебе ее исправить! Слышишь? Она должна работать – иначе я уволю тебя и брошу в тюрьму!

Но я не знаю, что с ней. – Техник в замешательстве вздохнул. – Не знаю, что и делать.

Неисправен вибратор, – произнес кто-то позади них; они в смятении обернулись; Галт с трудом дышал, но говорил резким, уверенным тоном инженера. – Его нужно достать и вскрыть алюминиевый цилиндр. Внутри спаяны два контакта. Их нужно разъединить, взять небольшой напильник и зачистить сгоревшие концы. Потом снова закрыть цилиндр, вставить вибратор на место – и генератор заработает.

На мгновение воцарилась глубокая тишина.

Техник во все глаза уставился на Галта – тот выдержал его взгляд; и даже он понял выражение его смеющихся глаз: Галт презрительно усмехался.

Техник отступил назад. Даже в его голове, где все представлялось неясным и туманным, зародилось еще зыбкое, неоформившееся, невысказанное осознание того, что происходит в этом подвале.

Он взглянул сначала на Галта, потом на троих остальных, на машину. Затем вздрогнул, уронил плоскогубцы и выбежал из комнаты.

Галт рассмеялся.

Трое мужчин медленно попятились. Они пытались запретить себе понять то, что понял техник.

Нет! – вскричал вдруг Таггарт, взглянув на Галта и рванувшись вперед. – Нет! Я не дам ему уйти! – Он упал на колени, отчаянно пытаясь найти алюминиевый цилиндр вибратора. – Я ее исправлю! Сам! Мы должны продолжить! Должны сломить его!

Полегче, Джим, – с тревогой сказал Феррис, пытаясь поднять его с колен.

Может… может, отложим это на одну ночь? – умоляюще произнес Мауч; он смотрел на дверь, за которой скрылся техник, в его взгляде смешались зависть и ужас.

Нет! – вскричал Таггарт.

Но, Джим, ведь он получил свое. Не забывай, нужно действовать осторожно!

Нет! Ему этого мало! Он еще ни разу не вскрикнул!

Джим! – воскликнул вдруг Мауч. Что-то в лице Таггарта ужаснуло его. – Мы не можем убить его! Ты это знаешь!

– Мне все равно! Я хочу его сломить! Хочу слышать, как он закричит! Хочу…

И тут Таггарт сам закричал. Он пронзительно завопил, словно вдруг увидел что-то, хотя смотрел в пустоту и глаза его были пусты. То, что он увидел, было в нем самом. Защитные стены эмоций, желания уклониться, притворства, полумысли и псевдослова, выстроенные им за все эти годы, рухнули в одно мгновение – в ту минуту, когда он понял, что желал смерти Галта, зная, что за этой смертью последует его собственная.

Он внезапно понял, что за движущая сила управляла им всю жизнь. Ни его одинокая душа, ни любовь к другим, ни сознание собственного долга, ни все те лживые объяснения, которыми он поддерживал самоуважение, – этой движущей силой была страсть к уничтожению всего живого ради всего неживого. Его раздирало неистовое стремление бросить вызов реальности, разрушить все живые ценности, чтобы доказать самому себе, что он может существовать, попирая реальность, и что он никогда не будет связан никакими неизменными, непреложными фактами.

Секунду назад он чувствовал, что ненавидит Галта больше всех людей, и его ненависть служила доказательством, что Галт несет с собой зло; ему даже не нужно было определять, в чем состоит это зло, он хотел сокрушить Галта ради собственного спасения. Теперь он знал, что желал сокрушить Галта даже ценой собственной жизни, знал, что никогда по-настоящему не хотел жить, знал, что хотел испытать, а затем сломить величие Галта, – он сам признавал это величие, величие как единственную мерку человека, который управлял реальностью, как никто другой.

В ту самую секунду, когда он, Джеймс Таггарт, оказался перед выбором: принять реальность или умереть, он интуитивно выбрал смерть; смерть он предпочел подчинению тому миру, для которого Галт был ярким солнцем. В лице Галта он пытался – и теперь он это знал – сокрушить все живое.

Это знание отражалось в сознании Джеймса не посредством слов, потому что все его знание состояло из эмоций; и сейчас им руководили эмоции, эмоции и видение, которое он не в силах был отогнать. Он уже не мог взывать к туманной невыразительности привычных слов, чтобы скрыть видения тех глухих закоулков мысли, которые он всегда заставлял себя не видеть; а сейчас он отчетливо видел в каждом тупике свою ненависть к подлинной жизни; он видел лицо Шеррил Таггарт, которая была так полна радостного желания существовать, – и именно это желание он всегда хотел сокрушить; он видел собственное лицо – лицо убийцы, которого все должны справедливо ненавидеть; убийцы, который разрушал ценности лишь потому, что это ценности, который убивал, чтобы скрыть свое собственное неискупимое зло.

Нет… – застонал он, глядя на то, что предстало перед его внутренним взором, тряся головой, чтобы отогнать это видение. – Нет… Нет…

Да, – сказал Галт.

Таггарт увидел, что Галт смотрит ему прямо в глаза, словно видит там то же, что видел он сам.

– Я сказал тебе об этом по радио, правда? – сказал Галт.

Именно этого Джеймс Таггарт страшился, того, от чего нельзя было убежать: объективной истины.

– Нет… – повторил он слабым голосом, но в голосе этом уже отсутствовала жизнь.

Мгновение он стоял, уставясь невидящим взглядом в пустоту, потом ноги его подкосились, словно подвернулись, и он сел на пол, все еще глядя перед собой, но уже не осознавая, ни где он, ни что с ним.

– Джим!.. – воскликнул Мауч. Он не отвечал.

Ни Мауч, ни Феррис не интересовались, что случилось с Таггартом; оба знали, что не надо пытаться ничего понять, потому что они рискуют разделить участь Таггарта. Они знали, кто сломался этой ночью, знали, что это конец Джеймса Таггарта и уже не имеет значения, выживет его бренная оболочка или нет.

– Давайте… давайте уведем отсюда Джима, – неуверенно произнес Феррис. – Отведем его к врачу… или куда-нибудь.

Они подняли Таггарта на ноги, он не сопротивлялся, словно во сне; когда его подталкивали, он переставлял ноги. Он сам оказался в том состоянии, до которого хотел довести Галта. Приятели вывели его из комнаты, поддерживая под руки.

Он спас их от необходимости признаться самим себе, что они хотят укрыться где-нибудь, где бы их не видел Галт. Галт наблюдал за ними; его взгляд говорил, что он все прекрасно понимает.

– Мы еще вернемся, – буркнул Феррис начальнику охраны. – Оставайтесь здесь и никого не впускайте. Понятно? Никого!

Они втолкнули Таггарта в машину, ожидавшую у входа, неподалеку от зарослей деревьев.

– Мы вернемся, – повторил Феррис в пустоту, деревьям и черному небу.

Сейчас они были уверены только в одном: надо уйти из этого подвала, подвала, в котором рядом с перегоревшим мертвым генератором лежал, связанный по рукам и ногам, живой источник энергии.





Достарыңызбен бөлісу:
1   ...   33   34   35   36   37   38   39   40   41




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет