Книга 3 содержание между двух революции вместо предисловия Часть первая Омут

заинтересован в том, чтобы иметь перевод Эвклида; в арабском Палермо, в

арабской Испании, арабской Индии, позднее в негрском Тимбукту - та же

картина; в VIII веке на новых дрожжах всходит поэзия периода доисламского в

ряде новых омейидских поэтов:26 калифа Валида II, бедуина Джамиля, которого

звали "Рыцарь дамы Бютейны", классика-сатирика Джамиля, вольнодумца Иезида,

острого осмеятеля Корана, меккан-ца, дамского угодника Омара Рабиа,

поэта-композитора Ибн-Айаса; духом Заратустры веет от арабской поэзии VIII

века; в IX же веке слагаются "странствование моряка Синдбада" и коллекция

сказок "Тысяча и одной ночи"27.

Эпоха Абдурахмана и Хакема II в Испании28 продолжает такие взрывы

культурных стремлений; кордовская академия насчитывает не менее 400 тысяч

томов;29 кор-довский университет завоевывает себе громкую славу; вводится

всеобщая грамотность; Толедо, Валенсия, Малага становятся культурными

центрами; то же в Сицилии; арабские поэты сравнивают Палермо с красавицей в

ожерелье из сарацинских замков, составивших над городом амфитеатр.

Арабы работают в области филологии, истории, математики; Аль-Хваризми

открывает принцип логарифмирования; сочинения Аль-Батани "De motum" и "De

stella-rum" еще живо двигают мысль Региомонтана; астроном Абуль-Ваффа

Магомет предвосхищает мысли Тихо де Браге; арабами переводятся Аристотель,

Эвклид, Птоло-мей, Гиппократ, Гален для того, чтобы позднее их возвратить

Европе; к XI веку арабская культура зажигает светом своим и далекую Бухару;

здесь гремят сочинения философа-медика Авицены, давшего энциклопедию под

названием "Книга исцелений"30.

Рост арабской культуры невероятен: по развиваемым темпам; краски

культуры изысканны; она переваривает ей предшествующую культуру Александрии,

Персии, Индии, потому что она проводит прогрессивный по тому времени и

рациональный замысел: дать исход свободе развития племенных и бытовых

различий внутри единого государства, что осуществлено в автономиях, сумма

которых образует сунны31 (четыре мусульманских обряда: западноафриканский,

египетский, багдадский и индостанский). Такая "свобода" вызывает массовый

переход в мусульманство среди покоренных народностей; умение ввести религию

в практику быта дает арабизму устойчивость и комфортабельность.

Вспомним: в эпоху, предшествующую мусульманству, мы имеем дело с

уничтожением последнего остатка когда-то бывшего эллинского свободомыслия и

с угашением памяти о некогда бывшем республиканском строе; всюду в Европе,

являющей ряд деспотий, деспотии эти варвари-зируются; мрак и жестокость

господствуют всюду. Умело-расчетливая политика партии, слагающей калифат,

состоит в том, что она силится проводить принцип просвещенного для того

времени абсолютизма; из Византии изгнанный Аристотель всасывается в культуру

арабов; но как скоро экономические условия европейской жизни созревают до

роста потребностей третьего сословия (предренес-санс), Аристотель с науками

всасываются обратно в Европу; арабы же становятся толкачами монголов.

Вырождающийся рационализм изживает себя в иронии, в юморе, в скепсисе,

в анекдоте; и юмором, скепсисом, анекдотиком переполнено поздней предание

мусульман; анекдот порою порхает по стенам кайруанских мечетей; и фигурируют

всюду прихоти юродивого-марабу; легенды гласят, например, о юродивом

брадобрее и о принадлежностях его ремесла; а вот мечеть сабли: в ней святыми

реликвиями становятся гигантская сабля и полуторасажен-ная трубка, которую

выкуривал без задоха почтенный святой; за ним трубку всюду таскал рослый

негр; в мечети Окбы показывают каменные гробницы собаки, верблюда,

принадлежавших Окбе; в одной из мечетей служители подводили к столбу,

предлагая прошмыгивать меж столбом и стеной, прибавляя при этом, что мне-то

легко прошмыгнуть; а вот толстому - каково этим делом заняться! Здесь

обряд - каламбурен; весельчакам лишь под стать каламбурить обрядами;

мусульманство отчасти столкнулось с началами христианства, как хохот с

отчаянным плачем; мусульманство когда-то вдохнуло веселье и смех в ряд

народов, обитавших на южных берегах Средиземного моря; народы же, заселявшие

его север, жили образами тяжелого бреда; вандалы, лангобарды, гунны,

норманны столетия проливали здесь кровь; в тысячном году ждали мирового

конца; тысячный год прошел, а нищая Европа - осталась; надо было устроиться

на земле; и папский престол создал легенду о тысячелетнем земном царстве и о

государстве-храме; папы организуют нищих бродяг в монашеские ордена и в

нищее рыцарство, выкидывая этой чандале 32 лозунги завоевания Иерусалима и

подменяя храм пустым мрачным гробом; двухсотлетний период крестовых походов

отдает папам власть. Но результат - знакомство с Востоком и с укрываемым в

нем Аристотелем; все когда-то вытолкнутое из Европы в нее возвращается с

возвращеньем в Европу нищего рыцарства; перерождается трубадур, нищий

рыцарь, - в искателя приключений; столетьем позднее он уже гуманист, чтобы

некогда стать либералом; политическая революция столетия вызревала из

революции быта. К XII столетию в Европу врывается Аристотель,

распространяемый в переводах; переводчики Аделяр из Баты, Роберт из Ретины и

прочие изучают Платона, Аристотеля и мудрость арабов; архиепископ Раймонд в

Толедо образует коллегию переводчиков (1130 - 1150); Иоанн Севильский здесь

перевел Аристотеля, в конце 12-го века проникшего в Париж и восстановившего

интерес к физике (Давид из Динана); между Востоком и Западом начинается

обмен идей, рождавших новые вкусы, подхваченные в Сицилии, ставшей в то

время преддверием к ренессансу.

Такие мысли в предощущении впервые мелькнули мне в Африке, когда я

прослеживал проблему отношенья между Западом и Востоком.

ТУНИСИЯ И ФРАНЦУЗЫ

в Тунис и посещения древнего Карфагена; помню здесь наш восторг пред камеями

финикийской работы; и помню сидение в пестрой, блещущей изразцами деревне,

по имени Сиди-Бу-Саид, приподнятой на утесистый Карфагенский мыс; с трех

сторон в него хлопали разъяренные волны; Сиди-Бу-Саид - место паломничества;

деревушка носила название чтимого марабу; но в легенду о нем был вплетен

каламбур: с переодеваньем; Сиди-Бу-Саид есть, согласно легенде, Людовик

Святой, здесь скончавшийся от чумы, по словам христиан; это - ложь,

сочиняемая "неверными" (христианами); дело в том, что Людовик пришел к

мусульманству под действием проповеди и тайно покинул вооруженный свой

лагерь; неверные вместо него похоронили простого солдата [Людовик Святой,

предприняв Крестовый поход33, высадился с войском в Карфагене и умер от

моровой язвы, свирепствовавшей в Тунисии].

Эти дни мне связаны и с Бельведером, парком, разведенным французами

около города; здесь запомнился павильон, опирающийся на ряд белых колонночек

и разблещен-ный изразцами; от него море зелени падает к белоснежным арабским

кварталам Туниса; за ним - лиловатый мыс, голубое пятно залива; зелень

дорожек, усыпанных красным песком, упадает к белым кубам арабских домиков;

на дорожках же кучкой, бывало, несутся арабские женщины, отвеивая плещущий

снег одежд и показывая черные лицевые пятна (лица их закутаны шелком).

Последний месяц жизни в Радесе все грезилось о будущих путешествиях

наших в Туат; и - далее; Сахара, Судан и Гвинея - неспроста влекли; ведь

Фробениус скоро потом начал связывать с Атлантидой раскопки свои, здесь

веденные;34 живя тут, я почитывал историю этих мест; мне открылись усилия

Франции завоевать Судан и Нигерию; конец века прошел здесь в боях: мне

открылись образы завоеванья Канкана и Диенеи;35 я не раз удивлялся здешнему

черному Наполеону, так недавно еще с беззаветною храбростью и уменьем

отражавшему много лет натиск французов и научившему негров лить пушки; я

много читал о культуре старого Тимбукту и о царстве сонгойцев36, столетия

сохранявших культуру Египта и стилем здесь найденных зданий, и культом

богини Га-тор;37 французы-колонизаторы воспитывали детей корольков во

французских школах и превращали их в местных чиновников, посредством которых

они управляли туземцами; мысли по этому поводу мной изложены во втором томе

"Путевых заметок", не появившемся в свет; вот что писал я в главке "Двадцать

две Франции": "Вы не знаете Франции: европейская Франция - малый отросток

гигантского тела, лежащего в Африке... Никогда не пришло вам на ум точно

вымерять Францию; вымерял я: отношение ее европейских частей к африканским

за вычетом Мадагаскара... равняется дроби: 1/22... Я боюсь - будет час:

кровь с огромною силой прильет к голове организма французской Европы - кровь

черная; миллионами негров, мулатов вдруг хлынет она в Париж..."

Я зачитывался сведениями о формованьи в Нигерии негрских полков и о

передвижении на север их; в 1912 году я писал: "В будущей европейской войне

негритянская армия будет оплотом французов" (II т. "Пут. зам." - "Двадцать

две Франции").

Не так ли случилось? Негры вскоре же оккупировали Рур; высаживались они

и в Одессе38.

Открывалась мне здесь и сущность французского буржуа: перерождаться в

колониях в паразита; я его наблюдал, как он мусорит местный быт отбросами

своего быта, уместного, может, в Европе, но здесь отвратительного;

колонизатор предстал мне в Африке, как гнилостная бактерия; я в Тунисии

инстинктивно стал отталкиваться от большинства европейцев; поговорите-ка с

сизоносым французиком в котелке, здесь ненужном; с какой дикой злобою он,

обливаяся потом, шипит на арабов из-за своих огороженных тыкв с надписью

"Traget interdit" ;39 меж "Traget interdit" и меж "j'ai mange mon gigot"40

протекает его вредоносная жизнь; тощеньким комаришком является он выпивать

кровь туземцев; и как ненавидит он их! Как позорит! Они-де грязны, и они-де

погибнут от сифилиса. Чем он им помогает? Тем разве, что им продает он ликер

"Anisette", отравляющий их; или он прививает безвкусицу им ввозимыми из

Европы дешевыми ситцами; разорение, пьянство, разврат разъедают жизнь

берберов; все идет от французов; арабы Тунисии платят им ненавистью;

характерен ответ одного из проводников, впивавшегося в нас в Тунисии и три

часа водившего нас показывать то, что мы и без него знали; когда он высосал

из нас все, что мог, и разговор перешел на тему об отношении арабов к

французам, то на мой вопрос, "как относитесь вы к французам?", он с усмешкою

мне ответил: "Да приблизительно так же, как вы относитесь к докучливым и вам

ненужным проводникам!" Ответ был классичен.

В ответ на вторженье французов арабы-интеллигенты, издававшие в Тунисе

несколько оппозиционных газет, подчеркивали национальную пестроту костюма; я

не видел арабов-интеллигентов, которые сменили бы свою пестроту на пиджак и

на брюки; они ходили по европейскому кварталу Тунисии в бархатах, утрирующих

национальное одеяние; тунисские мавры и берберы упорны в отстаивании своей

традиционной культуры, не в пример каирским феллахам, из кожи лезущим, чтобы

быть "европейцами"; в изысканных смокингах, в запахе одеколона, который

распространяют они, что-то есть внушающее сожаленье.

Впечатление от последних недель нашей жизни в Тунисии превратило

радесский домик в место усиленного семинария над бытом жизни арабов и

обработкой сырья наблюдений, собираемого по окрестностям; в этой работе мы

пересекались вполне; ничто личное не вставало меж нами: водворилась меж нами

и общность переживаний, и общность чтения; я писал "Путевые заметки";41 Ася

же зарисовывала мне ландшафты, мечети Радеса и типы: для будущей книги;42

обстание домика располагало к работе в игрушечной комнатке внутри башенки с

выходом на плоскую крышу, откуда мы озирали Радес, Захуанские горы и кафе,

на веранде которого располагались картинно арабы.

Эта крыша - источник многочасовых, задушевнейших разговоров, которые

поднимали большие проблемы арабской культуры; так что, - отними у нас

Африку, мы б удивились: чего ради соединили мы жизни? Ася в своих увлечениях

доходила до чертиков; можно было б подумать, что она влюблена в каждого

прохожего сельчанина, в котором она созерцала тип расы; однажды, заснув на

тахте, ярко застланной черными, желтыми и вишневыми тряпками, с восклицаньем

вскочила она; с блаженной улыбкой и невидящими глазами произнесла: "Ах,

араб: он - цветок!" - "Что с тобой?" Но она продолжала сидеть на тахте,

бормоча ерунду; и я понял: она - не проснулась еще; содержанием

шестимесячной жизни нам стала романтика, переходившая в бред, сквозь который

вырос вместо Африки нам миф об "Офейре";43 или же подымался образ близкого

будущего: образ Африки, которая множеством негрских полков и диким ритмом

джаз-банда должна совершить свое шествие по Европе.

Как сейчас стоит в памяти изразцовая комнатка, устланная шелками тахта,

кайруанский коврик, курильница, из которой струил свои сны темно-синий

кальянный прибор; я, в зеленом халате и феске-чечье, развивал перед Асей

свою философию. В эти дни нас связала друг с другом лишь Африка; отнимись

она, - мы с испугом вперились бы пустыми глазами друг в друга; с испугом

мелькнула бы мысль: почему это вместе мы?

Мы уезжаем в Египет. Приходилось чаще являться в Тунис за справками о

Египте, где, по слухам, гнездилась чума; в санитарном бюро успокоили нас:

ничего-де подобного.

В это же предотъездное время я сделал открытое нападение на Эмилия

Метнера в длинном письме из Радеса 44; в нем я подытоживал двухлетие

"Мусагета" и сомневался, чтобы политика Метнера, главным образом накладывать

свое "veto" на новые начинания наши, имела бы смысл.

Я писал: "Мусагет" приблизился к тупику, из которого выхода нет; ответ

Метнера - даже не крик, а рассерженный взвизг, показавший, что он нервно

болен, что надо его успокоить; и я "успокоил", но - с горьким сознаньем45.

"ARCADIA"
С таким чувством отплыл я в Египет в туманистый, ветреный день; море

пенилось; ночь была лунная; уж на рассвете впереди затуманился впрожелть

опаловый остров, как облачный морок, над морем поднявшийся: Мальта;46 он -

приближался; и мы различали квадраты и кубы утесы венчавших домов: это -

город Валетта; утесы - в растрещинах; при приближении трещины те оказалися

лестницами ступенчатых улиц; каждая состояла из ряда площадок между

подъемами в пять, четыре и десять и больше ступенек; дома, обрамлявшие

улицы, вытянулись в четырехэтажные здания, с резными, арабскими окнами.

Я с любопытством разглядывал жителей, - помесь арабов и греков;

мальтийки весьма поэтически кутались в свои плащи; и носили крылатые черные

шляпы, напоминавшие паруса. Остров был прихотливо разрезан заливами,

сложенными из отвесных утесов, между которыми густо дымили здесь спрятанные

английские броненосцы эскадры, которая с гибралтарской эскадрой являла мощь

Англии.

глядели из узких проливов на даль; на площади перед дворцом караул

золотомундирных, декоративных солдат в снежно-белых лосинах и в шапках

мехастых картинно нес службу; узнали, что ждать парохода в Египет нам надо с

неделю; мы тщетно просили пристроить к любому судну нас; но в пароходной

компании в этом отказывали; кто-то сжалился наконец:

- "Стойте-ка, я позвоню. Есть судно в Порт-Саид: оно - с грузом

железа. Коль капитан согласится вас взять, то - спешите".

И - телефонный звонок к капитану. Согласие!

- "Судно уходит сейчас!"

Мы - в гостиницу: за багажами; все же - вовремя; длиннобородый, весьма

добродушного вида старик-капитан, родом из Вюртемберга, лет сорок сновавший

по всем океанам, нас лично повел показать нам каюту.

- "Плывите, хотя б до Китая! Нам будет повадней со спутниками".

Ветер сильно крепчал, когда наша "Arcadia", выйдя из гавани, медленно

поплыла вдоль отвесов; тут же позвали обедать, - в общество старого

капитана, его помощника, усатого, вежливого берлинца; был вкусен и даже

уютен обед; капитан опрокинул нам на голову ряд рассказов своих, делясь

опытом сорокалетнего плаванья; мне запомнились послеобеденные прогулки по

палубе с ним; ветер рвал его бороду; бросивши руку за борт, восклицал он:

- "Здесь вот, под нами, в большой глубине живут змеи-гиганты". - Я:

"Но ученые оспаривают эту веру!" - "Ученые? Что вы говорите!.. Вы нас,

капитанов, спросите. Ученые - много ли плавают? А мой друг, капитан, в этом

месте сам видел: она поднялась над поверхностью моря - вон там, точно столб

телеграфный; и - опустилась".

Дружба со стариком крепла с первого дня; он, узнавши, что Ася граверша,

пристал, чтобы она рисовала его; три-четыре сеанса на капитанском мостике

сблизили ее с капитаном; и мы получили право бродить где угодно; с тех пор

часто мы забирались на рубку иль опускалися к скотному двору, устроенному на

корме; часто я наблюдал, как китайцы, служившие на "Arcadia", измеривали

глубину; "Arcadia" с грузом плыла к берегам Янтсе-Ки-анга;47 по мере того

как мы ближе узнали словоохотливого старика, он к нам стал приставать:

- "Ну зачем вам в Египет? Плывите-ка с нами: в Цейлон. Месяца три

после мы застреваем в Японии. Вам слезать нечего: днем можете съезжать на

берег; ночи будете проводить на "Arcadia". Я недорого, право, возьму: за

шесть месяцев путешествия с остановкой в Японии, с плаванием по

Янтсе-Киангу - три тысячи франков. Идет?"

Случай выпал на редкость счастливый; но - недомыслие, что не взял я

аккредитива с собой, и в Каире ждала меня сумма из "Мусагета", а на руках

денег не было; так лишился я путешествия; дни, проведенные на "Arcadia", все

же осталися в памяти.

В первый день путешествия нас покачало: был шторм; но на следующий же

день он перешел в волнение, ставшее легкой, приятною зыбью, сопровождавшей

до берегов Египта; цвет моря из темно-синего стал изумрудный: начались

песчаные отмели; в день, когда море было особенно синим, старик-капитан,

бросив руку налево, сказал: "Мы на уровне Крита!"

А на другой уже день за той же прогулкой он, бросив руку направо,

воскликнул: "Там - Триполи!"

Воздух мглел и жарчел от пустыни египетской; вечером, накануне

приезда, - приказ команде: готовиться к приему угля.

Все нас соблазняли:

- "Что же - едемте?"

Офицеры готовились: вынимали и чистили белые кители, которые завтра

станут им необходимы в Суэцком канале: ударит жара.

- "Как вот в Красное море войдем, замелькают летучие рыбы!"

Мне было жаль бросить милое общество; так хотелось испытать жару

тропиков; мне остается "Arcadia" в памяти как образ чистого передвижения,

как соответствие формы быта с самим содержанием жизни; но - делать нечего; и

мы следили печально за тем, как из мутей выяснивался нам Дамьетский маяк;

прошли мимо него, мимо отмелей Порт-Саида, откуда издали стал возвышаться и

наконец, приблизившись, вырос памятник инженера Лесепса48.

Навстречу к нам мчалась с берега моторная лодка; и в белом, пикейном во

всем взошли местные власти и доктор: по трапу.

КАИР
Порт-Саид - город авантюристов; вдоль белых домиков, рассевшихся у

канала, толпа подозрительных греков и левантинцев49, шикующих чуть ли не

розовыми и сире-нево-нежными пиджаками; здесь смеси культур, флор и фаун

трех континентов: наряду с флорой Греции - искусственно насаждаемая флора

Бенгалии вместе с обычною африканскою пальмой.

Поезд мчал уже нас у самого берега узкого и лениво посверкивавшего

канала; и мы сравнивали колориты песков двух пустынь: ливийской и

аравийской; песчаные дюны Аравии виделись мне красноватыми; дюны же Африки

помаячили бледно-мертвенным, зеленовато-грифельным колером; вероятно, это

была лишь иллюзия восприятий; пустыня струилась и зыбилась потенциалами всех

возможных миражей; верблюд, морду вздернувший, мне казался зеленым на фоне

дрожащего, рыже-красного колера; вдоль канала двигался еле-еле корабль,

проталкиваясь к Суэцу; но - крутой поворот; и канал - отступает; мы мчимся

на всех парах прочь: впереди нас - цветущий оаз, ослепляющий яркою зеленью

сахарного тростника, среди которого вылепились из коричнево-серого ила

квадраты домов, прозиявши пастями дверей и дырами черных окон; мы

проносилися мимо грязного города Зага-зига и продолжали нестись средь

густеющей зелени; линия приподнятого над нами оросительного каналика,

обросшего деревцами; острый, крылатый бело-голубой парус; кажется, что он

скользит по земле; там же - пашут: мотаются головы черных буйволов; а

кубово-синие сельчане-феллахи в коричневых шапочках, в длинных пышных

широкорукавных одеждах-абассиях ходят за ними; и вспоминается:
Золотые, изумрудные,

Черноземные поля.

В. Соловьев50.
Около Каира врезаемся снова в песчано-пыльные местности; вон - блеснул

Нил; из пылей, от бесплодных холмов Моккатама мечеть Измаила51, рябые ворота

и башни облупленные Цитадели;52 а что там за Нилом? Тускнеющие треугольники;

как - пирамиды? Не верится.

Ехавший с нами в Каир египтянин в изящнейшей феске и в палевой паре

разговорился от самого Загазига:53 со мной; к моему изумлению, он оказался

поклонником Льва Толстого.

- "Каир, о, Каир! - восклицал всю дорогу. - Нет города великолепней!

Недаром он самый дорогой город в мире. Да вы сами увидите..."

Он оказался чиновником; и всю дорогу рассказывал нам анекдоты и случаи

из своей деятельности; между прочим, - про город, затерянный где-то в

песках; его жители все погибают от смертных укусов зеленого скорпиона,

кишащего в скалах и в трещинах старых домов; там в фарфоровые баночки с

кислотой ставят ножки постелей, чтобы не заползло насекомое; узнав, что нам

надо достать себе комнату подешевле, он вызвался тотчас же свезти нас в

отель, откуда бы мы спокойней могли начать поиски постоянного помещения.

Вот и каирский перрон: лай носильщиков, плеск их халатов, разрывы на

части испуганных пассажиров; сплошное ха-хха, из которого выкрики:

"дха-ласса", "avec moi", даже "князь"! Не случайно первый же проводник наш

рекомендовался нам Ахметом-Хахою; субъекты, в Каире на нас нападавшие, стали

мне скалящей зубы, кричащею Хахою.

Ну и отель! В комнатеночке - сор; подоконники - темно-коричневые от

густой, руки мажущей пыли; и - пыль не вода; служитель, носатая Хаха в

абассии, совсем не внимал мольбе: дать воды; из окна - гам, коричневое

пересеченье ульчонок, безвкусных, бессмысленных: ими мы долго кружили с

вокзала, проталкиваясь сквозь толпу и наталкиваясь на верблюдов; невесело

встретил Египет; развернув план Каира, который я прежде еще изучил, мы

наметили себе квартал Каср-эль-Ниль; и к нему тотчас двинулись.

Еще в Тунисе вносили мы мзду где-то в агентстве, рекомендующем

иностранцам, где справиться о сдаваемых комнатах; нам указывали на квартал