Книга 3 содержание между двух революции вместо предисловия Часть первая Омут

Каср-эль-Ниль; приезжающие богачи телеграммой заказывают себе комнаты в

колоссальных отелях, "Палласах", "Спландидах" и прочих "Hotel premier

ordre"54, где и платят минимум 20 франков в сутки за комнатку в два-три

шага: не более.

В Каире более миллиона жителей; он раскинулся на громадное

пространство, врезаяся в гущу тропической зелени - здесь, там - подскакивая

на каменистую и вовсе бесплодную почву, там кварталами вылезая в безводье

ливийской пустыни; он - переплетенье арабских и коптских кварталов с

полуевропейскими, даже совсем европейскими; все части города пересекает

трамвай; мы, вскочив на него, понеслись через путаницу кривых загогулин; и

оказались в широких, прямых, как стрела, зеленеющих улицах с рядом цветущих

газонов, переходящих в сады, над которыми дуги трескуче пылящих кишок

орошали перловыми брызгами зелень; и это все вперебивку с тяжелыми,

шестиэтажными зданьями светло-коричневого и темно-бурого колеров, тонущими в

сети веранд, надувающих свои парусины; это все обиталища биржевых королей,

отдыхающих здесь; на тонных проспектах, украшенных серыми касками египетских

полисменов, широкоплечих, с узкою талией, стоящих на перекрестках, - везде

чистота; самые жесты, с которыми полицейские подымают белую палочку,

напоминали жесты египетских человечков на фресках; так старый Египет

врывался в каирский проспект из разрытой в песках усыпальницы; он обслуживал

уличное движенье или стоял здесь как знак украшенья проспекта; и над бытом

двадцатого века из тусклого неба являлося царство теней; ряд проспектов,

прямых как стрела, открывали вдали перспективы из пальмовых парков; вот

повис мост Каср-эль-Ниль меж Каиром и островом спортивных площадок, открывая

дорогу в Булакский музей с возлежащей в нем, как живой, мумией фараона

Рамзеса II55, разительно улыбавшегося из стеклянного гроба белым зубом

своим, с которого не стерта эмаль; и казалось, что встанет: надев модный

смокинг, пройдет по проспекту весьма фешенебельно, замешиваясь в утонченные

пары из леди и джентльменов в белейших костюмах, в колониальных касках с

плещущей вуалью, - в хамсин, южный ветер пустыни; небо станет

коричнево-бурым тогда от летящих над головою песков; все закутаются в вуали,

спасая глаза.

В этих тонных кварталах обитель теней проницает весьма фешенебельные,

цветочные, парфюмерные, табачные, книжные магазины с разбитыми перед ними

искусственными цветниками; в табачных - расставлены кадки с растениями при

тростниковых креслах, в которых сидят джентльмены, раскуривающие тут же

купленные сигары; кафе-курильня, а не магазин.

Бродя, выходили отсюда мы к великолепной набережной; и, пересекши мост

Каср-эль-Ниль, заходили в кафе Булакского парка, свисающее над отвесами

нильского берега; и, склонясь над водой, отдыхали под колоссальными

пальмами; солнце уже становилось, склоняясь к закату, тусклеющим кругом; и -

угасало в пыли: высоко над землей; веяньями здесь неслись мимо коричневатые

сумерки; пальмы теряли стволы в карей тускли; под ногами вдоль Нила,

бывало, - лёт полосатых бело-голубых парусов; вдруг - прекрасное просияние

мути, но без источников света: грустные, золото-карие эти щемящие сумерки я

полюбил, хоть рыдала душа; пошуркивали большеголовые ушастые ящеры, косолапо

скрываясь в мангровой заросли (флора здешнего сада - бенгальская).

В первый же день, зайдя в агентство и получив адреса сдаваемых комнат,

мы сняли сравнительно недорогую на улице, прилегающей к Каср-эль-Ниль, у

венгерки - одной из тех дам, которыми переполнен квартал и занятья которых

весьма подозрительны: не то сдача комнат, не то - дом свиданий! Обитатели

Каср-эль-Ниль - не местные жители: европейцы, шикующие левантинцы, воняющие

одеколоном и луком, да греки; Каир - тоже город авантюристов; в этом

квартале города подчеркнуто настроение разложенья и гибели; американский или

английский буржуа, пересаженный из своего домашнего кресла в каирское

кресло, выглядит часто посаженным на... электрический стул; ему хочется

крикнуть: "Петля и яма тебе!"56

Набережная Каср-эль-Ниль и сады Булака - место моих размышлений о

европейце, колонизаторе; надо увидеть его не в центре страны, а в колонии,

чтобы понять перерожденье его в кровь сосущего паразита; французы с нарочною

откровенностью жалят арабов; в Каире же англичане не замечают их; арабское

население, арабские магазины - ничто; один египтянин, шикарно одетый, мне с

яростью жаловался: "Верьте, - не было случая, чтобы приехавший сюда

англичанин раз хоть что-нибудь купил у араба; чиновники, состоящие здесь на

службе, раз в год, получивши отпуск, едут в Лондон, где закупают все, что

нужно на год, - от костюма до... английской булавки". Игнорированье всего

характерного, неанглийского, у англичан есть инстинкт; в здешних отелях вы

не отведаете местных блюд; англичанину, путешествующему с Куком, закрыта

страна, по которой он путешествует; те же виски, плум-пудинг; попав в

пирамидный отель, я увидел фраки, оголенные лопатки напудренных старых леди

вместе с плум-пудингом. Английская мумия оказалась мертвее египетской, ей

говорившей:

- "Здесь яма и петля тебе!"

Булакские сумерки с первого дня мне связались со старым Египтом;

вскочивши в трамвай и промчавшись по мосту, разрезав тропический парк,

оказались у места, где все засерело песками на сотни пустых километров;

сурова пустыня ливийская в сумерках; помню, как соскочили с трамвая мы около

гостиницы Пирамид перед двумя чудовищами, тяготевшими миллионопудовыми

глыбами камня, расцвеченными заревыми рефлексами: от фиолетово-розовых до

угрожающих ржаво-рыжих; мы тронулись к ним, утопая ногами в песке, отдавайся

чувству, что каждый шаг выдавливал новые тяжести, которыми пирамиды и крепли

и разбухали; вот и заняли собою полнеба; серяво повесился бледный месяц меж

ними; переживали странное чувство, как будто от них через нас пробежал

электрический ток непрочитанных образов прошлого, вскрывшего свои ужасы;

все, что ты мыслил о древнем Египте, вдруг смылось Египтом, действительно

бывшим, но в книгах не читанным; ты его читаешь из книги, тебе открывшейся

вдруг: точно ты жил в нем, заснул и, очнувшись чрез пять тысяч лет, видишь

ясно, что было; и видишь, что яма и петля была для тебя, человек.

Так пережил я, ощупывая первый камень у всхода; камень мне оказался по

грудь; шириною ж был равен моим распростертым ладоням, прижавшимся к серой

его, рябоватой поверхности; пирамида заламывалась в небеса, скрыв вершину; а

бок ее виделся с улицу; тысячи трухлявых камней свои громоздили массивы; и я

ощущал себя с вырванным мозгом и с волосами, стоящими дыбом (темя покрылось

мурашками); не было имени странному состоянью сознания, нас охватившему близ

пирамид в час заката, когда воздух стал карим и охватила старинная,

неизъяснимая, невыносимая грусть.

С этого дня мы ходили часто сюда; мы ощупывали ступени ладонями или

сидели в песке пред огромной, разрытою негрскою головой: сфинкс глядел нам в

глаза;57 феллахи, как черти, бросавшиеся на туристов, взявши с нас мзду, уже

нас не тревожили, предоставляя свободу слоняться, присаживаться на ступени

гробниц иль таиться в сумерках среди вырытых колонн храма сфинкса: до ночи;

здесь дни были пламенные; ночи же нас замораживали; небо делалось невыразимо

синим, прозрачным; дымилось сияние месяца; около 12 ночи мы мчались в почти

опустевшем трамвае над тишью песков, уносяся в цветущие парки Булака.

АРАБСКИЙ КАИР
Влево от набережной Каср-эль-Ниль в низменной местности, куда ведут

холмистые склоны, - ряд коптских кварталов; местность эта называется "старый

Каир"; тут же находится остров Рода; на нем сооружение Ниломет-ра;58 грязь,

пыль, блохи встречают вас здесь; и главное: здесь подвергаетесь вы нападенью

особого типа разбойников, беспрепятственно схватывающих за шиворот; это -

проводники; они устраивают здесь облаву; и вы загоняетесь в ту или иную

коптскую церковку; я не раз схватывался с этими разбойными кучками, защищая

свободу передвиженья себя и Аси; приходилось при помощи палки от них

отбиваться; хотя двигаться здесь одному - это значит: застрять в тупике,

потеряв надежду на выход в иные кварталы; головоломки сплошных и

грязно-коричневых тупичков производят впечатление баррикад, под которыми

надо нырять; надо знать, где прогоркнуть и где перелезть, чтобы мочь

двинуться дальше.

Коптские церковки миниатюрны; но их следует осмотреть непременно:

иконостасы их отличаются бесподобно тонкой резьбой с тонкою костяной

инкрустацией в темно-коричневом дереве; любопытны огромные церковные книжищи

в инкрустированных переплетах; коптские попы что-то бормочут, в них уткнувши

носы; что именно, не понимают они и сами; они крайне невежественны. В этих

грязных кварталах встречаете вы очень стройного, тощего, как сажа черного

абиссинца с орлиным носом, острой бородкою клинушком и протонченным лицом;

выбираясь из старого города, вы поднимаетесь вверх и попадаете в мучительное

сплетенье арабских кварталов, где улицы грязны, темны, потому что каждый

этаж выступает над нижележащим; дома же здесь трех-четырехэтажные; улица

представляет собою с двух сторон систему выступов, заслоняющих свет; видишь

полоску неба вверху; внизу гам-канье, сор, толчея, локтебои: толкается все

обилие мусульманских народностей; и феллахи, и арабы Африки, и арабы Аравии

все в серо- и бело-черных плащах, в характерных повязках, арабы Берберии,

левантинцы в пиджачных парах, субъекты в абассиях, поверх которых нелепо

надет европейский пиджак; на маленьких площадках неподвижно сидят

узкоглазые, цепенеющие монголы из Средней Азии, с узкими глазками и с

характерными скулами (вероятно, паломники, посещающие Каир на обратном пути

из Мекки); в этой пестрой толпе ковыляют, ползают, показывая свои ужасные

язвы, уроды и карлики; такого бреда нигде не встретите вы; в это месиво

врезываются караваны богато украшенных пестропопонных верблюдов с сидящими

на них неподвижно цветистыми женщинами в шелках; тут мелькают феллашки с

глиняными кувшинами на головах и плечах; они в черных платьях; и выглядят

точно наши монашенки; у них полуоткрыто лицо, занавешенное от переносицы до

подбородка; глаза же живые и огненные.

По сцеплению коленчатых уличек вы проталкиваетесь вместе с толпой мимо

дыр, открывающих в улицу свои сласти и пряности; тут продажа шелков, туфель,

кож и мехов; вы пересекаете площади шагов пятнадцать в диаметре с

витиеватыми, исщербленными тяжелой лепкой мечетями, при которых высокими

пальцами торчат шестигранные, покрытые, как лепною проказою, минареты.

Знаменитые в прошлом мечети Каира не нравились мне; по отношению к мечетям

Тунисии, Персии, Туркестана они являют собой безобразное, завитое барокко;

между тем мечети эти видели в своих стенах белую, стройную фигуру самого

Нур-Эддина, о справедливости которого ходят в Каире рои мусульманских

легенд; по этим вот уличкам он, великолепный наездник, ловко умеющий на коне

отбивать мечи, ехал - суровый, прямой, плеща складками с него спадающего

бурнуса.

вдруг: выталкиваетесь в молчание пустой площади, не зная, где вы теперь

очутились; в площадь вливается ряд пустых кривулей: совсем мертвый квартал!

Некого спросить, как вернуться к местам, более или менее обитаемым: ни

полисмена, ни трамвая, сесть негде - так всюду грязно; о том, чтобы зайти в

кафе, нельзя и подумать; просиживал много в арабских кафе Тунисии и Радеса,

чистых, играющих изразцами; в здешних кафе кишат блохи да вши.

Две трети Каира состоит из сплетенья кварталов, подобных описанному;

местность эта, коли идти от Нила, поднимается вверх до подступов и башен

огромнейшей городской Цитадели, поднятой над Каиром; он простирается весь

под ногами теперь; вблизи Цитадели - протянутые к небу пальцы больших

минаретов, принадлежащих главным мечетям Каира.

Между арабским городом и европейским кварталом - ряды улиц,

представляющих собой сплетенье полуевропейских, полуарабских, убивающих

своею безвкусицею домов; забредя сюда раз или два, мы потом старались

обходить эти места; да и в арабском городе не слишком долго застрянешь с

целью понять его быт; после каждого посещения необходимо переменить белье,

которое здесь становится неводом, уловляющим блох.

Я не стану описывать, как мы осматривали арабские музеи и прочие

достопримечательности; это все рассказано во втором томе "Путевых

заметок";60 не в музеях характерность стиля Каира как целого, а в разнобое

кварталов.

ДРЕВНИЙ КАИР
Старый арабский Каир не волнует; а пятитысячелетний древний Египет,

кометой врезаясь в сознание, в нем оживает как самая жгучая современность; и

даже: как предстоящее будущее. В чем сила, превращающая тысячелетнюю пыль в

наше время? Терялся в догадках, почему в стране мумий Европа оказывалась

неотличимой от мумии? Вероятно, что мы стоим накануне работ, осуществимых

лишь миллионными коллективами, подобными тем, которые некогда выбросили в

небеса громады сфинксов и пирамид. Но вздрагивало сознанье, что мы стоим

накануне возведенья циклопических контуров, какие взлетали в древнем Египте.

Рабы ли мы - вот что меня волновало в Мемфисе, когда я попирал ногами

гранитную статую фараона Рамзеса61, источенную дождями и ветром; сам фараон

живо мне улыбался из своего стеклянного гроба и выглядел моложе своего

изваяния; в Египте я прозирал новый Египет, развивавший вокруг себя свои

повторные формы; скоро открылось мне, что в бетонах Европы тот же, по

существу, не изменившийся египетский стиль; Египет папирусов - прах:

подлинное перевоплощенье Египта - технические сооружения электростанций,

мостов и т. д.; и этот Египет повсюду присутствовал с нами; он восставал

перед нами и образом египетского полисмена в английской каске, с поднятой

белой палочкой, задержавшего перед нами трамвай тем же самым египетским

стилизованным жестом, который сохранил полубарельеф, выщербленный на

мастаба; [Мастаба - могила] этот Египет выскакивал на европейский проспект

обелиском; из парка, посыпанного пирамидным песком, перекочевывали мы на...

этот самый песок; пирамиды притягивали; мы ощупывали рябые их камни, тая

умысел самим, без феллахов, вскарабкаться на вершины их, хотя бы ценою

невероятных усилий; но толпа крючконосых "дьяволов" в черно-синих абассиях и

эффектно задрапированных в серые и фиолетовые вуали бросалась за нами, едва

пытались мы подняться на первые массивы, брошенные у основания пирамиды; нас

стаскивали обратно; раз удалось лишь добраться до входа во внутренность

пирамиды: нам показалось, что смотрим мы с вершины трех-четырехэтажного

дома; тут же толпа вскричавших феллахов грубо нас сволокла; мы оказались у

будки, где мне предложили дать подпись, что управление пирамид не

ответственно в нашей гибели; пришлось покориться; но когда я увидел толпу

человек в тридцать пять, составлявшую наш эскорт при подъеме, я опять

взбунтовался; и тяжбу с толпой разрешил шейх деревни, дав нам по два

проводника, которые должны были тянуть нас за руки при подъеме; третий

должен был подкидывать сзади; проводники пригласили новых проводников; при

нас сверх того оказались: сказочник, кофейник, гадальщик; словом, - двадцать

человек с гамом и криком ринулось с нами, когда мы понеслись на гигантских

прыжках осиливать не менее 180 - 200 ступеней, вышиной около полуметра; это

скакание задыхающихся, вверх подбрасываемых тел, молящих об остановке, было

подобно пытке; сначала адский галоп пошел вверх по ребру; остановка; мы

оказались припертыми к площадке, на которой едва могли удержаться ноги;

внизу была бездна, куда я бы свергся, если бы не кольцо из феллахов, нас

прижимавших спиною к ребру; потом тем же адским галопом швыряли нас вкось от

ребра; так достигли половины подъема; и после присели; Асе тут сделалось

дурно; я оказался припертым к ступени, которой высота была более метра, а

широта сиденья не более 20 сантиметров; в этом месте ужасна иллюзия зрения:

над головой видишь не более трех-четырех ступеней; вниз - то же самое;

ступени загнуты; пирамида видится повешенной в воздух планетой, не имеющей

касанья с землей; ты - вот-вот-вот свергнешься через головы тебя держащих

людей, головой вниз, вверх пятами; мы вдруг ощутили дикий ужас от

небывалости своего положения; это странное физиологическое ощущение,

переходящее в моральное чувство вывернутости тебя наизнанку, называют

здешние арабы пирамидной болезнью, средство от которой горячий кофе; пока мы

"лечились" им, проводники, сев под нами на нижних ступенях, готовы были

принять нас в объятия, если б мы ринулись вниз; а хотелось низринуться,

несмотря ни на что, потому что все, что ни есть, как вскричало: "Ужас, яма и

петля тебе, человек!"62

Для меня же эта вывернутость наизнанку связалась с поворотным моментом

всей жизни; последствие пирамидной болезни - перемена органов восприятия;

жизнь окрасилась новой тональностью; как будто всходил на рябые ступени

одним, сошел же другим; измененное отношение к жизни сказалось скоро начатым

"Петербургом"; там передано ощущение стоянья перед сфинксом на протя-женьи

всего романа63.

"Пустыня... кажется зеленоватой и мертвенной; впрочем, - мертвенна

жизнь; хорошо здесь навеки остаться! В толстом пробковом шлеме с вуалью

сидит Николай Аполлонович на куче песку... Перед ним - громадная голова:

валится тысячелетним песчаником. Николай Аполлонович сидит - перед

сфинксом... Николай Аполлонович провалился в Египте... Культура - трухлявая

голова: в ней - все умерло...; будет взрыв: все - сметется"; но "есть

какие-то звуки; грохочут в Каире; особенный грохот: с металлическим,

басовым, тяготящим оттенком; и Николай Аполлонович - тянется к мумиям"

("Пет.", 2-я часть, стр. 268)64.

"Завечерело; в беззорные сумерки груды Гизеха протянуты грозно; да, да:

все расширено в них...; загораются темно-карие светы; и - душно. И он

привалился задумчиво к мертвому, пирамидному боку; он сам - пирамида,

вершина культуры, которая - рухнет" ("Пет.")65.

Вот с чем сошел я с вершины, как бы оглушенный паденьем огромного тела;

и глухоту с той поры я понес по годам; "пирамидная болезнь" длилась долго;

меж влезанием на трухлявый бок пирамиды и переживаньями "Петербурга"

протянулась явная связь; приводимый отрывок вставляю сознательно я в этом

месте; эта - схваченность роком, вперенность в сфинкса, загадывающего нам

загадки, сопровождала года.

И - снова галоп; и вновь - остановка; и наконец - на вершине мы;

площадка - не более десяти шагов; эти десять шагов образовалися потому, что

англичане, молоточками откалывая себе по куску, снизили пирамиду метров на

пять; сверху кажется она невысокой; расстояние до основания, быть может,

уменьшилось от падения сумерок; солнце село; один из арабов, бросивши руку в

рябую песчаную тускль ужасающей мрачности, произнес: "Там - смерть! Там -

блуждай месяцами, - не встретишь воды..." Действительно, - там разбросались

не пески даже; а черные, до ужаса раскаленные камни - хамады, где никто не

бывал; в Сахаре нет таких мест; только Ливийская пустыня их знает. Спуск с

пирамид легок.

Наши прогулки по паркам Булака часто оканчивались у подножия пирамид;

здесь развертывалась пустыня, соблазняя к экскурсиям: в Мемфис, в Бедрехем и

к другим прикаирским окрестностям; то мы посещали домик Мариэтта66 и

опускались в могильные помещения, которые, как, например, комнатки гробницы

Ти67, восхищали чудесными полубарельефами стен, высеченными с предельной

реалистической четкостью; то мы блуждали по подземной галерее Серапеума,

разглядывая открывающиеся справа и слева гробницы аписов;68 то отдыхали,

присев на огромный поверженный гранитный мавзолей Рамзеса: в Мемфисе,

представленном не памятниками, а только пальмовой рощей да озерцом;

запомнился переезд из Мемфиса к пирамидам Гизеха69 на осликах; мы ныряли

среди песчаных бугров, вдоль маленьких котловин, с дна которых дали не

видны, а видны отовсюду вытарчиваю-щие пирамидки, и между ними одна,

ступенчатая, эпохи персидского владычества; этот путь в обстании холмов и

могил, средь египетского полудня, когда солнце отвесно бьет с бешеной силой,

растопляющей мозг, мне запомнился как некий ужас; и я, трясяся на ослике,

напяливши куртку на палку, приподнятую как зонт, повторял текст из Библии:

"Бойтесь беса полуденна";70 опалялась сухая гортань, в глазах плясали

красные пятна; кубовое небо над головою густело до черноты; всякий след

двадцатого века стирался в сознании; тысячелетия прошлого, обстав

вещественно знаками своего бытия, были единственною реальностью; увидавши

этот древний Египет среди бела дня в нашем веке, я позднее в Европе его

узнавал: на авеню Елисейских полей перед обелиском71 и на Невской набережной

в Петербурге пред сфинксами;72 он вставал отовсюду - мертвец, заключая в

гробничную духоту, поднимая мучительные кошмары.

Наши вечерние прогулки по Каср-эль-Ниль и задумчивые посиды в Булакских

садах остались мне как этап жизни, как переоценка прежних путей и как

охваченность чувством рока, связавшегося с нашим бегством из Москвы; это

бегство развертывалось для нас все более и более в провал всей культуры;

обнаружилось, что бежали не из Москвы мы, а из целой трухлевшей культуры;

Москва, Париж, Лондон, Каир - все одно; и недаром египетская старина

прорастала в Египет двадцатого века; как и наоборот: Лондоном, Берлином,

Парижем, Москвой этот век безысходно валился в египетские подземелья; и

недаром рыдала душа на булакском закате; она рыдала о том, что нет вырыва

ей: всюду - рабство; меж нашим уездом и будущим испуганным возвращеньем

"домой" углублялась переоценка всех ценностей - личных, идеологических;

перерождался взгляд мой на жизнь, неся в будущем ряд своих революций,

протекавших по-разному во мне и в Асе; наше стояние друг перед другом в

Египте связывало внутренние повороты, происходящие в нас, с образами друг

друга; образы эти разрастались неимоверно; и Ася, казалось, вперяется в меня

взором сфинкса; и я, вероятно, вперялся в нее этим взором.

Каир остается мне переломным моментом во всем путешествии нашем; до

Каира как бы путь лежал наш вперед; с Каира же начиналось возвращенье туда,

откуда мы вырвались; мы возвращались, чтобы вынашивать, сидя на месте,

теперь вовсе новые критерии жизни, не входившие доселе в сознание; поглядев

друг на друга с испугом, как бы мы увидели: из глаз наших смотрит

неведомое - друг на друга.

Мы в Египет приехали на три недели и хотели проехать до нильских

порогов, посетивши Люксор, Ассуан73, но несчастное разгильдяйство