Слово на день обретения мощей святителя Митрофана

 (в схиме Макария), епископа Воронежского.

 

Твори благо, бегай злаго – спасен будеши.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

В истории народа бывают эпохи, подобные землетрясениям. Колеблются вековые устои, разрушаются обычаи предков, изменяются основы государственности, смута вторгается в духовную жизнь, и множество людей мечется в растерянности и страхе. Таково было для России время царствования Петра I, монарха-реформатора. Беспощадно «царь-плотник» обтесывал Русь на европейский манер: живое тело Русской земли обливалось кровью в военных походах, истощалось в «великих стройках», содрогалось в судорогах мятежей. «Плотничий топор» Петра I проник до самой души народа: казалось, в опасности святыни предков; ярмо государственного насилия сдавило церковную жизнь; стенала Русская Церковь, еще до того потрясенная страшным расколом. Но по шаткой, неверной, ускользающей почве Петровской эпохи спокойно шествовал и вел свою паству в вечность святитель Митрофан Воронежский.

Святитель Митрофан начинал свое служение Церкви Божией как один из бесчисленного множества неприметных сельских пастырей Русской земли. Неведомо, где он родился, скудны сведения о его семье, в своем «Духовном завещании» он пишет только: «Родился от благочестивых родителей и воспитан ими в непорочном благочестии Восточной Церкви, в Православной вере». Но такое свидетельство – главное, что нам нужно знать об истоках жития святителя Митрофана. Не знатное происхождение, не ученость, не изысканное красноречие, а боголюбие привело его к сану святительскому. Жизнь его текла обычно: он был женат, имел детей (известно, что сын его Иоанн стал мирским чиновником – подьячим). Овдовев, уже сорокалетним, он принял монашеский постриг в безвестной тихой обители – Золотниковской Успенской пустыни Суздальской епархии. Здесь своим глубоким смирением, подвигами благочестия и братолюбием святитель Митрофан снискал любовь братии, избравшей его на игуменство. Вскоре его поставили настоятелем более крупной обители: Яхромского Космина монастыря. Любвеобильный святой игумен мудро управлял обителью, наставляя иноков в Законе Божием и подавая им пример чистотою собственного жития. Ревнуя о славе Божией и красоте богослужений, святитель Митрофан воздвиг в монастыре новый каменный храм во имя Всемилостивого Спаса. О его ревностных трудах узнал Патриарх Иоаким и поручил святителю Митрофану управление знаменитой Костромской Унженской обителью.

Монастырь на озере Унжа был основан в XV веке дивным подвижником – преподобным Макарием Желтоводским. Многие годы отшельничества, проведенные в уединении с Богом, осенили преподобного Макария светозарной благодатью Святого Духа. Исходившее от него сияние святости было так велико, что действовало даже на иноверцев. Казанский хан, захвативший его в плен, был так поражен обликом преподобного старца, что отпустил на свободу не только его, но с ним еще четыреста православных русских пленников. Великими чудесами и при житии и после кончины прославился преподобный Макарий Желтоводский.

С благоговением принял бразды правления созданной чудотворцем Макарием обителью будущий святитель. И здесь он немало потрудился над украшением монастыря: воздвиг каменный Благовещенский храм, заботился о написании святых икон.

Любовью к людям и высоким благочестием, учительным словом и простотой обхождения святой игумен привлек к себе сердца не только монашеской братии, но и всего народа Костромской земли – множество христолюбцев стало стекаться на Унжу за благословением и наставлением святого старца-игумена. А сам он явственно ощущал на своих трудах благословение преподобного Макария, к Небесному покровительству которого прибегал до конца земных своих дней.

Весть о том, что на Русской земле явился новый угодник Божий, достигла благочестивого царя Феодора Алексеевича. Не раз царь призывал унженского игумена к себе в Москву, чтобы насладиться беседой с ним, не раз и сам посещал Унженский монастырь, расцветавший под управлением мудрого старца. Царь Феодор Алексеевич недолго правил Русской державой, но успел совершить ряд замечательных деяний. По совету Патриарха Иоакима он упразднил местничество – состязание в гордыне между боярскими родами, крайне вредное для государства. Заботясь о просвещении Отечества, царь Феодор основал в Москве Славяно-греко-латинскую академию, где изучались и богословие, и мирские науки. Это была первая на Руси высшая школа, давшая Церкви и государству многих выдающихся деятелей, ставшая родоначальницей подобных училищ в Новгороде, Туле, Орле и других городах. Трудился царь Феодор и над тем, чтобы превозмочь явившееся из невежества тяжкое явление – церковный раскол.

Старообрядческий раскол гораздо точнее было бы называть новообрядчеством. Раскольники выступили ревнителями не благочестия Святой Руси, а «буквы обряда», искаженной в ходе русской истории. Судьбы Древней Руси были бурными: междоусобные войны, татаро-монгольское иго, опричнина, Великая смута начала XVII века... Среди исторических потрясений как-то незаметны были ошибки, по недостатку грамотности или нерадению вносимые переписчиками и переводчиками в священные книги, искажения, по тем же причинам допускаемые в богослужебных обрядах недостаточно просвещенным духовенством. Некоторые из этих ошибок были терпимы, но некоторые были вопиющими (среди них – произвольная вставка даже в Символ веры). Эти досадные ошибки, бросающие тень на чистоту русского благочестия, требовали исправления: к такому начинанию приступила Русская Церковь уже в середине XVII века; с особенной тщательностью занялся исправлением новейших книг по древним источникам и греческим подлинникам Святейший Патриарх Никон. Но деятельность его вызвала яростный отпор воинствующего невежества, учинившего раскол в Русской Церкви.

Подобно древнеиудейским фарисеям, русские раскольники-староверы восстали за незыблемость унаследованных от предков обрядов, не замечая, что «оцеживают комара и поглощают верблюда». Они были готовы умереть за единую букву аз старых книг и при этом изрыгали хулу на Матерь-Церковь, расторгали церковное единство. Ложная ревность по букве привела фанатиков к преступлению против духа Церкви Христовой – к греху раскола, который, по слову святителя Иоанна Златоуста, не смывается даже мученической кровью. Дело было отнюдь не в обрядах (о чем свидетельствует позднейший приход части отколовшихся в единоверие с Русской Церковью, при сохранении обрядовых различий) – еще Патриарх Иоаким заявлял раскольникам: Прекратите хулить Святую Церковь, а креститесь, как хотите.

В раскольничьих кругах родился миф о «Никоне-тигре» – о том, что действия Патриарха Никона якобы диктовались его властолюбием и гордыней. Эта клевета затем перекочевала и в труды историков. На самом деле Патриарх Никон отнюдь не посягал на царскую власть – это царь Алексей Михайлович Тишайший посягнул на власть духовную. Конфликт между монархом и Первосвятителем начался с того, что Патриарх Никон восстал против деятельности учрежденного царем Монастырского приказа, – первой на Руси святотатственной попытки государственной власти наложить руку на церковное имущество. Подвиг Патриарха был не напрасен: Монастырский приказ был упразднен в 1667 году. Однако Петр I восстановил это учреждение в еще более тяжкой для Церкви форме.

Патриарх Никон был гоним царем как исповедник и не имел возможности сам противоборствовать расколу. Изгнание Первосвятителя усугубило церковную смуту: если Патриарх Никон с кротостью и любовью обращался к заблудшим (приводя к единству с Церковью одного из вождей старообрядческого толка, протопопа Иоанна Неронова, Патриарх плакал от умиления), то царская власть стала действовать против раскольников насилием и казнями. Патриарх Никон не имел никакого отношения к расправе над расколоучителями: он уже находился в ссылке, когда вождь раскола протопоп Аввакум с видимым торжеством вернулся в Москву. Однако неумеренной дерзостью Аввакум навлек на себя монарший гнев, был сослан, а затем за «анафематствование» Алексея Тишайшего в своих подметных письмах казнен. Позднейшее преследование раскольников в имперской России также вызывалось отнюдь не церковными, а политическими причинами. Но староверы уже боялись проклинать царя и все свои обличения направили против «Никона-тигра».

В I666 году Собор Русской Церкви, проходивший при участии Патриархов Александрийского и Антиохийского, восьми иерархов Константинопольского Патриархата, Сербского и Грузинского митрополитов, вменив в вину Патриарху Никону самовольный уход от церковных дел, одновременно признал правильным и необходимым совершенное им исправление священных книг и обрядов Русской Церкви. То был голос Церкви Вселенской, так и не услышанный фанатиками раскола.

На Московском Архиерейском Соборе 168I–1682 годов одним из главных был вопрос о раскольниках, о которых говорилось: Многие неразумные люди, оставя Святую Церковь, поделали в домах своих мольбища и, собравшись, совершают противное христианству, а на Святую Церковь износят страшные хулы. Среди мер противодействия расколу присутствовавший на Соборе царь Феодор Алексеевич предложил учредить много новых епископских кафедр, чтобы повсюду святители могли сами противоборствовать раскольничьей агитации. Однако Собор не согласился на резкое «разукрупнение» епархий – были созданы всего четыре новые архиерейские кафедры на окраинах тогдашней Российской державы: Тамбовская, Холмогорская, Великоустюжская и Воронежская. По предложению царя Феодора, горячо поддержанному Патриархом Иоакимом, воронежскую паству было решено вверить известному всем подвижнику игумену-старцу Митрофану.

Унженский игумен был вызван в Москву для архиерейской хиротонии – Господь призывал его на ниву Свою для ответственнейших и тяжелейших трудов. Так святой Митрофан святительскою одеялся еси одеждею, яко венец священства.

1682 год, когда прибыл в Москву святитель Митрофан, стал для России годом утраты благочестивого самодержца и началом периода смут и потрясений. Новопоставленный святитель Воронежский оказался в горниле событий. Он участвовал в торжестве венчания на царство наследников почившего монарха, царевичей Петра и Иоанна. По Промыслу Божию, в предуказание будущей близости к царю, святителю Митрофану выпало поднести царский венец десятилетнему Петру I. Юный возраст наследников престола не позволял им взять в руки управление державой; в царской семье возникли распри, и властолюбивая царевна Софья организовала стрелецкий бунт. Мятежники врывались в царские палаты, неистовствовали, убивали знатнейших вельмож. Этой смутой решили воспользоваться расколоучители. Как выяснило позднейшее расследование, целью их заговора было убийство Патриарха Иоакима и всех присутствовавших в то время на Соборе архиереев. Святитель Митрофан стал свидетелем и ужасов стрелецкого бунта, и раскольничьих бесчинств. Вот как оценивает эти события церковный историк М. В. Толстой: Неистовый стрелецкий бунт был началом зол, стоивших Отечеству много драгоценной крови.

Смута гражданская приняла обличие смуты церковной. Пока вся Москва была еще в трепете от кровопролития, раскольники подговорили стрельцов постоять за старую веру. Никогда раскол, по-видимому, не имел более выгодной ситуации для осуществления самых безрассудных замыслов: начальником стрельцов был князь Хованский, тайный приверженец раскола. Заговорщики ставили своей целью захват власти. Князь Хованский дал им в предводители Никиту Пустосвята, уже несколько раз осужденного за раскол. (После покаяния на Соборе 1667 года Никита вновь совратился в раскол и успел приобрести у раскольников громкую репутацию непобедимого книжника.) Никита и другие бродяги призывали народ на защиту старого благочестия. Волнение становилось общим...

По настоянию князя Хованского был назначен день для подачи челобитной – 5 июля 1682 года. В этот день толпы раскольников с шумом ворвались в Кремль. Неся перед собой аналои, образа, зажженные свечи, а за пазухами каменья, они подошли к Архангельскому собору и расположились на площади. Возбужденный фанатиками народ грозно волновался. Первосвятитель с собором святителей совершал моление об усмирении мятежа. Из храма он выслал протопопа с напечатанным увещанием к народу и обличением клятвопреступного Никиты. Раскольники едва не убили посланного. Князь Хованский не раз посылал требовать, чтобы Патриарх вышел на площадь, с тем же требованием явился он и во дворец, куда правительница царевна Софья призвала Патриарха. Софья и Патриарх понимали намерения заговорщиков. Софья, царица Наталия, две царевны объявили, что не оставят Церковь и ее пастырей без защиты. Князю Хованскому было сказано, что собрание будет в Грановитой палате в присутствии царственных особ; там выслушана будет и челобитная.

Собор открылся в Грановитой палате. Близ правительницы, царицы и царевен сидели Патриарх Иоаким, семь митрополитов, пять архиепископов, два епископа, между ними – святитель Митрофан. Раскольники по знаку Хованского вошли в палату с шумом, с образами, аналоями, свечами. Они подали челобитную. Софья приказала читать ее.

Дерзкий Никита сказал с дерзостью: Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах, – и сейчас же показал, что он разумеет под догматами, обратившись к Патриарху с вопросом: Зачем архиереи при осенении берут крест в левую руку, а свечу в правую? Архиепископ Холмогорский Афанасий указал Никите дерзость и грубость его. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился на архипастыря, хотел бить его и едва удержан был одним из выборных. Далее в челобитной говорилось: Цари изнемогша, архиереи падоша; просим, чтобы великие государи взыскали старое прадеда и деда их благочестие. Выраженное в этих словах сомнение в Православии царей Алексея и Феодора особенно раздражило пылкую Софью, она пригрозила, что все царское семейство после этого уйдет из Москвы. Стрельцы устрашились этой угрозы, потому что в случае ухода царского семейства из Москвы на них поднялись бы все войска, и они поспешили успокоить гневную правительницу. Патриарх взял в одну руку Евангелие, в другую – Соборное установление Патриаршества. В последнем прочел Символ веры, где написан он без прибавления к словам: и в Духа Святаго слов: истинного, тогда как эта прибавка печаталась в более поздних, излюбленных раскольниками книгах. Говоря об изображении Святого Креста, Патриарх указал на сосуды преподобного Антония Римлянина. Сделано было и еще несколько указаний по древним книгам относительно главных пунктов спора.

Чувствуя, что ничего не добились, раскольники подняли неистовый крик. «Вот так, вот так!» – кричали они, показывая двуперстное знамение. Мятежникам сказано было, что решение им будет объявлено после совета. Царственные особы удалились, за ними вышли Патриарх и духовенство.

Мятежники возвращались из Кремля с криком: «Победили!». На Лобном месте еще раз поставили аналой и кричали: «Веруйте по-нашему, мы переспорили всех архиереев!».

После столь явного и столь неистового мятежа в царских палатах и в присутствии высших лиц Церкви и государства правительство принуждено было прибегнуть к самым строгим мерам для усмирения раскольников.

Патриарх Иоаким составил пространное опровержение челобитной, представленной Собору 1682 года, – сочинение, достойное христианского пастыря и по духу, и по изложению. В нем видна обширная ученость, ум глубокий и основательный. Это своего рода отчет о поправках в богослужении, на которые раскол указывал как на отступление от истинной веры. Каждой такой поправке даны основания соответствия со священной древностью. «Свет духовный» (так названо опровержение челобитной) разослан был ко всем архипастырям для чтения во всех церквах. Кроме того, Патриарх отправил в разные места избранных им разъяснителей поправок.

Новые епархии, в том числе и Воронежская, были открыты с той целью, чтобы святители могли вовремя видеть замыслы лжеучителей, принимать меры для противодействия расколу. Святой Митрофан был посвящен во епископа Воронежского 2 апреля 1682 года Патриархом Иоакимом и 16 архипастырями. В Москве пришлось ему убедиться в опасности раскола для Церкви и государства, и святитель Митрофан до гроба был твердым обличителем раскола.

В Воронежском крае, где святителю Митрофану предстояло совершать архипастырское поприще, были не только очаги раскола, там царили невежество, грубые нравы и крайнее своеволие. Сюда, на окраину России, бежали от крепостного гнета крестьяне, здесь укрывались от суда преступники, роль своеобразного «местного правительства» играли донские казаки, мало считавшиеся с распоряжениями царских чиновников. Казаки дерзали вмешиваться и в церковные дела: как своими, распоряжались причтовыми и монастырскими угодьями, сеяли смуты и нестроения в обителях. Святитель Митрофан был вынужден жаловаться на произвол казаков даже в Москву, о чем упоминает историк С. М. Соловьев: Воронежский епископ Митрофан жаловался, что ему от донских казаков нельзя ведать братию и крестьян Борщова монастыря: на кого будет челобитная, тех казаки не дают на епископский суд». Но, конечно, прежде всего не на царскую помощь, а на слово Христова учения уповал в своих трудах Воронежский архипастырь.

Уже перед кончиной, в «Духовном завещании» своем, святитель Митрофан подвел итог своим долгим размышлениям о высоте звания и высочайшей ответственности, лежащей на пастырях стада Христова: Простец согрешивший за одну только свою душу даст ответ Богу, а иереи будут истязаны за многих, как не радевшие об овцах, с которых собирали млеко и волну.

Святитель Митрофан просиял в Воронежском крае, как светильник на свещнице. Паства скоро узнала, приняла и полюбила своего архипастыря. Слух о святой его жизни, доброте и милосердии, о проникновенности его наставлений разнесся по ближним и дальним приходам епархии – и отовсюду народ стекался посмотреть на него и послушать его проповеди. Святитель Митрофан чуждался модной в те времена западной риторики, речь его была проста и безыскусна, некоторым ученым архиереям казался он простецом, но слова его шли от полноты боголюбивого сердца и находили благоговейный отклик в сердцах слушателей.

Среди правил мудрых мужей, предлагаемых святителем Митрофаном, есть такое: Употреби труд, храни мерность – богат будеши. Тогдашняя Россия была истощена государственными поборами на ведение войн и ускоренное развитие промышленности; особые тяготы ложились на Воронежский край, в пределах которого Петр I строил флот для борьбы с Турцией. Но святитель Митрофан был богат: в награду за труды по спасению человеческих душ любящая паства несла ему млеко и волну – щедро жертвовала на церковные нужды. Трижды святитель Митрофан до рубля опустошал епархиальную казну, не дожидаясь царских требований и указов, доброхотно отдавал все, что имел, на строительство флота и жалованье морякам. Даяния его составляли огромные по тем временам суммы в несколько тысяч рублей. Но не оскудевала рука дающего: святитель Митрофан сумел выстроить в Воронеже величественный каменный собор в честь Благовещения Пресвятой Богородицы, создать в епархии более пятидесяти новых храмов, основать два монастыря, учредить богадельню для калек и престарелых. Да и его собственный архиерейский дом являлся домом милосердия, где не было отказа в приюте и пище странникам, больным, немощным, беднякам, где любой нуждающийся получал помощь. Да, богат был святитель Митрофан, но его личный быт был бытом нищего. Любя красоту Божественной службы, он носил драгоценные архиерейские облачения, но под ними – власяницу подвижника.

И на архипастырской кафедре святитель Митрофан в душе оставался смиренным монахом Унженской обители, последователем преподобного Макария Желтоводского: пищей его были хлеб и вода, а усладой – слезы покаяния и молитва.

Особо заботился святитель Митрофан о чистоте жития иноков в обителях его епархии, о ежедневном совершении богослужений в монастырских храмах, о соблюдении поста и неотлучном пребывании монахов-молитвенников в стенах их обителей. А мирян любвеобильный архипастырь призывал беречь свои семьи, жить в христианской любви и кротости, воспитывать детей в святой вере. (Опыт семейной жизни святой Митрофан имел в своем мирском прошлом и понимал, что православные семьи – основа нравственности народа и крепости государства.)

Брата по духу святитель Митрофан нашел в архипастыре другой окраинной епархии – святителе Тамбовском Питириме. Обоим этим угодникам Божиим выпали на долю служение в краях малопросвещенных, борьба со своеволием и расколом, труды по церковному и духовному созиданию. Оба находили радость и успокоение среди девственной красоты природы – творения Божия . Как-то святители Митрофан и Питирим бродили вдвоем в лесных дебрях Тамбовщины – и там, в глухой чаще, выбрали место для создания монастыря во имя Апостола Иоанна Богослова.

Святитель Митрофан не любил риторических ухищрений, изысканного плетения словес,  однако тонко чувствовал красоту и музыку слова, нередко облекал свои поучения в ритмическую форму. Одно из таких его изречений гласит:

Память бо смерти узда есть от греха,

Слезы же начало и свершение ко смирению.

Среди мирской суеты святитель Митрофан постоянно устремлял свои помышления в мир иной, всем сердцем чувствуя бренность земного бытия перед лицом вечности. Духовным взором своим он устремлялся к неизбежному часу кончины по завету святоотеческому: Храни память смертную – и во веки не согрешишь.

Святой архипастырь милосердствовал не только живущим в этом мире, но и почившим, непрестанно вознося молитвы об упокоении их душ. Особо поминал он воинов, сражавшихся за Отечество: в его синодике (помяннике) значатся ратники из полка боярина Шеина, павшие во время Азовских походов, и воины полка боярина Шереметева, убитые на шведской войне или умершие в плену. Молясь о покинувших этот мир, святитель Митрофан взывал к неизреченному милосердию Всевышнего, говоря: Аще праведна душа, то большей части сподоблена бывает, аще ли грешна, то будет причастницей милости Божией. Самого себя богомудрый старец вопрошал: По настоящий день телесно мы живы, а как душевно? – О том лишь ведает Единородный Сын, Слово Божие! Живя в богоугодных трудах и подвигах. смиренный святитель Митрофан уповал не на свои заслуги, а только на Господню милость. Перед кончиной он писал:

Святитель Митрофан был не от мира сего, но жизнь свела и сблизила его с человеком совсем иного склада, исполненного мирских замыслов и страстей, своей кипучей деятельностью потрясавшего Россию. Храни мерность – это выработанное святителем Митрофаном правило мудрых мужей годилось не только в быту, но и во всех жизненных ситуациях.