Глава 4. ОПЫТ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ: ПРИМЕРЫ УСПЕШНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

печены системой бюрократических правил, распределением пози­ций и полномочий. По сути дела, с точки зрения «управляемости» имперское государство было гораздо слабее национального государ­ства, в котором бюрократические структуры стали распространять­ся практически на всю толщу общества.

Стоит подчеркнуть, в частности, что имперские государства в старо­режимных Франции, России и Китае не были способны прямо конт­ролировать, не говоря о том, чтобы существенно реорганизовать ло­кальные аграрные социоэкономические отношения. Скорее они были привязаны к вариациям или дополнениям своих функций, ради осу­ществления которых они, так сказать, были построены: ведение войн с внешними противниками, внутренний надзор за обществом для ус­тановления некоторого подобия общего порядка, присвоение социо-экономических ресурсов через военное рекрутирование, а также че­рез налоги на землю, население и торговлю (но не столь сложные вещи, как оценка индивидуального дохода) [Ibid., 1979, р. 48].

Ни одно из этих государств ко времени революций не было пар­ламентским. В то же время они не были и чисто бюрократически­ми. Важная черта отношений между имперским государством и классом крупных землевладельцев во всех трех случаях состояла в наличии привилегированного доступа членов этого класса к госу­дарственным постам разных уровней, включая самые высокие. Да­лее Скочпол отмечает:

Этот факт сам по себе, конечно, не был достаточен для обеспечения контроля господствующего класса деятельности государства. Но в той мере, в какой члены господствующего класса достигали сознатель­ной коллективной организации на высших уровнях существующих структур имперского государства, они могли бы быть способны пре­пятствовать, создавать обструкцию монархическим начинаниям, которые угрожали их экономическим интересам. Такая обструкция в качестве кульминации могла выражаться в осознанных вызовах ав­тократическому политическому руководству — и в то же время она могла иметь достаточно непреднамеренное следствие в разрушении административной и военной целостности самого имперского госу­дарства [Ibid., р. 49].

Здесь находит свое место и геополитическое напряжение — стол­кновение имперского государства с сильными внешними против­никами, необходимость экстраординарной по быстроте и величине мобилизации ресурсов, соответствующих структурных преобразо­ваний, которые прямо сталкивались с интересами господствующе­го класса крупных землевладельцев, имеющих свою «пятую колон­ну» в самом ядре имперского государства.

Скочпол неоднократно подчеркивает удивительное сходство между структурными характеристиками имперских государств Бур-бонской Франций и Маньчжурского Китая перед революциями 1789 и 1911 гг., несмотря на очевидные временные, цивилизацион-ные и прочие различия. Это как раз два классических случая, когда коалиции политически влиятельных и богатых крупных земельных собственников в решающий момент подвергли обструкции моби­лизационные реформы государства.

В то же время это был в основе единый господствующий класс — тот, что прямо и косвенно присваивал излишки в первую очередь из кре­стьянского сельского хозяйства. Это присвоение излишков осуще­ствлялось через смесь разных форм ренты и повинностей, частично подкрепляемых правовыми институтами с доминированием земле­владельцев, а также через перераспределение доходов, собираемых под эгидой монархического государства [Ibid., р. 56].

Несмотря на сохранение сословной структуры, в предреволю­ционной Франции деньги значили уже очень многое. Большое ко­личество обедневших дворян было фактически исключено из выс­шего класса, они могли влачить достаточно жалкое существование в провинциях. В то же время преуспевающие промышленники и купцы, особенно связанные с международной и колониальной тор­говлей, через покупку должностей в имперском государстве и через брачные союзы с представителями обедневшей аристократии обре­тали социальный статус, вполне сравнимый со статусом родовой знати. Должность в имперской структуре и особенно вхождение во влиятельные коалиции, в свою очередь, давали новые возможности для обогащения.

Так господствующий класс поднимался бы и падал вместе с Франци­ей как коммерческой, но некапиталистической, аграрно-имперской державой [Ibid., р. 59, 60].

Завидное благосостояние и знаменитая роскошь жизни предре­волюционной французской знати имела обратной стороной край-

нюю скудость финансовых ресурсов государства. Основная масса населения была весьма бедной (скажем, в сравнении с Англией), и налоговые сборы с него были малы. Кроме того, множество при­вилегированных групп (и прежде всего богатое священство) было полностью или во многом освобождено от налогового бремени. Го­сударство нашло выход в займах под высокие проценты у частных финансистов, которыми во многих случаях были люди, занимав­шие высокие должности в самом государстве. Очевидно, что это резко усиливало позиции и частный коммерческий интерес в са­мом сердце имперской протобюрократии. Организационно спло­чение этих коалиций шло через «парламенты», первоначально со­зданные для решения гражданских вопросов и ведения судебных разбирательств. Через браки «денег с титулами», покупку должнос­тей, коммерцию, совместные усилия по противостоянию давления со стороны высших слоев администрации все парламенты, распо­ложенные во всех крупных городах и провинциях, имели тесные взаимосвязи между собой.

По иронии судьбы геополитическое давление выступило в роли победоносной Американской войны, в ходе которой Франция по­могла заокеанской колонии отделиться от Англии. Несмотря на победу, давление оказалось роковым, поскольку огромные военные займы требовали выплаты, и имперское государство фактически ста­ло банкротом. Министр финансов Шарль Калон предложил в прин­ципе верное решение — провести поземельную налоговую рефор­му, чтобы налоги собирались со всех земель независимо от того, кому они принадлежат, независимо от многочисленных «привилегий». Но к этому времени сила «пятой колонны» в лице тех же парламен­тов, чиновничье-коммерческих коалиций, которые и встали на бла­городную защиту своих «привилегий», послужила затем центром мо­билизации широкого народного недовольства против монархичес­кого угнетения и всего старого режима.

4.3.6.2. Предреволюционный Китай: как и почему пала великая империя. Дореволюционный Китай ни в каком смысле не мог быть назван феодальным. Не было сеньоров, по отношению к которым следовало нести повинности, и отсутствовал крепостной труд, как в докапиталистической Европе. Крестьяне либо владели малыми наделами (50 %), либо арендовали всю свою землю (30 %), либо часть земли (20 %). Стержнем империи была бюрократическая иерархия чиновников. Должности давались по результатам традиционных

экзаменов, но это не исключало и продажи как чиновничьих пози­ций, так и званий.

Между империей и крестьянами находились джентри. Скочпол определяет джентри как класс, включающий в себя богатые семьи землевладельцев и влиятельных (на местном уровне) чиновников. Опасность создания местных клик достаточно хорошо осознава­лась верхушкой централизованной иерархии, поэтому действова­ли разнообразные правила отрыва чиновников, особенно высших уровней, от своих домашних гнезд: служба на новом месте, инс­пектирование только чужих территорий и т.д. Однако клановые и семейные связи никогда не рвались, а чиновники низших уров­ней вообще не отъезжали и интегрировались с местной землевла­дельческой элитой, откуда обычно и происходили. Важно, что при этом до самого начала XIX в. джентри не имели никаких полити­ческих поползновений вне своего локального обитания. Выход вов­не был возможен лишь для индивидов и только в рамках безличной бюрократической системы.

Важным фактором было также то, что маньчжурская династия сама не идентифицировала себя с китайцами (ханьцами) и воспри­нималась широкими слоями населения, включая армию и офицер­ство, как культурно и этнически чуждая. Несмотря на это, до сере­дины XIX в. Китай хоть и неторопливо, но стабильно развивался, осваивались новые территории, росло население, а европейских пришельцев воспринимали как еще одно варварское племя, прино­сящее, как и подобает, дань (в виде торговых пошлин) императору. Базовыми факторами кризиса были, во-первых, резкое усиление евро­пейского давления, поворотным-пунктом для которого послужили опиумные войны, инициированные Англией в 1840-х гг., во-вторых, иссякание земель, пригодных для сельского хозяйства при продол­жающемся росте населения.

Военные поражения привели к колонизации китайских окра­ин, выходу из-под контроля отдаленных провинций (таких, как Индокитай, Сиам, Средняя Азия), последующему делению Китая на «зоны влияния» между Англией, Францией, Германией и Рос­сией, а также введенному Англией режиму «свободной торговли». Последний привел к перенаправлению ресурсных потоков от ло­кальных рынков и централизованного перераспределения к меж­дународным рынкам, соответствующему повышению цен, росту социального неравенства между слоями населения и регионами Ки­тая. Волны крестьянских бунтов в середине (тайпины) и конце

240

Глава 4. ОПЫТ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ПРИМЕРЫ УСПЕШНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ

4.3. Социальные революции и распад государств: реконструкция...

241

онных Франции и Китае. Вслед за Чемберленом Скочпол считает, что продолжение массовых волнений в 1906-1907 гг. было обуслов­лено попросту «оголенностью», т.е. практическим отсутствием войск в Европейской части России. Она отмечает, что по мере возврата основных военных сил с восточного фронта и Маньчжурии царс­кое правительство, жестоко подавляя бунты на местах, фактически постепенно отменило большинство политических уступок манифе­ста [Skocpol, 1979, р. 95]. Однако это привело не к угасанию оппо­зиционной политической активности, а к ее усилению, причем в радикальных и даже революционных направлениях. Случившееся еще раз показывает, насколько опасно для государственной элиты и самой государственной целостности дать вначале возможность ранее отсеченным от политики группам сплотиться, а затем резко разочаровать их в ожиданиях.

Все эти накопленные факторы сыграли свою роль, когда нача­лась Первая мировая война 1914 г.

Во-первых, из-за своей крупной внешней задолженности Рос­сия оказалась сильно связанной обязательствами с союзниками (особенно с Францией). Без этого она вполне могла бы ограни­читься более скромными или даже символическими кампания­ми с Австрией — собственно, с ней только и был конфликт из-за Сербии. Военные обязательства России во многом связывались с величиной армий, которые она должна была поставить против вра­гов стран-кредиторов. Добавим, что сыграл свою роль и идущий из далекого прошлого «греческий проект»: в марте - апреле 1915г. Рос­сия оформила соглашение с Францией и Англией об удовлетво­рении территориальных притязаний России на Константинополь и южные проливы. К крупной войне с Германией Россия оказа­лась еще не готова, что проявилось, в частности, в неспособнос­ти снабдить современным оружием призванных солдат (всего в 1914-1917 гг. было мобилизовано 15 млн человек, причем мно­гие из новобранцев вообще «воевали» безоружными). Большую роль также сыграла крайняя слабость транспортной инфраструкту­ры (особенно в сравнении с германской).

Во-вторых, первоначальный общенациональный энтузиазм и патриотическая сплоченность общества по мере продолжающихся поражений сменились настроениями 1905 г. Многочисленные ко­митеты помощи армии и раненым, «Земгор», а также «особые сове­щания» по обороне, продовольствию, топливу и перевозкам, вклю­чавшие интеллигенцию, буржуазию и часть дворянства, стали слу-

жить уже скорее не воюющему самодержавию, а конституционным, антивоенным, иногда даже революционным настроениям.

В-третьих,»солдатские (вчерашние крестьянские) массы, не по­нимая цели войны, терпя голод и лишения, хорошо помнили посто­янное экономическое угнетение, безжалостное подавление кресть­янских бунтов десятилетней давности; теперь же, получив оружие, они стали легко поддаваться на антивоенную и антисамодержав­ную пропаганду. Наконец, решающую роль сыграли отсутствие го­сударя в Петрограде, ненадежность столичного гарнизона, дезорга­низация в подвозе продовольствия. Вслед за хлебными бунтами, рабочими забастовками и демонстрациями в марте — феврале 1917г. последовали переход петроградского гарнизона на сторону восстав­ших, фактическая смена власти в Петрограде, последующая волна восстаний в основных городах империи и отречение царя. Опять-таки важную роль вновь сыграла теперь уже полная «оголенность» терри­тории от потенциального применения государственного насилия — практически все войска и офицеры, которые могли бы пытаться по­давить бунты, были либо на германском фронте, либо в большой степени деморализованы. Дальнейшее — это уже собственно исто­рия самой революции.

Можно видеть, что случай России не вписывается в данную пер­воначально идеально-типическую конструкцию социальной рево­люции в аспекте классового конфликта между землевладельческим классом и классом имперской бюрократии (случаи Франции и Китая с известными оговорками вполне вписываются в схему). Действительно, большая часть русского офицерства (читай: дво­рян-помещиков) в Гражданскую войну оказалась на стороне контр­революции. Сам класс помещиков был политически весьма сла­бым во все время существования Российской империи. Почему же произошла революция? Отталкиваясь от анализа Скочпол, мы пред­ложили бы в качестве объяснения следующие причины.

Во-первых, предыстория революции 1917 г. (с ее «буржуазным» и большевистским этапами в феврале и октябре) указывает на то, что вследствие освободительных и либеральных реформ второй по­ловины XIX в., Японской войны и революции 1905 г., последую­щих конфликтов царской власти с Думами и стоящим за ними об­ществом сформировалась весьма широкая коалиция интеллигенции, буржуазии, обедневших помещиков, радикально настроенной сту­денческой молодежи со связями в рабочих и крестьянских двю^се-ниях. Кроме того, это рыхлое и широкое движение имело внутри

244

домены партийной организации от кадетов до радикальных социал-революционеров и социал-демократов. Данная коалиция и послужила заменителем класса землевладельцев в схеме Скочпол. Именно с этой коалицией, персонифицированной в Думе М.В. Родзянко, и произо­шел раскол класса имперской бюрократии и офицерства.

Во-вторых, геополитическое давление и связанные с ним эко­номические лишения были на порядок больше в России, терпящей поражение в Первой мировой войне, чем в предреволюционных Франции (одержавшей победу в Американской войне) и Китае (ко­торый хоть и испытывал иностранное вмешательство, но отнюдь не вел в J911 г. широкомасштабную войну).

В-третьих, по-видимому, сыграл роль сдвиг значимости ресур­сов. В преимущественно аграрных обществах, какими являлись предреволюционные Франция и Китай, главным ресурсом остава­лась земля, соответственно смертельно опасным и в конечном сче­те фатальным был раскол имперской центральной администрации землевладельцев. Россия также оставалась во многом аграрной им­перией, если судить по занятости большей части ее населения. Од­нако главными ресурсами во время Первой мировой войны были уже вооружение, влияние на солдатские массы, а также организа­ция подвоза продовольствия, топлива и боеприпасов. Иными сло­вами, центр значимости ресурсов сместился от аграрного сектора в секторы организации, инфраструктуры и пропаганды. Но этим ре­сурсом как раз и овладела та самая широкая рыхлая коалиция (в форме всевозможных совещаний и комитетов помощи фронту), что послужило важнейшим фактором успеха революции и гибели Рос­сийской империи.

Последующая история революции подтверждает данный тезис. Временному правительству не удалось сохранить власть прежде всего из-за неспособности совладать с «рыхлостью» стоящей за ним коа­лиции, из-за проигрыша Советам и особенно большевикам в про­паганде, способности к жесткой организации власти на местах и обес­печению ресурсных потоков. Политические позиции большевиков в деревне первоначально были весьма и весьма слабыми (скажем, в сравнении с популярностью эсеров). Несмотря на это, большевики благодаря традициям конспиративной партии «ленинского типа», союзу с железнодорожниками и весьма дисциплинированными ре­волюционными матросами оказались неожиданно сильны не в аг­рарной, а именно в новых важнейших сферах (пропаганда, власть на местах и ресурсные потоки), что в конечном счете и позволило

им одержать верх в ходе революции, а затем победить в чуть ли не безнадежной Гражданской войне.

Скочяол использует также метод единственного различия, пока­зывая, что некоторые имперские государства, такие как Пруссия и Япония, смогли ответить на геополитический вызов, успешно про­ведя структурные преобразования и избежав социальных революций. Проследим вслед за анализом Скочпол, в чем же состояли эти суще­ственные отличия. Релевантными историческими случаями являют­ся прусская реформа 1807 и революция Мэйдзи 1868—1873 гг,

4.3.6.4. Первый контрапункт: прусская реформа 1807 г. Успеш­ная прусская реформа была проведена непосредственно после того, как прусская армия потерпела разгромное поражение от Наполео­на в 1806 г. В то же время характер наполеоновских войн был таков, что итоги военного сражения достаточно быстро получали дипло­матическое выражение. К западу от Эльбы земли переходили к Франции, зато к востоку от Эльбы сохранялась монархия Гоген-цоллернов и подтверждалась ее политическая независимость. Тут же началась реформа, суть которой была бюрократической: цент­рализованное государство с резко возросшими полномочиями ми­нистров обретало способность мобилизовать ресурсы, что факти­чески было отменой существенных экономических позиций прус­ских землевладельцев — юнкерства.

Землевладельческая элита должна была в форме обструкции да­вать отпор этим поползновениям согласно изложенной выше кон­цепции имперского государства. Действительно, такие попытки были, и Скочпол говорит о них (к примеру, требования воссоздать прави­тельство Standestaat — монархию под контролем децентрализован­ных дворянских ассамблей). Однако бюрократическая реформа ока­залась успешной. Почему? Главным объяснением для Скочпол слу­жит специфика самого Прусского государства до реформы. Известно, что Пруссия была «не страной с армией, а армией со стра­ной» [Ibid., р. 106]. Государственная бюрократия не отличалась мно­гочисленностью (как во Франции, России или Китае), но была орга­низована по жесткому армейскому принципу. Должности, по край­ней мере значительные, продаже не подлежали. Коррупция среди чиновников была крайне низкой, поскольку подозрение в нечестно­сти и неподчинении могло повлечь за собой арест, заключение и даже смертную казнь. Главное же то, что юнкеры, имея практически пол­ную власть в принадлежащих им землях, попадая в прусскую ар-