Глава 7. СУДЬБА ФИЛОСОФИИ В КОНТЕКСТЕ ДИНАМИКИ ТВОРЧЕСТВА

Острота, интенсивность и продолжительность европейских де­батов по проблемам первичности материального или духовного, обо­снования и источников познания в комментариях не нуждаются.

Знаменитая проблема универсалий, идущая от Парменида и Платона, явно сформулированная Порфирием, пронизывает всю схоластику, позже переходит в спор о категориях, наконец, со вре­мени Кантора и до сих пор составляет суть дебатов в философии математики, онтологии, даже в социальной философии и социоло­гии (споры о сущности общества как целого).

То же можно сказать о проблеме личности и общества (индиви­дуализм-либерализм versus этатизм-социализм), проблеме свободы воли (детерминизм-механицизм-материализм versus волюнтаризм-субъективизм-идеализм), смысле истории (столкновения между деизмом и пантеизмом в рамках религиозной философии, затем споры Просвещения, романтизма, эволюционизма, географическо­го, экономического, расового и прочего детерминизма и т.д.). Не очень ясной представляется история споров вокруг проблемы тео­дицеи. Известно, однако, что с особой остротой этот вопрос встал во времена апологетики и патристики, когда было особенно акту­ально оправдывать христианского Бога перед лицом мирового зла. Наличие «аргументации от свободы» и «космической полноты» так­же указывает на серьезные дебаты в этой области. Лейбниц, кото­рый предложил термин теодицеи, прямо полемизировал против Пьера Бейля, а сам был высмеян за свою теодицею Вольтером. На­против, «проблемы-неудачницы» явно меньше преуспели в возбуж­дении споров между философами. Серьезным конфликтным потен­циалом располагала только проблема предопределения (долгий спор между августинианцами и пелагианами). По остальным проблемам если и вспыхивали споры в одном поколении, то они не были под­держаны значительными философами в последующих поколениях.

Итак, принцип Коллинза работает. Способность проблемы по­рождать споры между философскими школами прямо и сильно спо­собствует ее долговременной значимости.

Ф6. Фактор Ферма (сочетание простой формулировки с отсут­ствием убедительного решения). Как известно, нет ничего более неясного, чем идея ясности. Подобным образом свойство простоты на поверку оказывается вовсе не простым. Попробуем все же ра­зобраться, какие формулировки проблем, вопросов или положе­ний представляются нам простыми. Прежде всего, это те, которые мы легко и быстро, без затруднений понимаем. А какие формули-

597

ровки мы понимаем наиболее легко и быстро? Очевидно, те, тер­мины, понятия и мыслительные схемы которых нам привычны и хорошо известны. Если они привычны и хорошо известны, то, зна­чит, в нашем мышлении есть соответствующие структуры (терми­ны, понятия и схемы, но уже как психологические реалии), кото­рые часто используются для понимания и оперирования другими формулировками, но с теми же терминами, понятиями и схемами. Итак, за невинным свойством простоты проблемной формулиров­ки стоит целая система соответствий ее элементов и логических свя­зей элементам и логическим связям понимающего мышления. В плане культурологии такой вывод вполне ожидаем и даже очеви­ден. Действительно, почему буддийский текст труден для нас, но прост и ясен для буддиста? Конечно потому, что в нашем мышле­нии просто нет вообще либо нет столь часто употребляемых в том же смысле понятий и логических схем, которыми обладает чело­век, воспитанный в буддийской культуре. Теперь разберемся, что означает «отсутствие убедительного решения проблемы». Всякое убедительное решение (либо убедительное доказательство его от­сутствия) «закрывает» проблему на настолько долгое время, насколь­ко оно остается убедительным. К ее решению не возвращаются, потому что она считается решенной (или принципиально не имею­щей решения). При отсутствии убедительного решения к проблеме могут обращаться все с новыми и новыми попытками ее решить. Что же делает некое решение убедительным? По-видимому, это не что иное, как соответствие решения определенным предзаданным критериям и стандартам решения подобных проблем — тем явным или имплицитным нормам, выполнение которых свидетельствует о том, решена проблема или нет.

Как видим, принцип Ферма указывает одновременно на опре­деленное соответствие (простота как мерило адекватности понятий и схем понимающего мышления понятиям и схемам формулиров­ки) и на определенное несоответствие (отсутствие убедительного решения как неадекватность предлагаемых решений текущим ин­теллектуальным стандартам). Проверим верность такого толкова­ния на самой «великой» теореме Ферма (между прочим, как ни странно, решенной в 1994—1995 гг., [Singh, 1997]). Простота ее фор­мулировки поразительна. Утверждается, что уравнение (называе­мое диафантовым) х" + у = z", где n - целое число, больше двух, не имеет решений в целых положительных числах. Проблема же зак­лючается в доказательстве теоремы не для частных значений я, а в

598

общем случае. Все термины, понятия и логические схемы утверж­дения теоремы хорошо известны из курса школьной математики. Задачки с гораздо более сложными (по виду!) уравнениями привыч­но решать на контрольных и на вступительных экзаменах. В реаль­ности же данная теорема, не случайно названная «большой» или «великой», весьма долго (более 300 лет) не получала убедительного для математиков решения, которое отвечало бы их стандартам «до­казательства в общем случае».

Предложим следующий систематический способ выявления причинной силы фактора Ферма. Фактор имеет тем большую вы­раженность, чем проще формулировка проблемы и чем менее убе­дительны ее предлагаемые решения. Иначе говоря, значения по фактору Ферма тем выше, чем больше известны каждому поколе­нию философов термины, понятия и логические схемы формули­ровки проблемы и чем дальше отстоят предлагаемые ее решения от имевшихся стандартов решения философских проблем. Дополни­тельная трудность состоит в том, что стандарты философского ре­шения меняются быстрее и существеннее, чем стандарты матема­тического решения. Действительно, математические теоремы если уж доказаны, то, как правило, доказаны навсегда. В логике это не совсем так, поскольку здесь уже оказывается существенной смена логических систем и критериев доказательства. Тем более зыбкими являются все чисто философские доказательства, достаточно вспом­нить о драматической истории доказательств бытия Божия. Это оз­начает, что в некотором смысле все философские решения философ­ских проблем не особенно убедительны, что требует повышения «планки» для выделения таких решений, которые неубедительны в наибольшей степени. Поэтому будем считать философские пробле­мы, решения которых не удовлетворяют не только меняющимся со временем, но даже наличным, текущим стандартам, проблемами с особо высокими значениями по фактору Ферма.

Таким образом, процедура «измерения» данного фактора состоит в следующем. Для каждой проблемы (например, из нашего списка восьми «великих» и семи «неудачниц») составляется цепь истори­ческих формулировок. В каждой из этих формулировок выделяют­ся все термины, понятия и логические схемы. На основе изучения философских текстов тех, кто обсуждал каждую проблему, и их со­временников выясняется, насколько знакомы и привычны были элементы формулировки тогдашним интеллектуалам по сравнению с другими обсуждавшимися проблемами. Измерительная шкала мо-

жет быть такой: 2 — формулировка очень проста (термины, понятия и логические схемы, которые в ней использованы, встречаются в текстах гораздо чаще, чем термины, понятия и логические схемы других обсуждавшихся в то время философских проблем); 1 — фор­мулировка умеренно проста (элементы формулировки встречаются в текстах не чаще, но и не реже, чем элементы формулировок дру­гих проблем того времени); 0 — формулировка^сложна (ее элементы встречаются в текстах того времени существенно реже, чем элемен­ты формулировок других проблем). Сама философская проблема бу­дет считаться тем более простой по своей форме, чем более просты ее частные исторические формулировки.

Сложнее обстоит дело с убедительностью решений. Здесь изме­рение фактора предполагает, ни много ни мало, реконструкцию стандартов обоснованности философского решения для каждой творческой эпохи, что является самостоятельной и весьма нетриви­альной исследовательской задачей. Поступим здесь проще и примем следующую шкалу: 2 - полное отсутствие убедительных решений (либо все признают, что решений нет, либо сами авторы решений не настаивают на их полной обоснованности и окончательности); l -решения есть, но недостаточно убедительные (авторы настаивают на обоснованности своих решений, но большинство значимых со­временников-философов отвергают эту обоснованность); 0 — есть решение, вполне убедительное для своего времени (сами авторы и большинство значимых современников-философов считают полу­ченное решение вполне обоснованным, а проблему — закрытой).

Итоговое значение по фактору Ферма может быть получено про­стым сложением значений по субфактору простоты и субфактору убедительности. Опять-таки систематическое применение разрабо­танных выше средств и процедур - дело будущего. Пока же ознако­мим читателя с предварительной и нестрогой «прикидкой».

Начнем с «великих проблем». Проблема смысла и идеала чело­веческой жизни, проблема личности/общества и проблема теоди­цеи. Исторические формулировки в большинстве весьма просты (2), а уровень убедительности решений умеренный (1): полностью обо­снованными считали свои решения обычно лишь сами авторы со­ответствующих этических, социальных, богословских доктрин и их

прямые последователи.

Проблема первичности материального или духовного, пробле­ма свободы воли, проблема универсалий, проблема обоснования и источника познания, проблема смысла истории. Формулировки

600

обычно умеренно просты (1), зато убедительных решений почти не было (2). Итак, предварительный нестрогий анализ дает суммарное значение 3 по фактору Ферма по всем «великим проблемам». Те­перь расмотрим проблемы-неудачницы.

Проблема наилучшего смешения качеств удовольствия и разу­мения весьма проста по формулировке (2), но Платон своим реше­нием ее практически закрыл (0).

Проблема сословий, проблема идеальной иерархии, проблема рациональности божественной воли, проблема предопределения, воли и благодати умеренно просты в формулировке (1); также сред­ним является и значение убедительности решений (1).

Проблема времени творения крайне сложна в своей формули­ровке (0), при том что Августин представил если не полностью убе­дительное решение, то по крайней мере такое, оспаривать которое в дальнейшем философы почти не пытались (0).

Итак, суммарные значения фактора Ферма для «проблем-не­удачниц» варьируют от 0 (один случай) до 2 (шесть случаев), что в сравнении со значением 3 для всех восьми случаев «великих про­блем» указывает на важность соотношения простоты и убедитель­ности для долговременной значимости философских проблем. Принцип Ферма следует признать релевантным.

Эмпирическое исследование влияния этого фактора должно ос­новываться на разного рода данных о доле внимания, уделяемой проблеме в сравнении с другими проблемами в учебниках по фило­софии, книгах, лекциях и учебных диспутах. Важны также свиде­тельства о том, в каком объеме проблема фигурировала в устном общении между учителем-философом и учениками. Такое иссле­дование не проводилось. Провести такую оценку «на глазок» прак­тически невозможно, особенно с учетом того, что львиная доля ин­формации об устном общении между учителями и учениками без­возвратно утеряна, а именно такое общение имеет ключевое значение. Из чисто теоретических соображений значимость данно­го фактора следует признать высокой, поскольку в узлах философ­ских сетей передается прежде всего приоритетность проблематики [Лекторский, 1980, с. 279-281; Collins, 1998, р. 68-74]. Устойчивая высокая приоритетность проблемы в межпоколенной трансляции практически прямо способствует долговременной центрированно-

сти внимания на ней философов. Другое дело, что приоритетность проблемы в культурном капитале, подлежащем этой трансляции, сама требует причинного объяснения.

Проясним саму структуру данного фактора. Возьмем в качестве базисного понятие режима, как оно используется в работах Элиаса, Гудсблома и Спира [Elias, 1978, 1982; Goudsblom et al., 1996; Spier, 1996]. Человеческий режим понимается как совокупность повторя­ющихся процессов, организующая роль в которых принадлежит действиям и деятельностям людей.

Режимным противоречием будем называть совокупность харак­теристик режимов с устойчивым кризисогенным влиянием на эти режимы. Иначе говоря, то, как устроены и действуют режимы в не­котором окружении в силу объективных законов, неминуемо ведет к препятствиям и дефицитам в базовых режимных процессах [Розов, 1992, с. 46—57]. Такое противоречие в культурных режимах, напри­мер в познавательной сфере, будем называть режимным диссонан­сом. Согласно Тойнби, любое существенное нарушение жизнедея­тельности (кризис) воспринимается людьми как вызов, требующий ответа. В данном случае кризисы человеческих режимов, вызван­ные внутренними их противоречиями, порождают такой специфи­ческий ответ, как постановка и решение философских проблем.

602

Для построения измерительной шкалы по данному фактору не­обходим метод учета исторических указаний на наличие и интен­сивность противоречий такого рода, причем указаний, не зависи­мых от самой философской проблемы. Такое исследование крайне сложно как в теоретическом, так и в чисто эмпирическом плане, поскольку каждый раз речь идет об отдельной области человечес­ких режимов, в то время как сами эти реалии стали выделяться со­циальной и исторической наукой лишь совсем недавно: опыта, ме­тодов, операциональных понятий здесь пока явно недостаточно.

Предварительный анализ показал, что для всех «великих про­блем» имеются достаточно выраженные в западной культуре режим­ные противоречия, пусть и с разной степенью осознанности. На­против, для «проблем-неудачниц» выделить такие распространен­ные, даже среди интеллектуальных сообществ, режимы весьма затруднительно. Складывается впечатление, что кратковременная живость обсуждения этих проблем напоминает ту ситуацию, когда люди попали в лабиринт и столкнулись с глухой стеной, указываю­щей, что данный путь тупиковый. Восклицания досады и растерян­ности в такой ситуации могут быть весьма громкими, но они скоро утихают, когда поиск вновь продолжается в иных направлениях. Можно даже догадаться, что это за лабиринт с тупиковыми ходами: ведь это не что иное, как концептуальное пространство, которое строят сами интеллектуалы в процессах своего блуждания. Почти каждая из «проблем-неудачниц» жестко завязана на ту или иную частную концептуальную схему, будь то метафора «смешения», идея свободы в противоположность подчинению, идея творения, идея вещи в себе и т.д. Освобождение от схемы (в данных случаях не от­крывающих путь, а закрывающих его) освобождает и от самой про­блемы, вот почему ее взлет такой кратковременный.

Ясно, что операция с концептуальными схемами, которые, конеч­но, также имеются и в «великих проблемах», вовсе не отменит ни ле­жащих в основании режимов, ни их объективные кризисогенные про­тиворечия. Соответственно после каждого видимого «решения» это режимное противоречие вновь проявляется, пусть и в новой форме. Вот тогда и приходится возвращаться к старым, казалось бы решен­ным, философским проблемам, называя ихсдосады «проклятыми воп­росами», но на деле восстанавливая и поддерживая их величие.

Итак, фактор режимного противоречия как вызова является если не достаточным, то определенно необходимым для долговремен­ной значимости философских проблем.

«Поверхностный когнитивный диссонанс» состоит в логичес­ких или концептуальных противоречиях между частными или пе­риферийными (не базовыми) познавательными схемами и трудно­стями, кризисами в соответствующих мыслительных практиках. Естественно, что при замене этих схем диссонанс исчезает, а фило­софская проблема благополучно умирает. Таково предварительное объяснение быстрых вспышек интереса к «проблемам-неудачни­цам» (ПН1-7) с последующим резким спадом или даже исчезнове­нием внимания к ним.

«Глубокий когнитивный диссонанс» обусловлен логическими или концептуальными противоречиями между базовыми познава­тельными схемами, противоречиями в культурных архетипах и тех самых «интимных связях», глубинных «интуициях» внутренней ду­ховной культуры крупной исторической эпохи [Гайденко и Смир­нов, 1989, с. 26]. Осознание наличия противостоящих схем обычно приводит к попыткам их дискредитации и устранения, что никогда не выполнимо полностью, поскольку эти противоречия объектив­но существуют в самом ядре культуры. При этом данный диссонанс способствует умножению интеллектуальных позиций, росту значи­мости проблемы и интеллектуальных ресурсов (внимания, време­ни и сил многих людей в течение многих поколений), направлен­ных на ее решение. Попытки решения и философские споры ведут к уточнению понятий, появлению все более тонких различий, для которых требуются новые абстракции. Философские абстракции имеют тенденцию к всеохватному обобщению, что обусловливает еще более острые противоречия между ними, соответственное уси­ление когнитивного диссонанса, рост остроты проблемы и включе­ние в ее решение новых ресурсов. Как видим, здесь имеет место «раз­гоняющий» цикл положительных обратных связей или мегатенден-ция «лифт» [Розов, 1998, 1999]. Такие процессы в истории всегда ведут к значительным количественным и качественным сдвигам. Здесь же речь идет о существенной трансформации самих базовых познавательных схем, что дает мощный рывок в развитии мышле­ния. При этом глубинная трансформация противоречащих друг дру­гу познавательных схем подрывает основу интереса к соответству­ющим философским проблемам. Предварительный анализ показал, что проблемы свободы воли (ВПЗ), универсалий (ВП4), теодицеи (ВП5) и обоснования знания (ВП6) относятся именно к этому классу

Глава 7. судьба Философии в контексте динамики творчества

проблем; острота споров вокруг них существенно снижалась (в от­дельных случаях сходя на нет) примерно пропорционально про­грессу в мыслительном преобразовании соответствующих схем и понятий.

«Глубокий режимный диссонанс» порождается объективными противоречиями в человеческих режимах, устранение которых не­возможно без отказа от или радикального изменения базовых куль­турных архетипов, социальных функций, фундаментальных свойств экологических, социальных и культурных режимов данного сооб­щества, или даже свойств самой человеческой природы. Иными сло­вами, возникающие при этом философские проблемы имеют не только и не столько интеллектуальную основу (как было при глубо­ком когнитивном диссонансе), но «жизненную» основу в виде пер­манентного режимного противоречия с глубинными культурными и/или антропологическими корнями. Здесь речь идет о некотором «онтологическом источнике» [Гайденко и Смирнов, 1989, с. 27], вызывающем и постоянно подогревающем интерес к определенно­го рода проблемам в некоторой культуре.

В работе над такого рода проблемами идут те же процессы выде­ления различий, появления новых абстракций, обобщения и обо­стрения противоречий, трансформации глубинных познавательных схем. Отличие состоит в том, что любые изменения в интеллекту­альной сфере не устраняют объективную основу проблемы, ее уко­рененность в режимах, культурных архетипах и свойствах челове­ческой природы.

7.2.10. Реальность и сила интеллектуальных иерархий

Интеллектуалы, а особенно философы, обычно весьма крити­чески настроены к любым социальным иерархиям, предпочитая лелеять мечту о братстве уважающих друг друга равных партнеров (или учителя—ученика) в благородном деле абстрактного мышления. Однако социология науки и складывающаяся новая дисциплина — социология философии — убедительно показывают повсеместность иерархий в интеллектуальных сообществах и сетях, их исключитель­ное влияние на самые интимные сферы творчества [Collins, 1998]. Здесь речь идет отнюдь не об ученых степенях и званиях и не о месте в академической социальной иерархии. Интеллектуальная иерар­хия скорее выражается через индексы цитирования (причем добро­вольного, а не принудительного, как цитировали «классиков» в со-

ветскую эпоху), через то, чьи работы читают или стремятся прочесть, через то, кто имеет доступ на страницы престижных изданий, через то, на чьих семинарах считается за честь выступить, через то, чьи идеи берутся на вооружение преподавателями и исследователями. Этот аспект интеллектуальной жизни имеет самое прямое от­ношение к проблеме значимости философских проблем. Дело в том, что интеллектуалы склонны обсуждать те проблемы, которые попадают в центр внимания главных ядер или узлов интеллекту­альных сетей, т.е. присутствуют на вершинах соответствующих иерархий. Как показал анализ выборки позитивных и негативных случаев, для долговременной значимости философской проблемы недостаточны значительность ее автора или первых толкователей (факторы авторства Ф1 и инерции приоритетности Ф2). Зато весь­ма значимым оказался фактор способности служить полем битвы для интеллектуальных дискуссий (Ф5). Значит, речь должна идти о том, чтобы философская проблема попала в центр внимания как минимум двух, а лучше нескольких интеллектуальных центров (сете­вых узлов, или иерархических вершин) и дала возможность развития и отстаивания своих позиций в рамках каждого такого центра и меж­ду центрами. Воспроизводство новых поколений интеллектуалов высокой пробы осуществляется в тех же центрах или сетевых узлах, соответственно вместе с остальным культурным капиталом новым поколениям будут передаваться и проблемы, что прямо влияет на сохранение их долговременной значимости и на возможности даль­нейшего ее роста (Ф7).

Итак, попадание проблемы в центр внимания как минимум двух из ведущих противоборствующих философских центров, которые используют проблему для отстаивания и развития своих позиций, критики противников, является пусть не достаточным, но явно не­обходимым фактором ее долговременной значимости.

7.2.77. Пространство интеллектуального внимания и динамика трансформации философских позиций Почему мы берем в библиотеке, покупаем, читаем, обсуждаем именно те книги, а не другие? Почему в журнале выбираем для чте­ния или глубокой проработки одни статьи, а остальные игнориру­ем? Почему для своих статей или книг, дипломных или диссерта­ционных работ учеников выбираем именно такие темы? Любые по­пытки ответить на вопросы такого рода будут относиться именно к

606