§ 4. Взаимоотношение языка и мышления

Откуда появились термины «язык» и «мышление», придумали ли их лингвисты или это плод народного чутья? В любом народе с незапамятных времён различают эти два термина и те понятия, которые ими выражены. Раз существуют два отдельных понятия и их термины, значит они спокон веков разорваны и каждое из них понимается как нечто самостоятельное. Мышление – это одно (Ты плохо мыслишь, думаешь, соображаешь), а язык – это нечто другое (На каком языке ты говоришь, какими языками ты владеешь).

«Взятое само по себе, мышление похоже на туманность, где ничто не разграничено». [Соссюр 1933 : 112 ]. В психологическом отношении наше мышление представляет собой бесформенную и смутную массу. Без помощи материальных знаков мы не смогли бы внести ясность, чёткость, конкретность в наше мышление, мы бы не смогли различать понятия. Нет никаких различий и разграничений в нашем мышлении до появления материальных знаков. Наше мышление представляет собой аморфную и неясную массу. Без помощи знаков мы были бы неспособны отличать одно понятие от другого. Мышление само по себе некая туманность, где ничто не разграничено обязательным образом. Здесь ничто не оформлено до появления языка. Разум приемлет только такую форму материи, которая служит опорой некоторому понятию.

Мышление хаотично по своему содержанию, по природе, но оно должно уточняться, разлагаясь на отдельные отрезки. Звуки тоже хаотичны и требуют тоже делений. Для этого и служит язык, он вырабатывает, разумеется, с помощью мышления, свои единицы, лежащие между двумя бесформенными массами – мышлением и звуками. В мышлении ничто не разграничено. Этому разграничению и служит система языковых знаков.

Мыслим ли мы словами или без слов? Если мы мыслим словами, то где

пребывают эти слова? Если я думаю словами, то как я обдумываю эти мои слова? Или может я во время говорения и чтения не думаю? Если я всё же думаю, то разве только с помощью слов? Если я думаю с помощью слов, осуществляя моё внутреннее говорение, то должен ли я внутренне слушать самого себя, чтобы контролировать говоримое мною? Мыслю ли я, когда слушаю собеседника и читаю текст, или за меня мыслит говорящий и пишущий?

Эта проблема имеет многовековую традицию её изучения, и в языкознании уже отмечены её основные пути.

1. 
   Аристотель, закладывая основы формальной логики, обратился к своему
   

2) Такое понимание взаимоотношения языка и мышления, будто они равны, самостоятельны, и одно покрывает другое, сохранилось на протяжении средневековья и нового времени (грамматика Пор - Рояля) вплоть до середины 19 века, когда утвердилась теория, что категории мысли независимы от языковых и первичны по отношению к ним. Язык для мышления – лишь форма его выражения.

3) Логический подход сменяется психологическим подходом, согласно которому между логикой мышления и формами языка нет непосредственной связи. Эта связь опосредована психикой и психическим. Поэтому формы мышления должны изучаться как непосредственные корреляты категорий языка.

4) Новый этап в учении о взаимоотношении языка и мышления связан с теорией «лингвистической относительности» Сепира – Уорфа. Формы языка имеют приоритет над формами мышления, т.е. это теория, обратная логическому направлению. Этот приоритет настолько существенный, что само мышление и его результаты на разных языках различны, следовательно, люди с разными языками видят один и тот же мир по-разному.

5) В марксистской лингвистике проблема «взаимоотношения языка и мышления» была в центре внимания и считалась основной теорией с точки зрения марксизма – ленинизма: язык и мышление – неразрывное, органическое единство, причём такое единство, в котором главенствующая роль отводилась языку.

6) В конце концов мы пришли к тому, что некоторые лингвисты отметили: мы не знаем, что представляет из себя язык и каким образом мы общаемся друг с другом. И в то же время полагают, что в науке о языке центральной проблемой является проблема «язык и познание». Язык имеет двойную зависимость: биологическую и социальную. Чтобы познать эту зависимость, нужна теория, требующая «объяснительной силы». Как пишет Колшанский, речемыслительый процесс есть реакция человека, которая опирается на биологическую и нейропсихологическую субстанцию, что обеспечивает переход от материального взаимодействия человека с миром к осознанно-психологическому. [Колшанский, ВЯ, 1983, № 3 ].

Вопрос о взаимоотношении языка и мышления – самая сложная проблема теоретического языкознания, логики, психологии, философии. На всём протяжении развития этих наук вопрос о взаимоотношении языка и мышления редко ставился, или эти обсуждения вызывали многие споры и дискуссии. Сущность этой проблемы обусловлена сложностью и противоречивостью самих объектов взаимоотношения, ибо оба объекта знания – язык и мышление – сочетают в себе и материальное, и идеальное, и социальное, и индивидуальное, и биологическое. Эти два явления, как порождения человеческого мозга и социальных отношений, в то же время являются социальными, общественными продуктами.

Изучение структуры сознания человека как идеального снимка структуры мира осуществлялось трудом многих поколений учёных. И этим прогрессом мир обязан языку человеческому. Язык, следовательно, как инструмент мысли отдельного человека, есть необходимое условие прогресса всего человечества. «Язык и мышление» – всегда была главной темой теоретического языкознания. Но что такое Язык и что такое Мышление? Если под языком понимать форму + значение, т.е. материю слова, предложения и его значение, то это тавтология, означающая или соотношение «мышления с мышлением», или соотношение «язык есть мышление», а «мышление есть язык». Чтобы избежать тавтологии, мы должны допустить, что языковой знак – лишь природная материя вроде грома или лая собаки, не имеющая отношения к человеческому языку. Как писал Энгельс, взаимоотношение языка и мышления имеет прямое отношение к тому, что он назвал центральной проблемой, разделяющей философов на материалистов и идеалистов – проблемой взаимоотношения материального и идеального как основного вопроса диалектической философии.

В процессе речевого общения его участники осуществляют переход от нематериальной мысли к материи звука (при говорении), и от материального звука к нематериальной сущности, к пониманию (при слушании). Это бесконечное жизненное явление трудно для научного понимания, поскольку наука не знает фактов прямого взаимодействия материального и психического.

Словосочетание «взаимоотношение языка и мышления» само по себе абсурдно, потому что мы не знаем, что надо понимать под языком, и пытаемся определить непознанное через непознанное. Постижение сущности языка, как он сейчас понимается, на основе «здравого смысла», науку не может удовлетворить. Что такое язык? Из словосочетания «взаимоотношение языка и мышления» выходит, что язык и мышление некие разные сущности, разные объекты и мы ищем законы их взаимодействия. Если разные, значит под языком мы разумеем лишь внешние к человеку материальные языковые знаки, а под мышлением – работу живых нейронных клеток. Но если звук, буква, слово – это материальный языковой знак, то он уже по определению должен сам обладать свойством выражать мысль о внешем предмете, что нереально. Или знак должен указывать, отсылать к значению, содержащемуся не в нём. А это уже мышление. Следовательно, «взаимоотношение языка и мышления» есть то же, что и «взаимоотношение мышления с мышлением». Иначе знак уже не знак. Значит существует мысль до слова, до знака.

Мысль родившись в мозгу, ищёт себе условный знак, никак не соответствующий данной мысли, потому что мысль, идеальное есть порождение живого мозга, а звук – природная материя, живущая вне мозга человека. Мысль родилась до знака, мы не можем себе представить рождения слова, знака до мысли, из ничего. Всё то, что человек делает, есть преобразование существующего. Точно так же, и создание или рождение данной мысли есть преобразование процесса движения мышления. Говорить – значит, не передавать свою мысль собеседнику, а генерировать, возбуждать её в чужом мозгу, возбуждать свои собственные мысли в чужом мозгу.

Отождествление языка и мышления как равноправных участников связи, тем более, как у Панфилова, как «неразрывной связи», логически приводит к снятию вообще проблемы «их взаимоотношения», к закрытию этой проблемы. Следовательно, термин «взаимоотношение языка и мышления» никакой научной ценности не имеет, и этот термин по справедливости надо читать как «взаимоотношение материальных языковых знаков», с одной стороны, и «процессов мышления в мозгу», с другой стороны, т.е. мы возвращаемся к той же не исчезающей и никогда не могущей исчезнуть главной материалистической, диалектической проблеме «взаимоотношения материального и идеального». А этот последний термин в традиционной теории «взаимоотношения языка и мышления» как раз и не подразумевается.

«С помощью языка духовное стремление прокладывает себе путь через уста

во внешний мир, и затем результат этого стремления в виде слова через слух возвращается назад. Таким образом, представление объективируется, не отрываясь в то же время от субъекта. И всё это возможно лишь с помощью языка; без описанного процесса объективации и возвращения к субъекту, совершающующегося посредством языка, ...невозможно образование понятий, а тем самым и действительного мышления. ...Язык есть обязательная предпосылка мышления ...». Но язык, пишет далее Гумбольдт, не только обозначает предметы. Это мнение не исчерпывает глубокого содержания языка. Без языка не может быть никакого понятия, для мышления не может быть никакого предмета, если нет языка, так как только посредством понятия в мышлении раскрывается сущность внешних явлений. Слово не есть простой отпечаток предмета, а его образ, создаваемый в мысли. [Гумбольдт 1956 : 80 - 81 ].

Язык обозначает не сами предметы, а понятия, которые образуются мышлением. Образование понятий – это глубоко внутренний процесс, опережающий чувство артикуляции. Но любое понятие, чтобы войти в язык, должно принять образную форму, хотя и не всегда. И как раз в соединении понятий, пронизывающих весь язык до основания, и проявляется вся глубина гения языка. [Там же : 85].

В. Гумбольдт, в отличие от современных лингвистов, почти за 200 лет до них, увидел в языке многое из того, что никогда не может быть опровергнуто. Мысль в виде логических понятий прокладывает себе путь в мир только через материю знаков языка. Эти понятия возвращаются в мозг других людей через те же знаки, не отрываясь в то же время от своего субстрата. Только так возможно мышление. Сами материальные знаки, т.е. язык, не мыслят, но они есть обязательная предпосылка и материальный фундамент процесса мышления. Материя знака ( 1 ) – не образ материи внешнего предмета ( 3 ), а есть его собственный идеальный образ создаваемый в мысли, т.е. логические фонемы ( 2 ), которыми условно, немотивированно называются реальные предметы ( 4 ). В. Гумбольдт справедливо пишет: «В соединении понятий ( 3 ) с идеальными образами материальных знаков ( 2 ) и проявляется вся глубина гения языка».

То, что разглядел Гумбольдт во взаимодействии языка и мышления, представлено мною в этой книге как «Модель знака», а современные кибернетики представляют себе эту модель как работу «чёрного ящика» (на самом деле такое навигационное устройство в самолёте имеет оранжевый цвет). По их мнению, исследование сознания, мышления, языка, речи – это изучение внутреннего устройства кибернетического «чёрного ящика», т.е. сложного объекта, внутреннее устройство которого исследуется путём сопоставления поведения этого объекта с характером различных внешних, видимых воздействий, проявлений. Анализируя реальные данные (звуки речи, буквы, понимание, слушание, письмо и т.д.), в которых зафиксированы сведения о воздействии и реакции на них «чёрного ящика», удаётся с определённой долей вероятности установить составные части объекта, их структуру и взаимодействие между этими частями, не заглядывая внутрь «ящика». На основании полученных выводов строится модель внутреннего устройства (мышления, сознания, логики, языка, речи, текста, действительности), скрытого в «чёрном ящике». Поэтому исследование объекта сводится к исследованию свойств

«порождающей модели мышления – языка», которая в этой книге мною представлена как «Четырёхуровневая модель знака» (см. выше Главу 1). Эта методика применялась всегда при изучении взаимоотношения языка и мышления, но она никогда не была представлена эксплицитно, применялась эпизодически и непоследовательно, сумбурно, допускала множество противоречий между исследуемыми фактами.
II. Язык и мышление – это самостоятельные,

независимые друг от друга объекты?
1) Язык и мышление имеют разные генетические корни.

Наука всегда стремилась расчленить свой объект изучения на части, чтобы затем познать объект в целом. То, что мы обычно называем «языком», учёные давно расчленили на две части по основному принципу диалектики – на материальное (звуки, буквы) и на идеальное (значение, мысль, смысл ), назвав материальное «языком», а идеальное –«мышлением, отражением». Но это расчленение сохранилось до сих пор и наука обычно рассматривает «язык» и «мышление» как разные науки, как два обособленных объекта. Понятие «язык» сохранилось за языкознанием, а «мышление» стало объектом изучения в разных науках – в психологии, логике, физиологии, нейрофизиологии и др. Можно напомнить слова Маркса: «Так же как философы обособили мышление в самостоятельную силу, так должны были они обособить и язык в некое самостоятельное, особое царство» [Маркс, Энгельс т. 3 : 448 ].

Как показал проведенный в этой книге анализ взаимоотношения языка и мышления, рассматривающихся как два «самостоятельных особых царство», не ведёт к пониманию ни того, ни другого, ни их взаимного отношения. «Что всегда составляет затруднение, так это – мышление, потому что оно связанные в действительности моменты предмета рассматривает в их разделении друг от друга. Только тощая абстракция рассудка может требовать, чтобы различие свойств даже принадлежащих одному и тому же телу, сопровождалось их полнейшей разделённостью и самостоятельностью». [Гегель 1975 : 331 ].

Интеллектуальное и речевое развитие имеет разные генетические корни, интеллект и речь на разных ступенях их развития достаточно автономны. Сперва эта связь между мыслью и знаком отсутствует, затем скрепляется, доводится до автоматизма и благодаря ему мысль опять отрывается от языка в виде «невербального мышления». [Выготский 1934 : 77 ]. «На определённой стадии фило- и онтогенеза линии развития мышления и языка сливаются, давая начало собственно человеческой языковой деятельности и речевым формам поведения, в результате чего мышление становится речевым, а речь – интеллектуальной». [Выготский 1982 : 105 ]. Для Э. Пиаже, так же как и для Выготского, мышление и речь имеют генетически различные корни и до определённого момента развиваются самостоятельно, и с возраста примерно двух лет мышление ребёнка начинает опосредоваться знаками языка.

Совершенствование мысли, пишет Потебня, возможно только посредством её сообщения, слова. Но слово возможно только тогда, когда мысль достигла совершенства уже и без него. Нет языка без понимания, но понимание возможно только посредством слов. Но область языка далеко не совпадает с областью мысли. Психологи считают, что речь возникает у человека в детском возрасте как усвоение слышимого от окружающих. Затем эти формы речи используются ребёнком во внешней речи, т.е. проговариваются. Позднее внешняя речь превращается во внутреннюю, т.е. происходит сближение, «слияние» речи с мыслью.

Ребёнок до известного возраста не говорит, но в некотором смысле думает, воспринимает чувственные образы, и может отчасти их уже обобщать. Но когда человек уже овладевает языком, чувственные образы излишни. Творческая мысль художника, скульптора, музыканта обходится без слов, невыразима словами и совершается без них, хотя до этого мышление было совершенствовано с помощью языка. А в математике учёные, чтобы упростить свою знаковую систму и соблюсти чистоту математического анализа, уже отказываются от языковых знаков, слов и их заменяют математическими знаками. Следовательно, область языка далеко не совпадает с областью мысли. Вначале мысль не связана со словом, она представляет собой некую «туманность», ещё не доросла до слова, но на высокой степени абстракции покидает его, уже как обузу, как оковы, и чтобы облечь свою мысль в слово, надо преодолевать «муки слова».

Люди иногда думают, что слово врожденно человеку (Н. Хомский). Но это не так, потому что необходимое и врождённое в человеке есть только мысль, но не её связь с человеческим членораздельным звуком. Звуки, буквы независимы от мысли, мысль существует до слова. Мысль тоже независима от слова. Слово возможно только тогда, когда мысль достигла совершенства и без него. Нет слов без понимания. Но понимание возможно только посредством слов. Сознательная умственная деятельность невозможна без языковых знаков, потому что она сама образуется при помощи знаков и знаки в этой деятельности играют главнейшую роль по сравнению с другими, неязыковыми факторами.
2) Мышление руководит языковыми знаками.

Главной методологической ошибкой при решении проблемы взаимоотношения

языка и мышления является установление изоморфизма между несопоставимыми между собой явлениями – языком и мышлением. Человек не может знать даже пределов возможности употребления языковых знаков – они тем и замечательны, что открывает здесь безграничные возможности для разгула мышления. Сами понятия аномального, правильного или неясного весьма условны. Для любого явно аномального употребления слова всегда можно придумать ситуацию, которая превратит его во вполне нормальное. « ...Мышление не знает границ: ему ничто не запрещено до тех пор, пока оно остаётся чистым мышлением. Но как только физика вместе с родственными ей науками ... пытается придумать картину мира вещей, и естественным образом изложить её (что возможно только посредством языка), она повсюду наталкивается на преграды. Мыслимое и действительное никогда не совпадают». [Макс Борн 1963 : 411 ].

В этом отношении показательно словотворчество и детей, и взрослых, см., например, стихи В. Маяковского, И. Северянина, В. Хлебникова. Совокупность множества межсловесных связей образуют вербальную сеть – это психофизическое образование, вырабатываемое в детстве и затем стабильно существующее в течение всей жизни. Все известные человеку слова включаются в её структуру. Хорошие писатели и поэты далеко уходят от затёртой языковой сетки, по которой создаются обычные, привычные, затёртые языковые фигуры. Писатель предлагает новую сетку видения мира, наполненную индивидуальными впечатлениями и чувством. Чем больше этих скрытых нововведений в вербальную сеть, чем дальше уходят от деревянного языка, тем талантливее писатель.

С одной стороны, «язык» и «мышлние – самостоятельные объекты, что и отмечено двумя самостоятельными понятиями. Получается, что между мышлением и языком, в силу различных исторически закреплённых за ними терминов нет ничего общего. Эта теория перешла в учёный мир и она продолжает существовать на протяжении всей истории языкознания. Но, с другой стороны, между мышлением и языком редко усматривается какая-либо иная связь, кроме неразрывной. Ср. книги «История немецкого языка», «История русского языка», которые, по их заглавиям, не имеют, казалось бы, никакого отношения к мышлению, хотя по сути эти книги должны были бы назывваться «История немецкого языкового сознания», «История русского языкового сознания». Это есть, в сущности, мышление, отражённое в мозгу носителей немецких и русских материальных знаков, которые мы сегодня назывываем языком. Письменные и устные знаки – не просто звуки и буквы, а материальные, вынесенные за пределы мозга ассоциативные, договорные изображения форм мышления данного народа. И эти знаки н е о б х о д и м ы, потому что мышление не может быть выражено, эксплицировано, вынесено вовне мозга без знаков, коммуникация без знаков вообще не может состояться. Они необходимы также для внутренней речи, для процесса познания.

Затем эти два термина, отражающие разные понятия («мышление», «язык»), учёные начали соединять вместе, объявляя, что нет мышления без языка, хотя язык продолжал быть самостоятельным феноменом. Следовательно, возникло противоречие: как может быть язык самостоятельным, если нет мышления без языка и, следовательно, языка без мышления? При этом какова роль языка, и что такое язык – неизвестно.

Панфилов нашёл, что существует, с одной стороны, «неразрывная связь языка и мышления», и при этом «язык» – относительно самостоятельное явление». Следовательно, уже в науке (в марксистском языкознании) поднимается вопрос о сближении языка с мышлением, язык и мышление – это одно и то же, так как они «неразрывны», следовательно, язык не существует без мышления, но при этом язык может быть «относительно самостоятельным», не связанным с мышлением и не подчиняюшимся мышлению. Это значит, что язык сам мыслит (как в теории Сепира – Уорфа), его мысли относительно самостоятельны и, следовательно, могут не подчиняться мыслям из «кладовой мышления» и даже противоречить им. Логическая цепочка этой теории завела в тупик.

Теперь возникает вопрос: проходит ли какая-либо граница между языком и мышлением, если это одно и то же? Разумеется, её нет. Тогда зачем нужны эти два термина для обозначения одного и того же явления, ведь на самом деле звуки (буквы) языка переходят в мозг не в их природной материи, а преобразуются мозгом в идеальные, логические формы фонем и графем, т.е. становятся единицами мышления, как и давно знакомые нам логические понятия в виде идеальных абстракций от значений слов? При отсутствии разницы между языком и мышлением нужно говорить о мышлении, а не о языке, т.е. ставить вопрос: на языке мысли какого народа мы говорим и пишем?

Лингвисты иногда ставят и обсуждают вопросы: 1) Существует ли полный

параллелизм между языком и мышлением? 2) Возможно ли мышление без языка? 3) Всё ли в языке связано с мышлением? Эти вопросы сами по себе ошибочны, ибо они предполагают утверждение, что мышление и язык – самостоятельные сущности и между ними возможны лишь какие-то отношения. Тезис о двух самостоятельных органах отражения (языком и мышлением) доказывается тем, что развитие речи есть «фактор добавочного, дополнительного для мышления» [Нечипоренко 2002 : 46 ]. Что же тогда «основной фактор для мышления»? Панфилов видит различия между мышлением и идеальным компонентом языка, т.е. его значением в следующем: 1) Мышление объёмнее языковой семантики. 2) Языковая семантика объёмнее мышления, потому что в формировании языковой семантики участвуют два фактора: а) само отражающее мышление, б) фактор системности. Мышление – это экстралингвистический фактор, благодаря чему стоит вопрос о взаимоотношении языка и мышления. А воздействие действительности на язык – опосредованное, через мышление. Поэтому решение вопроса о взаимодействии экстралингвистических и внутрилингвистических факторов это и есть проблема взаимодействия этих факторов [Панфилов 1964 : 75 ].

По мнению Потебни, отражательная функция языка – главная. Язык есть средство не выражать уже готовую мысль, а создавать её. [Потебня 1926 : 130 ]. Эта же идея разделяется Выготским, Кацнельсоном. Также: «Отражающая способность языка – признанный факт» [ Гак ]. Связь языка и мышления – это не только их сосуществование, но и их взаимопроникновение и отражение, т.е. язык и мышление имеют отражательные функции, в языке это – семантическая сторона языковых единиц. Языковые значения являются понятиями, это отчуждённое мышление. [Кодухов 1967 : 104 - 105 ].

«Вечным вопросом языкознания является проблема языка и мышления. Советские языковеды, опираясь на марксистско-ленинскую философию, на теорию отражанин Ленина, не отождествляя язык и мышление, утверждают их диалектическую взаимосвязь. Язык, являясь средством выражения мышления, отражающего независимую от нашего сознания объективную действительность, оказывает воздействие на мышление» [Филин 1982 : 48 ]. Содержанием языка являются вовсе не те идеи и мысли, которые с его помощью получают возможность материализоваться в обмене между людьми, а совокупность заключённых в элементах языка лексических и грамматических значений. Язык – средство выражения мыслей, а не хранилище уже сложившихся мыслей, это инструментальная кладовая, склад готовой продукции. В этом и проявляется диалектическое единство языка и мышления, не означающее их тождество и не являющееся формой другого. [Аврорин 1964 : 119 ].

По мнению Лосева, язык – это то же мышление, то же бытие мысли. Словесное бытие есть третий вид бытия, наряду с чисто логическим мышлением, и чисто вещественным, материальным. Слово – не что иное, как некая интерпретация бытия. [Лосев, СЛЯ, 1976 № 5 ]. Язык и мышление связаны не как форма и содержание, а как самостоятельные феномены, каждый из которых имеет свою специфическую форму и своё специфическое содержание. Такое понимание вытекает из формулы «единства языка и мышления». Это единый процесс, в котором осуществляется познавательная и коммуникативная деятельность человека. [Крушельницкая 1967 : 215 ]. При всей тесной связи языка и мышления и их взаимодействия, это – два разных по своей сущности феномена, имеющий каждый своё содержание, форму, структуру, элементы и законы их функционирования. [Уфимцева 1970 : 102 - 103 ].

Подобные утверждения говорят о том, что в языкознании отсутствует истинное понимание природы языка и мышления. И прежде всего о том, что язык и мышление – два самостоятельных мыслящих субъекта. Неверно мнение, будто мышление и его логические формы, т.е. будто идеальные образы звуков (фонемы) и идеальные образы предметов (понятия) находятся в самом языке, будто в языке отражается действительность. Если бы это было так, то это вело бы к тому, что мы имели бы две формы отражения действительности, признавали бы две самостоятельные идеальные, логические картины мира – в мозгу и в материи знаков. Таким образом, постулируется существование трёх миров бытия – мира, мышления, языка. Это приводит нас к двум неразрешимым противоречиям: 1) Между ограниченным словарём, чему препятствует ограниченная память нашего сознания и бесконечность мира, который должен быть отражён в языке, так же как и в мышлении; 2) Между великим множеством различных языков и единым логическим, общечеловеческим мышлением, а это означало бы, что каждая нация живёт в своём особом мире по законам их собственного языка.

Иногда язык считают относительно самостоятельным по отношению к мышлению, и только на том основании, что на язык оказывает влияние не только мышление, но и сама «внутренняя природа» языка. И даже пишут, что «отражающая способность языка» – признанный факт (Гак). Если «внутренняя природа языка» обладает «отражающей способностью», то это есть утверждение об одновременном существовании двух мыслительных центров. Это, далее, значит, что лингвистическая семантика (хотя она – не лингвистическая, не знаковая, а мыслительная и её источник – мозг), имеет отражательную природу, что она совпадает с логическими формами отражения – понятиями.

Панфилов считает, что система языка относительно самостоятельна, т.е. родилась сама собою, без участия мозга и, следовательно, этой системе языка свойственны внутренние законы своей организации и функционирования. Эта «относительная самостоятельность языка» объясняется тем, что язык имеет сложную организацию. Он утверждает, что в связи с относительной или полной самостоятельностью языка по отношению к мышлению, язык оказывает влияние на мышление. Отчасти это верно, и именно в том плане, что языковые знаки обеспечивают саму возможность обобщённого мышления и познания. Но когда пишут о том, что влияние языка на мышление состоит в том, что «язык фиксирует результаты предшествующих этапов познавательной деятельности человека», то заслуга этой «апперцепции» принадлежит не языковым знакам, неживой материи, а мышлению, а языковые знаки – лишь внешние материальные фиксаторы тех ассоциативных мыслительных процессов, которые совершаются в мозгу, но которые отражены на материальной бумаге. Но Панфилов тут же отрицает самого себя: язык не влияет на мышление по той причине, что критерием истины является практика человека, а не языковые значения. Кроме того, содержание нашего сознания не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах, ибо носитель языка может выразить даже то, что не зафиксировано в языковых знаках. Далее: язык не жёстко определяет характер мышления, иначе было бы невозможно объяснить развитие мышления и источник развития самого языка.

Оригинальная точка зрения по обсуждаемому вопросу представлена в работах Комарова. Нельзя разделять, пишет он, мышление и идеальное языка, как две формы отражения действительности. Если признать идеальный компонент языка самостоятельной формой мышления, то это выводит к проблеме: 1) Это взаимоотношение двух форм отражения одной и той же действительности; 2) Это признание двух самостоятельных «картин мира», двух мировоззрений, т.е. постулирование языка как третьего вида бытия (мир, мышление, язык). Признание двух форм отражения действительности ставит под сомнение способность языка отражать действительность, т.е. быть средством познания, ибо невозможно расчленить мышление и идеальное языка.

Если считать язык и мышление двумя формами отражения мира, то это, пишет Комаров, – метафизический отрыв логической схемы языка от его живого, реального содержания, отождествление логической схемы живого языка с логическим строем мышления. Ведь между языками фактически имеются глубокие различия между семантическим аспектом языка и логическим строем мышления. Мышление не может быть универсальным. Игнорируются семантические особенности языков, живая идиоматика, происходит абсолютизация логического строя. [Комаров 1988 : 98 ]. Комаров утверждает, что мышление есть непосредственно составляющая языка и, следовательно, лингвистическая семантика имеет отражательную природу, здесь лингвистическая семантика совпадает с семантикой отражения. [Там же : 113 ].

Каково, по Комарову, соотношение идеального, мыслительного содержания в языке и в мышлении? Исходное здесь – оба феномена, они оба идеальны. Если и то, и другое идеальны, то не свидетельствует ли это, что язык и мышление – совпадают, что это одно и то же, а не два явления? Т.е. мы приходим здесь к традиционному вопросу о соотношении языка и мышления: считается, что язык и мышление образуют неразрывное единство. Но каково это единство? 1) Иногда используют термины «языковое мышление», «речевое мышление», «речемыслительная деятельность», но это лишь составные компоненты единства, но не единство в целом. 2) Если это диалектическое единство, т.е. противоречивое единство, то это единство должно состоять из противоположностей. Для Комарова «языковое мышление» – не единство материального и идеального, а соотношение идеальной стороны языка и мышления. Если идеальное в языке совпадает с мышлением, то мышление – составная часть языка, его идеальное. Но тогда взаимоотношение «язык – мышление» формулируется им в совершенно ином ракурсе – как часть и целое, соотношение целого (языка) и части (мышления). Поэтому в гносеологическом плане остаётся лишь проблема бинома – объективная действительность – идеальное языка, т.е. мышление. Однако тут же встаёт вопрос, как соотносятся 1) идеальные компоненты в языке и в мышлении, 2) как соотносится идеальный компонент языка с действительностью? Комаров вводит противопоставление в виде триады: действительность – мышление – идеальное языка. [Комаров 1988 : 86 - 87 ].

Поскольку семантика отражения непосредственно включается в состав языка, образуя его идеальное как противоположность материального, то это, по Комарову, значит, что существует непосредственная связь между языком и объективной действительностью. Триада «действительность – мышление – язык» уступает место биному «действительность – язык». Совпадение лингвистической семантики (идеального) с семантикой отражения (мышления) детерминировано единым отражательным процессом, идеальные результаты которого в материально-звуковой форме выступают в качестве языка. [Комаров 1988 : 151 ]. Если считать, пишет Комаров, что мир отражается одновременно мышлением и языком (дуализм), то это ведёт 1) к признанию бытия идеального вне языка, 2) к отказу языку в способности полного и адекватного выражения мыслительного содержания, 3) к сомнению в способности языка вообще быть средством общения, познания, хранения информации, 4) к пониманию семантики языка как второй (промежуточной, второй или высшей) формы отражения и третьего вида бытия (действительность – мышление – язык). Традиционная проблема взаимоотношения языка и мышления преобразуется в проблему соотношения материального (звучания) и идеального (значения) компонентов языка. Проблема взаимоотношения языка и мышления остаётся корректной лишь в плане соотношения целого (язык) и его части (мышление) [Там же : 131 ].

Обычно эта связка, пишет Комаров, понимается как связь или отношение двух объектов, двух материальных структур – языковой системы или структуры знаков, выполняющей функции общения, и мышления как нейродинамической системы, структуры, выполняющей функции управления организмом. Но эта форма понимания связи языка и мышления и сам способ формулировки как их «взаимоотношения» есть глубокое заблуждение. Т.е. это есть понимание указанной связи на основе «здравого смысла». Но «здравый смысл» не является критерием истинности. Все семантические объекты, их истинное существование принимается без доказательства, но их ещё надо доказать в качестве исходных. «В семантике языка нет ничего, что бы отсутствовало в содержании мышления (семантике отражения), но и в мышлении нет ничего, что не принадлежало бы семантике языка. Семантика отражения есть семантика языка, и семантика языка есть семантика отражения. Налицо – одна сущность» [Там же : 130].

Наиболее полно «взаимоотношение языка и мышления» представлено в работах Панфилова. Он пишет, что мышление и идеальное языка – единая форма отражения действительности. Они идентичны в своей сущности – мышление и есть идеальная сторона языковой единицы, это одно и то же явление. Их идентичность обнаруживается в их происхождении: это продукты материального, они оба производны, вторичны, они идентичны и в своём материальном субстрате – продукт человеческого мозга. Они идентичны и по функции – отражение. Оба явления идентичны и в форме идеального: для того и другого это – идеальный образ объективной действительности. Идеальная сторона языковой единицы не произвольна, как и в мышлении, а объективна. У них совпадают и содержания (понятия и суждения – это отражение мира). Итак: в мышлении нет ничего, чего бы не было в идеальном компоненте языка. Они совпадают по сущности, по происхождению, по материальному субстрату, по функции, по характеру и объёму своего содержания, и оба должны к а к б у д т о представлять одно явление.

[Панфилов 1957; см. также 1977 : 56, 97, 98, 41, 86, 79 ].

Но Панфилов не решается это назвать одним и тем же, оговариваясь через «как будто». И язык, и мышление, по его мнению, идеальны, но Панфилов их не идентифицирует. Это две самостоятельные, параллельно сосуществующие формы отражения. В другом месте своего анализа он отвергает такого рода допущение. Это не две параллельные формы мышления, по Панфилову, не два явления, а одно. Но он и тут уходит от их полной идентификации. 1) Потому что мышление является лишь одним из факторов, основным фактором формирования идеального компонента языка. Это процесс познания объективной действительности. 2) Идеальное в языке – это не сам процесс мыслительного отражения действительности: оно формируется «в связи с отражением объективной действительности, является её образом (в гносеологическом смысле)». 3) Мышление не совпадает с идеальным компонентом языка ещё и потому, что содержание мысли шире чем содержание мысли в языке, ибо не все значения фиксируются языком. Содержание мышления в целом не сводится к сумме значений слов, но только в сочетании и в предложении в целом. Хотя сам же пишет, что мышление в целом исчерпывается содержанием речи. [ Панфилов 1977 : 41, 33].

Панфилов считает, что не все элементы предложения выражают мыслительное содержание, оно выражается только в «лексических единицах языка», поскольку они выражают понятия (как будто союзы, предлоги, частицы, модальные слова – не единицы языка и не выражают понятий !). Какое место в мышлении человека занимают эти «неполнозначные» слова? Грамматические же элементы рассматриваются им как формально-структурные, строевые элементы, не являющиеся понятиями, но лишь выполняющие синтаксические функции связывания слов и предложений. Но где «квартируют» эти грамматические формы? Тоже в голове, т.е. в мышлении. Это те же понятия, только более высокого уровня, они более абстрактны, чем знаменательные слова.

Итак, Панфилов, как один из ведущих «марксистских» глашатаев теоретического языкознания, не мог выпутаться из противоречивого капкана, который сам же и поставил:

1) Языковой знак он рассматривает то как одностороннюю, то как двухстороннюю сущность, приписывая семантические, идеальные значения то самому знаку, то мышлению.

2) Он вводит понятие «логико-грамматического уровня» предложения как особый уровень, наряду с синтаксическим и логическим. Но фактически под ним он имеет в виду тот же логический уровень, а это значит, что он постулирует два логических уровня, разделяемых им по признаку лексического наполнения предложения: «логико-грамматический уровень» имеет, якобы, свои особые, специальные лексические средства.

3) Согласно его теории, язык влияет на мышление, но как? Путём передачи мысли, информации от поколения к поколению. Языковые знаки, таким образом, наделены функцией мышления, это сознание человека.

4) Язык и мышление – нечто единое, самодостаточное. Мышление и есть язык. И в то же время, по его мнению, существует мышление, тоже как нечто самостоятельное, причём язык в нём есть тоже нечто относительно самостоятельное, но при этом оно влияет на мышление.