Книга посвящена обоснованию природы языкового знака. Не раскрыв сущность языкового знака, не познать и механизм взаимодействия языка с мышлением, речью, текстом, действительностью

Вот что пишут семиотики - фантасты: найти законы языка, с помощью которых рождается текст, – такова задача семиотики. Роль методов семиотики для наук гуманитарных сравнивается с ролью математических методов для естественных наук. Теория знаков позволяет вносить в описательные науки строгие формулировки и точные термины. С помощью семиотики человек осознаёт самого себя, своё место в окружающем мире. [Кондратов 1966 ]. В языкознании семиотика проявляется в трёх разделах: в семантике как науке об отношениях знаков к объектам, в синтактике как науке о межзнаковых отношениях, в прагматике как науке об отношениях говорящих к знакам.

Логика семиотики такова, что, поскольку любая наука использует знаки,

постольку изучение любого объекта требует обращения к его знаковой системе. Семиотика находит свои объекты в языке, математике, художественной литературе, в отдельном произведении литературы, в архитектуре, планировке квартиры, в организации семьи, в процессах подсознательного, в общении животных, в жизни растений. Везде её непосредственным предметом является знаковая система. Но в то же время Степанов считает, что семиотика не является теорией языка. [Степанов 1983 ]. Но если это так, то для чего вводить в языкознание такой раздел, как «семиотика языка»?

Вот пример того, как Степанов увидел знаковую систему в живописи. Мы находимся в Третьяковской галерее и рассматриваем, например, картины Айвазовского. Подойдя вплотную, мы видим краски разных цветов, следы мазков, шероховатости, но не видим картины. Отойдя подальше, мы уже не видим мазков, а видим бушующее море, волны, готовые выплеснуться через раму. Материальную форму картины мы уже не видим, материальный знак того, что она обозначает, мы уже не видим. «Материальная плоскость картины, пропустив наш взгляд через себя, стала как бы прозрачной. Степанов назвал это понятие «прозрачностью знака». Перестав сосредоточивать наше внимание на материале, мы увидим пейзаж, море. Мы воспринимаем содержание картины – и смысл знака, – только не переставая воспринимать саму материю картины, сам знак. Так и языковой знак, мы его узнаём по его индивидуальной форме материи и за нею – главное, – то, что он обозначает.

2) Отличие языковых знаков от семиотических знаков других

систем.

Понятие «Семиотики» восходит к учениям Морриса и Пирса. «Именно к семиотике должны обращаться науки за понятиями и общими принципами, существенными для решения их собственных проблем знакового анализа, потому что семиотика – это не просто наука среди других наук, а органон, или инструмент всех наук». [Моррис. Сб. Семиотика, М. 1983, под ред. Степанова :86 ]. Семиотика – это «учение о сущности и основных видах образования знаков». Пирс писал, что «если бы учение о знаках не было предано забвению, и если бы оно было продолжено со всей силой ума и страсти, то к началу двадцатого столетия ... языкознание уже находилось бы в более развитом состоянии, чем то, которого оно обещает достигнуть в самом лучшем случае к концу 1950 – го года». [Пирс, там же : 103 ].

Что общего между семиотикой как наукой о знаках и языкознанием как наукой о знаках? Между ними – «дистанция огромного размера». Прежде всего различие между ними состоит в том, что семиотика не имеет своего объекта изучения, она просматривается во всех науках, но не делает эти последние науками семиотическими. Каждая из наук имеет свой объект изучения и свои методы познания. В языке знак имеет принципиальное значение, в отличие от семиотического знака он составляет сущность языка, о чём свидетельствует представленная здесь четырёхуровневая модель знака. Некоторые лингвисты считают, что между языковыми и неязыковыми знаковыми системами нет существенных семиотических различий. То есть, все существующие структурные модели языка подобны простейшим кодам и отличаются от последних лишь в количественном отношении (т.е. числом знаков, знаковых уровней и др.). Это примитивные представления о структуре языка. [Пазухин, ВЯ, 1968, № 3 : 57 ].

Языковые знаки основаны на психофизиологической системе человека, в виде своеобразных детекторов, без которых знаки не могут быть обнаружены. В системе, например, химических элементов нет знакового фактора, он излишний, а в языкознании невозможно обойтись без него и без связанной с ним абстрактной сущностью знака. Доказательства тоже разные: в лингвистике дом, том, ром, сом, ком.. В химии путём опыта устанавливают в материале наличие золота, серебра, меди, цинка и др., химик опирается на атомные структуры материи, а лингвист – на различительные признаки фонем, причём эти различительные признаки диктуются сознанием, мыслью человека, а не природной материей, как это происходит в других науках.

Звуки, издаваемые животными, обладают одной общей чертой: они самой природой животного предназначены для того, чтобы выражать именно то, что они в действительности и выражают. Они вызывают то чувство, которое вызвано непосредственным чувственным впечатлением. Этим их роль и ограничивается. А слова, как знаки, принадлежащие человеческому языку, могут и должны принимать всё новые значения, хотя их источник, материя безразличны. Сами по себе они не говорят ни о чувстве, ни о воображении. Но они что-то обозначают лишь потому, что они ассоциированы с рядом значений, хранящихся в сознании. Характер необходимости им совершенно чужд, они обязаны своим происхождением и употреблением стечению случайностей. И вот именно эта случайность и есть характерная черта языка. Конечно, это не простая случайность, а необходимость, обусловленная лишь данным случаем. Знаки языка – не просто знаки конкретных вещей и проявлений, а представляют собой абстракции, которым прямо не соответствует в мире ничего чувственного. Поэтому это и удобно в мышлении, независимому от чувственности. [Бодуэн, т. I : 262 ].

Когда знак есть языковой знак? Семиотичский знак не обязательно должен указывать на нечто другое. Ключ указывает, что к нему есть замок (и наоборот). Дверь – что есть вход и выход. Печная труба на крыше – что в доме есть печь. Эти семиотические знаки стабильные, неподвижные, мёртвые. Языковой же знак: 1) обобщение огромного множества предметов и явлений; 2) это образец, модель, закон для множества фактов; 3) обобщает, хотя он и выражен в неподвижном чувственном предмете (звук, буква, слово). Язык, имея знаковую функцию, не сводится к системе знаков. Сама система знаков в своём происхождении и развитии создавалась в обществе, мыслящими и для мыслящих людей, функционирует в обществе и зависит от него.

Знаки языка принципиально отличны от всех остальных знаков. Какова должна быть физическая природа знака? Какова связь между этой физической природой и социальной сущностью знака, фонемы? Природа языкового знака безразлична только с семиотической точки зрения, но языкознание – не общая семиотика и для него важнее не то, что сходно в языке с другими знаковыми системами, а то, что отличает его от последних, что специфично и обязательно для него как средства общения и процесса мышления. Специфика языка: он является звуковым и это свойство навязано ему природой. Ибо только акустический сигнал свободен от недостатков всех возможных способов коммуникации.

«Верно, что в языке имеется знаковая сторона, но ею сущность языка не исчерпывается, поскольку язык органически связан с мышлением ... Видеть в языке только систему знаков означает сводить мышление к знаковости, условности, утверждать непознаваемость объективной действительности». [Филин 1982 : 8 ]. И далее: создав знаковые системы, человек получил возможность посредством их осуществлять понятийное мышление. Языкознание – не общая семиотика, как пишет Филин, надо прежде всего знак в языке не объединять со знаком в общей семиотике, а видеть специфику языкового знака. Язык – не только система знаков, в нём содержится нечто большее. Семиотика – не наука, у неё нет своего предмета исследования и изучения. [Там же : 11, 24 ].

«Природа языка сложнее и многоаспектнее природы любой знаковой системы, даже самой сложной.» [Будагов 1978 : 61 ]. Язык допускает возможным машинный перевод письменных текстов с языка на язык в той мере, в какой он обладает знаковыми качествами, и противостоит при машинном переводе в той мере, в какой он является незнаковой структурой (физическое, психическое, социальное и др.), т.е. это те существенные качества языка, которые не перекрываются знаковыми характеристиками и с чисто логической точки зрения являются избыточными. Наряду с другими аспектами (физическим, психическим социальным и др.) язык обладает также и семиотическим (знаковым) аспектом. Но наличие этого аспекта не превращает язык в собственно знаковую систему и определять его только как знаковую систему. Поэтому язык нельзя рассматривать лишь как семиотическое (знаковое) явление. Язык многообразен и многоаспектен. [ Звегинцев 1962].

Знак, язык – это не только материя, он не отделён от логики, психологии и других наук. Либо лингвистика должна ограничиться изучением звуковой и графической материей языка (тогда это уже не язык, а семиотика), либо вынуждена заняться вопросом, каким образом материя языка замещает абстракции и эмоции в мозгу, благодаря чему возможны и познанеие, и общение людей. Надо считать языковым знаком материю плюс абстрактный, идеальный, логический образ в мозгу, но не в знаке. А как их соотнести – вот это и есть задача языкознания. Знак должен обладать материальной стороной, которая обеспечивает реализацию и восприятие передаваемого сообщения при помощи звуков и букв, речедвигательных органов и органов чувств. Язык, понимаемый как структура материальных знаков, упакованный чистыми языковыми структурами – это важно. Но язык, понимаемый только так, не есть только структура. Чтобы появиться на свет и существовать в виде тысяч различных языковых структур, знак должен быть необходимо связан с мышлением, которое de facto есть принципиально отличное от того, что называют языком только как системой материальных знаков, и тем более семиотических знаков.

Некоторые лингвисты считают, что мышление не отражается, не передаётся непосредственно в формулах, математических знаках, чертежах, рисунках и др. Эти символы, по их мнению, имеют вторичное происхождение, через естественный язык, существуют на базе естественного языка и содержат «значения», расшифровываемые обычным языком. Математик не может оперировать числами и формулами без родного языка, мыслительные операции осуществляются на базе языка и получают свою вторичную форму в виде различных символов. Связь математических символов с естественным языком есть связь второго порядка, не затрагивающая проблему единства языка и мышления. Сюда же относятся жесты. Мышление выражается в языке прямо, без всяких соединительных звеньев. [Колшанский 1965 : 20 - 21 ].

Это ошибочная точка зрения. Символы математики, химии, логики и др. – те же знаки, но не буквенные, а в других символах и чертежах. Звуки и буквы языка и математические (химические, логические и др.) знаки могут быть взаимно трансформированы. Но преимущество указанных знаков по сравнению с языковыми состоит в том, что они сокращают процесс «одевания» мысли в материю знаков и тем самым ускоряют и облегчают процесс мышления.

«Семиотика, безосновательно претендующая на роль общенаучной терминологии, паразитирует на неосознаваемой и отрицаемой семиотиками диалектике реального человеческого мышления и языка, т.е. является тем «пустоцветом», который живёт на живом дереве живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного человеческого познания». [Правдин 1991 : 223 ].

Семиотика не является предметом языкознания. Семиотика – наука о знаках вообще, о знаковых системах в природе и в обществе. Семиотика относится к лингвистике в той же степени, как, рапример, к биологии, математике, искусствоведению, литературе, химии, к дорожным знакам и др. Каждая область знания имеет свои семиотические проблемы в виде каких-то структурных единиц, составлющих объект каждой науки. Ни один предмет любой науки не есть нечто цельное, неделимое, но состоит из своих ингредиентов. Следовательно, семиотика ко всем наукам имеет такое же отношение, как и к лингвистике. Семиотика вообще не вытесняет собственный объкт изучения в науках. Например, биосемиотика не есть объект изучения биологии, семиотика в языкознании – не есть объект языкознания.

Семиотика со своим аппаратом не может предложить ничего, кроме семиотического маскарада – насильственного и неоправданного навязывания своей терминологии. Правдин справедливо пишет: «Вместо того, чтобы рассматривать человека как подлинного творца и носителя языка, его роль низводят до роли некоторого «фактора», наряду с другими «факторами», «свойствами языка». [Правдин 1991 : 202 ]. Семиотика, как её сейчас понимают, это нечто вроде теорий «что в жизни – то и в языке», «что в языке – то и в жизни». Эта наука исключила из своей теории главное – человека реального, который мыслит, говорит. Слово кажется прямым заместителем предмета, а предмет – заместитель самого слова. Поэтому речь, состоящая из слов, кажется сросшейся с вещами, что мы эту речь не замечаем, не можем её оторвать, отвлечь от вещей. Толкование значения сводится к толкованию самого предмета. Смешиваются аспекты языкового, мыслительного, предметного. Это приводит к теории о зависимости реального мира от заданной системы мышления и языка, смешение языкового, мыслительного, предметного.

Семиотика, разумеется, ничего не скажет нового о возникновении, природе, содержании, восприятии, понимании, структуре и систематизации значений, так как она имеет дело с частными науками. В языке же мы вступаем в безбрежный мир знаний в его связях, зависимостях, обусловленностях, где есть дело до множества самых различных специалистов, а в конечном счёте для всех людей, разбирающихся в своих областях знания. В этом безбрежном мире характер связей между вещами и событиями в каждой области науки описывается не в терминах и понятиях семиотики, а с позиций общей теории познания, значений, теорий в разных предметных областях, средствами и методами гносеологии, логики, нейрофизиологии, психологии, физики и других наук.

В семиотике речь идёт о «присоединении» человека или «человеческого фактора» к языку, т.е. что к чему относится: относим ли мы язык к человеку или человека к языку, есть ли язык один из факторов человеческого существования, или человек есть фактор уже существующего языка, т.е. язык порождён человеком, или человек порождён языком.

Если же язык не есть проявление действительной жизни человека, а замкнутая, автономная система знаков, то это значит, что всю проблему соотношения языка и человека мы пытаемся втиснуть в прокрустово ложе семиотики, с позиций которой язык, мышление, мир предметов суть замкнутые в самих себе автономные знаковые системы. Иначе: знаки есть знаковые заместители вещей. Человек выводится за пределы языка и превращается для него в некий «фактор», «свойство» языковой системы. Как пишет Правдин, древние семиотические представления о мире, языке, человеке мы находим в современной семиотике. Мы обнаруживаем те же синкретические, нерасчленённые навыки мышления, что и в современной семиотике как «обыденное» мышление современного человека. Представители семиотики сегодня относятся к проблеме взаимоотношения языка, мышления, мира так же, как к ним относился древний человек. [Правдин 1991 : 198, 206].

В настоящее время « ... важнейшие аспекты современного человековедения оказываются в методологическом, философском плане в целом на таком уровне, который можно назвать доисторическим. ... Этот уровень кажется сопоставимым с докоперниковским уровнем представлений об устройстве мироздания и с алхимическим уровнем представлений о свойствах веществ. Мы имеем в виду семиотические представления, семиотические способы рассмотрения человека и его языка не только в лингвистике, но и в других, главным образом смежных с нею науках». Сравнивая «предысторию семиотики» и семиотику 20 века как «новой складывающейся науки», Правдина « ...поражает, как учёные XX века (лингвисты, психологи, философы и др.) в своих научных изысканиях как бы прямо копируют семиотические представления об отношениях языка, мышления и действительности, характерные для самых древних человеческих обществ и для «обыденного» сознания современного человека, которые в этом плане нередко мало чем отличаются от сознания древнего человека». [Там же : 203].

Такой подход возможен только в том случае, если универсальным, фундаментальным отношением между «элементами» мира, как материальными, так и идеальными, признаётся отношение знакового замещения. [Там же : 206 ]. Но для интерпретации знаков нужен интерпретатор, а в организме человека, в жизни растений и т.д. нет постороннего наблюдателя, кроме человека. Но он наблюдает не знаки в растениях и животных, а свои собственные знаки, потому что он даёт названия, приписывает знаки всему тому, что он обнаруживает. Тогда эти знаки в растениях, животном мире приобретают свойства знаков в мышлении человека, в человеческом обществе. Семиотика пытается изобразить себя как универсальная наука о всём живом и неживом, а не изучает специфику каждого явления, ибо это удел конкретной науки. Семиотика претендует на роль гносеологической науки, философии. Тем самым семиотика имеет возможность, возвысившись над всеми прочими знаками, творить семиотические мифы в различных областях наук на основе идеи замещения, знаковой репрезентации. Это освобождает учёных от поисков объективной истины и сущности в каждой области знания. А так как все науки всё же развиваются вне семиотики, то семиотика есть «бесплатное приложение» к этим наукам.

Семиотику справедливо отвергает как один из вариантов метафизического, схоластического взгляда на мир (на язык, мышление, действительность) и истолковывается как неизбежное следствие обыденного, наивно - реалистического отношения к миру. Современная теоретическая семиотика в ряде аспектов оказывается доведённой до абсурда. Семиотика не перечёркивается, как в своё время генетика и кибернетика за их «буржуазное происхождение», а осмысливается им с точки зрения её ограниченных возможностей в плане объективного познания языка, мышления и действительности. [Там же : 6 ].

Сугубо критическое отношение к семиотике было высказано и другими лингвистами. «Семиотика должна умерить свои аппетиты и отказаться от набегов на неподвластные ей территории. Эти вторжения не идут ни на пользу территориям, ни ей самой. Экспансионизм только дискредитирует семиотику как науку. Ей следует сосредоточится на собственном предмете». [Никитин, ВЯ, 1977, № 1 : 3 ]. Если он у неё есть, разумеется.

Для определения языка существенно помимо всего прочего, что он интернационален и у него есть отправитель. Нет коммуникативной интенции – нет и знака, нет отправителя – нет и знака. Однако одного получателя, т.е. учёного из разных областей, недостаточно. Результатом этого стало необоснованным расширение понятия знака, куда попали псевдознаки без отправителя. Семиотика оставляет странное впечатление. Это направление – без предмета, наука, живущая «с чужих капиталов». Эта наука необязательная и избыточная, без неё можно обойтись, так как она заимствует свой предмет из чужих наук и ничего своего не добавляет, и без необходимости навязывает свою терминологию.

Как пишет Никитин, семиотике следует вернуться к своим основаниям – общей теории знака, но не языкового знака, ибо это область человеческого мышления. Она должна вернуться к тем представлениям о своём предмете, которые были заложены Моррисом, Пирсом, Соссюром. Семиотике следует отказаться от заманчивой, но непродуктивной, широкой, универсальной концепции знака. Поддавшись соблазну универсализма, семиотика вышла за пределы своего предмета и утратила (если она вообще его имела по отношению к языку) законы объективного доказательства. Культивируя в себе порок спекулятивности, она естественно переместилась в те области знания, где это легче сделать – в литературоведении и в истории искусства. [Там же ].

Никакой семиотики не существует как всеобъемлющего учения о знаковых системах во всех науках. Есть науки и у каждой свои знаковые системы, номенклатуры. И эти системы знаков связаны с тем объектом, который они обслуживают. Есть всеобъемлющая теория мира, мышления, человека – диалектический материализм. А в семиотике главное – семантика, синтактика, прагматика как языковые знаковые системы с точки зрения эмпирики.

1) Семантика – не отношение знака к миру, знак ни к чему с а м не относится, мозг избирает свои знаки для соответствующих предметов.

2) Синтактика – не есть отношение знаков друг к другу – это мышление человека, которое строит логические суждения, для которых нужны соответствующие грамматические знаки. Главное в знаке и для знака – его ассоциативная идеальная или логическая связь в сознании с определённым понятием. Мышление человека изобрело свои условные знаки, для того, чтобы через них указывать на соответствующие предметы и понятия о них. Знаки сочетаются друг с другом в суждениях не по своей собственной воле (материя мертва !), как им захотелось, а по прихоти норм и правил логического суждения, а оно и ищёт для себя соответствующую, но опять же условно поименованную, знаковую цепочку, а она, в свою очередь, управляется мышлением и его обиталище – мозг.

3) Нет никакой прагматики как особой науки или научного раздела, этот термин заменяет термины «выгода, рациональность, практицизм, утилитарный интерес». Прагматика – не отношение знаков к человеку, мёртвая материя ни к чему не относится, это потребность мозга выражать то или иное понятие, волю, эмоции, экспрессии и для этого человеку нужны знаки.

Какие выводы можно сделать о сущности сегодняшней семиотики?

Семиотическая интерпретация вещей и событий как знаков, как что-то означающих, бессодержательна и избыточна, потому что приравнивает язык к миру, знание языка к знанию мира. Тогда окажется, что языков столько, сколько разных случаев употребления знака. Знак не может радикально менять своё содержание сообразно обстоятельствам своего употребления. Нельзя зависимости и связи в мире объявлять знаками, а весь мир – текстом., т.е. язык не оставил бы места ля мира. Понятие знака теряет всякий смысл, если в нём не остаётся ничего специфически знакового, языкового, а это значит – материально-идеального.

Возвращаясь теперь назад, к истокам семиотики, надо их создателей разочаровать. Семиотика не стала инструментом всех наук, своего рода органоном. Никаких общих принципов, к которым должно было бы обращаться, например, языкознание, она не создала. Очень хорошо, что семиотика была предана забвению, о чём сожалеет Пирс, однако это спасло языкознание от излишних затрат сил и мозговой энергии. А результат был бы такой, каким мы видим его сейчас.

1) Обвинения Абаева в адрес структурализма: структурализм исходит из примата формы над содержанием и игнорирует тот факт, что центральным в языке является содержание, значение. Абаев обвинил структурное языкознание в модернизме, антигуманизме, формализме, антиисторизме, математизме, абстракционизме.

2) «Известно, что сила марксистской методологии особенно ярко и неотразимо раскрывается в общественных науках. Стало быть, чем настойчивее мы будем разрабыатывать языкознание как общественную науку, тем теснее мы будем смыкать его с другими гуманитарными науками, тем очевиднее будет наше преимущество, тем больше мы добьёмся успехов и побед».

3) «Модернизм антиисторичен. Историзм должен пронизывать сверху донизу советское языкознание».

4) «Модернизм ... исходит из примата формы над содержанием. Для нас центральным является содержание, значение. Всё то в языке, что не соотнесено с понятием з н а ч е н и я, не имеет познавательной ценности...»

Первый вывод, который напрашивается после прочтения этих утверждений, следующий: спорить можно только с доказательствами, а не просто с голыми, необоснованными утверждениями. Вопрки мнению Абаева, структурализм как одно из лингвистических направлений – не временное явление, он постоянен, ибо постоянно существует такое явление в языке, как струкрура. А если так, то должны быть и строгие структурные методы исследования языка.

Структурная лингвистика сложилась в начале 20 века как особое направление, отличное от господствовавшей в те времена младограмматической школы, с её исключительным вниманиеми к истории языковых элементов, с её нестрогим понятийным аппаратом и субъективизмом в оценке семантических значений. Структурная лингвистика рождалась из поисков более последовательной системы понятий языкознания и из стремления разработать более строгие методы лингвистического анализа. Структурализм – это научное направление в гуманитарных науках, получившее впоследствии различные философские и идеологические интерпретации. Возникновение структурализма, как конкретного научного направления, связано с переходом ряда гуманитарных наук от преимущественно эмпирического, описательного к теоретическому, абстрактному уровню исследования. В основе этой научной доктрины лежит использование структурных методов, моделирования, элементов формализации и математизации.

Основу структурного метода образует выявление структуры как совокупности отношений между элементами. В такой трактовке понятие структуры характеризует совокупность правил, по которым из одного объекта можно получить новые. При таком подходе центр тяжести падает на операции преобразования, главное – перенесение внимания с элементов и из изолированных значений на отношения между ними, на их реляционные, системообразующие свойства.

Структурная лингвисика – это совокупность воззрений на язык и методов его исследования, в основе которых лежит понимание языка как знаковой системы. Главное внимание структурализма обращено к строгому формальному описанию языка, к структре языка как сети отношений между элементами языковой системы, ради чего были разработаны точные исследовательские процедуры (дистрибутивный анализ, компонентный анализ, анализ по рнепосредственно - составляющим, трансформационный анализ).

Метод структурной лингвистики – совокупность воззрения на язык и методы его исследования. В основе этого направления языкознания лежит понимание языка как знаковой системы с чётко выделяемыми структрными элементами. Изучаются взаимные связи единиц в системе текста и использование методов исследования, сходных с методами математических наук.

Разумеется, появление этой оригинальной теории, очень близко стоящей к реальной природе языка, не могло не вызвать критики со всех сторон, ибо это направление подрывало основы не только младограмматической школы, но и близких к ней направлений, также стоящих на платформе субъективного, внесистемного, атомарного толкования языковых единиц.

Например, марксистские лингвисты видят погрешности структурализма в том, что он 1) принципиально отрывает язык от внеязыковой действительности, 2) игнорирует проблему соотношения знаков с обозначаемыми внеязыковыми фактами, т.е. отрицают объективную обусловленность языка внешним миром, 3) игнорирует семантический аспект в языке, 4) Философские основы структурализма сводятся исключительно к неопозитивизму, т.е. промежуточному положению между идеализмом и позитивизмом, но ближе к идеализму. [Мельничук 1970 : 58 - 59 ].

Отвечу критикам по их же пунктам.

1. 
   Оторвать язык, т.е. материальный знак как его четырёхуровневую
   

2) Структурализм не игнорирует соотношение знаков с реальным миром, но, действительно отрицает обусловленность языка внешним миром. Язык, т.е. знаковая система не может быть обусловлена внеязыковыми фактами, потому что знаки произвольны, немотивированы, органически с вещами и предметами внешнего мира не связаны. Именно условность и произвольность знака и составляет сущность того, что мы зазываем языком.. Непосвящённом человеку, в данном случае лингвисту кажется, что сколько в мире вещей и предметов – столько и слов для них.

3) Игнорировать семантический аспект в языке невозможно, ибо знак, если он не связан ассоциативной, идеальной, логической соотнесённостью с внешним предметом, представленном в сознании в идеальной форме в виде поняий – не знак, а лишь природная материя (гудок паровоза, удар грома, чернильные крючки). Этот упрёк структуразму порождён тем, что языкознание в лице младограмматиков, и оставшихся после них различных отростках того же атомарного метода занималось только отдельными единицами, вне всякой связи с системой языка.

4) «Философских основ» у структурализма, действительно, нет, как их нет и в марксистском языкознании, если не принимать за «философские основы марксистского языкознания» высокопарные догмы, никак, нигде не аргументированные языковыми фактами.

Структуралисты, действительно, «оторвали язык от семантического аспекта» и живут по лозунгу Соссюра: «Единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». [Соссюр 1933 : 207 ]. Но Соссюр – ещё не весь структурализм. Это не значит, что структуралисты отбросили семантику, она у них просто не получила статуса самостоятельного аспекта языка, а всегда включается в те структурные процедуры в любом изобретённом ими структурном медоде. Напротив, для семантического анализа различных типов слов и предлжений была разработана семантическая процедура в виде самых различных методов: дистрибуттивный анализ, трансформационный анализ, компонентный анализ, анализ по непосредственно-составляющим (НС). Мною были роазработаны и практически реализованы в анализе классов слов немецкого языка методами «непосредственных синтаксических связей» (НСС), «структурно-функциональных моделей» (СФМ). [См. Кривоносов 2001, Гл. 3, «Процелура построения систнемы классов слов» : 300 – 415].

Структуралист не может провести ни одного структурного эксперимента, не оглядываясь на семантику: так говорят или так не говорят? Семантика присутствует у них всегда, непосредственно, постоянно, в каждом структурном методе исследования структуры предложения. Чтобы понять систему и структуру какого-либо языка, необходимо исследовать все иерархические этажи этой структуры и прежде всего предложения, как материальные носители логического суждения. Структура – это основа основ в природе языка. Структуралисты это понимали, но считали необязательным устанавливать структурные связи и отношения между определёнными типами структур и определёнными типами семантических значений, логических форм. Они не считали это своей задачей, поэтому структурализму не свойственен «неопозитивизм», «позитивизм», «идеализм» и пр. измы.

Проблема структурализма – это проблема также о том, что в языке первично – «субстанция или отношения», или иначе – семантика или грамматика, что чем командует. Это также проблема природы языкового знака – знак не может быть изолирован от всех остальных знаков, это не только ассоциативная связь с внешним предметом, но одновременно и грамматическая, т.е. структурная связь с себе подобными в системе всех знаков. Потому что знак наделён не только ассоциативным идеальным образом внешнего предмета, но наделён и идеальными образами грамматических связей между самими знаками. Язык – не алфавитный набор знаков, а структура этих знаков.

Существующий в языкознании «марксизм» идёт по следам не диалектической науки, а по рукам и ногам он связан путами своей идеологии – он видит везде лингвистических врагов и награждает инакомыслящих лингвистов, в том числе и здравомыслящих, эпитетами, почерпнутыми из уголовного кодекса. Галкина – Федорук, к примеру, один из апологетов этой школы, пишет: «Сторонники материалистической теории языка не могут принять структурализм. В таком случае пришлось бы отказаться от признания единства мышления и языка, единства формы и содержания в языке. Советские языковеды не могут принять методы, враждебные общей марксистско-ленинской теории». [Галкина – Федорук 1957 : 407 ].

Такие утверждения свидетельстьвуют только об одном – о полном непонимании сущности языковых знаков и их взаимодействия с мышлением.

Мы видели выше, что ни о каком единстве между мышлением и языком быть не может и не должно быть, и прежде всего потому, что система материальных знаков – условна и не мотивирована ничем, кроме случайностей (в широком смысле). А наше мышление не привязано намертво к материи знаков. Пример тому – тысячи разных языков при одном и том же общечеловеческом мышлении. Далее, нет никакого единства между формой и содержанием в языке, и по той же причине – условный, немотивированный характер языковых знаков.